CC BY
147
ИНСТИТУТ СТРЯПЧИХ В СИСТЕМЕ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДОЛЖНОСТЕЙ В 1775-1864 гг. (на примере губерний Урала и Западной Сибири)
УДК 347.99+94
К XVII в. термин «стряпчий» в значении лица, занятого определенной деятельностью, вошел в широкое употребление в дворцовом ведомстве. Сотни должностей стряпчих существовали в конюшенном, кормовом, хлебенном, сытенном, иных «дворах». Стряпчие оказывали многообразные личные услуги государю. Старшим в иерархии оставался стряпчий «с ключом», заведовавший постельничей казной, помощник царского постельничего [1].
В период кардинальных реформ государственного аппарата в первой четверти XVIII в. «стряпчим о делах государственных» был именован глава прокурорского надзора, сформированного по указу от 22 января 1722 г. «Учреждения для управления губерний Всероссийской империи» от 7 ноября 1775 г. закрепили употребление термина за должностными лицами губернской и уездной прокуратуры. Положение «О прокурорской и стряпческой деятельности» определило новую структуру местной прокуратуры, обновило регламентацию ее функций. В состав местной прокуратуры вошли коллегии из прокурора и двух стряпчих при губернском правлении и судебных палатах, сословных судах второй инстанции (верхнем земском суде, губернском магистрате, верхней расправе), а также стряпчие при уездных учреждениях государственного управления и суда.
Перед высшими чиновниками губернской прокуратуры верховная власть поставила задачи правового ограничения деятельности губернской администрации. Их независимость получила юридические основы. Правовые средства прокурорского надзора традиционно заключались в предложениях, представлениях, протес-тациях, а также «доношениях», адресовавшихся генерал-прокурору или генерал-губернатору [2].
Органы прокуратуры создавались как организационная часть судебной системы «для споспешествования правосудия и для сохранения добраго законами установлен-
В. А. ВОРОПАНОВ
ного порядка в судебных местах». Прокурорам и стряпчим вменялось долгом «быть взыскателями исполнения узаконений, наказания преступлению, а невинности защитою» [3]. Судебный прокурор являлся «оком» губернского. Его главной задачей была охрана порядка и форм судопроизводства, соблюдение государственных, общественных и частных интересов. Прокурорские чины беспрепятственно посещали присутственные места, просматривали любую документацию, указывая пути устранения выявленных правонарушений. Ведомости о посещении должностными лицами присутствий ежемесячно предлагались вниманию губернского прокурора. Решения судов до вступления в законную силу проверялись и подписывались по единообразной форме. Судебные палаты и совестный суд представляли протоколы губернскому прокурору, суды второй инстанции - судебным прокурорам, уездные учреждения - местным стряпчим.
Стряпчие казенных и уголовных дел совместно с прокурорами разрешали возникавшие в судебной практике вопросы, приводя деятельность судей в соответствие с законодательством, выступали в качестве истцов по интересам казны и в случаях нарушения общего правопорядка или преступления должности, делая заявления, согласованные с прокурором. Поощрением стряпчих служила 1/3 штрафа, взысканного их стараниями [4].
Особое место в структуре губернской прокуратуры занял уездный стряпчий, должность которого замещалась губернской администрацией, что позволило С.А. Корфу именовать чиновника «оком» наместнического правления [5]. На укрепление служебных позиций нижнего прокурорского чина был направлен указ от 26 января 1784 г., запретивший отстранять стряпчих от исполнения должностей на основании доносов [6].
В компетенции названных служащих соединились все функции надзора. Текущие описи входящих ордеров, предписаний и сообщений позволяют оценить характер их многообразной деятельности. Так, стряпчий Вер-хотурского уезда Пермского наместничества с января по декабрь 1782 г. получил к исполнению 75 указов, в 1783 г. - 93, в 1784 г. - 72 [7].
Стряпчие следили за своевременным открытием судебной сессии, сохранением порядка в присутствии, просматривали реестры дел и контролировали точное и скорое исполнение судебных решений. Надзорные лица обязались «бдение иметь, дабы в уезде ничего противнаго власти, интересу, законам, учреждениям и повелениям императорскаго величества и общему благу не происходило». Выявив противоправный или безнравственный поступок, прокурорский чин оформлял с разрешения губернского начальства исковое заявление [8]. Как истцы стряпчие просили проведения следствия, явки отвечающей стороны в суд, взятия лиц под стражу, пользовались правом безденежного апелляционного переноса и отводили судей. В спорах о казенных землях чиновники понуждали крестьян нести расходы на гербовую бумагу, апелляционные пошлины, оказывая малограмотным поселянам всевозможную юридическую помощь. Стряпчие знакомили обывателей с законодательством, наставляли в действиях, сочиняли от их имени жалобы и апелляционные просьбы, выслушивали совместно определения суда [9].
