CC BY
106
► философия ОБРАЗОВАНИЯ
УДК 37.01 ББК 71+74.100.58
ИГРА И СТАТУС ДЕТСТВА
PLAY AND CHILDHOOD'S STATUS
Ретюнских Лариса Тимофеевна
Профессор кафедры философии естественных факультетов философского факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова, доктор философских наук
E-mail: retunlar@gmail.com
Аннотация. Статья посвящена анализу зависимости места и роли игры в культуре от социального статуса детства, точнее, его изменения при переходе от традиционного общества к современному. Показывается, что игра обретает самостоятельное место в культуре вместе с признанием самоценности детства.
Ключевые слова: игра, детство, традиционное общество, современное общество.
Retyunskikh Larisa T.
Professor at the Department of Philosophy for the Faculties of Science, Faculty of Philosophy, M. V. Lomonosov Moscow State University, ScD in Philosophy
E-mail: retunlar@gmail.com
Abstract. The article is devoted to analyzing the place and role of play in the culture depending on the social status of childhood, being more precise, its change during the transition from the traditional society to the modern one. It is shown that the play takes an independent place in the culture with the recognition of the intrinsic value of childhood.
Keywords: play, childhood, traditional society, modern society.
Игровой мир - это мир особых реалий и смыслов, мир, возникающий в рамках некоего социокультурного и ментального пространства, но создающий свою собственную реальность, существующую параллельно миру повседневности, миру подлинности и сущностных смыслов. Игра уникальна и противоречива, она известна каждому и в то же время строго хранит свою тайну, оставаясь для людей не менее загадочной, чем счастье, смысл жизни, свобода и другие реалии бытия.
Мы все «знаем», что такое «играть», и безошибочно определяем и разграничиваем для себя игру и не-игру, но наши мнения не всегда сходятся в оценке ее роли, значения, понимании ее сущности. Где начинается и заканчивается игра? Этот и множество других вопросов возникнет перед тем, кто стремится разгадать ее тайну.
Играть любят все, только игры у людей разные. Как правило, люди выбирают игры в соответствии со своими пристрастиями. Один не может жить без футбола, другой играет в солдатиков, третий - в компьютерные «стрелялки».
Прощаясь с детством, мы не перестаем играть, мы меняем игрушки, заводим новые привычки, но с огромным удовольствием переносимся вновь и вновь в игровой мир, где мы счастливы и свободны. Игровая реальность в том виде, в котором она существует сегодня, сформировалась не за один день и является продуктом длительного социокультурного развития. Причем ее конституирование в онтологический феномен стало возможным только благодаря изменению статуса детства.
Игра и детство в восприятии каждого из нас связываются безоговорочно. Интуитивно мы воспринимаем детство через игру и игру через детство. «Ребенок всегда играет, он есть существо играющее...» - отмечал Лев Семенович Выготский [1, с. 109]. Деятель-ностная концепция развития личности (Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев) выделяет игру в качестве ведущей деятельности для детей дошкольного и младшего школьного возраста. Обратим внимание на то, что эта концепция, ставшая господствующей в отечественной психологической науке и широко признанная в мире, возникла не более ста лет назад. Означает ли это, что игра появилась не так давно или что наука, одной из первых занявшаяся ее изучением, чрезвычайно молода? Думаю, ни то ни другое.
Появление игры датировать невозможно, как невозможно с точностью до десятилетия и даже столетия определить этапы становления человеческого общества. Большинство исследователей соглашаются с тем, что игра сопровождает человека на всех этапах его развития, будучи унаследованной от животного мира. Другой вопрос: «Когда игра занимает то место в структуре человеческой реальности, которое позволяет зафиксировать ее как ведущую деятельность детства?» - кажется мне более правомерным. На мой взгляд, это происходит тогда, когда детство обретает самостоятельную ценность.
