CC BY
37
Н.Е. Генина
Томск
ИДЕЯ ДОМОСТРОИТЕЛЬСТВА В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ 1830-Х ГОДОВ
1830-е годы можно охарактеризовать как период коренных изменений в культурной жизни русского общества. С конца XVIII века, после указов о дворянских вольностях, давших возможность реализовать себя не только на государственной службе, но и в сфере индивидуального существования, власть активно пытается сохранить свое влияние, контролируя частную жизнь человека. К 1830-м годам, после подавления восстания на Сенатской площади, после ужесточения контроля общественного мнения, в первую очередь с помощью цензуры, складывается новая система отношений отдельной личности и государственного аппарата, человека и общества: снижается общественная активность, осуществляется уход в сферу частной жизни, малого защищенного пространства. Поиск индивидуального способа существования дает возможность противостоять постоянному вмешательству государства во внутреннюю духовную жизнь человека, защитить себя от контроля. И одной из ключевых для этого времени становится концепция построения человеком собственного «дома» - малого закрытого топоса, в котором можно не бояться выразить свое мнение, можно вести себя в соответствии со своими привычками, а не внешними условностями и правилами поведения.
В противовес маленькому дому отдельного человека государство выражает себя в монументальном облике города - центра империи, с дворцами, огромными площадями и памятниками: к 1830-м годам заканчивается формирование классического облика Петербурга творениями К. Росси и других архитекторов. Государство подавляет человека масштабностью своей архитектуры - соответственно, человек ищет укрытия в закрытом круге своего отдельного дома.
Новое соотношение власти и отдельной личности находит свое отражение и особенно в литературе, благодаря литературоцентрично-сти всей русской культуры этого периода. Не случайно, в названиях произведений часто используется слово «домик» - обозначение маленького уголка обитания человека в большом мире («Уединенный домик на Васильевском» В. Титова, «Домик в Коломне» А.С. Пушкина и др.).
Обращение русской литературы к повседневному существованию человека, к «смиренной прозе» жизни в 1830-е годы приводит к
проникновению внутрь маленького «домика», к попыткам выстроить картину общей жизни через индивидуальные истории отдельных людей - дом становится символом общества, поделенного на разные этажи. Идея описания среза общества как дома в это время очень популярна в произведениях «неистовой словесности» и, несомненно, оказала влияние на русскую культуру. В частности, с ней связан проект не-состоявшегося альманаха «Тройчатка, или Альманах в три этажа», предложенный В.Ф. Одоевским и Н.В. Гоголем А.С. Пушкину в 1833 году [Виноградов, 1976: 78-79].
Трехэтажный альманах, «разрез дома в три этажа с различными в каждом сценами» [Пушкин, 1988, XV: 84], планировалось составить из «чердака» и «гостиной», которые уже были описаны Рудым Пань-ком и Гомозейкой (литературными масками Гоголя и Одоевского), и «погреба», описание которого предлагалось создать Ивану Петровичу Белкину. Замысел интересен для истории русской литературы прежде всего тем, что он стал одной из первых попыток объединения писателей пушкинского круга, будущей редакции «Современника», пробным распределением ролей и началом выработки единой концепции будущего журнала. Кроме того, само осознание писателями (Гоголем и Одоевским, инициаторами проекта) возможности такого объединения показывает ощущение ими близости своих творческих установок [Ту-рьян, 1991: 234].
В своем письме к Пушкину Одоевский, описывая проект альманаха, называет Рудого Панька и Иринея Гомозейку «сотрудниками» Белкина [Пушкин, 1988, XV: 84]. Действительно, три цикла повестей, приписанные этим рассказчикам («Вечера на хуторе близ Диканьки», «Повести Белкина», 1831 год; «Пестрые сказки», 1833 год), обнаруживают сходство в структуре повествования и образа повествователя. И хотя отказ Пушкина от участия в «Тройчатке» подчеркивает также определенные отличия [Бочаров, 1974: 149-150], три цикла можно назвать своеобразной «несобранной тройчаткой», в которой авторы создают масштабную картину русской действительности в разных ее проявлениях, от Малороссии до Петербурга. Но смогли бы Белкин. Рудый Панек и Гомозейко существовать под одной «крышей» в планируемом «доме»? Для ответа на этот вопрос необходимо рассмотреть, как раскрывается понятие дома в циклах повестей Иринея Модестовича Гомозейки, Рудого Панька и Ивана Петровича Белкина.
Как отмечено в словаре символов, дом - «уменьшенная модель вселенной <...> защищенное место, центр родовой вселенной» [Андреева, 2000: 158-161]. Дом, в первую очередь, это пространство реальной жизни человека, маленький мир, который защищает от мира
внешнего. Идея создания собственного дома (в прямом и метафорическом смысле слова) - важнейшая проблема для писателей в этот период, связанная с одной стороны, с реальным обустройством собственной жизни (в большей степени для Пушкина и Одоевского), а, с другой стороны, с решением вопроса о самоопределении человека в мире, обретении им самостояния в потоке действительности.
