CC BY
65
УДК 94(470.62):28 ББК 63.3(235.7)5 Б 37
Р.М. Бегеулов,
доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории России Карачаево-Черкесского государственного университета имени У.Д. Алиева, г. Карачаевск, тел.: +79187150782, e-mail: [email protected]
Р.Т. Хатуев,
кандидат исторических наук, научный секретарь Государственного Карачаево-Черкесского природного музея-заповедника им. М.О. Байчоровой, г. Черкесск, тел.: +79034220267, e-mail: [email protected]
ИЕРАРХИЯ И СТАТУС МУСУЛЬМАНСКОГО ДУХОВЕНСТВА У КУБАНСКИХ ГОРЦЕВ (XIX В.)
(Рецензирована)
Аннотация. В статье рассматриваются проблемы иерархии и социального статуса лиц мусульманского духовного сословия в горских обществах СевероЗападного Кавказа; приводятся статусные категории духовенства. В настоящем исследовании акцентируется внимание на вопросы, связанные с эволюцией норм карьерного роста служителей культа, с правовым статусом различных слоев мусульманского духовенства и их потомков в социуме. Также затрагивается политический статус духовных лиц в обществах кубанских горцев.
Ключевые слова: эфенди, кади, мулла, сейид, сафта, хаджи, социальный статус, правовые нормы.
R.M. Begeulov,
Doctor of Historical Sciences, Professor, Head of Department of History of Russia of the Karachay-Cherkess State University named after U.D. Aliev, Karachaevsk, ph.: +79187150782, e-mail: [email protected]
R.T. Khatuev,
Candidate of Historical Sciences, Scientific Secretary of the State Karachay-Cherkess Natural Reserve named after M.O. Baychorova, Cherkessk, ph.: + 79034220267, e-mail: [email protected]
HIERARCHY AND THE STATUS OF MUSLIM CLERGY AT THE KUBAN MOUNTAINEERS (19TH CENTURY)
Abstract. The paper examines problems of hierarchy and social status of persons of the Muslim clergy in mountain societies of the Northwest Caucasus; status categories of clergy are given. The present research focuses the attention on the questions concerning the evolution of norms of career development of attendants of a cult, and the legal status of various layers of Muslim clergy and their descendants in society. Also the political status of clergymen in societies of the Kuban mountaineers is touched on.
Keywords: Efendi, quadi, mullah, seyid, safta, hadji, social status, precepts of law.
Мусульманское духовенство играло и продолжает играть значительную роль в жизни народов Северного Кавказа. Оно же выступает важным связующим звеном между официальными властями и исламской общиной, оказывает на последнюю заметное идеологическое воздействие, которое может носить как позитивную, так и деструктивную для государства и его светских институтов направленность. В этой связи, как представляется, исследования, затрагивающие различные аспекты этой темы, в том числе в исторической ретроспективе, являются востребованными. Они позволяют лучше проследить преемственность, взаимообусловленность и взаимозависимость тех или иных событий и явлений. К тому же проблема иерархии мусульманского духовенства в рассматриваемом регионе, на наш взгляд, еще не получила достаточного освещения, что мы и попытались в какой-то степени восполнить в данной работе.
Формально в суннитском исламе института священства не существует, но в историческом плане дело обстоит совсем иначе. А.А. Кучеров (1845 г.) одним из первых русских исследователей попытался обозначить иерархию горского мусульманского духовенства (на примере черкесов), проводя параллели с рангами православной духовной иерархии:
- верховный муфтий (в Константинополе) = митрополит;
- эфенди или кадий, старший мулла = благочинный;
- мулла = священник;
- муэдзин = диакон;
- сафта = дьячок;
- иджако = пономарь [1; 108].
Иерархичность священнослужителей достаточно четко отображена в правовых нормах горцев. Например, у адыгов шариатский суд над лицами из числа духовенства производился согласно их рангу: «муэдзин, сафта и иджако судятся муллой, мулла - эфенди (кадием
- прим. авторов), а сей - муфти/ ем/» [1; 108-113]. Касаясь функциональной структуры местного духовенства, И. Бларамберг (1834 г.) писал, что оно подразделяется на мулл (по совместительству выполнявших также судебные функции) и имамов. Последние находились при мечетях, «где выполняют функции наших дьяконов» [2; 208, 209]. Можно также отметить, что из числа мулл каждый год избирался кади, выполнявший роль верховного судьи.
