CC BY
13
ИМПЛИЦИТНЫЕ ФОРМЫ ЗАПРЕТОВ В ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКЕ «ПАТРИОТОВ»: ТЕХНИКА РЕКОНСТРУКЦИИ
Е.А. Андреева
Ключевые слова: литературно-критический дискурс, властный дискурс, запреты, патриотическая критика.
Keywords: literary and critical discourse, power discourse, prohibitions, patriotic criticism.
Запрет является одним из главных механизмов, функционирующих во властном дискурсе. Одним из первых проблему власти и дискурса описал М. Фуко, представляя последний как «регулируемое законами и правилами поле» [Фуко, 1996, с. 50]. Впоследствии широкое распространение получила междисциплинарная практика дискурс-анализа, которая была ориентирована на социальный аспект проявлений власти и воспроизведена, главным образом, в работах Т.А. ван Дейка, Л. Филлипса и М. Йогерсена [ван Дейк, 2013; Филипс, Йогер-сен, 2008]. Проблема дискурса властных институтов и их функционирования в социальном мире освещается также в ряде других отечественных и зарубежных исследований [Андрюхина, 2013; Бадретди-нов, 2011; Elder-Vass, 2011]. Дискурс власти как особую модель коммуникации исследует В.И. Тюпа. По мнению ученого, нормативно-риторическая дискурсная формация является «коммуникативным пространством монологического согласия» [Тюпа, 2010, с. 106]. В качестве основных характеристик дискурса власти В.И. Тюпа называет приоритет говорящего над слушающим, императивную картину мира в сознании участников коммуникации, наличие методов воздействия на адресата.
Литературно-критический дискурс нередко осмысливается как форма властного дискурса. Так, М. Берг осмысливает литературную критику как участника присвоения / перераспределения власти и символического капитала в разные литературные периоды [Берг, 2000], В. Смолененкова акцентирует внимание на властных формах публицистической аргументации, которая характерна и для критики [Смоле-ненкова, 2005], С. Силецкая указывает на властную природу критического дискурса, где «доминирующей интенцией автора является убеждение читателя в истинности излагаемых положений, а необходимым условием ее реализации их успешное языковое выражение» [Силецкая, 2001, с. 5], Ю. Говорухина доказывает, что «властное воздействие про-
является в разных направлениях критической деятельности: по отношению к художественному тексту (шире - литературному явлению) в акте интерпретации, по отношению к читателю в процессе коммуникации» [Говорухина, 2013, с. 123]. Однако в названных работах обнаруживается пробел в описании форм запретов, механизмов их формирования и функционирования. Запреты, существующие в критическом тексте в большинстве своем имплицитно, представляют особый интерес в рамках исследования патриотического литературно-критического дискурса, отличающегося крайней степенью идеологичности, мышлением оппозициями, в том числе «свой-чужой». С одной стороны, исследование неявных запретов позволяет получить представление о языковых способах их выражения, присутствия в тексте, с другой -выявить дискурсивные установки, определяющие актуальную для патриотической критики систему ценностных ориентиров.
Цель данной статьи заключается в выявлении имплицитных форм запретов в патриотической литературной критике, описании способов их реконструкции. Выбранный нами предмет не исследовался ранее. Материалом послужили критические статьи, опубликованные в «толстых» патриотических журналах 2000-х годов.
Имплицитная форма бытования запретов в критическом дискурсе объясняется властной установкой критика - убедить читателя в истинности своих суждений, воздействовать на его картину мира. Своего рода «симптомами» присутствия неявного запрета в тексте, на наш взгляд, можно считать приемы, направленные на формирование у читателя негативного представления о ценностно чуждом писателе/художественном явлении, на подрыв авторитета «чужого».
Одним из распространенных приемов воздействия в критических статьях является апелляция к страху в сознании читателя, механизм действия которого зарождается в далеком прошлом (табуированное явление еще в архаическом обществе вызывало страх). Критик изображает ценностно чуждое явление как разрушительное, ведущее к гибели, небытию, духовной смерти читателя и нации в целом. Так, В. Лютый в статье «Козье копытце» пишет о разрушительном воздействии эстетики постмодернизма: он определяет само явление как «лужу», «отстойник» и противопоставляет его «живой воде», «святому источнику» традиции, которую тот «сломил» своим приходом [Лютый, 2001, с. 269]. Обращаясь к сюжету известной сказки, в которой напившийся из козьего копытца мальчик стал козленком, критик указывает читателю, что постмодернистская литература не способна утолить духовной жажды, более того, она обезличивает его, лишает души и человеческих качеств. Такая устрашающая перспектива рождает в сознании
читателя представление об опасности постмодернизма, что, в свою очередь, является механизмом формирования запрета на ценности, предполагаемые постмодернистской эстетикой.
