69ИЗ ИСТОРИИ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
ББК 63.3(2)63-283.2
В. В. Комиссаров
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ, НАУЧНО-ПОПУЛЯРНАЯ ПУБЛИЦИСТИКА И ЦЕНЗУРА в 1960—80-е годы
Постановка проблемы. Научно-популярная литература занимала особое место в культурной и научной жизни советского общества. Здесь нет необходимости и возможности подробно разбирать истоки генезиса данного жанра. Безусловно, его появление происходит под влиянием промышленного переворота, а расцвет приходится на 1960—80 гг., период научно-технической революции. Научно-популярная литература, с одной стороны, смыкалась с энциклопедическими и справочными изданиями, тем самым продолжая традиции эпохи Просвещения. С другой стороны, она соседствовала с жанрами художественной литературы: приключенческим романом (преимущественно такими его видами, как колониальный или географический роман и морской роман) и научно фантастической литературой, которые в своих ранних образцах также решали задачи популяризации. Научно-популярная литература наряду с научной фантастикой наиболее полно соответствовала эстетике периода индустриализма, или «эпохе фабричных труб», по определению Э. Тоффлера.
В СССР уже в 1920—30-е гг. большой популярностью пользовались книги Якова Исидоровича Перельмана «Занимательная механика», «Занимательная физика», «Занимательная геометрия», «Занимательная астрономия», которые выдержали
© Комиссаров В. В., 2017
Комиссаров Владимир Вячеславович — доктор исторических наук, доцент кафедры общеобразовательных дисциплин Ивановской государственной сельскохозяйственной академии. cosh-kin@mail.ru
сотни переизданий, в том числе и после смерти автора (Я. И. Перельман погиб во время ленинградской блокады). С середины 1930-х гг. стали выходить публикации А. Ивича по истории изобретательства1. Подлинный расцвет научной популяризации наступил в 1960-е гг. Тогда в данном жанре работал целый ряд блистательных журналистов и писателей. Среди них Д. С. Данин, написавший содержательную, но вместе с тем доступную для массового читателя книгу о квантовой физике «Неизбежность странного мира»; В. С. Губарев и Я. К. Голованов, специализировавшиеся на космической тематике; М. С. Арлазоров, посвятивший свои книги истории отечественной авиации; В. Д. Пекелис, популяризировавший знания о кибернетике и вычислительной технике, и многие, многие другие. Следует заметить, что представители партийно-политического руководства также уделяли внимание научно-популярному жанру. Например, зять Н. С. Хрущева А. И. Аджубей, руководивший на рубеже 1950—60-х гг. «Комсомольской правдой» и «Известиями», специально обеспечивал своим журналистам допуск на космодромы, полигоны, в лаборатории, НИИ и конструкторские бюро. Фактически советские популяризаторы науки и техники оказались на самом переднем крае научно-технического прогресса.
Советские издательства быстро осознали социальный заказ на подобного рода публикации. Уже со второй половины 1940-х гг. стали появляться научно-популярные книжные серии. Одними из первых были «Научно-популярная библиотека солдата и матроса» и «Научно-популярная библиотека военного издательства», выходившие под эгидой Министерства обороны. В середине 1960-х гг. издательство «Молодая гвардия», и прежде выпускавшая много научной публицистики, основала серию под названием «Эврика», в которой суммарное количество публикаций превысило тысячу наименований. В этой серии помимо авторских работ выходили тематические сборники, популярные ежегодники «Эврика», ежегодники для специализированной аудитории «Спутник молодого рабочего» и «Спутник сельской молодежи». Своими книжными сериями обзавелось издательство «Знание»: с середины 1960-х издавалась «Библиотека "Знание"», а с 1969 г. — «Жизнь замечательных идей», озаглавленная, по-видимому, по аналогии со знаменитой «Жизнью замечательных
людей» (ЖЗЛ). И, наконец, издательство «Наука» не только не гнушалось изданием популярной литературы, а напротив, имело несколько книжных серий аналогичного профиля, среди которых «Планета Земля и Вселенная», «Наука и технический прогресс», «Страницы истории нашей Родины». Не оказались в стороне авторы детской научно-популярной литературы. Со второй половины 1970-х гг. в издательстве «Педагогика» выходила серия «Ученые — школьнику», представленная малоформатными книжками невысокой ценовой категории. В перестроечные годы в книжные магазины стали поступать публикации в рамках межведомственной серии «Научно-популярная библиотека школьника», в создании которой участвовали различные специализированные издательства: «Гидрометеоиздат», «Стройиздат», «Судостроение», «Энергоатомиздат», «Транспорт» и др. В то же время «Детская литература» вывела на книжный рынок серию «Горизонты познания», которая отличалась шикарным оформлением: полноцветная печать, твердые глянцевые обложки, большой формат. Весь этот массив публикаций полноводной рекой вливался в книготорговую сеть и всё равно не мог ее наполнить, научно-популярная литература оставалась в СССР дефицитной.
Следует отметить, что научная популяризация тесно переплеталась с другими жанрами литературы. Так, известный советский летчик-испытатель, Герой Советского Союза Марк Лазаревич Галлай на рубеже 50—60-х гг. опубликовал две автобиографические повести — «Через невидимые барьеры» и «Испытано в небе». И хотя по формальным признакам эти произведения должны принадлежать к мемуарной литературе, они насыщены множеством технических подробностей и размышлений автора о развитии авиационной науки. Вероятно, по этой причине в конце 1960-х гг. обе повести были переизданы под одной обложкой в научно-популярной серии «Эврика».
