CC BY
490
ББК 87.0
Гуманитарные науки
ИГРОМАНИЯ КАК ФЕНОМЕН ОТЧУЖДЁННОЙ РЕАЛЬНОСТИ Л.А. Белоглазова
Статья посвящена анализу игромании как механизму разрушения укоренённости человека в бытии, а также патологически-разрушительных возможностей, скрытых в игре
Ключевые слова: игромания, человеческое бытие, феномен, свобода, отчуждение, редукция, постмодернизм
Игромания , гэмблинг, лудомания - термины, встречающиеся в исследовательской литературе, фиксируют феномен болезненного влечения к игре, посредством которой происходит замещение, имитация реальных жизненных потребностей и результатов.
Содержательной основой игромании является замена жизненных смыслов игровыми, забвение различия между бытием и игрой, та достаточно парадоксальная форма редукции, когда игра становится бытием.
Опасность «игры в жизнь» очень явственно ощущается людьми актёрской профессии, для которых всегда реально присутствует страх утратить дистанцию между самим собой и сыгранным персонажем. Может быть поэтому, каждый великий актёр стремится быть узнанным под маской изображаемого им лица, в отличие от маски создаваемой детьми и для детей. Размышляя о сущности актёра, А. Камю сказал: «Своим
повседневным лицедейством он показывает, насколько видимость может создавать бытие» /5,с.67/. И тут же возникает вопрос, как возможно серьёзно относиться к игре, если только бытие требует серьёзности? Иными словами, в феномене игромании проблема соотношения игры и бытия обретает свои новые грани и новые сложности.
Основная масса существующих на данный момент исследований тематизирует
рассматриваемую проблему как феномен психологии или даже физиологии, переводя её в медицинообразный дискурс. Однако проблема игромании, не может ограничиться в поиске путей своего разрешения только областью
естественнонаучного дискурса, тем более, что бессилие медицины в разрешении этой проблемы становится всё более очевидным. Её позитивные возможности охватывают только один аспект, касающийся «материального субстрата
заболевания», чем, конечно же, не исчерпывается вся сложность рассматриваемого феномена. Думается, что в этой проблеме неразрывным образом переплетены узловые моменты,
составляющие пространство человеческой субъективности. Поэтому идеи «вакцинировать» общество от «вируса игромании» носят скорее
Белоглазова Людмила Алексеевна - ВГТУ, канд. филос. наук, доцент, тел. 89204115170
утопический характер. По словам доктора медицинских наук, профессора иеромонаха Анатолия (Берестова), сложность игромании
связана не только и не столько с формированием определённых условных рефлексов и «тяжёлой психологической доминанты», сколько с тем, что сам азарт есть выражение духовности /5/.
Психолог Изяслав Адливанкин озвучивает вывод, к которому пришли в Душепопечительском центре святого праведного Иоанна Кронштадского, деятельность которого уже не первый год связана с попыткой лечения игровой зависимости. Он признаёт, что выход из такого рода зависимости не просматривается с точки зрения психологии или психиатрии /5/.
Иными словами, близоруко было бы редуцировать всю глубину обозначенной проблемы исключительно к нагромождению «объективных» знаний. А современному дискурсу, обращённому к игромании, как раз свойственна некоторая хаотичность, обрывочность мысли, лишённой глубинного онтологического стержня. Так, к примеру, даже в отношении вопроса о «медицинском» статусе игромании единого мнения нет ни в отечественной, ни в зарубежной литературе. Если патологический гэмблинг, или лудомания (игромания) внесены в Международную классификацию болезней в разделе психических заболеваний, то существует и противоположное мнение, что игровой зависимости (игромании) как болезни вовсе не существует, или, во всяком случае, эта связь весьма сомнительна /8/. Результаты опубликованных исследований в American Journal of Psychiatry тоже весьма противоречивы. Редактор журнала доктор Роберт Фридман заявляет, что азартные игры являются прежде всего проблемой биологии головного мозга и с этим можно с успехом бороться, прибегая к спасению в области фармакологии /1/. Но по итогам размещённого в том же журнале научного материала, наработанного в Университете Миссури, оказывается, что «... патологическая страсть к игре не является хроническим заболеванием: игроманы часто
избавляются от своей зависимости без всякого лечения» /8/. По свидетельству же Национального центра наркологии Минздравсоцразвития России, это психическое расстройство, намного труднее поддающееся лечению, чем алкоголизм или наркомания, но по своим социальным последствиям
даже более губительное. Ситуация усугубляется тем, что по словам Ю. Александрова (зав. лабораторией нейрофизиологических основ психики Института психологии РАН, зав. кафедрой психофизиологии Гос. ун-та гуманитарных наук, д-р психологичесих наук, профессор), игроман, попадая в игровой зал, имитирует для себя достижение многих жизненных результатов. Кроме того, как свидетельствует медицина, «клетки мозга не дают оценки поведения человека. Иными словами, мозг «... может получать «положительные результаты» независимо от социальной значимости наших действий. Ему безразлично, убиваем мы топором старушку-процентщицу или переводим её через дорогу. Это уже от общества и воспитания человека зависит, что он будет делать» /7/.