Для традиционной культуры ребенок обладает потенциальной ценностью, так как его статус сопряжен с взрослением и не предполагает иных смыслов. В некоторых культурах детям до определенного возраста даже не давались имена, во-первых, непонятно было, выживут они или нет, а во-вторых, имя само должно найти своего обладателя, говоря современным языком, человек (ребенок) должен был проявить определенные индивидуальные качества, чтобы имя соответствовало обладателю. Кому быть «Быстрым Оленем», а кому -«Хромым Бегемотом», трудно понять, пока ребенок ползает и не проявляет своего Я. Кстати,
и в современном мире детства весьма распространена практика «уточнения» имени. Дети любят давать друг другу клички, которые часто очень точно отражают личностные качества их носителей. Можно считать это воспроизводством родовых форм образования имен, особенно если придерживаться социологизированного применения биогенетического закона, о котором речь пойдет чуть ниже. Важно другое - в родовом и традиционном обществе статус детства в корне отличен от его статуса в современном обществе.
Например, в русской традиционной (патриархальной) семье главное место принадлежит отцу - главе семьи, а дети - всего лишь недоросли, а следовательно, «недочеловеки». Они только готовятся стать людьми, играют, подражая взрослым, хорошо знают свое место и обязанности.
Это отражено в знаменитом Домострое и реализовывалось на практике, в быту, например, крестьянской семьи. По рассказам моей бабушки, говорившей на характерном для Черноземья диалекте со смягчением звуков, я знаю, что детей либо вообще не сажали за общий стол, который всегда был главным местом в избе, где жила семья примерно из 30 человек (признаюсь, что мои предки были из зажиточных крестьян, подвергшихся в 1930-е гг. раскулачиванию), либо отводили место в самом конце стола.
Общая трапеза начиналась с того, что глава семьи зачерпывал из общей большой посуды (чугунка с кашей или щами, миски с картошкой) ложку, затем можно было зачерпнуть остальным, в строгом соответствии со статусом: сначала - мужчины (основные работники), потом - женщины, и в последнюю очередь - дети. Ложку аккуратно несли ко рту над кусочком хлеба.
Лучшие куски доставались старшим, статус детей позволял им рассчитывать только на остатки от трапезы взрослых. «Я, когда была дяньшицей1, - рассказывала бабушка, - бывало, спрячу кусочек мясца, чтоб свякровь не видала, да потихоньку суну твому отцу, он малый был шустрай, а за обедом яму могло и вообще мяса не достаться, мужуки как набросются, так детки только юшку и хлябають». Кстати, щи с мясом - это и был признак зажиточности, а в цитате я постаралась сохранить и передать особенности говора.
Отчасти отголоски этих традиций сохраняются и в современных семьях, я таких встречала немало. Это проявляется в том, что иногда дети и взрослые питаются отдельно, считается, что право сесть за одним стол со старшими ребенок получит, став взрослым. Более явно эта норма проявляется при появлении в доме гостей и организации праздничных застолий. Часто детей кормят отдельно, им велят строго настрого «не путаться под ногами», «не лезть к гостям», сидеть тихо, чтобы было «не слышно не видно».
Все это свидетельства ментального отголоска низкого статуса детства, характерного для традиционного общества, не так далеко от нас отошедшего.
Возвращаясь к семейным преданиям, приведу еще один пример рассказов моей бабушки, она очень гордилась тем, что ее «за красоту в богатый дом взяли» (это - просто
1 «Деньщица» - это дежурная: все снохи, а их в семье было четыре, по очереди оставались дома, чтобы приготовить, убрать, постирать, приглядеть за детьми, если надо. Все остальные уходили в поле, куда вместе со взрослыми отправлялись и дети с 6-летнего возраста, дома оставались только малыши и «старуха» - свекровь, которая следила за тем, как молодая сноха справляется с работой, но сама не вмешивалась, не помогала, иногда только занималась детьми.
ремарка в сторону). Так-то оно так, но по воспоминаниям других членов семьи, она была любимицей свекрови еще и потому, что работала лучше других снох.
Труд - важнейший элемент человеческой реальности. Труд сосредотачивает в себе смысложизненные ориентиры многих поколений. Это - стержень культуры, именно трудовые отношения ложатся в основу формирования приоритетов и ценностей традиционного общества. При этом я понимаю труд не в контексте марксистской теории, фиксирующей объективное значение трудовой деятельности, как фундирующего элемента социальных отношений, а в соответствии с представлениями Е. Финка об основных элементах человеческого бытия, о которых речь пойдет ниже, то есть в его экзистенциальном значении.