В спорах частных лиц деятельность уездных стряпчих ограничивалась опротестованием неправого решения, но по делам об освобождении людей от крепостной зависимости стряпчие осуществляли ходатайство, заменяя крестьян, не имевших права до решения суда покидать имения или заводы. Копии постановлений оценивались губернским прокурором. Целью органов надзора являлось неукоснительное соблюдение судьями действующего законодательства, негуманность которого могла вызвать только сочувствие.
Вскоре после губернской реформы правительство столкнулось с проблемой низкой квалификации уездных стряпчих, должность которых соответствовала XI классу с окладом жалованья в 150 руб. и замещалась не только обладателями низших, часто воинских, чинов, но и, как в Западной Сибири, нетабельными служащими [10]. В декабре 1781 г. Сенат заявил, что представляемые стряпчими сведения порою «темны, невнятны и почти совсем о другом, о чем от них требуемо было», и рекомен-
довал проводить губернским прокурорам собеседования с подчиненными, а также в случаях нарушения инструкций получать от них письменные объяснения или взыскивать посредством администрации дисциплинарные пени [11]. В 1780-1790-х гг. чиновники осваивали новые служебные обязанности.
В 1796 г. система прокурорского надзора была ослаблена сокращением аппарата по распоряжению Павла I. На Урале и в Западной Сибири было упразднено 138 штатных вакансий, включая всех стряпчих, 76 -без восстановления в начале XIX в. Проанализировав в 1800 г. последствия отсутствия стряпчих в уездах Оренбургской губернии, ревизоры предложили внести организационные изменения в систему управления. Повысить эффективность государственных учреждений, «водимых иногда видами собственными, а не общей в службе пользы», предполагалось посредством особого чиновника, «орудия губернского начальства», уездного «директора» и «блюстителя правосудия». Возможность подвергнуть отдаленные от Оренбурга присутственные места и чиновников «надзирательству, отчету и взысканию на месте» избавляло руководство от излишней служебной переписки, «в которой навык и вредное искусство затмевать правду» и уклоняться от прямых обязанностей находило себе «покров» [12].
В декабре 1802 г. министр юстиции Г.Р. Державин подтвердил полномочия губернских прокуроров и потребовал от чиновников оправдать возложенное на них доверие «рачением, благоразумием и дея-тельностию», предупредив о неотвратимой ответственности за «упущения» по службе [13]. С начала XIX в. влияние прокурора на нижнее звено в системе надзора было усилено. С 1803 г. кандидаты в уездные стряпчие отбирались ведомственным начальником. Губернское правление, рассмотрев справки, аттестаты и другие свидетельства достоинства чиновников, могло отклонить представление с объяснением «законных и основательных препятствий», ожидая предложения новых лиц [14]. Перемещение стряпчих, отрешение от должностей из-за некомпетентности требовало санкции министра юстиции, лишение должности за преступление - распоряжения начальника губернии по сообщению прокурора [15]. Аттестация стряпчих согласовывалась с прокурором [16].
В правление Николая I регламентация статусного положения стряпчих получила развитие, уровень требований к отбору кад-
ров вырос. Указ от 20 июня 1833 г. предписал назначать уездными стряпчими «благонадежных» и опытных чиновников из прокурорских канцелярий и губернских учреждений по избранию прокурора и с утверждения губернского начальства [17]. К исполнению должности, оказавшейся вакантной, допускался секретарь уездного суда как лицо опытное в делопроизводстве. За журналы, ранее скрепленные подписью руководителя канцелярии, ответственность разделял секретарь иного уездного учреждения [18].
Правительство изучало проблемы организационного обеспечения прокурорских органов. В апреле 1839 г. были увеличены расходы на содержание прокурорских канцелярий, распоряжение денежными суммами передано прокурорам [19]. В январе 1841 г. делопроизводство уездных стряпчих было поручено особым служащим, уравненным со столоначальниками обычных канцелярий, с окладом жалованья 130 руб. серебром. На канцелярские расходы дополнительно выделялось 35 руб. в год [20].