Если обратиться к текстам повестей, то можно говорить о том, что построение дома по собственному плану в концепции писателей становится, в первую очередь, выстраиванием своей судьбы и способа взаимодействия с миром, причем уже не в романтической оппозиции героя-бунтаря и общества, а в попытке обычного персонажа найти место в мире: дом строит обыкновенный человек, существующий в круге повседневных вопросов жизни. При этом общая ситуация литературной направленности русской культуры 1830-х годов отражается в текстах: герои пытаются реализовать в своей жизни литературные схемы (ярче всего это показано в «Повестях Белкина»), но в итоге отказываются от несостоятельных стереотипов культуры и создают свое жилище самостоятельно. Пушкин, Гоголь и Одоевский по-разному раскрывают процесс поиска человеком своего «дома» в круге бытия.
В текстах цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя слова «дом», «хата» встречаются постоянно, жилье человека становится центром, вокруг которого происходит развитие действия, своеобразной сценой, где разыгрывается вечный спор добра и зла. При этом дом действительно может защитить от внешнего мира, в том числе, от нечистой силы. Как отмечает Ю.М. Лотман, пространство в текстах Гоголя удвоено: волшебное и бытовое существуют параллельно, накладываются друг на друга, зачастую их трудно различить по виду [Лот-ман, 1988: 265]. Но при этом, несмотря на удвоение и наложение пространства дом - жилье только для человека. Место пребывания нечистой силы домом не называется: это может быть сарай («Сорочинская ярмарка»), избушка на курьих ножках («Вечер накануне Ивана Купала»), берлога («Ночь перед Рождеством»), замок («Страшная месть»). Единственное исключение - дом панночки в «Майской ночи», но и он подчеркнуто отличается от других домов, оживает в неземном пространстве - сначала Левко видит его отражение в воде, затем призрачный дом как будто входит в реальный мир, хотя на самом деле переход осуществляет герой: из реальности в пространство сна. Инфернальные силы стремятся попасть в дом человека и подчинить его своей воле: пройти через окна («Сорочинская ярмарка»), через дьявольские подарки («Вечер накануне Ивана Купала»), проникнуть под видом нормального человека («Майская ночь», «Страшная месть», «Ночь перед Рож-
деством»). При этом дом становится символом всей жизни человека: необходимо суметь выстроить свой собственный путь и обрести свое жилище, чтобы жизнь состоялась. Поиск своего дома и места в жизни является сквозной темой цикла, каждый из героев движется вперед, возвращаясь при этом к дому на каждом витке своего путешествия. Так, в «Майской ночи» панночка вынуждена уйти из родного дома, но вновь возвращается и поселяется в нем в нереальном пространстве. Особенно ярко такое движение показано в повести «Пропавшая грамота»: первый круг странствий, возвращение и восстановление сил, затем новый круг и успешное выполнение задания.
Важную роль при этом играет еще одно значение дома: дом как семья, род. Построение новой семьи удается лишь тем героям, кто сохраняет память о родственных отношениях. Не случайно, Грицько («Сорочинская ярмарка») свое знакомство с Солопием Черевиком начинает, апеллируя к имени отца: «Жаль же, что ты не припомнишь Голопупенкова сына» [Гоголь, 2001, I: 81], Вакула обращается к Чубу: «Ты же когда-то братался с покойным батьком» [Гоголь, 2001, I: 183], в то время как Петрусь безродный обречен на гибель, поскольку у него нет поддержки рода. Дом становится микромоделью мира гоголевского цикла: как и в большом мире, его пространство неоднородно, и поэтому выход в большой мир является, в первую очередь, поиском пути существования в маленьком круге дома. Так, именно уход Вакулы за пределы замкнутого пространства села дает возможность Оксане разобраться в своих чувствах, и вместе с Вакулой начать жизнь в новом доме.
В «Повестях Белкина» также на первый план выходит тема поиска своего места в жизни, поиск и выстраивание своего Дома. При этом дом выступает в первую очередь, как пространство самоопределения человека, каждый герой выбирает, остаться ли в старом доме, либо выйти из его замкнутого круга. Как показывает Пушкин, выход за пределы привычного существования меняет героя, дает ему возможность по-новому осмыслить окружающую жизнь. Так, Сильвио, покинув «бедную мазанку» в полку, завершает свое движение к отмщению, Марья Гавриловна, как и Лиза Муромская, нарушив границы родительского дома, встречает будущего мужа; Адриян Прохоров, переехав в другой дом, знакомится с новыми соседями, что становится причиной возникновения размышлений о ценности его деятельности, в «Станционном смотрителе» героиня, покинув «смиренную, но опрятную обитель», обретает новый статус и полностью изменяет образ жизни.