Именно через научную популяризацию пробивала себе дорогу паранаучная публицистика. Публикации о жгучих тайнах природы и истории, о «снежном человеке», неопознанных летающих объектах, об Атлантиде и озерных чудовищах традиционно привлекали внимание читателя. Если в 50-е гг. такого рода публикации выходили в виде журнальных статей в популярных изданиях «Техника — молодежи», «Знание — сила», «Вокруг
света», то с начала 60-х гг. стали появляться книги подобной тематики. Так, в 1962 г. в Издательстве Академии наук СССР вышло первое издание книги И. С. Шкловского «Вселенная. Жизнь. Разум», в том же году в Издательстве иностранной литературы опубликован русский перевод книги американского астрофизика Дональда Мензела «О летающих тарелках», а в 1966 г. издательство «Мир» выпустило в свет работу польского астронома Люд-вика Зайдлера «Атлантида». Далее объем публикаций по парана-учной тематике только увеличивался.
Помимо литературы научно-популярный жанр прочно обосновался в кинематографе. В научном кино проявили себя такие замечательные режиссеры, как Феликс Соболев, снявший фильмы «Думают ли животные?», «Язык животных», «Я и другие»; Семен Райтбург, выпустивший на экран картины «Что такое теория относительности?», «Этот правый левый мир», «Физика в половине десятого»; Борис Загряжский, автор таких работ, как «Компьютер и загадка Леонардо», «Альтернатива», и др. В СССР возникли и функционировали три основных центра научно-популярной кинематографии: Центральная студия научно-популярных и учебных фильмов в Москве (Центрнаучфильм), Ленинградская студия (Леннаучфильм) и Киевская студия научно-популярного кино (Киевнаучфильм). Сформировалась даже определенная специализация этих студий, в частности, «Киевнауч-фильм» первой стала выпускать фильмы по психологической тематике. Эпизодически к научному кинематографу обращались и другие кинопредприятия, например Свердловская киностудия.
Для научно-популярного кино привлекались лучшие киноактеры. Так, в фильме С. Райтбурга «Что такое теория относительности?» маленькие, но запоминающиеся роли исполнили Алла Демидова, Георгий Вицин, Алексей Грибов, в «Альтернативе» Б. Загряжского закадровый голос принадлежал Олегу Далю. Научный кинематограф оказался востребованным у партийно-идеологического руководства СССР. Фильм Ф. Соболева «Я и другие» (1971) посвящен проблемам конформизма, внушенного поведения и способам манипуляции сознанием, и, как считалось, по этой причине власти встретили его весьма настороженно, ибо советский человек не мог быть конформистом и соглашателем. Между тем, как спустя три десятилетия рассказала известный
отечественный психолог Валерия Мухина, ставившая для данного фильма психологические опыты, партийное руководство весьма внимательно отнеслось к этой киноработе. В Академии общественных наук при ЦК КПСС фильм показывали слушателям много лет как образец работы с массовым сознанием, а его создателей приглашали для ответов на возникающие вопросы2.
В научно-популярный кинематограф также проникла пара-наука. Причем здесь имел место и показ на советском экране зарубежных паранаучных фильмов, например «Воспоминания о будущем. Колесницы богов», снятого в ФРГ по книге швейцарского уфолога Э. Денникена (1970), и создание отечественных фильмов на аналогичную тематику с достаточно стандартными названиями. Можно упомянуть такие работы, как «Тайна» (о Тунгусском метеорите, 1979), «Тайна тайн» (о внеземном разуме, 1982), «Тайна планеты Земля» (1982), «Жгучие тайны века» (спецвыпуск телепрограммы «Очевидное — невероятное»).
В 1960—80-х гг. научно-популярный жанр стремительно завоевывает телевизионное пространство. Вначале это выражается в демонстрации на телеэкране документальных научных кинофильмов. Затем на советском телевидении появляются и специализированные телепроекты, из которых самые известные «Очевидное — невероятное», «Клуб кинопутешествий», «В мире животных» и некоторые другие. Конечно, телевидение предъявляло к популяризации новые специфические требования, нежели в литературе, включая необходимость учитывать не только содержание, но и форму подачи материала, внешний вид авторов, эстетику предметов. Принципы построения кадра, отсутствие в некоторых случаях возможности повторного дубля отличали телевизионную популяризацию даже от научного кинематографа. Здесь нет необходимости вдаваться в технические подробности. Однако пренебрежение этими особенностями могло исказить первоначальный замысел авторов и зрительское восприятие. В качестве примера можно назвать известный выпуск «Очевидного — невероятного», посвященный Бермудскому треугольнику и запечатленный В. С. Высоцким в знаменитой песне «Письмо пациентов психиатрической больницы в редакцию телевидения». Как вспоминал редактор телепередачи Лев Николаев: «Попытка... прямой дискуссии с ярым сторонником всякого рода фантастических гипотез
В. Г. Ажажой к успеху не привела... Нужно сказать, что Сергей Петрович (Капица. — В. К.) подготовился к разговору очень тщательно. Однако сопротивление собеседника, не желающего признавать установленные наукой законы, что называется, распалило ведущего. И симпатии зрителей оказались на стороне "поверженного". Добавлю, что этому способствовала и весьма неудачная мизансцена. С. Капица сидел заметно ближе к камере, чем его собеседник, и это невольно подчеркивало разницу в их росте и весе. Казалось, будто ведущий "подавляет" гостя не только словами, но и физически, тесня своей массивной фигурой хрупкую фигуру "искателя истины"»3.
