CC BY
86
© 2009
А.В. Ремнев
ИМПЕРСКАЯ ГЕОГРАФИЯ АЗИАТСКОЙ РОССИИ XIX -НАЧАЛА XX ВЕКА: КОЛОНИЗАЦИЯ КАК «ОБРУСЕНИЕ»
В докладе рассматриваются варианты, способы и идеологические обоснования «обрусения» Сибири и Дальнего Востока, практиковавшиеся правительственной и интеллектуальной элитой России в XIX — начале XX в. В центре внимания автора — анализ интерпретаций и репрезентаций крестьянской колонизации в рамках имперского дискурса, поиск ответа на вопрос, каким образом эта колонизация оказалась включена в имперские теории и практики «обрусения», какое место она заняла в концепции «единой и не делимой» России.
Ключевые слова: этнология, Сибирь, Дальний Восток.
Эта тема является частью большого исследования, посвященного различным аспектам «обрусения» азиатских окраин Российской империи, включая как «административно-правовую русификацию» институтов управления и суда, так и политику хозяйственного освоения и социокультурной модернизации, что могло быть представлено как расширение пространства «русского мира». Военно-политическое закрепление границ и инфраструктурная консолидация, преодоление коммуникационных разрывов, водворение «русского гражданства» должны были найти окончательное завершение в «слиянии» окраин с «коренной» Россией. Русская колонизация обеспечивала перспективу «двойного расширения» Российской империи путем разрастания «имперского ядра» за счет примыкающих к нему окраин. Это был сложный и длительный процесс, который был призван обеспечить империи большую стабильность и дать ей национальную перспективу. Главную роль в этом должны были сыграть русские крестьяне, призванные превратить «чужую» землю, в «родную» и «русскую».
Согласно этой концепции - первопроходцы не только отыскали «ничьи» земли за Уралом, но и обеспечили историческое право империи на их обладание. Присоединение Амура воспринималось как возвращение земель, добытых ранее народными массами. Для «степи» использовались мотивы извечной борьбы с ней «леса», защиты от «хищничества» кочевников. Сложнее обстояло дело с Туркестаном, но и там крестьяне-земледельцы должны были помочь «возвратить» цивилизацию народам Средней Азии. В крестьянском миграционном сознании переселение за Урал могло восприниматься как стратегическая задача, указанная монархом и объединяющая интересы крестьянства и государства. Это придавало миграционным настроениям переселенцев особую легитимность.
Одновременно шло ментальное освоение нового пространства и присвоение его, как «русской земли». Главными маркерами, обозначавшими «русскую землю», служили православные церкви, пашни, русские села с кладбищами, над
которыми, как и над церквями возвышались кресты. Еще одним показателем «обрусения» колонизуемой территории становилась русская топонимия. Важную роль в этом процессе играла так называемая перенесенная топонимия, когда в Азиатской России в массовом порядке появляются названия, связанные с местами выхода переселенцев. С усилением с середины XIX в. контроля государства за крестьянскими миграциями, возрастает и его роль в номинации населенных пунктов и других географических объектов. Сцементировать разнородное русское общество на азиатских окраинах призвана была православная церковь. «Русскую землю» крестьянин воспринимал прежде всего как «христианское пространство», где живут православные люди. Все это делало со временем азиатские окраины похожими на «коренную» Россию, хотя и обладающими заметным своеобразием.
Единство русского народа, как политической целостности, представлялось идеологу «обрусения» России М.Н. Каткову главной ценностью. Это была своего рода сверхзадача, которая с 1860-х гг. формулируется как новый национальный курс на создание «единой и неделимой» России, с центральным государственным ядром, окруженным окраинами. Отсутствие четких границ внутри государственного пространства Российской империи создавало предпосылки для расширения этнического ареала расселения русских. Российская империя демонстративно отказывалась от употребления в отношении азиатских окраин термина «колония», подчеркивая тем самым свое отличие от европейских колониальных империй. Эта новая национальная риторика активно включалась в публичные заявления официальных лиц и общественных деятелей, претендовавших на роль экспертов в области российской колонизации и геополитики.
Зауральские территории империи оказались включенными в геополитический дискурс: «Европа — Россия — Азия», составляющей частью которого было новое прочтение разделения России на европейскую и азиатскую части. Сибирь имела свою хронологию и смысловую динамику, когда ее имя и пространство менялись («Татария», «Сибирское ханство», «Северная Азия», «Азиатская Россия» и т.п.) в геополитических координатах «Запад-Восток» — «Север-Юг».
Еще в 1918 г. известный востоковед Н.В. Кюнер заявлял, что «о Сибири можно мыслить различно». Отмечал он и всегда существовавшее несовпадение исторического смысла Сибири с ее географическим пространством. Первоначальное восприятие Сибири как «Севера», или даже русского «Дикого Востока», с миграционным движением к востоку и югу, постепенно (хотя и не полностью) замещается новыми азиатскими и даже восточными определениями, а пространство Сибири достигает максимального объема. Граница между Сибирью и Степью, казалось, была стерта, но административное пространство Западно-Сибирского генерал-губернаторства оказалось слишком разнородным, что и привело к выделению степных областей в особый Степной край. Между тем, историко-географическая грань между Сибирью и Степью продолжает оставаться неясной, если ее не совмещать с современными государственными границами России и Казахстана, опрокидывая в прошлое современные политические реалии.