Губернской администрацией ставился вопрос о предоставлении уездным стряпчим служебных помещений. Стряпчие требовали выноса журналов и осуществляли контрольный просмотр документации на дому. Конфликт чиновников в Бирском уезде по поводу условий работы привел к тому, что судебные журналы оставались в 1840 г. без просмотра около 5 месяцев, о чем губернский прокурор сообщил министру юстиции. Губернское правление рапортовало в министерство внутренних дел. Министр юстиции предписал соблюдать действующие законоположения, напомнив об обязанности стряпчих покидать судейскую комнату во время решения дел [21]. Указом от 29 ноября 1844 г. стряпчим были назначены помещения для занятий по службе [22].
В Западной Сибири деятельность прокуратуры была подчинена в 1822 г. задачам общего надзора Главного управления. За генерал-губернатором было закреплено право отбора кадров для гражданской службы, включая представление министру юстиции кандидатов на замещение губернских и областных прокурорских должностей. Губернский прокурор вошел в состав губернского совета с правом голоса. Окружные стряпчие остались в непосредственном подчинении прокурора, уполномоченного делать замечания и выговоры служащим за «медленность и нерадение» в отправлении должности, а также предлагать на рассмотрение гу-
бернатора факты, влекущие для стряпчих взыскания или предание суду. Рапорты и доносы иных должностных лиц о проступках и преступлениях стряпчих поступали в губернское правление [23].
В 1864 г. статус стряпчих был обновлен. Губернские чиновники определялись и увольнялись министром юстиции. Выход в отпуск и аттестация зависели от прокурора. Уездные стряпчие назначались министром с возможным представлением кандидатов прокурором. Чиновники подвергались взысканию губернским правлением, но их перевод, предание суду или удаление от должности без судебного постановления требовали санкции министра [24]. Деятельность уездных прокурорских чинов в Южном Приуралье и Сибири продолжалась вплоть до упразднения дореформенных судов.
В XIX в. контроль прокуратуры распространился на следственные действия. Уездные стряпчие обязались охранять права подсудимых во время производства уголовных дел [25]. Министр юстиции внимательно следил за выполнением обязанностей на местах и своевременным получением полной информации о нарушениях законности, требуя информации по различным вопросам государственного надзора. В провинции регулярно направлялись ордера, предписания, инструкции, отдельные поручения и рекомендации. Так, очередной «ордер» был получен чиновниками в марте 1820 г.: «Усматривая из получаемых сведений, что уголовныя и следственныя дела по городским и уездным судебным местам производятся с крайнею медленностию под предлогом справок, которыя часто бывают вовсе не нужны, число арестантов в острогах до чрезмерности накопилося... Вновь строжайше предписываю всем господам губернским прокурорам, иметь неусыпное наблюдение, что бы уголовныя и следствен-ныя дела, особливо те по коим содержатся арестанты, повсеместно производимы были со всевозможною скоростию. Иметь всегда список всем арестантам по целой губернии, и со времени взятия кого-либо под стражу до самого окончания об нем дела безпрестанно чинить, где следует, напоминания, побуждения и настояния в губернских судебных местах самим губернским прокурорам и чрез губернских стряпчих. Ведомости сии будут раз-сматриваться со всею строгостию, и в случае, когда замечены будут со стороны какаго-либо из губернских прокуроров упущение, беспечность и невнимание к участи арестантов, с таковыми будет поступлено по всей строгости законов с отрешением от должностей.».
Министр напомнил об обязанности уездных стряпчих посылать прокурору отчеты каждые две недели. Сведения третных ведомостей о следственных и уголовных делах, алфавитные списки арестантов были признаны неудовлетворительными, и доставка их прекратилась [26].
Формы отчетности менялись и уточнялись. В декабре 1846 г. министр юстиции приказал составлять в судах первой инстанции ведомости о движении дел и числе подсудимых, во всех присутственных местах - о лицах, подвергшихся наказаниям и освобожденных от ответственности, числе нераскрытых преступлений, совершенных крепостных актах, а также об употреблении гербовой бумаги, штрафах, взысканных за неправые подачи исков и апелляционных просьб. К документации прилагались расписки почтовых контор с датой отправления не позже 10 января. Особые ведомости ежемесячно и ежегодно представлялись уездными стряпчими губернскому прокурору [27].