Признаком значимости научно-популярного жанра может служить и то, что в научную популяризацию уходили остепененные и успешные ученые. Среди них доктор технических наук, профессор В. М. Шестаков, снимавшийся в фильмах С. Райтбурга «Этот правый левый мир», «Математик и черт», «Физика в половине десятого», а затем выступивший ведущим в первых выпусках телепередачи «Очевидное — невероятное». В этом ряду уже упоминавшийся представитель известной академической династии, доктор физико-математических наук, профессор С. П. Капица — ведущий телепередачи «Очевидное — невероятное» в 1970— 2000-е гг. Научной популяризацией в той или иной форме занимались многие действующие представители советской науки — И. С. Шкловский, Л. А. Фирсов, Д. К. Беляев и др.4
Всё вышеперечисленное позволяет сделать два противоречивых, но взаимодополняющих вывода:
Во-первых, такой массив научно-популярных книг, книжных серий, кинофильмов и телепередач свидетельствует, что научная популяризация заняла важное место в жизни общества, играла заметную роль в деятельности отечественной интеллигенции. Интеллигенция явилась как создателем произведений научно-популярного жанра, так и основным (но не единственным) его потребителем. Естественно, что в произведениях научной публицистики должны были найти отражение основные вопросы общественной жизни, проблемы, фобии, треволнения, терзавшие советскую интеллигенцию того времени, особенности повседневной жизни, идеи, теории и ценностные установки.
Во-вторых, объем научно-популярных произведений обозначенного периода таков, что требует для своего изучения значительных усилий, немалого времени и, конечно же, множества публикаций по самым разнообразным аспектам такого многогранного явления, как научная популяризация. Цензурное влияние — только один из аспектов темы, но аспект важный, если не ключевой, предваряющий основной анализ. Советская цензура в самых разных формах заметно детерминировала любую сферу издательской деятельности. Мы не можем вести объективный разговор о научно-популярном творчестве советской интеллигенции, об отражении через призму научной популяризации особенностей общественной жизни, пока не выявим все возможные внешние влияния и погрешности.
Цензура и научная популяризация в СССР. Наиболее исчерпывающее определение цензуры дала Т. М. Горяева: «Итак, под политической цензурой мы понимаем систему действий и мероприятий, направленных на обеспечение и обслуживание интересов власти. При этом под системой действий и мероприятий мы подразумеваем структурную и внеструктурную деятельность, не всегда обеспеченную законодательно. Именно внеинститу-циональность политической цензуры определяет наполнение этого понятия и его границы, которые гораздо шире рамок собственно понятия цензуры, имеющей определенные и традиционно очерченные функции, задачи и государственные органы их реализации... Таким образом, политическая цензура представляет собой часть, или подсистему, политической системы в контексте исторического опыта данного общества, в значительной степени определяющего поведенческие особенности всех участников культурного и политического процесса»5. На протяжении почти всего советского периода цензурой в СССР занималось ведомство, сокращенно именовавшееся Главлит. Оно носило различные официальные наименования. В интересующий нас период указанное ведомство называлось Главное управление по охране государственных и военных тайн в печати Комитета по печати, а с 18 августа 1966 г. — Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР. Главлит имел широкую сеть подчиненных и смежных структур: Главлиты союзных и автономных республик, краевые и областные управления
(край- и обллиты), военные цензоры Министерства обороны СССР и пограничных войск КГБ. К сфере полномочий Главлита относились такие вопросы, как предварительный и последующий контроль периодических изданий и книжных публикаций, цензура поступающей в СССР зарубежной полиграфической продукции, проверка книжных фондов библиотек и ассортимента книжных магазинов, включая букинистические. Большая часть документов и деловой переписки Главлита и подчиненных структур проходила под грифом «секретно» или «для служебного пользования». В настоящее время заметная часть архивных фондов данной организации по периоду 1957—1985 гг. хранится в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) и доступна для исследователей (хотя ряд дел до сих пор находится на секретном хранении).
Анализ фондов Главлита показывает, что цензурные функции выполнялись не столько официальной цензурой в рамках Главного управления по охране государственных тайн в печати, сколько неофициальной или партийно-идеологической цензурой. Данное явление было характерно именно для советской действительности и в гораздо меньшей степени прослеживается в других странах марксистского социализма. Например, польский исследователь советской фантастики В. Кайтох отмечал: «Также существенно отличалось, если сравнивать с нашей издательской действительностью, разграничение пределов ответственности редактора и цензора. Советские издатели имели большую, чем наши, свободу решения и больше могли потерять — а потому обычно сами исполняли цензорские функции. Но могли и рискнуть. Окруженный мелочной опекой цензора польский редактор такой возможности не имел»6. Это утверждение о большей свободе советских редакторов может показаться странным, но оно подтверждается последними работами по истории советской цензуры. Например, Е. М. Раскатова, со ссылкой на историка отечественной цензуры А. В. Блюма, замечает, что деятельность Главлита зачастую играла в политике властей меньшую роль, нежели другие виды контроля7.