Имеющиеся материалы позволяют выстроить следующие статусные категории мусульманского духовенства кубанских горцев:
- старшая: кадий, шейх (глава суфийской общины);
- средняя: аульные муллы, имамы мечетей, преподаватели (муд-аррисы);
- низшая: муэдзины, учащиеся духовных школ (софты).
До присоединения к России духовенство народов Кубани ориентировалось на османского султана, который носил титул халифа - главы всемирной суннитской общины. При этом сан халифа за султаном был официально признан и Российской империей. В 3-й статье («артикуле») Кючук-Кайнарджийского трактата «вечного мира и дружбы» от 10.07.1774 г., где признавалась независимость Крымского ханства от обеих империй, отмечалось также, что народы ханства (включая и ногайцев) «в духовных же обрядах» выполняют предписания османского султана, который выступал в качестве «верховного халифа магометанского закона» [3; 103]. Это свидетельствует о том, что, несмотря на изменение политического статуса и подданства, система религиозного соподчинения оставалась неизменной. Халифский сан султана признавался не только ногайцами, но и кубанскими черкесами, которые, как отмечал К.Ф. Сталь, признавали султана Османской империи «своим халифом» [4; 269, 270].
Высшую ступень духовной иерархии занимали и религиозные ученые-богословы - улемы (е.ч. Ыт араб. «ученый, знающий»). О ногайских улемах в XVII в. упоминает Эвлия Челеби в ходе своего путешествия по территории Северного Кавказа [5; 55]. В свою очередь, из числа улемов определялись высшие должностные лица духовенства: муфтии, кадии, шейхи и др.
До присоединения к России священнослужители местных народов находились в духовной юрисдикции Османской империи. Как следует из источников первой половины XIX в., у кубанских черкесов статус эфенди подтверждался верховным муфтием, то есть главой мусульманского духовенства, находившимся в Стамбуле. Священнослужители закубанских черкесов, как отмечено в источниках, «признают над собой власть верховного муфтия... - главы магометанского духовенства» [1; 108-109]. Если султан Османской империи в качестве халифа выступал как глава суннитской общины, то непосредственным руководителем духовенства являлся верховный (имперский) муфтий. Напомним, что в суннитском исламе муфтий - это духовное лицо высшего ранга, обладающее правом издавать фетву - решение по религиозно-юридическому вопросу [6; 446].
После того как кавказский регион вошел в состав Российской империи и вплоть до падения монархии северокавказские мусульмане не имели своего муфтия. Правда, в 1872 г. имперские власти издали инструкцию об устройстве мусульманского духовенства Кавказского края, в которой устанавливались институты глав общин Кавказа -муфтий (для суннитов) и шейх-уль-ислам (для шиитов) [1; 34]. Но так называемый Кавказский муфтий стал, по сути, заведовать делами лишь мусульман-суннитов Южного Кавказа. Фактически его духовная власть не распространялась
на горские общества северной части региона. В действительности духовным главой мусульманского населения северокавказского региона имперскими властями был назначен оренбургский муфтий. «На Северном Кавказе, - писал И.М. Абаев, - нет мусульманского духовного правления, и нам. не к кому обращаться, так как оренбургский муфтий, являющийся по закону. духовным главою мусульман Кубанской и Терской областей, фактически не имеет никакого отношения к этому населению ввиду отдаленности и других условий» [7; 104-105].
По-видимому, еще к золото-ордынской эпохе следует отнести появление института кадия (араб. qadi «судья») у ногайцев. После вхождения части ногайского народа в состав Османской империи (а точнее ее вассала - Крымского ханства) назначение кадиев стало прерогативой Стамбула и Бахчисарая. По мере ослабления влияния Порты часть кубанских ногайцев стала самостоятельно обустраивать свое религиозное управление. По крайней мере в последней четверти XVIII в. у кубанских ногайцев кадий в определенный период избирался ими же. Так, в русском документе 1781 г. сообщалось о «съезде ногайском», «ногайском собрании», на котором был и «выбор в кадии» [8; 12-14]. Но и выбор кадия должен был формально согласовываться с номинальным сюзереном кубанских ногайцев - крымским ханом [8; 29].
У кубанских абазин и адыгов первые кадии, назначавшиеся Османской империей (видимо, верховным муфтием, то есть шейх-уль-исламом), появились не позднее XVI-XVII вв. Турецкий летописец Хюсейн Хезарфренн (XVII в.) сообщал, что к адыгам-жанеевцам Стамбул назначал кадиев [9; 268].