В дихотомии «труд - игра» труд - это серьезно, игра - это то, что противостоит труду, то, что несерьезно. Играть в традиционном обществе позволено детям, у всех остальных на это нет времени, большую часть которого занимает труд. Поэтому игровая культура часто сопряжена с праздничной, связанной с освобождением от трудовых обязанностей.
Праздник - это возможность поиграть и для взрослых, санкционированное культурой разрешение на игру. Разрешение ожидаемое, желанное, раскрепощающее мысли и чувства человека, «выпускающего» наружу Ребенка, живущего в каждом из нас.
Праздник становится санкционированным возвращением детства, где есть то, что оказывается вытесненным на периферию жизни, где есть игра. В русской культуре это -кулачные бои, взятие снежной крепости, сжигание Масленицы, колядование, катание на санках и многое другое. В других культурах - иное по форме, но сходное по сути; например, в Испании устраивают битву помидорами - Томатину, как часть праздника урожая, в Италии популярны апельсиновые бои, а в Индии в честь прихода весны люди раскрашивают себя разными красками. Фестиваль красок в Индии проходит два дня в полнолуние. По легенде в этот день погибла злой демон Холика. В этот день в каждом городе проходят свои празднования, повсеместно зажигают костры, символизирующие конец зимы и гибель злых духов. На огне сжигают Холику, бросают плоды сезонного урожая - зерна, кокосы и т. д. Наутро люди выходят на улицу, и начинается веселье - все обливают друг друга подкрашенной водой красного, зеленого, желтого, синего и черного цвета и кидаются цветными порошками. Разве это не похоже на сжигание Масленицы? А помидорные и апельсиновые сражения южных народов на взятие снежной крепости или игру в снежки? Несмотря на различия по форме, по сути, любая игра, которая возникает в мире взрослых и проводится взрослыми, так или иначе воспроизводит и актуализирует Детство.
Таким образом, детство, фокусирующее в себе игру, несмотря на статусное «бесправие» ребенка, несет в себе положительные эмоции, сохраняющиеся во взрослом воспоминанием о радости, искренности, доверчивости и свободе, даруемыми игрой. Именно игра делает человека свободным - не социально, но экзистенциально.
Возвращаясь к вопросу статуса детства в культуре, проследим, что происходит сегодня. Во многих современных семьях ребенок изначально стоит на пьедестале, он растет с ощущением своей исключительной важности, ведь именно он - главный в доме, вокруг него выстраивается весь мир. Если проводить параллель с системой питания, то в большинстве современных семей культивируется детское меню, выбираются специальные продукты, покупаются фрукты, лакомства и т. п., предназначенные только для детей. Особенно
если семья ограничена в средствах, взрослый и не подумает прикоснуться с «детскому» ассортименту продуктов, который будет заведомо лучше, чем у старших членов семьи.
Взрослый изначально ставит себя в положение человека, обслуживающего ребенка, удовлетворяющего его потребности, как тут не развиться эгоизму? Поэтому констатация психологической наукой детского эгоизма, в качестве атрибутивного свойства детской психики, фиксирует, я думаю, не изначальное ее состояние, а современное. Полагаю, это связано с изменением статуса детства, с приобретением им самостоятельной ценности.
Слом традиционных обществ, сопровождаемый интенсивной индивидуализацией жизни, демократизацией всех ее сфер, создает особое пространство детства, самоценное и порой самодостаточное. Культура вдруг «замечает», что Ребенок - это не маленький взрослый, а совсем иной субъект, для которого жизненные смыслы сконцентрированы не вокруг проблем выживания, эти функции за него выполняют взрослые, а вокруг самосозидания.
Детство - это период активного выстраивания Я-концепции, связанной с этим жизненной стратегии и, что немаловажно, сферы подсознательного, которая наполняется установками, чувствами и ориентирами, созидающими контуры личности.