Фигуры умолчания. Наиболее распространенным приемом советской цензуры буквально с момента зарождения стало наличие фигур умолчания. В эту категорию могли попасть как идеологические противники, так и советские и партийные руководители, ставшие жертвами политических репрессий 1930—40-х гг. И хотя
после хрущевской реабилитации фамилии многих из них стало возможно упоминать в открытой печати, но появилась новая волна «фигур умолчания». Это были политические оппоненты нового руководства, например члены пресловутой антипартийной группы. Причем запрет мог распространяться не только на прямое упоминание фамилии, но и на организации, учреждения, носившие имя «фигуры умолчания», на заголовки книг, выпущенных под его подписью. Таким образом, в 1950—60-е гг. под запрет попали книги практически любой тематики, где могли упоминаться колхозы, совхозы и иные предприятия, носившие имя Л. П. Берия. Иногда подобные запреты могли приобретать откровенно комичный характер. Автор данных строк в своих прежних публикациях много раз приводил случай, имевший место с известными советскими фантастами, братьями А. Н. и Б. Н. Стругацкими. Речь идет о шуточных стихах Саши Привалова из повести «Понедельник начинается в субботу»: «Вот по дороге едет ЗИМ, и я им буду задавим». По требованию редакторов ЗИМ заменили на ЗИЛ, т. к. ЗИМ — это завод имени Молотова (название Горьков-ского автозавода в 1950-е гг.), а В. М. Молотов после участия в «антипартийной группе» стал в СССР фигурой умолчания. В таком совершенно нерифмованном виде этот стишок вошел в многотомную «Библиотеку современной фантастики»8. Почти во всех советских универсальных и исторических энциклопедиях 1940— 80-х гг. была статья «троцкизм», но не было главки, посвященной самому Л. Д. Троцкому, тем более не публиковались его портреты. В связи с чем в 1984 г. произошел просто анекдотический случай: в юбилейном номере журнала «Смена» в коллаже проскочило фото старой журнальной обложки с портретом Троцкого размером со спичечную коробку. Видимо, редакторы не знали, как выглядел Троцкий, и не смогли отождествить бородатого мужчину в скромном военном френче с этой демонизированной в советском массовом сознании личностью9. Но на это обратила внимание цензура, и в итоге главред «Смены», известный детский писатель Альберт Лиханов получил выговор.
Впрочем, в советской цензуре не было единой линии относительно фигур умолчания. В качестве наиболее яркого примера можно привести историю о судьбе двух крупных советских ученых — братьях Н. И. и С. И. Вавиловых. Во многих статьях
и телевизионных передачах на центральных телеканалах с драматизмом античной трагедии рассказывается история о том, что С. И. Вавилов долго не мог узнать судьбу своего брата, погибшего в тюрьме. Желание установить истину было одним из мотивов, заставивших его согласиться занять пост Президента АН СССР в 1946 г. Причем Сталин и Берия подвергли ученого изощренной моральной пытке, специально придерживая информацию о гибели Н. И. Вавилова. И только на закате своей жизни Сергей Вавилов узнал горькую правду, которая ускорила его собственный уход. Между тем, данная история опровергается даже обращением к справочной литературе. В завершающем томе 1-го издания Большой советской энциклопедии, вышедшем в 1947 г. (титульный редактор — С. И. Вавилов), в столбце 1408 (раздел «Прикладная ботаника») Н. И. Вавилов упоминается как самый результативный директор института растениеводства и приводятся даты его жизни — 1887—1943 гг.10 Таким образом, имя ученого даже после осуждения не было фигурой умолчания, а С. И. Вавилов узнал дату гибели брата, по крайней мере, в 1947 г.