Кадровый отбор уездной прокуратуры оставался для губернской администрации непростой задачей. Набором профессиональных и личных качеств, степенью образованности чиновники прокуратуры мало отличались от остальной массы государственных служащих. Так, в 1828 г. чиновник правления, командированный по рапорту в Стерлитамак, был вынужден выяснять обстоятельства пьяной ссоры стряпчего с судьей уезда. Губернатор предложил факты предосудительного поведения служащих вниманию уголовной палаты, указав стерлитамак-скому стряпчему более «не затруднять» присутственные места «недельными бумагами» [28]. В целом, в 1828 г., несмотря на продолжительность пребывания оренбургских стряпчих в должностях, ревизор констатировал, что большинство из них не исполняли обязанностей в соответствии с инструкциями, некоторые же проявляли недопустимую некомпетентность. Открытые в работе стряпчих недостатки давали, по мнению ревизора, «повод переменить некоторых из них». Стряпчий Стерлитамакского уезда, уже замеченный «в пьяной и буйной жизни», был удален от должности [29]. Тогда же в губернском «судебном управлении» под руководством прокурора прошли занятия с уездными стряпчими «по предметам поручений на них возлагаемых» [30]. Вопрос о недостаточной требовательности оренбургских стряпчих поднял в 1842 г. сенатор А.П. Пещуров. В ходе ревизии один из уездных прокуроров оказался под судом [31].
Делопроизводственная документация, связанная с жалобами обывателей и рапортами чиновников об образе жизни низших блюстите-
лей закона, сохранилась в государственных архивах. Так, в мае 1828 г. Томское губернское правление представило на рассмотрение правителя скандальные факты из личной жизни стряпчего Каинского округа Попова, пьянствовавшего и вступавшего в конфликт с семьей соседа -секретаря земского суда [32]. По ряду следственных дел в 1848-1849 гг. фигурировал бу-зулукский стряпчий Поздюнин, обвинявшийся чиновниками в злоупотреблении служебным положением и иных противоправных действиях
[33].
Тем не менее, чиновники уездного уровня исполняли свои обязанности, содействуя надзору губернского начальства, и нередко пользовались доверительным отношением населения
[34]. «Стряпчие имеют надзор и за течением дел в судебных местах, дабы предупредить и там всякую напрасную проволочку и медленность, и побуждают, когда нужно, нерадивых к исполнению долга чрез губернское правление указанными для того в законах методами», - напоминало губернское начальство Западной Сибири подчиненным в 1837 г. [35]. Своевременными рапортами стряпчие влияли на скорость правосудия. Так, отношение прокурора от 10 июля 1835 г. проинформировало Вятское губернское правление о 13 долгосрочных делах, производившихся в Сарапульском суде. Полицейские чины Сарапульского и Елабужского уездов, получившие до 15 обращений по каждому делу, не удовлетворяли запросов суда, и прокурор просил администрацию «строжайше подтвердить указами, чтоб они исполнением... предписаний... озаботились и все законныя требования. исполнили в точности» [36].
Стряпчие устраняли следователей, обвиненных в необъективности и прочих злоупотреблениях [37]. На стряпчих возлагались прямые поручения администрации по контролю за исправлением обнаруженных в учреждениях «беспорядков». Стряпчими раскрывались правонарушения служащих [38]. Так, рапорт от 17 июня 1829 г. из Бийского округа сообщил прокурору о превышении полномочий заседателем земского суда, наказавшим казахов за воровство скота [39]. От каинского стряпчего, сменившего ославленного коллегу, в декабре 1831 г. поступили сведения о пьянстве и не исполнении обязанностей членом земской полиции, замещавшимся по необходимости секретарем. В сопровождении городничего и окружного начальника стряпчий посетил квартиру чиновника, где обнаружил винную посуду, кипы сваленных бумаг, включая дела, незаконно вынесенные из учреждения [40]. В декабре 1837 г. новый каин-ский стряпчий подал начальству рапорт с обви-
нением другого заседателя окружной полиции в злоупотреблениях и подлогах [41].
Компетентность и образованность лиц уездного надзора росла. В 1851 г. из 10 пермских уездных стряпчих 4 получили среднее, 5 -начальное образование, 1 не завершил обучения в училище. Восемь чиновников до назначения обрели опыт судопроизводства в качестве писцов, секретарей, заседателей. Верхотурский стряпчий оставался в должности с 1835 г. Четверо чиновников удостоились за службу отличий. В частности, неоднократно поощрялся осинский стряпчий, бывший сотрудник канцелярий уголовной палаты и прокурора, член уездного суда. Трое служащих носили чины VIII, 6 - классов. Коллежский регистратор, выпускник кадетского корпуса, был определен в стряпчие из штата губернской канцелярии [42].