У мусульманских народов Северо-Западного Кавказа некоторое время наряду с арабским
титулом «кади» использовался и турецкий эпитет «эфенди». Не случайно А.А. Кучеров, упоминая этот сан у черкесов, давал равнозначные определения: «эфенди или кадий, старший мулла»» [1; 108]. Титул «народного эфенди» фиксируется за кадиями, которые входили в состав суда (мехкеме) у абазин [10; 140] и карачаевцев [10; 140]. У последних до присоединения к России упоминаются имена таких народных эфендиев, как Исхак (1807-1808) [11; 165], Гази-эфенди Агуев /Ага-ев/ [12; 386-387] и Хаджи-Ахмет (1820-е гг.) [13; 103].
Институт кадия был включен в структуру провинциального уровня царской судебной системы с первых же дней утверждения российской администрации.
Относительно среднего духовенства следует отметить, что первые муллы - настоятели приходов, выступавшие одновременно имам-хатыбами мечетей (квартальных, аульных), появились с началом утверждения ислама, то есть в позднем средневековье. Нередко они присылались в регион из Османской империи (в том числе из Крыма). Как писал Э. Че-леби, в XVII в. крымским ханом «были посажены кадий и имамы» в Большой Кабарде [6; 85]. Не позднее того же столетия среднее звено духовенства функционировало и в карачаево-балкарской среде. Так, в исторической песне о князе Канша-убие Крымшамхалове, жившем в XVII в., сообщается о том, как «мулла и эфенди» решают вопросы о бракосочетании княжеских особ Карачая [14; 126].
Априори можно утверждать, что низшая категория священнослужителей существовала с появлением первой же мечети, первого прихода в рассматриваемом регионе. Вхождение того или иного лица в состав данной категории духовенства зависело от двух условий. С одной стороны, это была воля аульного муллы. Как отмечалось в
записях черкесских адатов, прерогатива подбора причетников (муэдзина, иджако и т.п.) принадлежала аульному мулле, который не спрашивал «разрешения эфенди» (имеется в виду «народный эфендий» или кадий - прим. авт.). С другой стороны, претендент на данную должность должен был обладать известным минимумом «сведений в турецкой грамоте и Алкоране» [1; 108-109].
Переход в среднюю прослойку духовенства требовал более основательных знаний и зависел от воли уже народного эфенди (кадия). В записях адатов кубанских черкесов отмечалось, что тот, кто желал получить статус духовного лица, для начала «учится турецкой грамоте..., потом, изучивши... Алкоран, является к эфенди». Последний экзаменовал выпускника духовного заведения, оценивая его знания для того, чтобы выявить, «будет сведущим» испытуемый или нет. Вторым условием повышения выступало наличие свидетелей, подтверждавших, что кандидат - «незазорного поведения». Лишь после этого кадий утверждал претендента в звании муллы и, что примечательно, выдавал ему «письменное на турецком языке удостоверение» [1; 108-109].
В горских обществах, не подпадавших под юрисдикцию Османской империи, мулла избирался аульным сходом. Косвенно это подтверждается реляцией князя Горчакова командиру Кабардинского пехотного полка от 25 апреля 1826 г., в коей предписывалось довести до сведения кабардинцев, поселенных под Нальчиком, «чтобы они не сумневались в /не/принуждении их на перемену мусульманской веры, равно и. избрании в ауле муллы» [15; 308]. Судьба претендентов в старшую категорию священнослужителей народов, формально числившихся в составе Османской империи, решалась уже за пределами Кавказа. В тех же
записях говорилось, что «достоинство эфенди», то есть кадия, «дается верховным муфтием», который проживал в Константинополе. Претенденты на сан кадия должны были предстать не только авторитетными знатоками религии, шариата, сунны, отличаться безупречным поведением, но и иметь за плечами «достаточное образование в турецких училищах» [1; 108-109].
Такое положение дел во всех категориях духовенства сохранялось в основе своей и после вхождения региона в состав Российской империи. В этот период аульный эфенди по-прежнему избирался сходом, конечно, с учетом мнения царской администрации.