Появление в литературе начала прошлого столетия образа Питера Пэна (вечного ребенка, автор - Джеймс Мэтью Барри) стало своеобразной лакмусовой бумажкой трансформации культурных приоритетов, фиксацией ценности детства, осознаваемой его субъектом, понимающим, что «лучше», чем в детстве уже не будет. Характерно, что пьеса «Питер Пэн», написанная в 1904 году, имела второе название - The Boy Who Wouldn't Grow Up (Мальчик, который не хотел взрослеть). Почему он не хотел взрослеть? Думаю, потому, что только в детство дает нам возможность принадлежать себе и всецело чувствовать, что мир принадлежит нам. Все больше современных детей на вопрос: «Кем ты хочешь стать?» - отвечают: «Остаться Ребенком», хотя с позиций прогрессистского взгляда на реальность это - полная бессмыслица. Просто человеческие экзистенциальные ориентиры и ценности далеко не всегда совпадают с биологическими, возникающими и существующими согласно эволюционной стратегии.
Это дает основания говорить о возможности иного аспекта рассмотрения детства. Это не означает, что я не признаю эволюции, но лишь то, что не все нюансы детства могут быть описаны в прогрессисткой парадигме.
Мир детства в современных обществах конституируется созданием грандиозной структуры: детские учреждения, детские мероприятия, детские кафе, детские организации, детские лагеря, детская литература, детское кино и телевидение, а сейчас уже и детские парламенты и многое другое. Исследователи заявляют о существовании особых детских субкультур, а правительства принимают и поддерживают Декларацию Прав ребенка. Правда, большинство из элементов этой структуры нацелено не столько на самого ребенка, сколько на желание взрослого удовлетворить его потребности, в том числе и в развлечениях.
Разветвление инфраструктуры Детства часто имеет также и коммерческий смысл (Диснейленд, детская киноиндустрия, производство игрушек), а часто является прямым подражанием или переносом элементов Взрослой Реальности в Мир Детства - Детское
Евровидение, детская мода. Однако вне зависимости от причин появления множественных элементов Мира Детства, фактом остается его конституализация и институализация, которых не знало традиционное общество. Детство перестает быть просто подготовительным этапом в жизни человека, оно наполняется смыслами, отличными от смыслов мира Взрослых, которые далеко не всегда концентрируются вокруг цели взросления. Игра, воплотившая в себе всю палитру возможных социальных действий, стала системообразующим началом Детства. Этим можно объяснить и чрезвычайное расширение ее присутствия в социальном пространстве современных обществ.
Таким образом, на выходе из традиционного общества Детство обретает статус признанной культурой ценности, а Игра - те черты, которые большинство исследователей выделяют в качестве ее базовых характеристик, или становится одним из элементов человеческого бытия, обретая экзистенциальность. Что это - совпадение или взаимообусловленный процесс? Оставим пока этот вопрос открытым.
Как представить себе игровой мир в его подлинности? Как описать целиком то, что не имеет целостности? Постичь игру - значит осознать ее природу, причины и сущность, ответить на вопросы: может ли игра быть сведена к сумме поведенческих реакций, набору математических приемов или логических упражнений?
Понять игру в контексте ее бытийного смысла, логики существования и развития, определить сущностные черты игровой реальности как особой уникальной формы или ипостаси человеческого бытия - такие задачи стоят перед тем, кто попытается ответить на эти вопросы. Утверждение о принадлежности игры исключительно миру людей весьма спорно, как и множество других представлений об игре.
Игровое поведение, безусловно, присуще и животным: играя, собака будет себя вести иначе, чем нападая, хотя ее игра будет имитировать это нападение. Генезис игры путем установления генетического родства и качественного отличия игр человека от игр животных представлен в работах К. Гросса «Игры животных» (1896), «Игра людей (1899), «Игра» (1922); Н. Н. Ладыгиной-Котс «Дитя шимпанзе и дитя человека в их инстинктах, эмоциях, играх, привычках и выразительных движениях» (1935); К. Э. Фабри.