Свод законов обобщил нормы, регулировавшие деятельность прокуратуры, не сведя их в отдельный раздел кодифицированного законодательства, что свидетельствовало о неизменно вспомогательном характере прокурорского надзора в Российской империи. Разветвление структуры прокурорских органов продолжалось в соответствии с особенностями государственного устройства. В 1797 г. должности VI и VII классов были учреждены в Межевой канцелярии и межевых конторах [43]. В 1802 г. прокуроры вошли в штат Оренбургской и Уральской казачьих канцелярий [44]. С 1806 г. должность прокурора была предусмотрена в штате Пермского горного правления [45]. Делегирование полномочий стряпчих специальным должностным лицам обусловливалось процессом сословной дифференциации населения. Государственная власть стремилась к установлению правовой опеки над различными социальными группами, компенсировавшей малограмотность масс подданных, а также поддержанию юридической конкуренции ведомств и начальств, способствовавшей укреплению законности. Деятельность сословных правозащитников компенсировала отсутствие в системе отечественной юстиции института адвокатуры.
В 1808 г. поддержка частных и общественных интересов удельных крестьян была поручена стряпчим, возглавившим судные столы в удельных конторах. Стряпчий нес ответственность за сбор сведений о делах сословия, сочинял или проверял письменные прошения, наблюдал за срочностью правосудия и ходатайствовал о смягчении приговоров. Межевые учреждения по искам об удельных землях выдавали надзорному лицу копии с решений [46]. Жалобы на проволочку в производстве и иные нарушения законодательства стряпчий на-
правлял губернскому прокурору или губернатору [47]. Штрафы за отклоненные апелляции взыскивались с крестьян, в чьих интересах работали чиновники [48]. В случае отсутствия в области удельной конторы ходатайство по делам по-прежнему осуществляли уездные и губернские стряпчие, обращавшиеся за наставлениями к прокурору губернии [49].
Порядок судопроизводства, примененный в удельном ведомстве, был повторен в Колывано-Воскресенском округе, подведомственном Кабинету е.и.в., территорию которого в 1824 г. разделили на 13 «депутатских» участков. В Бухтарминском отделении Бийского округа правами депутата пользовался управляющий Бухтарминскими рудниками. Депутат Ояшинского отделения, проживая в Томске, посещал губернские учреждения. Чиновники контролировали работу следственных органов, свидетельствовали правильность допросов, присутствовали при судебном разборе, информируя обо всем горное правление, уполномоченное опротестовывать решения учреждений [50]. О замене депутата по делам приписных крестьян, а также спорным делам частных золотопромышленников Алтайское горное правление уведомляло губернскую администрацию [51]. В 1828 г. министерство финансов инициировало введение по алтайскому образцу, «применяясь к тому порядку, как ведаются удельные крестьяне» [52], депутатов по делам приписных крестьян в суды Олонецкой губернии [53].
По гражданским и уголовным делам с участием казенных крестьян, с 1837 г. подведомственных министерству государственных иму-ществ, роль дополнительных ходатаев выполняли губернские стряпчие казенных и уголовных дел, учрежденные при новых палатах. Чиновники собирали информацию для осуществления своей юрисдикции, консультировали крестьян, просматривали и составляли жалобы и просьбы, подавали иски, охраняли права частных лиц при проведении следствия, заботились о скорейшем и законном окончании производств. Казенные интересы подкреплялись актами и документами при поддержке прокурора. Ведомости об арестантах ежемесячно представлялись в присутствие палаты [54].
Особых представителей своих интересов получали группы военно-служилого населения. Если роль правозаступников в делах сибирских городовых казаков в 1822 г. была возложена на полковых атаманов [55]., то население башкиро-мещерякских кантонов Урала получи-
ло в 1836 г. сословных правозащитников «по примеру» удельных стряпчих. Введения новой должности добился генерал-губернатор В.А. Перовский, сообщивший Николаю I об ущербе, который люди терпели из-за неосведомленности в процессуальных правилах и недобросовестности частных поверенных [56]. Кантонные стряпчие наделялись инструкцией [57] и не подчинялись губернскому прокурору. Заявления судебных учреждений о присылке чиновников для окончания дел с кантонистами адресовались командующему войском [58].