В районах с преобладанием мусульманского населения сохранялись традиционные требования к кандидату на должность аульного муллы. Кроме того, в регионах, пусть даже и формально входивших в состав Османской империи, был сохранен существовавший порядок выдачи мулле письменного удостоверения. В Терской области существовало правило, согласно которому лицо, претендовавшее на звание эфенди, должно было хорошо знать правила шариата. В этой связи для получения указанной должности необходимо было получить специальное «свидетельство от народного кадия в том, что кандидат по познаниям своим и образу жизни может быть эфенди» [1; 130]. То же самое было и в Кубанской области, где свидетельство, выдаваемое от горских судов, подписывали председатель, кадий, депутаты (заседатели), члены суда. Вот образец текста одного из таких документов:
Свидетельство
Дано сие от Екатеринодарского Горского Словесного Суда Кубанской области, горцу аула /.../, имеющему от роду /.../, в том, что он на основании циркуляра г. Начальника Кубанской области и Наказного Атамана Кубанского Казачьего войска от 30 июня 1892 года за № 5835 и
с разрешения Атамана Екатеринодарского Отдела от /.../ 191... года ... сего числа был подвергнут испытанию в звании мусульманского вероучения, при чем оказал /.../ знания и удостаивается звания для занятия должности приходскаго /.../, в чем подписом и приложением казенной печати свидетельствуем.
дня 191... года, город Екатерино-дар. Гербовый сбор взыскан.
Председательствующий Суда
Кадий Суда
Депутаты [16; 222].
В соответствии с правилами, регламентировавшими образовательный ценз для мусульманского духовенства и введенными в действие 11 октября 1890 г., представители этой группы населения в обязательном порядке должны были владеть русским языком. Среди требований к высшему духовенству в городах значилось наличие свидетельства об успешной сдаче экзамена по русскому языку, причем как в письменной, так и в устной форме. Кандидаты на должности сельских мулл должны были иметь соответствующие документы, свидетельствующие о владении ими русской разговорной речью и об умении читать [17; 169]. Только после успешного прохождения данного испытания они могли приступить к исполнению своих обязанностей.
После присоединения к российской империи принцип доступа к духовной карьере не изменился. Он по-прежнему осуществлялся через получение образовательного минимума (для каждого ранга - соответствующий) и посредством волеизъявления вышестоящей инстанции (духовной, светской).
К числу духовных особ также де-факто относились сейиды - лица, возводившие свое происхождение от пророка, а также хаджи. эвлия Челеби писал, что черкесы выказывают большое уважение тем, кто совершил паломничество в Мекку. Когда они видели какого-нибудь человека в чалме, то относились
к нему с почтением, и тогда сами хлеб не ели, но на белом блюде приносили его, говоря: «хаджи хочет хлеба» [6; 60]. Несколько столетий спустя ситуация не изменилась. Как отмечал К.Ф. Сталь, хаджи у черкесов «пользуются большим уважением» [5; 269].
В документах по ногайцам хаджи («аджии») приводятся в списках почетных лиц общества. Например, упоминаются в перечне народных прослоек «все мурзы, эфендии, аги, аджии, муллы, кадии, старики и вся чернь» [18; 22]. По данным Д.С. Кидирниязова, «в ногайском обществе большой вес имели. сеиды (сеиты), шейхи и муллы.». Исследователь также указывает на особую роль сеитов, которые могли взять в жены княжеских дочерей, участвовали в торжественном обряде «посажения бия на престол» и в примирении сторон, враждовавших по поводу власти [19; 105].
Следует отметить, что переход в духовное сословие давал узденю и зависимому крестьянину новый юридический статус. Например, по черкесским обычаям с обретением сана отпадал фактор прежней сословной принадлежности. Представители высшего мусульманского духовенства (эфенди и муллы), вне зависимости от своего сословного положения в прошлом, пользовались особым доверием и уважением, в том числе в кругу князей и дворян. Они даже имели право сидеть за одним столом с князем, разделяя его трапезу, что не позволялось согласно общепринятым правилам аристократам из дворянской среды. (При этом причетники - муэдзин, сафта, иджако - как отмечалось в записи адатов, «подобным уважением не пользуются») [1; 109].
Кроме того, по адату все представители мусульманского духовенства могли владеть крепостными крестьянами и другими категориями зависимого населения, «которых получают по наследству, приобретают и распоряжаются ими и
их имуществом, как князья и дворяне» [1; 109].
Адаты закрепили положение, согласно которому за всеми лицами духовного звания сохранялась личная свобода. Они освобождались от любых податей и повинностей. Положение, согласно которому «никто из них не обязан никому никакою данью», также прописывалось в нормах обычного права [1; 112]. За мусульманскими священнослужителями закреплялось и такое право, как полная свобода передвижения. Они могли переселяться из одного населенного пункта в другой, причем независимо от его территориально-политической принадлежности и национального состава жителей. На это перемещение им даже не требовалось согласие «на сие князей или дворян тех аулов, в которых жительство имеют». этим правом было наделено даже низшее духовенство. Муэдзин, сафта и ид-жако могли оставлять «эфенди и мулл без согласия сих последних и поступать к другим таковым по своему произволу.» [1; 112].