Весьма обширный материал для размышлений способна предоставить литература как сфера наиболее чуткого внимания к драмам человеческой жизни. Однако художественнолитературные способы экспликации и описания этой ситуации в силу своей метафоричности, «непонятийности» не укладываются в реальное поле философствования. А отдельно взятые философские усилия, посвящённые вопросам игры, странным образом обходят своим вниманием указанную проблему.
Нельзя обойти вниманием ту традицию истолкования игры, которая сложилась в пространстве религиозной мысли. Именно в этом свете, пожалуй, впервые появляется (пусть и не в явно очерченной логической форме) интуиция губительной мощи игры, способной в силу своей иллюзорно-имитационной возможности ввергнуть в не санкционированные Богом измерения, то есть, по существу, бросить вызов самому Творцу.
Иными словами, в рамках религиозного дискурса игра и вера несовместимы, поскольку первая всегда своей тенью имеет внутренний посыл «отвлечь» от Бога и предпосланного им пути. Соответствующее решение этой проблемы однозначным образом сводится к налаганию запретов на всякую деятельность, носящую фантазийный, развлекательный характер, в котором усматривается возможность замещения жизни имитацией, отвлекающей от ответственного
отношения к жизни.
Религиозная мысль, всегда настаивавшая на борьбе со страстями, отчётливо усматривала в игре как таковой опасного врага человеческой души.
Бодрийяр, размышляя о неизбывной судьбе
соблазна, преследуемого религией за его
совращающую силу против божественного строя, говорит об игре как о кристально чистой страсти, не знающей себе равных. То, что церковь говорит о сути игры, сводится к тому, что это есть чистейшая иллюзия, мечта на грани ничто. Воображение, изображение греховны, ибо всегда готовы разверзнуть врата страсти. Азарт, свойственный всякой игре, по мнению религии, делает душу игралищем страстей. В божественном свете игрок пребывает в полнейшем душевном смятении, в то
время как самому ему кажется, что он максимально целеустремлён и сосредоточен. Исступление, неистовое торжество, сопровождающее азартную игру, прекрасно было описано Достоевским, которому был вовсе не чужд искус игры. Причём он тоже обращает внимание на внутреннюю противоречивость душевного настроя
сопровождающего игрока, который при всём лихорадочном возбуждении, доходящем до судорог, смутно ощущает, «. будто одеревенел, точно загряз в какой-то тине» /4,с.274/.
Возвращаясь к религиозному толкованию игры, следует сделать замечание, что постановка любой проблемы осуществляется здесь в модусе отношения человека с Богом, абсолютом. Отсюда принципиальное игнорирование вопросов, связанных с проблемами взаимодействия человека и мира. Стремление устранить двойственность, онтологическую «незавершённость» человеческой субъективности, свойственное религии, возводящей всё в сферу отношений человека с абсолютом, отрицает, или, по крайней мере, преуменьшает тот факт, что человеческая экзистенция свершается в горизонте мирности (М. Хайдеггер). Причём в тени остаётся и то, что игра в её преломлении в специфику человеческой бытийности, выступает как способ пребывания в мире, посредством которого человек обнаруживает собственную меру, собственные возможные измерения (пусть даже и те, что никогда не воплотятся в реальной жизни). Игра является экзистенциальной потребностью человека, испытующего себя и испробующего бытие, поэтому очевидна недостаточность запретительных мер в решении данной проблемы.