Видный российский географ, тесно связанный с правительственными и во-
енными кругами, П.П. Семенов (будущий Тян-Шанский) прямо ставил вопрос: а было ли движение в Сибирь случайным «или неотразимым последствием естественного роста русского народа и русского государства»? В ответе на него он постарался преодолеть уже обозначившееся противопоставление вольно-народного переселения и правительственной колонизации, постарался увязать в единый процесс формирование русской нации и русской земли с имперским государственным расширением.
В концепции Семенова соединяются идеи «исторического призвания» русского народа, установления «естественных границ» и складывания русской национальной территории. П.П. Семенов усматривал в этом осуществление грандиозного цивилизационного проекта, когда в результате русской колонизации происходит смещение этнографической границы между Европой и Азией все дальше на восток. Позднее, применительно к Сибири, он будет употреблять не только название «Азиатская Россия», но и «Европейская Азия». УД.И. Менделеева, который также мыслил геополитически, имелся схожий сценарий, в котором Россия «назначена сгладить тысячелетнюю рознь Азии и Европы, помирить и слить два разных мира. Деление на Европейскую и Азиатскую Россию он считал искусственным уже в силу единства «русского народа (великороссы, малороссы и белорусы)». Эти идеи были подхвачены и развиты уже после революции в эмиграции евразийцами, которые предпочитали говорить о едином географическом пространстве, где нет Европейской и Азиатской России, а есть лишь части ее, лежащие к западу и востоку от Урала.
Научные концепции и прогнозы активно включались в имперский дискурс и использовались для обоснования военно-политических планов. Прежде всего, это было связано с насаждением русско-православного элемента на окраинах с неоднородным составом населения или, как в случае с Приамурьем и Приморьем, с территориями, которым угрожала извне демографическая и экономическая экспансия. Военный министр А.Н. Куропаткин оценивал боеспособность азиатских военных округов, уже исходя из «политики населения».
Председатель Комитета министров и вице-председатель Комитета Сибирской железной дороги Н.Х. Бунге в своем политическом завещании указывал на русскую колонизацию, как на способ, по примеру США и Германии, стереть племенные различия и решить, таким образом, задачу сближения азиатских окраин с Европейской Россией. В связи с масштабным железнодорожным строительством в Сибири министр финансов С.Ю. Витте также указывал на изменение геополитического пространства внутри империи, отмечая значение «великой колонизаторской способности русского народа». В интервью французской газете Figaro (4 февраля 1911 г.) сподвижник П.А. Столыпина, А.В. Кривошеин, которого именовали «министром Азиатской России», разъяснял: «Хотя крестьянин, переселяясь, ищет своей личной выгоды, он, несомненно, в то же время работает в пользу общих интересов империи».
Рассмотренные аспекты интерпретаций и репрезентаций темы крестьянской колонизации позволяют понять, каким образом она оказалась включена в имперские теории и практики «обрусения», в каких плоскостях шло ее обсуждение, какое место она занимала в концепции «единой и не делимой» России. В ее обсуждение оказались втянуты центральная и местная администрация, от-
ветственная за политику на азиатских окраинах, переселенческие чиновники, видные имперские сановники и военные, а также ученые (нередко упомянутые официальные и профессиональные статусы сочетались в одном лице), предлагавшие разные сценарии использования колонизационного ресурса русских крестьян. В результате, для переселенческого движения крестьян был найден новый, политически нагруженный имперскими и национальными смыслами, язык описания.
Казалось бы, рост численности русского населения в азиатской части империи должен был демонстрировать успех курса на «слияние» окраин с центром страны, однако крестьянское переселение создавало для властей новые проблемы, обостряя социальные, национальные и конфессиональные противоречия. Во многом, именно колонизационное движение крестьян в ряду референтных правительственных вопросов породило «киргизский вопрос», поставило бурят и якутов в разряд «проблемных народов». Империя так и не нашла баланс интересов между желанием снизить остроту аграрного кризиса в центре страны, стремлением заселить азиатские окраины и сохранить лояльность местного населения. С одной стороны, переселенцы часто не считались с нормами традиционного землепользования, а чувство национального и культурного превосходства могло усиливаться государственной поддержкой. С другой, - сами русские крестьяне оценивались как «отсталые», а их «культурное бессилие» ставило под сомнение возможность осуществления ими цивилизаторской миссии. Под подозрение попало и казачество, которое считалось уже малоэффективным в качестве культуртрегера, вызывало опасения в утрате самой «русско-сти». В империи набирали силу противоречия по линии «центр-регион», а в Сибири положение осложнялось формированием сибирского самосознания, социально-политическую мобилизацию которого пыталась осуществить областнически настроенная интеллигенция.
IMPERIAL GEOGRAPHY OF THE ASIAN RUSSIA IN THE 19th — THE BEGINNING OF THE 20th CENTURY: COLONIZATION AS "RUSSIFIZATION"
A.V. Remnev
There have been considered variants, ways and ideological grounds of "becoming Russified" in Siberia and the Far East, put into practice by the governmental and intellectual elite of Russia in the 19th — the beginning of the 20th century. In the center of the author's attention — the analysis of interpretations and representations on country colonization within the framework of the imperial discourse, search of the answer to a question how this colonization appeared to be included in imperial theories and practice "russifization", the place it has occupied within the concept "uniform and non divisible" Russia.
Keywords: ethnology, Siberia, Far East.