Данные примеры, на наш взгляд, достаточно хорошо иллюстрируют особенности сословных изменений, связанных с получением духовного сана. После инкорпорации в ряды духовенства бывшие крепостные крестьяне получали личную свободу и определенные привилегии, а уздени - возможность избавиться от правовой и политико-административной зависимости от княжеской особы. Естественно, что в условиях феодального общества такая возможность повысить свой сословный статус была довольно привлекательной. В связи с чем численность мусульманского духовенства среди кубанских горцев, равно как и в других регионах Северного Кавказа, постепенно росла, хотя сдерживающее влияние «образовательного ценза» и объективные сложности для его прохождения у значительных групп населения выступали существенным ограничивающим фактором.
Однако учитывая тот факт, что адыгское дворянство имело несколько категорий, можно задаться вопросом о том, к какой из них приравнивались муллы и эфенди. Известные нам источники правового характера не дают прямого ответа на этот вопрос. Однако адаты «аристократических» адыгских племен устанавливали следующую плату, выраженную в количестве «голов» (штрафных единиц, состоящих из скота, оружия и других вещей):
а) за убийство:
- князя.....................50 голов
- муллы.......30 голов
- узденя 1-й степени...30 голов
- узденя 2-й степени.15 голов
- узденя 3-й степени.5 голов
б) за ранение:
- князя......................50 голов
- муллы....................15 голов
- узденя 1-й степени..15 голов
- узденя 2-й степени.. 7 голов
- узденя 3-й степени....2 головы [1; 126-127].
Как видно по «штрафному ранжиру», мулла у кубанских черкесов приравнивался к первостепенным узденям. Но, с другой стороны, ада-ты также гласят, что эфенди и мулла (речь, по всей видимости, идет о выходцах из лично зависимых сословий) женятся на представительницах «низших дворян и простого свободного народа» [1; 109-110].
Противоречие обнаруживается и в другом вопросе о характере прав, то есть были ли они потомственными или только пожизненными. В собрании черкесских адатов А. Ку-черова прямо говорится, что если лица из простых сословий достигли звания муллы, то они «пользуются уже правами дворянина» [1; 108]. Относительно мужского потомства муллы имеются сведения о том, что оно сохраняет свободу и «пользуется тем званием, из которого происходит отец его., но в крепостное состояние никогда не обращается...» [1; 110].
Другое положение излагал Н.Г. Петрусевич, бывший в 1860-
1870-е гг. администратором горцев Верхней Кубани. Согласно его данным, в горских обществах отпрыски религиозных деятелей «в редких случаях делаются муллами или эфендиями, и потому звание это только личное, избавляющее носящих его и их семейства от всяких повинностей только до смерти, после чего семейства мулл переходят в сословия узденей или вольноотпущенников...» [20].
Рассматривая данную коллизию, можно допустить, что противоречие проистекает из того, что в последнем случае (у Петрусевича) идет речь о начальной, а в первом (у Кучерова) - завершающей стадиях одного и того же процесса -становления горского духовенства как сословия. При этом заметим, что данные авторы солидарно подчеркивают следующую особенность - возвращение в крепостное состояние потомкам духовного лица уже не грозит.
Добавим, что согласно нормам обычного права, действовавшим в горской среде, священнослужитель мог лишиться своего сана и выбыть из духовного сословия. По адатам такие меры наказания предусматривались за совершение уголовного преступления (в частности за воровство). К тяжким проступкам также относилось прелюбодеяние. Служитель культа, уличенный во внебрачной интимной связи, терял свое положение в обществе. Например, если представитель духовного сословия «учинит прелюбодеяние., то виновный лишается своего сана и платит за женщину мужу, а когда его нет, то родственнику или отцу ее 15 штук, а за девицу отцу или родственнику ее 5 штук рогатого скота.» [1; 113].