Также к разряду фигур умолчания могли относиться так называемые «секретные ученые»: создатели ядерного оружия, ракетной техники, руководители оборонных предприятий. В общественном сознании даже возникла своеобразная мифология, элементом которой является легенда о тотальной советской секретности, точнее о том, что многие советские интеллигенты, работавшие в оборонных сферах, совершенно не упоминались в открытой печати или пользовались псевдонимами. Только после смерти их настоящие имена становились достоянием широкой публики. А западные разведки по крупицам, буквально «на кончике пера», пытались восстановить фамилии и биографии наших атомщиков и ракетчиков, совершая при этом грубейшие ошибки. Однако это не совсем так, несмотря на то что Советский Союз действительно являлся страной с жестким контрразведывательным режимом. Например, основоположнику советской космонавтики С. П. Королеву посвящена сопровождающаяся фотографией небольшая заметка в Энциклопедическом словаре за 1963 г., за три года до смерти главного конструктора, когда он официально был рассекречен. В данной главке упоминается членство ученого в Академии наук СССР, а сферой научных интересов называются
проблемы механики. Причем даже в этой части присутствует умолчание, но нет прямой лжи, ибо деятельность С. П. Королева так или иначе касалась проблем механики11. Конструктор первой советской атомной бомбы Ю. Б. Харитон и создатель водородной бомбы А. Д. Сахаров упоминаются в Энциклопедическом словаре уже в 1955 г.12
Насколько же эти особенности советской цензурной политики распространяются на научно-популярную литературу? Возьмем для сравнения два издания популярной книги Владимира Орлова* «Трактат о вдохновении, рождающем великие изобретения». Первое издание появилось в последний год нахождения у власти Н. С. Хрущева, в 1964 г., а второе — в позднебрежнев-скую эпоху, в 1980 г. Обе публикации принадлежат издательству «Знание», причем вторая вышла в серийном оформлении «Библиотека "Знание"». Во втором издании по сравнению с первым появились минимум две фигуры умолчания. Во-первых, это Н. С. Хрущев. Первое издание «Трактата.» насыщено упоминаниями фамилии тогдашнего советского лидера, есть цитаты из его выступлений. Более того, в книге присутствует фрагмент, описывающий неусыпную заботу «дорогого Никиты Сергеевича» о развитии науки и техники, в котором содержится и такой перл: «Когда космонавт (речь идет о Германе Титове. — В. К.) получил радиограмму Н. С. Хрущева, то приборы показали, что его дыхание стало еще более правильным, а биение сердца еще более спо-койным»13. Естественно, что издание 1980 г. не содержит ни одного упоминания о Н. С. Хрущеве. Второй фигурой умолчания совершенно неожиданно оказался А. Д. Сахаров. В первом издании о нем говорится как о молодом физике, коллеге И. В. Курчатова и И. Е. Тамма, предложившем новую интересную идею14. Во втором издании подобной фразы уже нет. Как мы видим, наличие фигур умолчания продиктовано исключительно политическими обстоятельствами: «вышедший в тираж политик» и оппозиционер-правозащитник. Впрочем, и Н. С. Хрущев, и А. Д. Сахаров всё-таки не были, подобно Троцкому, полностью
Владимир Иванович Орлов (1916—1974), советский изобретатель и популяризатор, был главным редактором журнала «Техника — молодежи», научным обозревателем центральной партийной газеты «Правда».
вычеркнуты из открытых публикаций. О них были небольшие главки в соответствующих томах третьего издания Большой советской энциклопедии. Более того, А. Д. Сахаров как ученый удостоился упоминания в популярном приложении к «Детской энцикло-педии»15. Причем случилось это в 1970 г., когда физик уже занялся правозащитной деятельностью и вступил в конфликт с официальными властями. Сравнение публикаций книги В. И. Орлова показательно еще и потому, что второе издание вышло после смерти автора, и, следовательно, все изменения носят не авторский, а исключительно цензурный или редакторский характер.
Иногда в разряд фигур умолчания попадали люди, которых можно было называть в печати, но отдельные моменты их биографий не желательно оглашать. Например, к концу 1960-х гг. во всех видах печатных изданий намечается тенденция к замалчиванию политических репрессий 1930-х гг. и, следовательно, к исключению из жизнеописаний известных людей фактов нахождения их в заключении или в ссылке. Причем это касалось и научно-популярных изданий. Так, уже упоминавшийся М. Л. Галлай в автобиографической повести «Испытано в небе» описывает свою встречу с С. П. Королевым, которая произошла в годы войны на подмосковном аэродроме, когда будущий Главный Конструктор находился в заключении в специальном конструкторском бюро (т. н. «шараге»). М. Л. Галлай не называет С. П. Королева по фамилии, прямо не указывает на его арестантский статус. Читателю даются намеки между строк. Так, мемуарист описывает тюремную одежду С. П. Королева: «.несколько странный, особенно для летнего времени, костюм: куртка и брюки из какого-то черного подкладочного сатина»16. Также между строк он пишет и о конвое: «В течение всего последующего неторопливого разговора вокруг нас, как привязанный, встревоженно кружился неизвестный мне лейтенант. Он то присаживался рядом с нами, то снова нервно вскакивал, то опять садился, изо всех сил стараясь не упустить ни одного слова из нашего разговора»17. В завершение всего этого отрывка делается более чем прозрачный намек на «инкогнито» собеседника: «Передо мной сидел настоящий Главный Конструктор, точно такой, каким он стал известен через полтора с лишним десятка лет, — энергичный и дальновидный, умный и нетерпимый, резкий и восприимчивый, вспыльчивый и отходчивый»18.
Если первое издание книги вышло еще в 1963 г., когда о личности Главного Конструктора нельзя было упоминать в открытых публикациях (хотя это был весьма относительный запрет), то в 1969 г. (время публикации цитируемого нами издания) С. П. Королев посмертно превратился в «икону» отечественной космонавтики. Для любого автора упоминание о давнем знакомстве с творцом космической техники становилось выигрышным. Тем более что в данном издании фамилия С. П. Королева присутствует, правда в совсем ином контексте19. Возможно, что отсутствие фамилии Главного Конструктора в первом случае связано именно с описываемыми обстоятельствами: факт уголовного осуждения в годы репрессий не подлежал оглашению.