Трудно отделаться от смутного ощущения того, что жизнь современного человека ему не принадлежит, ибо представляется опутанной сетями культуры, бездумно поставляющей чуждые смыслы и возводящей этажи игровых
опосредований, не оставляющих шанса пробиться к собственной глубинной интимности. Мелькание знаков, которые, по выражению Бодрийяра, есть «знаки без веры, без аффекта, без истории, знаки, которые ужасает сама идея обозначать что-либо» /2,с.211/, воплощается как игра с симулякрами, когда мир как таковой выведен из этой игры. Однако мир, выведенный из игры, не есть мир исчезнувший; и он отзывается как своего рода месть за пренебрежительную слепоту к экзистенциальноонтологической глубине. Интересна в этой связи мысль, которую высказывает Ф. Гиренок в «Философском манифесте археоавангарда» о том, что виртуальная реальность как иллюзия реальная, появляется именно в момент антропологического сна /3/.
Стремление современного человека играть есть выражение желания имитировать событийность полнокровной жизни, особенно там, где её собственное содержание выхолощено и заполнено чуждыми смыслами. В игре человек каждый раз замещает самого себя на другого, причём это замещение, как и сама игра, не содержит в себе
цели, не знает, где остановиться. Существование игрока - это существование с замещённым содержанием, которое удовлетворяет тягу человека наполнять повседневную жизнь «сакральным», каждый раз бросая вызов случаю и судьбе.
Позволим себе процитировать слова Бодрийяра, тем более важные в данном контексте, что они очень ярко и рельефно очерчивают всю притягательную силу игры: «Подлинное, идеальное умопомрачение - бросок костей, что в результате «упраздняет случай», когда, к примеру, вопреки всякому вероятию зеро выпадает несколько раз кряду. Экстаз зациклившегося случая, пленника одной и той же окончательно решённой серии. Каждый бросок, каждый ход по-своему кружит голову, мутит разум, но всё остаётся в рамках до этого момента перехлёста судьбы, знаменующего, что она и впрямь захвачена игрой, - до момента, когда сама судьба, кажется, бросает вызов естественному порядку вещей и впадает то ли в безумие, то ли в ритуальное умопомешательство: вот тогда-то и срываются с цепей страсти, а умами завладевает подлинно смертельная завороженность» /2,с.256/. Игрок преследуем желанием совладать с тем, что Достоевский назвал «своенравием случая» /4,с.248/; «.осмелился рискнуть и - вот опять в числе человеков!» /4,с.272/.
Вызов судьбе как «окрик небесам» (Бодрийяр), воплощённый в ставке, превращает случай в партнёра, удовлетворяя диалогическому характеру игры, и вводя его в непосредственное соприкосновение с человеческой субъективностью, имеющей в прочих жизненных ситуациях неизбывный страх бессилия и безучастности перед его судьбоносной мощью, когда человек пассивен по отношению к своим возможностям.
Для человеческой реальности «быть» означает всякий раз отрицание; бытие, конституирующееся по собственному проекту, посредством «ничтожения» собственной
предметной определённости. Свобода,
«укоренённая» в ничто (иначе свобода невозможна), с неизбежностью сокрушает свободное и искреннее решение игрока больше не играть. Сартр обозначает это как тревогу перед прошлым. Почему решение игрока, которое может быть принято под влиянием вполне реальной и осязаемой угрозы его жизни, даже при условии ясного понимания им гибельности ситуации, с маниакальным упорством возвращается к игре? В контексте указанным образом понимаемого «быть» как ничтожения прошлого, вчерашнее сознательно-волевое решение «больше не играть» оказывается бессильным. Ведь это было вчера, и принималось мной «вчерашним». Иными словами, онтологическая потребность играть не обнаруживает никаких преград в пространстве человеческой субъективности. Игрок, который, по словам Сартра, «свободно и искренне решил больше не играть,. приблизившись к «зелёному сукну», внезапно видит, как рушатся все его решения» /9,с.69/.
Итак, игрок, принявший решение больше не играть, видит себя таковым и верит в действенность этого решения. Однако эта вера не имеет никакого основания, поскольку само это решение уже в прошлом. Между ним вчерашним и сегодняшним вклинивается ничтожащая сила свободы.