Политический статус имел свою логику эволюции и отличался более динамичной подвижностью, нежели правовой. Если судить по записям адатов, то, например, в начале XIX века везде и всюду доминируют князья и дворяне. В реальности
же ситуация выглядела гораздо сложнее и не совсем так, как представлялась в ряде официальных документов. Судя по свидетельствам военно-колониальной администрации, в указанное время духовенство выступало как политический гегемон. В 1808 г. пристав Кабарды И. Дельпоццо с тревогой свидетельствовал о сильно возросшей роли духовенства в обществе. Он приводил факты инициированных им и внедренных в общественную практику новых обычаев, культурных и мировоззренческих кодов и т.д. По его словам, «сии ефендии. столько взяли верх над народом, что почти сделали себя самовластными их имения, их чувств и правителями их поведения» [21; 14]. Такое же положение дел констатировал в то время и командующий русскими войсками на Кавказе генерал гудович [15; 38-39]. И этим свидетельствам мы, видимо, вправе верить больше, чем записям адатов 1840-1850-х гг., которые содержали пласты реалий разных эпох и основывались, помимо всего, на воспоминаниях даже об отживших нормах правовой практики. В то же время документы, оставленные русскими администраторами, которые по долгу службы отслеживали мало-мальски значимые явления, процессы и события на подведомственных территориях, отражали то, что происходило в их конкретное время.
Добавим, что влияние священнослужителей держалось также на их личном авторитете и воинских качествах, столь ценимых в горской среде. В записи адатов кубанских адыгов говорится, что эфенди и мулла не только должны исправно вести богослужение по всем правилам мусульманской веры, но и «обязаны непременно участвовать в сражениях.» [1; 109]. Как писал К.Ф. Сталь, «ефендий и мулла разделяют с наездниками его труды и опасности, бойко сражаются и вместе с тем играют важную роль на народных собраниях» [5; 228].
Известно, например, что в окружении наиба Шамиля Мухаммад-Амина, действовавшего на территории Закубанья, было немало мулл и эфенди, занимавших высокие должности в войске и командовавших военными отрядами. Собственно сам наиб Шамиля на Северо-Западном Кавказе совмещал функции духовного, политического и военного лидера. Другим ярким примером усиления политического влияния мусульманского духовенства могут послужить события 1855 г. в Карачае, когда местный кади Магомет хубиев организовал и возглавил антироссийское восстание под исламскими лозунгами, оттеснив на второй план представителей светской политической элиты из княжеского сословия [13; 150-153].
Таким образом, в обществах кубанских горцев сложилась своеобразная система иерархии и социального статуса мусульманского духовенства, базировавшаяся не только на нормах шариата, но и, в значительной степени, на местных, традиционных представлениях и правовых обычаях. По мере усиления роли и места ислама в жизни горцев представители духовного сословия занимали все более значимое место в социальной структуре горских народов, а их привилегированный правовой и политический статус в XIX в. был закреплен на уровне обычного права и государственного (имперского) законодательства. Институализация мусульманского духовенства, как в рассматриваемом регионе, так и в остальной части Российской империи, была выгодна, в том числе, и официальным властям. Она позволяла создать систему эффективного контроля над ним, способствовать продвижению по службе наиболее лояльных России священнослужителей. Значительная часть вопросов кадровых перемещений (особенно высшего и среднего звена) так или иначе решалась не в
среде самого духовенства, а с учетом мнения представителей светской власти, как в центре, так и на местах. В то же время сложившаяся в регионе система иерархии и организации мусульманского духовенства, органично вписавшаяся в российские имперские реалии и фактически востребованная ими, в определенной степени устраивала и самих священнослужителей. Она позволяла не только упорядочить религиозную жизнь, избежать ряда конфликтных ситуаций, но и (что
немаловажно) поддерживать на достойном уровне материальное благополучие представителей духовного сословия. гласная и негласная поддержка государства в этом вопросе играла во многом ключевую роль. Именно благодаря этому сложившаяся в XIX в. иерархическая модель организации исламского клира благополучно пережила несколько социально-экономических и политических катаклизмов, сохранившись в основных своих чертах до сегодняшнего дня.
Примечания:
1. Леонтович Ф.И. Адаты кавказских горцев. Материалы по обычному праву Северного и Восточного Кавказа. Нальчик: Эль-Фа, 2002. Вып. I. 344 с.
2. Бларамберг И. Историческое, топографическое, статистическое, этнографическое и военное описание Кавказа. Нальчик: Эль-Фа, 1999. 404 с.
3. Бутков П.Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722-го по 1803 год. Извлечения. Нальчик: Эль-Фа, 2001. 356 с.