В 1973 г. в Лондоне бывший советский журналист-популяризатор Леонид Владимиров, в 1966 г. отказавшийся вернуться в СССР и попросивший убежища в Великобритании, опубликовал антисоветскую книжку по космической проблематике. Публикация очень неровная, весьма пристрастная, в ней реальные факты соседствуют с откровенным вымыслом и ошибками. Тем не менее, Л. Владимиров описал обстоятельства появления указанного выше эпизода в книге М. Л. Галлая. По утверждению невозвращенца, Марк Лазаревич вставил сцену встречи на аэродроме с ведома С. П. Королева, с которым продолжал поддерживать дружеские отношения. Прохождению данного фрагмента в печать способствовал военный цензор Министерства обороны Ликарен-ко, который, внеся незначительные правки, своим авторитетом прикрыл публикацию от возможных придирок Главлита20.
Факты умолчания. Другим распространенным приемом советской цензуры было наличие фактов умолчания. Как уже отмечалось выше, во второй половине 1960-х гг. в сферу умолчания всё более уходит культ личности Сталина, политические репрессии 1934—1953 гг. и другие негативные явления. Излишнее педалирование этой темы могло стать причиной цензурного запрета. Так произошло с книгой А. М. Некрича «22 июня 1941 года», вышедшей в свет в 1966 г. в «Научно-популярной серии АН СССР». В целом автор придерживался вполне официальной точки зрения на предвоенный период. Но его чрезмерное внимание к репрессиям против руководства Красной армии, к личной ответственности Сталина за неудачи начального периода, к промахам советской
разведки привело к резкой критике в академических и партийных кругах. Сам А. М. Некрич был исключен из КПСС и впоследствии покинул СССР, а 18 августа 1967 г. Главлит принял приказ № 8-ДСП об изъятии его книги из магазинов и библиотек21.
Прежде рассказывалось, как исторические обстоятельства превратили С. П. Королева в инкогнито в книге М. Л. Галлая. Но в подцензурных научно-популярных изданиях встречался и обратный прием, когда неприятные факты и эпизоды просто не упоминались или не объяснялись. Например, советский авиаконструктор и историк авиации В. Б. Шавров, повествуя о первом советском ракетном планере, отмечал, что «С. П. Королев, еще с начала 30-х годов разрабатывавший проект ракетоплана, не смог участвовать в работах по СК-9 с РД, бывших продолжением и развитием его идей.»22. И ни слова о причинах, не позволивших конструктору развивать свои идеи. А они вполне прозаичны и выше упоминались: в это время С. П. Королев уже находился в заключении. Такой же прием В. Б. Шавров использовал в рассказе о советском авиаконструкторе итальянского происхождения Р. Л. Бартини. «Р. Л. Бартини с января 1938 г. перестал принимать участие в постройке и испытании самолета "Сталь-7", который доводился и испытывался уже без него»23. И опять следует догадываться о причинах, хотя они находились в той же плоскости, что и у С. П. Королева: Бартини стал жертвой политических репрессий.
К фактам умолчания могли относиться сведения, способные бросить тень на советскую научно-техническую политику или на методы руководства научными учреждениями и решения кадровых вопросов. В советской авиационной науке такой характер приобрела история авиаконструктора А. В. Сильванского, произошедшая незадолго до Великой Отечественной войны. Замалчивать ее долгое время не представлялось возможным, но цензура не позволяла сказать всю правду. А. В. Сильванский имел крепкие семейные позиции: он приходился зятем наркому авиационной промышленности М. М. Кагановичу, который в свою очередь был родным братом «железного наркома» и ближайшего сталинского соратника Л. М. Кагановича. Вероятно, это и стало причиной того, что молодой и неопытный инженер получил в свое распоряжение конструкторское бюро и задание на разработку нового истребителя, которое скандально провалил. Этим 46
он сломал карьеру и судьбу своему тестю (М. М. Каганович, опасаясь ареста, застрелился). Впервые о данном эпизоде в истории советской авиации написал М. Л. Галлай в уже упоминавшейся книге «Испытано в небе». Автор со своеобразным летчицким юмором обрисовал и полную некомпетентность Сильванского, и как испытатели пытались «заставить» летать его самолет, но так и не сумели ничего сделать. Но он не назвал фамилию персонажа, обозначив его как «авиаконструктор С.»24. Затем этот случай отметил В. Б. Шавров. Он первым из историков авиации обнародовал фамилию Сильванского, но вынужден был говорить о нем как о явлении «довольно необычном и для нашего строя нетипич-ном»25. И, естественно, в советское время не раскрывались семейные связи скандального конструктора.