Имплицитную форму запрета представляет символическая дискредитация «чужого» автора, подразумевающая подрыв его авторитета. В данном случае можно говорить об осуществляемой критиком тактике обличения, которая направлена на создание резко отрицательного образа писателя или явления. Являясь дискурсом властным, идеологическим, патриотическая критика активно использует данную тактику, широко применяемую в политическом и юридическом дискурсах. В критическом тексте символическая дискредитация позволяет создать отрицательный образ запрещенного явления, доказав его художественную или иную несостоятельность, разоблачить «чужого», подорвать его авторитет и тем самым привлечь читателя к себе.
Наглядным примером осуществления символической дискредитации является статья Н. Кржижановского «Феномен голого короля», посвященная Б. Пастернаку. Критик ссылается на ряд разоблачающих работ, в частности, на исследование В. Сафонова, цель которого «снять с писателя ореол безупречности и продемонстрировать несоответствие уровня его творчества сложившимся оценкам» [Кржижановский, 2008, с. 285]. Суждения вроде «литературная слава Пастернака явно превышает его заслуги», «факт причисления романа "Доктор Живаго" к образцам отечественной классики унижает российскую действительность» направлены на символическую дискредитацию писателя, усомнение в его высоком статусе и художественной ценности его произведений. Критик также указывает на обнаруженные в произведениях писателя «разнообразные и серьезные недостатки», среди которых называет смысловые, логические и лексические ошибки, грамматические недочеты, неудачные метафоры и сравнения, «некомпетентные, по-детски наивные суждения», «дефицит зрелой мысли», посредственность и поверхностность суждений, фальшивость сцен. Этим Н. Кржижановский подчеркивает несостоятельность Пастернака как писателя, представляет его как «дилетанта и графомана». Таким образом, последовательно указывая на те или иные слабые стороны творчества Пастернака, развенчивая сложившиеся мифы о писателе, критик подрывает его авторитет в глазах читателя и формирует запрет на мировоззрение, присущее разоблаченному писателю: в первую очередь, на «пастернаковское христианство», подразумевающее под собой приоритет личности над общностью, который прочитывается критиком как эгоцентризм, отрыв от народа.
Мощным воздействующим потенциалом обладает прием лишения художественной ценности «чужого» явления, который также является
вариантом символической дискредитации. Сущность данного приема в условиях раздела литературного поля выражается, по П. Бурдье, в «конфликте дефиниций», когда «каждый агент пытается навязать другим границы поля, в наибольшей степени удовлетворяющие его интересам», настаивает на истинности / неистинности таланта художника, тем самым формируя литературное поле [Бурдье, 2000]. Так, в статье «Современный авангард и определение искусства» В. Крылов отрицает «самостоятельность и глубину философской позиции современного искусства», ставит под сомнение обоснованность и правомерность их эстетической позиции, выводит его за рамки искусства в целом: «В произведениях авторов-концептуалистов нет ни искусства, ни духовной культуры, ни эстетики, ни произведений искусства» [Крылов, 2002, с. 262]. Тем самым критик представляет современный авангард как лишенный художественной, эстетической ценности, не отвечающий критериям подлинного искусства. Данная установка направлена на формирование запрета на стратегию примитивизма в современном искусстве, которая ведет к обесцениванию художественного произведения, выведению его на бытовой уровень.
Одним из основных «симптомов» запрета в статьях критиков-патриотов выступает означивание «чужого» как врага, идеологического противника. Механизм формирования запретов в данном случае основан на формируемом у читателя чувстве неприятия, ненависти или презрения по отношению к «чуждому» явлению. Для этого критик-патриот нередко использует тактику обвинения в отношении противника: он приводит факты, подтверждающие его враждебную, захватническую позицию по отношению к России, народу, русской культуре - значимым ценностным ориентирам патриотов. Так, В. Бондаренко в статье «Жизнь с открытым сердцем», стремясь вызвать негативную реакцию адресата, пишет, что «либералы злорадно предвидят исчезновение русской нации как ненужной в мировом сообществе», а представителя либералов Дмитрия Быкова называет «изменником», который «не стесняясь пишет о трупе России» [Бондаренко, 2000, с. 258]. Критик демонстрирует читателю бездушие либералов, глумящихся над бедственным положением своих соотечественников. Все это позволяет создать образ либерально настроенного интеллигента как не просто чужого, а врага русского народа, предателя, противника, с которым нужно бороться.