4. Сталь К.Ф. Этнографический очерк черкесского народа // Русские авторы XIX века о народах Центрального и Северо-Западного Кавказа / науч. ред. Р.У. Туганов; сост. Х.М. Думанов. Нальчик: Эль-Фа, 2001. Т. 1. С. 185-278.
5. Челеби Э. Книга путешествия в Земли Северного Кавказа, Поволжья и Подонья / сост. и отв. ред. А.Д. Желтяков; прим. и коммент. А.П. Григорьева, А.Д. Желтякова. М.: Наука, 1979. Вып. 2. 288 с.
6. Сахих аль-Бухари (Краткое изложение) / сост. имам Абу-ль-Аббас Ахмад б. Абд ал-Латиф аз-Зубайди; пер. с араб. В.А. Нирша. М.: Изд-во Благотворит. фонда «Ибрагим Бин Абдулазиз Аль-Ибрагим», 2002. Т. 2. 472 с.
7. Абаев И.М. Борьба с венерическими болезнями // Карачаево-Балкарские деятели культуры / сост. пред., статьи об авторах и коммент. Т.Ш. Биттировой. Нальчик: Эльбрус, 1996. Т. II. С. 105-108.
8. Черкесы и другие народы Северного Кавказа в период правления императрицы Екатерины II: сб. документов. Т. II: 1775-1780 гг. / сост. Р.У. Туганов. Нальчик: Эль-Фа, 1998. 506 с.
9. Хюсейн Хезарфренн. Телхис эль-бейан фи каванын-и ал-и Осман // Османская империя. Государственная власть и социально-политическая структура. М.: Наука, 1990. 268 с.
10. Сборник документов по сословному праву народов Северного Кавказа. 1793-1897 гг. / сост. А. Мусукаев, X. Думанов, А. Максидов. Нальчик: Эль-Фа, 2003. Т. I. 446 с.
11. Клапрот Ю. Описание поездок по Кавказу и Грузии в 1807 и 1808 годах по приказанию русского правительства Юлиусом фон Клапротом, придворным советником Его Величества императора России, членом Академии Санкт-Петербурга и т.д. / пер. с англ. К.А. Мальбахов. Нальчик: Эль-Фа, 2008. 317 с.
12. Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. Екатеринодар, 1913. Т. II. С. 386-387.
13. Бегеулов Р.М. Карачай в Кавказской войне XIX века. Черкесск: КЧМЗ, 2002. 179 с.
14. Г-дъ. Поездка к южному отклону Эльбруса в 1848 году // Карачай - страна на вершине Кавказа. Очерки истории и культуры Карачая / сост., вступ. ст. и коммент. С.Х. Хотко. Майкоп: Полиграф-ЮГ, 2011. С. 106-131.
15. Бейтуганов С.Н. Кабарда и Ермолов. Нальчик: Эльбрус, 1993. 302 с.
16. Магаяева П.И. Реформы 60-70-х годов XIX века в горских округах Кубанской области. Карачаевск: Изд-во КЧГУ, 2003. 231 с.
17. Курмансеитова А.Х. Бытование арабописьменной книги среди ногайцев // Современный быт и культура народов Карачаево-Черкесии: сб. науч. тр. Карачаево-Черкесского НИИ истории, филологии и экономики / отв. ред. Д.А. Напсо. Черкесск, 1990. Вып. III. С. 161-180.
18. Черкесы и другие народы Северного Кавказа ...
19. Кидирниязов Д.С. Ногайцы в XV-XVIII вв. (Проблемы политических, экономических и культурных взаимоотношений с сопредельными странами и народами). Махачкала: ИИАЭ ДНЦ РАН, 2000. 530 с.
20. Государственный архив Краснодарского края. Ф. 774. Оп. 1. Ед. хр. 650.
21. Дельпоццо И.П. Записка о Большой и Малой Кабарде // Русские авторы XIX века о народах Центрального и Северо-Западного Кавказа / науч. ред. Р.У. Туганов; сост. Х.М. Думанов. Нальчик: Эль-Фа, 2001. Т. 1. С. 7-41.
References:
1. Leontovich F.I. Adats of the Caucasian highlanders. Materials on the customary law of the North and East Caucasus. Nalchik: El-Fa Publishing Center, 2002. Iss. I. 344 pp.
2. Blaramberg I. Historical, topographical, statistical, ethnographic and military description of the Caucasus. Nalchik: El-Fa Publishing Center, 1999. 404 pp.