Также на протяжении 1960—70-х гг. в сферу умолчания уходили не только культ личности и политические репрессии, но и другие негативные явления советской истории. Особенно это заметно при сравнении различных изданий одного текста. Известный советский авиаконструктор А. С. Яковлев в 1968 г. подготовил популярный очерк развития советского самолетостроения, где довольно критично отозвался о предвоенной политике в данной сфере, о причинах неудач первого года войны (а он знал, о чем писал, т. к. в этот период был референтом Сталина по авиационным вопросам). «Влияние на некоторых наших тактиков доктрины Дуэ (хотя официально она у нас решительно отвергалась) о всемогуществе сильного бомбардировочного воздушного флота сказалось на переоценке роли тяжелобомбардировочной и недооценке штурмовой и легкобомбардировочной авиации, — пишет А. С. Яковлев и продолжает (цитируется с сокращениями). — .Конечно, гигантские машины, производившие большое впечатление на парадах, говорили о возросших возможностях советской авиационной промышленности. они не оказались решающей силой. Отрицательной стороной гигантомании и даже рекордов того времени было то, что они создавали атмосферу благодушия... Ошибкой было также и то, что до конца 30-х годов в нашей стране имелось лишь два мощных конструкторских бюро... Наконец, наши основные авиационные заводы размещались на Европейской территории СССР, и притом почти все в пределах от западной границы до линии Волги»26. В 1975 г. эта книга
была переиздана с другим названием и незначительными изменениями. Цитируемый фрагмент в новом издании остался, но уменьшился почти вдвое. Сохранилось упоминание о переоценке тяжелобомбардировочной авиации, но исчезло влияние доктрины Дуэ. Видимо, советские руководители не должны были попадать под иностранное воздействие. Также в тексте уцелели тезисы о недостаточности двух крупных КБ и о неудачном географическом размещении авиационных заводов, но был устранен вывод о негативных последствиях рекордо- и гигантомании27. Мелкие, но весьма примечательные и явно не стилистические изменения претерпели некоторые другие фрагменты книги. Так, в части причин неудач 1941 г. А. С. Яковлев называл переоборудование аэродромов, проводившееся силами НКВД, в новом издании фрагмент остался, но уже без упоминания наркомата внутренних дел, как ответственного за сложившуюся ситуацию28.
Научная популяризация и цензура на телевидении. В научной популяризации на телевидении степень свободы была немного больше, чем в области книгоиздательства. Конечно, это не значит, что цензура совсем отсутствовала. Ведущий «Очевидного — невероятного» С. П. Капица писал в своих мемуарах по этому поводу: «Меня часто спрашивают, была ли у нас цензура. И была и не была. Надо было представить своего рода клятвенное заявление, что в материалах нет ничего противного вере и Отечеству, и еще заявление специальной комиссии экспертов, что передача удовлетворяет таким-то требованиям. Это была самая разумная система, и у меня практически не было серьезных затруднений с цензурой, разве что один раз с военными, когда я рассказывал про ускорители, тогда мощные ускорители рассматривались как космическое оружие. Мне сказали: "Вы нарушили, нельзя было об этом рассказывать" — "Ну, покажите, что именно нельзя было говорить?" — "Нет, не можем, это секрет". На этом мы и разошлись. Такие были времена»29.
Эта относительная свобода давала создателям научно-популярных телепередач большие возможности. Тот же С. П. Капица отмечал еще в публикации советского «подцензурного» времени: «Вновь вспоминаю поездку на БАМ летом 1976 года, участие в выездной сессии Научного совета АН СССР по БАМу, многочисленные встречи с хозяйственниками, руководителями
этой огромной стройки. Всё это дало материал для двух часовых передач. Передачи получились настолько острыми, злободневными, нелицеприятными, что в течение нескольких месяцев после выхода в эфир их записи и стенограммы изучались во всевозможных ведомствах»30.
Впрочем, С. П. Капица несколько лукавил, когда говорил об отсутствии проблем с цензурой. Он сам описывал и другой случай. В 1984 г. было подготовлено большое телеинтервью с академиком А. Аганбегяном о проблемах советской плановой экономики. Стенограмму этой передачи С. П. Капица по собственной инициативе отправил в Госплан СССР для согласования. Причем, чтобы ускорить процесс, он пошел на явную хитрость: «.я попросил нашу ассистентку Надю, очень умную и красивую женщину, поехать в Госплан. Она поехала и обнаружила стенограмму на столе у одного из примерно десяти заместителей председателя Госплана. Может быть, глядя больше на нее, чем на рукопись, он сказал, что со всем согласен. Глядя на ее прелести, он подписал нашу стенограмму, призвал помощника и тот поставил печать»31. Эта виза пригодилась после выхода передачи в эфир. На нее очень резко отреагировал Председатель Госплана Н. К. Байбаков, с его подачи были сформированы две комиссии: одна по линии КГБ по факту разглашения гостайны, другая — со стороны ЦК КПСС для рассмотрения идеологической составляющей этой телепередачи. Но стенограмма с визой заместителя председателя Госплана устранила все претензии32. По данному эпизоду видно, что проблемы возникли не с официальной государственной цензурой (Главлитом), а с другими государственными и партийными структурами, более заботившимися о своих ведомственных интересах.
Выводы и заключительные положения. Вначале следует оговориться, что на рассмотренном материале нельзя строить исчерпывающих выводов, можно лишь наметить тенденции. Дальнейшее изучение всего массива научно-популярной литературы, кинофильмов и телепередач поздне-советского периода может скорректировать существующие выводы, обозначить новые явления и тенденции. Тем не менее представленные в данной публикации факты позволяют сформулировать ряд положений общего характера.
Научно-популярный жанр проник во многие сферы деятельности советской интеллигенции 1960—80-х гг. Это и литература, и кино, и телевидение. За бортом нашего обзора осталось радио, между тем научно-популярные передачи имелись и в радиоэфире. Можно предположить, что для советской интеллигенции это явилось одной из форм самовыражения. Также не вызывает сомнения, что подобный расцвет научной популяризации был бы невозможен без поддержки властей. При этом решались самые разные задачи. В условиях строительства современной промышленности, расширения научно-технической революции научно-популярный жанр приобщал широкие слои к достижениям прогресса, способствовал отбору потенциальных изобретателей и исследователей.