Еще одним средством формирования запрета является лишение текста / автора статуса «русский» / «национальный». Понятие «русско-сти» и сопряженное с ним понятие «национального» занимают центральное место в системе ценностных ориентиров критиков-патриотов, являются значимыми критериями в оценке «своего-чужого». Отказ в
русскости знаменует собой выведение автора/явления из актуального ценностного поля патриотов и помещение в зону запрета. Для формирования запрета критики прибегают к актуализации оппозиции «русский -русскоязычный». В статье Ю. Павлова «Случай эстетствующего интеллигента» критик выводит В. Маяковского в сферу «чужого», определяя его как «новый тип отечественного писателя, сознательно порвавшего с национальными традициями, утверждавшего своим творчеством ценности, не совместимые с православными ценностями русской литературы» [Павлов, 2008, с. 282]. Критик отказывает Маяковскому в русскости, в его принадлежности к русской национальной литературе; признавая величайший поэтический талант, он называет его «одним из первых и одним из самых "химически чистых" русскоязычных авторов в словесности XX века» [Павлов, 2008, с. 282]. Поэт отчуждается, выводится в зону запрета как за темы своего творчества, несоприродные патриотическому дискурсу, так и за поддержку революции, которая в понимании критика является «погромом», актом «человеконенавистничества», «узаконенной русофобией».
Итак, литературно-критический дискурс, обладающий рядом признаков властности (воздействующая направленность на адресата, наличие приемов и тактик убеждения, претензия на общезначимость суждения), обнаруживает многообразие имплицитных форм запретов, которые могут быть обнаружены по своеобразным «симптомам». В качестве основных «симптомов» запрета в патриотическом дискурсе выделяются следующие: апелляция к страхам в сознании читателя, символическая дискредитация, изображение «чужого» как вражеского, символическое лишение «чужого» писателя / явления статуса «русский» / «национальный». Проведенный анализ позволил сделать вывод о своеобразной «зоне запрета», в которой критики-патриоты располагают как коммунистический строй, повергнувший «крестьянскую цивилизацию», так и либеральную идеологию, получившую широкое распространение в России в 90-е годы. Кроме того, к запрещенным в литературно-критическом дискурсе «патриотов» относятся явления русофобства, атеизм, авангардистское искусство, противоборство с традицией, эстетика и философия постмодернизма.
Литература
Андрюхина Т. Язык власти и власть языка: политический дискурс // Право и управление. XXI век. 2013. N° 3.
Бадретдинов З.А. Конструирование дискурса власти в социальном мире: формальная и содержательная стороны // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. 2011. Т. 17. № 2. Ч. 1.
Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М., 2000.
Бондаренко В. Жизнь с открытым сердцем // Наш современник. 2000. N° 2. Бурдье П. Поле литературы // НЛО. 2000. № 45.
ван Дейк Т.А. Дискурс и власть: репрезентация доминирования в языке и государстве. М., 2013.
Говорухина Ю.А. Власть, запреты, нарушения без наказания в современной литературной критике // Новое литературное обозрение. 2013. № 119.
Кржижановский Н. Феномен голого короля // Наш современник. 2008. № 4. Крылов В. Современный авангард и определение искусства // Наш современник. 2002. № 7.
Лютый В. Козье копытце (Еще раз о постмодернизме) // Наш современник. 2001.
№ 10.
Павлов Ю. Случай эстетствующего интеллигента // Наш современник. 2008. № 5. Силецкая С.С. Литературно-критический дискурс Томаса Элиота: дис. ... канд. филол. наук. СПб., 2001.
Смолененкова В.В. Риторическая критика как филологический анализ публичной аргументации: дис. ... канд. филол. наук. М., 2005.
Тюпа В.И. Дискурсные формации: Очерки по компаративной риторике. М., 2010. Филлипс Л., Йогерсен М. Дискурс-анализ: теория и метод. Харьков, 2008. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону власти, знания и сексуальности. М., 1996. Dave Elder-Vass. The causal power of discourse // Journal for the theory of social behavior. 2011. Vol. 41. № 2.