3. Butkov P.G. Materials for the new history of the Caucasus since 1722 to 1803. Extracts. Nalchik: El-Fa Information Center, 2001. 356 pp.
4. Stal K.F. Ethnographic essay of the Circassian people // Russian authors of the 19th century about the peoples of the Central and North-Western Caucasus / scient. ed. By R.U. Tuganov., comp. by Kh.M. Dumanov. Nalchik: El-Fa Publishing Center, 2001. Vol. 1. P. 185-278.
5. Chelebi E. The book of travel to the lands of the North Caucasus, the Volga region and the Don region / Comp. and ed. by A.D. Zheltyakov, intr. and comment. by A.P. Grigoriev, A.D. Zheltyakov. M.: Nauka, 1979. Iss. 2. 288 pp.
6. Sahih al-Bukhari (Summary) / Comp. by: Imam Abul-Abbas Ahmad b. Abd al-Latif al-Zubaidi / Transl. from Arabic by V. A. Nirsh. M.: Publishing house of Ibrahim Bin Abdulaziz Al-Ibrahim Charitable Foundation, 2002. Vol. 2. 472 pp.
7. Abaev I.M. Fight against sexually transmitted diseases // Karachay-Balkar cultural figures / Comp. of intr., articles about authors and comment. by T.Sh. Bitirova. Nalchik: Elbrus, 1996. Vol. II. P. 105-108.
8. Circassians and other peoples of the North Caucasus during the reign of Empress Catherine II. Collection of documents / Comp. by R.U. Tuganov. M.: El-Fa Publishing Center, 1998. Vol. II (1775-1780). 506 pp.
9. Hussain Hezarfrenn. Telhis el-beyan fi kavanyn-i al-i Osman // The Ottoman Empire. State power and socio-political structure. M.: Nauka, 1990. 268 pp.
10. Collection of documents on the class rights of the peoples of the North Caucasus. 1793-1897 years. / Comp. by A. Musukaev, Kh. Dumanov, A. Maksidov. Nalchik: El-Fa Publishing Center, 2003. Vol. I. 446 pp.
11. Klaproth J. Travels to the Caucasus and Georgia in 1807 and 1808 by order of the Russian government by Julius von Klaproth, court counselor of His Majesty the Emperor of Russia, member of the Academy of St. Petersburg, etc. / Trans. from English yb K. A. Malbakhov. Nalchik: El-Fa Publishing Center, 2008. 317 pp.
12. Shcherbina F.A. History of the Kuban Cossack Army. Ekaterinodar, 1913. Vol. II. P. 386-387.
13. Begeulov R.M. Karachay in the Caucasian war of the 19th century. Cherkessk: KChMZ, 2002. 179 pp.
14. G. A trip to the southern slope of Elbrus in 1848 // Karachay is a country on the top of the Caucasus. Essays on History and Culture of Karachay / Comp., intr. article and comment. by S.Kh. Khotko. Maikop: OAO Polygraph-Yug, 2011. P. 106-131.
15. Beytuganov S.N. Kabarda and Ermolov. Nalchik: Elbrus, 1993. 302 pp.
16. Magayaeva P.I. Reforms of the 60-70es of the 19th century in the mountainous districts of the Kuban area. Karachaevsk: KChSU Publishing house, 2003. 231 pp.
17. Kurmanseitova A.Kh. The existence of an Arabic written book among the Nogais // Modern life and culture of the peoples of Karachay-Cherkessia. Collection of scientific works of Karachay-Cherkess Research Institute of History, Philology and Economics / Executive ed. by D.A. Napso. Cherkessk, 1990. Iss. III. P. 161-180.
18. Circassians and other peoples of the North Caucasus during the reign of Empress Catherine II. Collection of documents / Comp. R.U. Tuganov. Nalchik: El-Fa Publishing Center, 1998. Vol. II (1775-1780). 506 pp.
19. Kidirniyazov D.S. Nogais in the 15th -18th centuries. (Problems of political, economic and cultural relations with neighboring countries and peoples). Makhachkala: IIAE DNTs RAS, 2000. 530 pp.
20. The State Archives of the Krasnodar Territory. F. 774. Op. 1. Ed. khr. 650.
21. Delpozzo I.P. A note on the Great and Little Kabarda // Russian authors of the 19th century about the peoples of the Central and North-Western Caucasus / scient. ed. By R.U. Tuganov, comp. by Kh.M. Dumanov. Nalchik: El-Fa Publishing Center, 2001. Vol. 1. P. 7-41.