С увеличением стряпчих до 12 человек по штату 1840 г. командующий постановил, что «без излишнего затруднения могут они в точности и удобно исполнять все предписанныя им инструкциею обязанности и возлагаемые на них начальством поручения», и повелел им вести настольный реестр, а также составлять ведомости для отчета о тяжебных делах, касавшихся общественной собственности, об исполненных и неисполненных предписаниях, о содержавшихся под стражей и находившихся на поручительстве обвиняемых. Особое внимание стряпчих было обращено на порядок решения уголовных и следственных дел, в наиболее важных из которых они выступали «депутатами» лично, а в остальных назначали представителями кантонных чиновников с «неослабным» наблюдением, «чтоб действия их были согласны с законом». Командующий напутствовал стряпчих советом «усердною службою и деятельным исполнением обязанностей» обращать на себя внимание начальства, грозя за медлительность, нерадение и прочие упущения подвергнуть виновных ответственности «по всей строгости законов» [59].
Путевой журнал о занятиях стряпчих включал графы дат, содержания занятий и их результата. Согласно записям в журнале стряпчего 11-го башкирского и 3-го мещерякского кантонов титулярного советника Шишковско-го, в марте 1853 г. им было совершено три поездки за 102 версты в Бирский уездный суд в целях ознакомления с решениями и доставкой выписок по различным делам. По одному из решений была оформлена апелляционная жалоба. Восемь прошений кантонистов было доставлено в палату гражданского суда. Там же зачитано 9 выписок по делам. В уездные и земские суды составлялись отношения. В апреле Шишковский осуществлял сбор сведений, составлял и подавал прошения и апелляционные жалобы, зачитывал выписки и подписывал документы, переслал в Сенат материалы нескольких дел, занимался перепиской с судебными и полицейскими местами [60].
По роду деятельности стряпчие регулярно несли расходы, оплачивая почтовые услуги, опубликование объявлений, судебные издержки и штрафы [61]. На погашение финансовых расходов по общественным делам генерал-губернатор определил средства с процентов от суммы, поступавшей за проданные и отданные в оброк башкирские земли [62]. Стряпчие были вправе ходатайствовать о вспомоществовании из общественных фондов участникам процессов, находившимся в «стесненных обстоятельствах». Малоимущие от взноса пошлин были освобождены. Ведомости о приходе, расходе и оставшихся деньгах составлялись каждую треть года [63]. Указ от 6 декабря 1852 г. сократил штатное число стряпчих до 9 чел. [64].
Опыт деятельности стряпчих применялся в национальных регионах - в деятельности приставов и попечителей. В частности, исполнительная и судебная власть в казахской «Бу-кеевской Орде» сосредоточилась в руках хана, при котором с 1827 г. действовал Совет биев [65]. Надзор за отправлением правосудия в Совете и уездных судах по делам казахов был поручен в 1828 г. специальному попечителю со штатом служащих [66]. С 1844 г. усилиями Оренбургской пограничной комиссии работа судов по делам с участием казахов Малого жуза охватывалась контролем 6-ти попечителей. Новым должностным лицам, подотчетным Комиссии, поручили защиту кочевников во всех делах с линейным населением, разбор незначительных имущественных претензий и контроль за следственными действиями казачьих и полицейских чинов [67]. Инструкция напоминала попечителям об обязанности «обращаться с киргизами ласково, выслушивать внимательно их жалобы на линейных жителей. и всевозможно стараться доставить справедливое удовлетворение; в случае же невозможности сего, объяснить вразумительно, от чего жалоба не может быть удовлетворена, дабы проситель не имел повода полагать, что на просьбу его не обращено достойного внимания» [68].
Итак, развитие прокурорских структур являлось неотъемлемой частью эволюции государственного строя абсолютной монархии. Служащие губернской прокуратуры способствовали успешной законодательной практике, установлению близкого контроля за деятельностью чиновников и сословных представителей. Должность уездного стряпчего, введенная в 1775 г., обладала низким официальным престижем и изначально замещалась на Урале и в Сибири людьми с низшими табельными чинами, без специальных знаний, часто без опыта
гражданской службы, что было компенсировано двойным подчинением уездной прокуратуры ведомственному начальству и губернской администрации. Эффективность института стряпчих ослаблялась не только условиями кадрового отбора, но и протяженностью восточных провинций, коммуникационными возможностями, однако их позитивное значение в системе государственных должностей выявилось вскоре после штатных сокращений 1797 г., что на Южном Урале (в Оренбургской губернии) засвидетельствовали ревизоры Сената. В условиях служебно-юридической конкуренции стряпчие представляли важный институт, направленный на правовое ограничение власти местных чиновников, более полную реализацию законодательства.