Однако в мире животных игра не обретает свойства бытийности, поэтому игра как онтологический феномен существует только в человеческом мире, где она находит самое себя, выходя за рамки узкофункциональной характеристики поведения. Именно отход от сугубо натуралистических представлений об игре позволяет проследить ее роль в трансформации человеческого бытия от Детства к Взрослости, устанавливая принцип сохранности одного в другом.
Бытие игры в мире, как бытие в культуре, в истории, в сознании, в языке, в общении и так далее, то есть как бытие в многообразии ее форм и проявлений, так или иначе описаны в литературе, - это и понятие игры как феномена культуры (Й. Хейзинга), как способа коммуникации (Э. Берн), как способа эстетизации и тем самым «очеловечивания» человека (Ф. Шеллинг), как лингвистической реальности (Л. Витгенштейн), математического алгоритма (теория игр), логического механизма (Л. Кэрролл).
Среди философов, рассматривавших вопросы игры (по крайней мере, упоминавших о ней), наметились две тенденции в описании онтологической сущности данного
феномена: одни считают ее принадлежащей исключительно антропологической реальности (Ф. Шиллер, Е. Финк и др.), другие расширяют границы ее бытия до животного сообщества (З. Фрейд, Й. Хейзинга и др.), третьи универсализируют игру до уровня космической всеобщности (Платон, Г. Гегель, Г. Гадамер и др.).
Столь разные исследовательские подходы к игре, противоречиво-парадоксальные толкования свидетельствуют о бытийной значимости игры и онтологическом статусе самого понятия. А. Марьянович [2, с. 33] подчеркивает, что ситуация осознания множества существующих теорий игры и имеющей место тенденции к их постоянному увеличению носит критический характер. Л. С. Выготский замечает, что «игра не представляет из себя чего-нибудь случайного, она неизменно возникает на всех стадиях культурной жизни у самых разных народов и представляет неустранимую и естественную особенность человеческой природы» [1, с. 108].
Тенденция анализа игры как феномена бытия прослеживается в герменевтической, феноменологической и экзистенциальной философских традициях.
Игра в интерпретации Х.-Г. Гадамера, например, предстает как некая онтологическая реальность, не исходящая из субъекта («игрока»), а определяющая субъекта как игрока, Гадамер описывает способ бытия игры как саморепрезентацию, «которая, однако, является универсальным аспектом бытия природы» [3, с. 150-151]. Для него важны процессуальные моменты бытия игры, ибо она не константное, а становящееся бытие.
Иными словами, бытие игры имеет некую онтологическую природу, восходящую, возможно, к неведомому универсуму, хотя Гадамер не говорит о нем, это логически следует из принятия игры в качестве начала, определяющего субъекта, а не определяемого субъектом. Объективизация игровых процессов лежит в основе и платоновской трактовки игры, хотя Платон никогда не ставил перед собой задачи исследования игровой реальности и выявления ее процессуальных характеристик, он лишь упоминает об игре в контексте иных проблем, однако четко указывает на ее источник - боги, то есть внеприродное бытие, являющееся началом мира. Иными словами, игра по отношению к миру человеческому понимается как объективное начало. То же и у Гадамера: «Собственно субъект игры - это очевидно в тех случаях, когда играющий только один, - это не игрок, а сама игра. Игра привлекает игрока, вовлекает, держит его» [3, с. 152].
Е. Финк переносит онтологические корни игры в мир человеческого бытия: «Игра есть фундаментальная особенность нашего существования, которую не может обойти вниманием ни одна антропология» [4, с. 369]. Он не отрицает существования игры в животном мире, но выделяет человеческую игру, в отличие от Й. Хейзинги, не как продолжение и порождение игр животных, а как самобытное и уникальное антропологическое явление, которое ждет своего философско-антропологического описания. «Философская антропология, - подчеркивает он, - обязана выйти за пределы эмпирического понимания игры и, прежде всего, разработать концепцию принципиальной структуры, бытийного строя и имманентного понимания игры» [4, с. 370].
О структуре игры, к примеру, размышляют также Гадамер и Ю. А. Левада. И тот, и другой само понятие игры фактически заменяют понятием «игровая структура», но если для Ю. А. Левады игровая структура - социокультурный феномен, ограниченный
историческими рамками, то для Гадамера «преобразование в структуру» есть акт актуализации игры, ее подлинного воплощения, которое снимает всякое противопоставление и раздвоение субъекта, оно есть превращение всего игрового комплекса в единое «играемое».