Не следует забывать, что специальные научные тексты, особенно в фундаментальных науках, становятся всё более сложными, требующими специальной подготовки и недоступными для массового читателя. Отсюда понятно желание многих ученых заняться популяризацией, так как это был способ донести свои идеи до массовой аудитории, получить известность. Да и тиражи научно-популярных изданий были много больше, чем специальных публикаций, что давало возможность заработка за счет гонораров.
Конечно, поддержка жанра со стороны государства предполагала цензурный и идеологический контроль. Здесь мы можем видеть те же приемы, что и в других видах книгоиздательской деятельности. Четко прослеживается политический характер советской цензуры (хотя по заявленным целям она должна была охранять гостайну). Характер запретов, наличие фактов и фигур умолчания определялись существующим политическим моментом и трансформациями официальной пропаганды. Это приводило к тому, что роль официальной цензуры (Главлита) и ведомственных цензоров зачастую оказывалась второстепенной. Запреты инициировались либо партийными органами, либо государственными ведомствами, чьи интересы были выставлены в неприглядном свете.
Колебания официальной цензурной политики давали авторам определенную свободу высказываний, создавали в рамках научно-популярного жанра возможности авторского маневра. Именно поэтому в научной популяризации ставились острые вопросы, поднимались злободневные проблемы. Хотя, строго говоря, 50
это не было задачей научно-популярных произведений. Фактически, здесь происходила подмена: в условиях жесткого идеологического директирования и цензурного контроля научно-популярные книги и фильмы выполняли роль общественно-политической публицистики.
Проанализированный материал позволяет подойти к выводу универсального характера о неэффективности цензуры во всех ее вариантах. На конкретном примере научно-популярной публицистики можно видеть, что даже незначительное увеличение потока информации, как в печатной, так и в визуальной формах, ставило цензуру в затруднение. Цензурное ведомство СССР постепенно переставало решать свою основную задачу — охрану гостайны и становилось репрессивным придатком политических и идеологических органов. Но данный сюжет — предмет особого разговора и специального анализа.
Примечания
1 Ивич А. Приключения изобретений. М., 1935.
2 Мухина В. С. Мы все конформисты. URL: https://snob.ru/selected/entry/ 15051 (дата обращения: 21.04.2017).
3 Капица С., Викторов В., Николаев Л. Между очевидным и невероятным. М., 1985. С. 126.
4 Комиссаров В. В. «Второй эшелон» советской науки // Специфика социально-политической активности интеллигенции / интеллектуалов в современном мире : материалы XXVII Междунар. науч.-теорет. конф. Иваново, 2016. С. 158—161.
5 Горяева Т. М. Политическая цензура в СССР, 1917—1991 гг. М., 2009. С. 154.
6 Кайтох В. Братья Стругацкие : очерк творчества // Стругацкий А. Н., Стругацкий Б. Н. Бессильные мира сего : сб. Донецк, 2003. С. 534—535.
7 Раскатова Е. М. Главное управление по охране государственных тайн в печати при СМ СССР (Главлит) и новые реалии художественной жизни в конце 1960 — начале 1980-х гг. // Интеллигенция и мир. 2010. № 2. С. 62.
8 Комиссаров В. В. Интеллигенция и фантастика в структуре советского общества в 1940—1980-е гг. Иваново, 2012. С. 29.
9 Смена. 1984. № 1. С. 23.
10 Большая советская энциклопедия. Союз Советских Социалистических Республик. М., 1947. Стб. 1408.
11 Энциклопедический словарь / гл. ред. Б. А. Введенский. М., 1963. Т. 1. С. 540.
12 Энциклопедический словарь : в 3 т. М., 1955. Т. 3. С. 172, 548.
13 Орлов В. И. Трактат о вдохновении, рождающем великие изобретения. М., 1964. С. 336.
14 Там же. С. 199—200.
15 Познание продолжается. М., 1970. С. 19.
16 Галлай М. Л. Через невидимые барьеры. Испытано в небе. М., 1969. С. 212. (Сер. «Эврика»).
17 Там же.
18 Там же. С. 213.
19 Там же. С. 106.
20 Владимиров Л. В. Советский космический блеф. URL: http://userdocs.ru/ astromoiya/4283/index.html?page=2 (дата обращения: 23.04.2017).
21 Государственный архив Российской Федерации. Ф. Р9425 (Главное управление по охране государственных тайн в печати). Оп. 2. Д. 459. Л. 77.
22 Шавров В. Б. История конструкций самолетов в СССР (1938— 1950 гг.) М., 1978. С. 119.
23 Там же. С. 257.
24 Галлай М. Л. Указ. соч. С. 385—390.
25 Шавров В. Б. Указ. соч. С. 71—72.
26 Яковлев А. С. 50 лет советского самолетостроения. М., 1968. С. 59.
27 Яковлев А. С. Советские самолеты. М., 1975. С. 69.
28 Яковлев А. С. 50 лет советского самолетостроения. С. 57 ; Он же. Советские самолеты. С. 68.
29 Капица С. П. Мои воспоминания. М., 2016. С. 243—244.
30 Капица С., Викторов В., Николаев Л. Указ. соч. С. 124.
31 Капица С. П. Мои воспоминания. С. 242.
32 Там же. С. 245.