С начала XIX в. влияние губернского прокурора на уездное звено усилилось. Статус уездных стряпчих обновлялся и повышался в 30-е и 60-е гг., оставаясь актуальным в Сибири до конца XIX в. Разнообразие сословных стряпчих рассматривалось как важное средство утверждения системы государственного права. Сословные правозащитники оставались частью сложноорганизованной бюрократической системы Российского государства, не контролируемой «обществом». Регламентация функций, продуманные и апробированные методы, формы и способы деятельности стряпчих, делегирование их полномочий сословным и сослов-но-национальным правозаступникам способствовали охране прав и законных интересов разнородного российского населения. Главным выражением несправедливости социально-политического строя являлась необеспеченность
правами крепостных людей, предоставление защиты которым декларировалось без значимых последствий.
Несмотря на пассивное положение прокуратуры в государственной системе первой половины XIX в., ряд известных дореволюционных юристов оценивал ее деятельность с учетом отведенной прокурорскому надзору роли. «В истории насаждения законности на русской почве институт губернских прокуроров и стряпчих имел высокое значение, - писал И.Я. Фойницкий. - Он сослужил огромную службу для перехода от системы управления по личному усмотрению к системе управления подзаконного. Центральное правительство нашло в нем солидную опору для осуществления своих предначертаний на местах.» [69]. «Губернский прокурор и стряпчие в уездах были живым напоминанием закона и, во многих случаях, его обязательными истолкователями. История министерства юстиции с тридцатых до шестидесятых годов представляет много примеров энергичной борьбы губернских прокуроров с местными злоупотреблениями. Борьба эта не всегда была успешной, но уже само возникновение ее,основанное на предписании закона, определявшего обязанности губернского прокурора, действовало благотворно.», - отмечал А.Ф. Кони [70]. Преобразования в государственной системе, осуществленные верховной властью в 60-70-х гг. XIX в., обновление гражданских прав и реформа суда повлекли изменение целей и задач в деятельности губернской прокуратуры и упразднение институтов, выполнивших исторические задачи, возложенные на них царским правительством.
1. Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь [Текст] / Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. Т. XXXI а. СПб., 1901. - С. 849-850.
2. ПСЗ-I. Т. XXXIV. № 26604.
3. ПСЗ-I. Т. XX. № 14392. Ст. 407.
4. ПСЗ-II. Т. III. № 1719, 2269; ТФ ГАТО (Тобольский филиал Государственного архива Тюменской области). Ф. 364. Оп. 1. Д. 51. Л. 2-3 об.
5. Корф С.А. Административная юстиция в России. СПб., 1910. С. 65.
6. ПСЗ-I. Т. XXII. № 15916.
7. ГАСО. Ф. 619. Оп. 1. Д. 1. Л. 1-5, 239-267 об., 274-279.
8. ПСЗ-I. Т. XX. № 14392. Ст. 410.
9. ПСЗ-I. Т. XXI. № 15319; Т. XXIII. № 17082.
10. ТФ ГАТО. Ф. 341. Оп. 1. Д. 63. Л. 193-194.
11. ПСЗ-I. Т. XXI. № 15301.
12. Материалы по истории Башкирской АССР [Текст]. М., 1960. -Т. V. - С. 602.
13. ПСЗ-I. Т. XXVII. № 20553.
14. ПСЗ-I. Т. XXVIII. № 21189; ПСЗ-II. Т. XXI. № 20618; ГАКО (Государственный архив Кировской области). Ф. 583. Оп. 26. Д. 1452. Л. 57; ГАТО (Государственный архив Томской области). Ф. 30. Оп. 1. Д. 4.
15. ПСЗ-I. Т. XXVIII. № 21320; Т. XXX. № 23401; Т. XXXIII. № 26151; ЦГИА РБ (Центральный государственный исторический архив Республики Башкортостан). Ф. 1. Оп. 1. Д. 1003. Л. 1-2.
16. ПСЗ-II. Т. III. № 2309; ГАТО. Ф. 30. Оп. 1. Д. 3.
17. ПСЗ-II. Т. VIII. № 6276; Т. XVI. № 6276.
18. ПСЗ-II. Т. XI. № 8868.
19. ПСЗ-II. Т. XIII. № 12169.
20. ПСЗ-П. Т. XVI. № 14173, 14745.
21. ГАОрО (Государственный архив Оренбургской области). Ф. 6. Оп. 6. Д. 11653. 1-8.
22. ПСЗ-П. Т. XIV. № 17682.
23. ПСЗ-1 Т. XXXVIII. № 29125. Ст. 550-552, 568; ПСЗ-П. Т. IV. № 3381.
24. Журнал министерства юстиции [Текст] СПб., 1864. - Т. XX. - С. 5-6.