При этом важным становится сам способ ухода из старого дома в новую жизнь. Попытка использовать готовые схемы оканчивается неудачей: человек должен суметь сам осознанно выстроить свое движение в потоке действительности.
В отличие от повестей Гоголя, где герой возвращается к исходной точке, пусть и в ином качестве, граница дома в цикле белкинских повестей нарушается окончательно: Сильвио гибнет под Скулянами, Адриян Прохоров покинул старый дом, Лиза и Марья Г авриловна полностью изменяют привычное течение жизни, Дуня может посетить только могилу отца, поскольку в доме уже живут другие люди. Каждый шаг к построению собственной жизни, связан и с разрушением старого уклада, но с этим разрушением нужно смириться, поскольку оно естественно в ходе жизни.
Иначе показано ситуация разрушения дома и жизни человека в цикле повестей Одоевского «Пестрые сказки», вышедшем в 1833 году. Как можно увидеть в текстах повестей, дом не всегда защищает человека от абсурда внешнего мира, в первую очередь, что уже не существует дома как целостности: слово «дом» практически не используется, вводится упоминание лишь составных частей - чердаки, гостиные, передние, комнаты, которые разбиваются на отдельные углы. Дом уже не может защитить человека от нападения нечистой силы: так, в «Реторте», говорится, что весь дом с гостями помещен в реторту над огнем, в «Новом Жоко» блестящий замок оказывается темницей, в «Сказке о мертвом теле» все действие происходит в выморочной избе -т.е. оставшейся без владельца после смерти последнего хозяина. Соответственно, в разрушенном доме исчезают связи человека с окружающими людьми, разрываются семейные узы и преемственность поколений: паук в «Новом Жоко» враждует с отцом и доходит до убийства своей подруги, Иван Богданович не слушает совета матушки и продолжает играть в карты в Страстную субботу, невнимательность маменек отдает девушку во власть чародея в «Сказке о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту».
Дом разрушен, поэтому не может служить опорой человеку в его путешествии по жизни: неоткуда идти и некуда возвращаться. Так, Севостьяныч в «Сказке о мертвом теле.» вспоминает свое «бедное житье-бытье в батюшкином доме» [Одоевский, 1996: 20], с которым разорвана связь, поскольку в настоящем ничто о нем не напоминает; красавица в «Сказке о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту» дважды оказывается выброшенной из дома на улицу за окошко. Как показывает Одоевский, в мире Петербурга, где царит абсурд и нарушена логика взаимоотношений человека с дей-
ствительностью, строительство дома, защищающего от большого мира невозможно, в мире царит разрушение, и даже в пространство детской, где, казалось, должна еще сохраниться гармония, проникает разрушающее начало («Игоша»). Вместо дома, в котором человек активно выстраивает собственную жизнь, возникает ящик с куклами, где реальность играет человеком, ломая его существование, запрещая действовать и думать самостоятельно. Люди попадаются в ловушку («Сказке о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту») и вместо настоящего дома обретают лишь стеклянный колпак, под которым невозможна нормальная жизнь.
Возможно, именно разоблачение механического существования современного общества, разрушения вечных ценностей человеческой жизни должно было стать основной темой в предполагавшемся альманахе. Не случайно, среди возможных текстов для «Тройчатки» называют «Портрет» Гоголя и «Княжну Мими» Одоевского [Фомичев, 1995: 194-204] - где вопросы истинного и ложного в жизни (таланта, понятий, взаимоотношений) являются ключевыми. Кроме того, по словам Одоевского, само название альманаха «Тройчатка» было предложено Рудым Паньком, в словарике которого к «Вечерам.» оно объяснено как «тройная плеть», следовательно, альманах мог стать своеобразным бичом пороков современного общества на всех его этажах.
В первоначальном плане повести «Княжна Мими» [Отдел рукописей РНБ, ф. 539: 61-63] рассказывается о семье чертей, которая живет в подвале дома, но затем перемещается выше, вселяясь в тело умершей княжны Мими. В окончательной редакции текста княжна Мими показана хозяйкой гостиной, распоряжающейся судьбами других людей, часто ломающей чужое счастье. Одоевский показывает, что «дом» человека разрушается изнутри: в нем поселяется нечистая сила (в отличие от Гоголя, нет удвоения пространства), которая затем уничтожает людей.