Что такое игра? Попробуйте задать этот вопрос ребенку, и вы получите в ответ недоумение и презрение. Как можно спрашивать об этом, как можно не знать, что такое игра? Игра - это игра и все. Она не требует объяснений. Впрочем, философия, как правило, тем и занимается, что объясняет интуитивно ясное и вербализует необъяснимое. Не исключение и данный текст, который призван «запутать» тех, кто хорошо знает, что такое игра и как она связана с детством, чтобы прояснить, казалось бы, очевидный факт их взаимообусловленности.
Возможно ли более или менее общезначимое структурирование игровых процессов? Разумеется, всякое выявление жестких элементов этой структуры будет весьма схематичным, несколько огрубляющим и упрощающим саму действительность игры, но, с другой стороны, игровой мир конституируется в культурном пространстве в неких формальных проявлениях, что позволяет говорить о наличии духовно-предметного комплекса, именуемого игрой. Важнейшими составляющими этого комплекса, а следовательно, и игры как таковой являются: игровая деятельность, игровое сознание и игровые отношения, которые, в свою очередь, могут быть структурированы и описаны.
Противоречивость игрового мира, его полярность требуют дихотомических принципов его анализа, которые Ю. А. Левада называет методологическими средствами рассмотрения культурной рамки игры. «Здесь, - отмечает он, - обнаруживаются три пары семантических оппозиций: серьезное - несерьезное, естественное - искусственное, необходимое - свободное» [5, с. 273] (курсив наш. - Л. Р). Добавим к этому условное - безусловное, подлинное - неподлинное, действительное - воображаемое, и можем приступать к анализу игровой реальности, потому что именно в этих категориях следует, на наш взгляд, описывать бытийный строй и сущность игры.
«Игровая реальность» и «реальности игры» - та ли эта перестановка слов, от которой смысл не меняется? Если под «игровой реальностью» мы понимаем определенную совокупность реалий, формирующую феномен игры, то проблема реальности игры есть одновременно вопрос о ее статусе, предполагающий возможность разных ответов, исходящих, прежде всего, из признания или непризнания факта ее существования. Реальность игры для каждого исследователя, не исключая и автора этих строк, есть посылка, аксиоматическое основание теории. Любое исследование игры исходит из предположения о ее существовании. Далее возникает следующий вопрос: как существует игра? Или, используя кантовскую парадигму вопрошания, зададим следующую его формулировку: как возможна игровая реальность?
Одним из традиционных направлений в поисках ответа на этот вопрос можно считать историко-культурный подход, основанный на изучении истории происхождения игр по данным антропологии и фольклора. Этот подход позволяет установить факт исторического происхождения игры и, главное, подтвердить, что отдельные игры являются остатками утраченных ритуалов и церемоний, о чем свидетельствуют Е. Аведон и Б. Саттон-Смит (Е. Avedon, Br. Sutton-Smith) [6, с. 213-214]. Данным авторам важным представляется
изучение особенностей бытования игр в культуре народов мира, их использовании в военной подготовке, образовании и терапии.
В своей более поздней работе «Двусмысленность игры» (1997) [7] Б. Саттон-Смит, анализируя особенности детского игрового фольклора, прослеживает переход от игр животных к детским играм и играм взрослых. Автор пытался применить к исследованию игры эволюционный принцип, доказывая ее изменчивость и преемственность.
Замечу, что любое историко-культурное исследование ценно для философского анализа тем, что использует огромный фактологический материал, предоставляя философу материал для более высокой степени обобщения, позволяющей перейти от исследования игр в их конкретном воплощении к объяснению игры как таковой, приближая нас к ответу на поставленный вопрос: как возможна игровая реальность?