25. СЗ. Т. XV. Кн. 2. С. 145.
26. ЦГИА РБ. Ф. 102. Оп. 1. Д. 192. Л. 44-44 об.
27. ГАПО. Ф. 77. Оп. 1. Д. 8. Л. 1-2.
28. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 775.
29. ГАОрО. Ф. 6. Оп. 4. Д. 9491. Л. 9 об., 56 об.
30. ГАОрО. Ф. 6. Оп. 4. Д. 9256.
31. ЦГИА РБ Ф. 1. Оп. 1. Д. 1866. Л. 1-2, 15.
32. ГАТО. Ф. 3. Оп. 13. Д. 37. Л. 1-8 об.
33. ГАОрО. Ф. 11. Оп. 4. Д. 58, 68, 71, 145.
34. Записки Н.Г. Залесова [Текст] / Н.Г. Залесов // Русская старина. - 1903. - № 4. - С. 42.
35. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1607. Л. 39 об.
36. ГАКО. Ф. 18. Оп. 1. Д. 389. Л. 130.
37. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1607. Л. 39 об.-40 об.
38. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 12. Д. 33. Л. 1-14; Д. 34. Л. 1-19; Д. 35. Л. 1-18.
39. ГАТО. Ф. 22. Оп. 1. Д. 41. Л. 1-5 об.
40. ГАТО. Ф. 22. Оп. 1. Д. 66. Л. 3-5.
41. ГАТО. Ф. 22. Оп. 1. Д. 292. Л. 1-5 об.
42. ГАПО. Ф. 36. Оп. 2. Д. 236 а. Л. 709-787 об.
43. ПСЗ-1 Т. XXIV. № 17998, 18119, 18258.
44. ЦГИА РБ. Ф. 100. Оп. 1. Д. 2. Д. 133.
45. ПСЗ-П. Т. VI. № 5047.
46. ПСЗ-!. Т. XXVI. № 19400; Т. XXX. № 23020, 23686; Т. XXXII. № 25360; Т. XXXIII. № 27060; Т. XXXVII. № 28400; ПСЗ-!. Т. I. № 177.
47. ГАОрО. Ф. 6. Оп. 4. Д. 8261. Л. 1-19.
48. ПСЗ-!. Т. XXXIV. № 27060.
49. ПСЗ-к Т. XXII. № 15996; ПСЗ-П. Т. IV. № 2771.
50. Соболева Т.Н. Управление приписными крестьянами Алтайского горного округа в 20-50-е гг. XIX в. [Текст] / Т.Н. Соболева // Хозяйственное освоение Сибири. История, историография, источниковедение. Томск, 1991. -Вып. 1. - С. 33.
51. ГАТО. Ф. 3. Оп. 11. Д. 459. Л. 1.
52. СЗ РИ. Т. VII. Кн. III. Ст. 2125.
53. ПСЗ РИ. II. Т. III. № 2465.
54. СЗ. Т. II. Ч. 1. Ст. 1761-1782.
55. ПСЗ-к Т. XXXVIII. № 29131.
56. ПСЗ-П. Т. XII. № 10281.
57. ЦГИА РБ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 5313. Л. 1-2.
58. ЦГИА РБ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 4046.
59. ГАОрО. Ф. 6. Оп. 6. Д. 11733. Л. 2-3.
60. ЦГИА РБ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 73 88. Л. 8-9 об., 20-22 об.
61. ЦГИА РБ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 7797.
62. ПСЗ-П. Т. XVI. № 14672.
63. ЦГИА РБ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 8310.
64. ПСЗ-П. Т. XV. № 13684; Т. XXVII. №. 26568.
65. Зиманов С.З. Россия и Букеевское ханство [Текст] / С.З. Зиманов // Академия наук Казахской ССР. - Алма-Ата: Издательство «Наука» Казахской ССР, 1982. - С. 120.
66. ПСЗ-П. Т. III. № 1928.
67. ПСЗ-П. Т. XIX. № 17998.
68. Цит. по: Горбунова С.В. Судебные функции Оренбургской пограничной комиссии и их осуществление [Текст] / С.В. Горбунова // Проблемы истории России и западноевропейских стран. Нижневартовск: Изд-во Нижневарт. пед. ин-та, 1997. - С. 65.
69. Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства [Текст] / И.Я. Фойницкий. Т. 1. СПб.: Изд-во Альфа, 1996. - С. 516-517.
70. Цит. по: Казанцев С.М. История царской прокуратуры [Текст] / С.М. Казанцев. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1993. -
С. 120.