Альманах не состоялся, но сама идея дома как особой модели мира и жизни человека, в которой можно увидеть его достоинства и недостатки неоднократно возникает в творчестве писателей этого периода. Одоевский планирует издать «Дом сумасшедших» - цикл повестей о гениях, показывающих модели существования гениального человека в современном обществе, у Гоголя воплощением маленькой вселенной станет домик старосветских помещиков, для Пушкина моделирование большого мира в малом станет одним из важных принципов исторического описания.
Идея сборника «Дома сумасшедших» Одоевского, возникшая в начале 1830-х годов, показательна и как своеобразный пример самосо-
знания русской литературы этого периода, пытающейся осмыслить свою роль в современном обществе. В первую очередь, название сборника отсылает к памфлету А.Ф. Воейкова «Дом сумасшедших», где русские писатели изображены помещенными в сумасшедший дом. Затем в «Московском наблюдателе» в 1835 году выходит статья «Дом сумасшедших. Идеи об искусстве и помешательстве ума», где вновь поднимаются проблема поиска истинного объекта изображения для литературы.
Концепция объединения писателей в «доме сумасшедших» показательна, поскольку вновь акцентирует внимание на взаимоотношениях государства и человека, становится попыткой защитить право человека на свободное выражение своих убеждений, право литературы на свободное высказывание идей. При этом для того, чтобы голос был услышан, необходима поддержка единомышленников - происходит формирование своеобразных «домов» писателей.
Еще в 1810-е годы сложилась тенденция объединения писате-лей-единомышленников в кружки и общества, к 1830-м происходит постепенное раскрытие внутренней жизни кружка обществу, в первую очередь, через альманахи и журналы [Рейтблат, 2001: 77-78]. Однако стремление подчеркнуть некоторую замкнутость, кружковость издания сохраняется - в каждый проект входят определенные сотрудники, принадлежащие одной литературной партии, одному «дому», что становится особенно важным в борьбе за внимание читателя между «литературной аристократией» и «торговым направлением». Возникают попытки организовать пространство литературы как архитектурный ансамбль (возможно, по аналогии с дворцовыми комплексами Петербурга - чтобы подчеркнуть упорядоченность и способность противостоять неорганизованной стихии), оформить сложные процессы перестройки системы жанров и принципов литературного творчества. Примером такого «здания» можно назвать альманах «Новоселье» (1833-1834), собравший под своей «крышей» большинство русских писателей; к этому же типу можно отнести и замысел «Тройчатки» -единого «дома» трех ведущих художников эпохи.
Идея домостроительства становится одной из ключевых в русской литературе и культуре 1830-х годов: выстраивание собственной жизни, своего дома тесно связано с проблемой самоопределения человека в обществе, с отношениями личности и государственного аппарата (отдельного домика и дворца); параллельно происходит процесс организации литературного процесса, построения масштабного здания русской литературы - понятие «дом» становится универсальной кате-
горией, разное смысловое наполнение которой позволяет раскрыть особенности самосознания эпохи.
Примечания
1. Статья выполнена при поддержке гранта РФФИ по программе «Мобильность молодых ученых» № 08-06-90712 моб_ст.
Библиографический список
1. Бочаров, С. Г. Поэтика Пушкина / С.Г.Бочаров. - М.: Наука, 1974. - 205 с.
2. Виноградов, В.В. Поэтика русской литературы: Избранные труды / В.В.Виноградов. - М.: Наука, 1976. - 509 с.
3. Гоголь, Н.В. Полн. Собр. соч. и писем: в 23 т. - Т. 1. / Н.В.Гоголь. - М.: Наследие, 2001. - 918 с.
4. Лотман, Ю.М. Художественное пространство в прозе Гоголя / Ю.М.Лотман // Ю.М. Лотман. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. Книга для учителя. - М.: Просвещение, 1988. - 348 с.
5. Одоевский, В.Ф. Пестрые сказки / В.Ф.Одоевский. - СПб.: Наука, 1996. - 205 с.
6. Отдел рукописей РНБ. ф. 539 Одоевский В.Ф., оп. 1, д. 4, л. 61-63.
7. Пушкин, А.С. Полн. собр. соч.: В 19 т. Т. 15. / А.С.Пушкин. - М.: Воскресенье, 1998. - 390 с.
8. Рейтблат, А.И. Как Пушкин вышел в гении. Историко-социологические очерки о книжной культуре Пушкинской эпохи / А.И.. Рейтблат. - М.: Новое лит. обозрение, 2001. - 328 с.
9. Турьян, М.А. Странная моя судьба: О жизни В.Ф. Одоевского / М.А. Турьян. - М.: Книга, 1991. - 398 с.
10. Фомичев, С.А. Праздник жизни: Этюды о Пушкине / С.А.Фомичев. -СПб.: Наука, 1995. - 315 с.
11. Энциклопедия символов, знаков, эмблем / Сост. В. Андреева и др. - М.: ЛОКИД-МИФ, 2000. - 556 с.