Принятое накануне решение уже не принадлежит к настоящему моменту. Оно остаётся в прошлом и чтобы сделать его феноменом настоящего, игроку «нужно снова реализовать синтетическое восприятие ситуации, запрещающей ему играть», нужно «.снова «изобрести» Я, которое может оценить эту ситуацию» /9,с.71/ и находиться в ней. Временной поток, в который вовлечено бытие-свободным, не содержит в себе возможности обеспечения непрерывности, тождественности Я самому себе во всех временных отрезках. Это тождество обеспечивается лишь в той мере, в какой я сам пытаюсь реализовать его, тщетно стремясь ухватиться за кажущуюся прочность прошлой предметной определённости. Экзистирующая природа человеческого бытия означает отделённость от всякой предметно воплощённой сущности, каковой и является принятое в прошлый момент решение больше не играть. Трансцендирование как выход человеческой субъективности за собственные пределы, вовсе не означает при этом, что наличествует некая высшая истинная реальность, в устремлённости к которой черпается гарантированность подлинного существования. В этой ситуации обнажает тот аспект, в котором человеческое бытие всегда сопряжено с тревогой, ужасом, самообманом, отчаянно стремящемся скрыться в неподвижной успокоенности бытия по способу в-себе.
Процитируем слова Сартра: «Мне казалось, что я конституировал реальный барьер между мной и игрой, и вот, что я замечаю сразу, - это
синтетическое понимание является только
воспоминанием идеи, воспоминанием чувства:
чтобы решение снова пришло на помощь, необходимо, чтобы я его переделал свободно и ех шдШо. Оно есть лишь одна из моих возможностей, как и вступление в игру, ни больше не меньше» /9,с.70/. И здесь с ужасом обнаруживается, что «ничего не мешает мне играть». Вот как это выглядит у самого Сартра: «Я один и обнажён, как накануне перед соблазном, и после того, как терпеливо воздвиг ограждения и стены, после того, как заключил себя в магический круг решения, узнаю с тревогой, что ничего не мешает мне играть» /9,с.70/.
Таким образом, здесь явно проступает осознание того, что сама возможность одержимости игрой проистекает из противоречивого характера свободы так, что игромания есть своего рода плата за право свободно возводить собственную сущность. Экзистенциально-онтологические
трудности, обнаруженные феноменологической онтологией Сартра, усугубляются трагизмом ситуации, с которой сталкивается современный человек. Культурные реалии постмодерна таковы,
что не только не обозначены никакие
сдерживающие предохранительные механизмы, но, напротив, всячески поощряется игра ради игры, что ещё и ещё раз говорит о том, увлечение постмодернизмом просто опасно. Безусловно, увлекаться можно всем, чем угодно (на то и
существует человеческая свобода), но увлекаясь
чем-то, не следует позволять своему увлечению увлечь самого себя до той последней черты, когда уже нет места ни сомнению, ни критике.
Литература
1.
http://www.utro.ru/articles/2006/02/06/519529.shtml
2. Бодрийяр Ж. Соблазн / Ж. Бодрийяр. - М.: Ad-Marginem, 2000.- С. 256.
3. Гиренок Ф.И. Философский манифест
археоавангарда / Ф.И. Гиренок /
http://www.antropolog.ru/doc/persons/fedor/girenok4
4. Достоевский Ф.М. Игрок / Ф.М. Достоевский // Бедные люди. Игрок. - Воронеж: Центр. - Чернозёмное кн. изд-во, 1983. - С. 274.
5. Игромания: Когда азарт становится опасен для жизни / http:// www. ural. ru/ news/life/ new- 60726html
6. Интервью Т. Шишловой Ловушка для одинокого
игромана / Т. Шишова //
http:/www.gazetanv.ru/article/7id=264
7. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде / А. Камю // Бунтующий человек. - М.: Политиздат, 1990. - С. 67.
8. Коноров Ю. «Игромания»: лечить можно вылечить нельзя / Ю. Коноров // http:/www.gudok.ru/index.php/32337
9. Отрицание разрушительных социальных и
индивидуальных последствий игры и игромании в целом как болезни озвучено д-ром медицинских наук, профессорм, советником президента АДИБ Исаковым С. В.: «Одна из форм невроза, состоящая в девиантном поведении некоторой части (не более 0, 001%) всех участвующих в игре на деньги встречается значительно реже, чем любая другая форма невротического поведения». См: Исаков С. В. Социальные и медицинские последствия азартных игр. Влияние азартных игр на психическое здоровье человека. Использование азартных игр в психотерапии //
http:/ www. adib92.ru/main.mhtm/?Part=125
10. Сартр Ж.П. Бытие и ничто: опыт
феноменологической онтологии / Ж.П. Сартр. - М.: Республика, 2000. - С. 69.
Воронежский государственный технический университет
GAMBLING AS A PHENOMENA OF ESTRAGEMENT REALITY L.A. Beloglazova
The article is devoted to the gambling as the way of destroying human being
Key words: gambling, human being, phenomena, freedom, estrangement, reduction, postmodernism