Описание игровой реальности через игровую деятельность, игровое сознание и игровые отношения приближает нас к ответу. В единстве этих трех компонентов рождается уникальная, самобытная реальность, именуемая Игрой. Игровая реальность конституируется в бытийном поле человеческого мира, как детского, так и взрослого, приобретая качественную определенность, проявляющуюся с неограниченной вариабельностью в пределах эмпирического мира человека, его культуры.
Конкретные игровые процессы не поддаются безусловной унификации, и в связи с этим следует принять положение Л. Витгенштейна, гласящее, что игра навсегда останется «понятием с расплывчатыми границами». Но тем не менее выделение игрового сознания, игровой деятельности и игровых отношений в качестве образующих начал игровой реальности позволяет утверждать, что при наличии этих трех компонентов игра существует в качестве определенной, отграниченной от всех иных явлений бытия реальности - игровой. Под отграниченностью игры вовсе не понимается ее изолированность, игра проникает в иные формы бытия, иные отграниченные структуры и укореняется в них, что создает впечатление вездесущности игры, ее тотальности.
Ощущение тотальности игрового мира, попытки интерпретировать мир через игру приходят к нам из Детства. Игра - это самое ценное, что есть в нем. Ребенок в любой культуре, и в традиционной, и в современной, - существо зависимое, лишенное возможности принимать самостоятельные решения. Его основной выбор - это, как правило, выбор игры, реализация в игре своих мотивов и желаний, предпочтений и отрицаний. Следовательно, игра и формирует Мир Детства. По мнению Л. С. Выготского, игра является способом организации внутреннего и внешнего опыта для ребенка, школой социального опыта и мышления, сопряженного с творческим решением задач. А Детство, в свою очередь, формирует личность, личность - культуру, культура - мир или, по словам Э. Кассирера, символическую вселенную.
Детство многократно воспроизводится в мире взрослых в самых разных формах, далеко не всегда существует в нем в снятом виде. Игра, будучи стержневым компонентом бытия детства, реализует детское и в мире Взрослых.
Список литературы
1. Выготский, Л. С. Педагогическая психология [Текст] / Л. С. Выготский. - М.: АСТ: Астрель, 2010.
2. Marjanovic, A. The theoretical and methodological problems concerning the project on Traditional games [Text] / A. Marjanovic // Ivic I., Marjanovic A. Traditional Games and Children of Today. - Belgrade: OMEP (World Organization for Early Childhood Education), 1986. - Р. 31-51.
3. Гадамер, Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики [Текст] / Х.-Г. Гадамер. - М.: Прогресс, 1988.
4. Финк, Е. Основные феномены человеческого бытия [Текст] / Е. Финк // Проблема человека в западной философии. - М., 1988. - С. 357-402.
5. Левада, Ю. А. Игровые структуры в системах социального действия [Текст] / Ю. А. Левада // Системные исследования. Методологические проблемы. - 1984. - М., 1984.
6. Avedon, E. The Study of Games [Text] / E. Avedon, Br. Sutton-Smith. - New York, 1971.
7. Sutton-Smith, Br. The Ambiguity of Play [Text] / Br. Sutton-Smith. - Cambridge, 1997.
References
1. Vygotskiy L. S. Pedagogicheskaya psikhologiya. Moscow: AST: Astrel, 2010.
2. Marjanovic A. The theoretical and methodological problems concerning the project on Traditional games. In: Ivic I., Marjanovic A. Traditional Games and Children of Today. Belgrade: OMEP (World Organization for Early Childhood Education), 1986. Pp. 31-51.
3. Gadamer Kh.-G. Istina i metod. Osnovy filosofskoy germenevtiki. Moscow: Progress, 1988.
4. Fink E. Osnovnye fenomeny chelovecheskogo bytiya. In: Problema cheloveka v zapadnoy filosofii. Moscow, 1988. Pp. 357-402.
5. Levada Yu. A. Igrovye struktury v sistemakh sotsialnogo deystviya. Sistemnye issledo-vaniya. Metodologicheskie problemy. 1984. Moscow, 1984.
6. Avedon E., Sutton-Smith Br. The Study of Games. New York, 1971.
7. Sutton-Smith Br. The Ambiguity of Play. Cambridge, 1997.
Интернет-журнал «Проблемы современного образования» 2016, № 6
