CC BY
13
Философия. Культурология
186 Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Серия Социальные науки, 2007, № 3 (8), с. 186-192
ИДЕИ И МЕРЫ: ПРОБЛЕМЫ АВТОРИТЕТА ОНТОЛОГИЧЕСКИХ ОСНОВАНИЙ ОБЪЕКТИВНОГО МЫШЛЕНИЯ
© 2007 г. Ю.В. Желтое
Волжский государственный инженерно-педагогический университет г0шап180У@0кЪш.пп0У.ги
Поступила в редакцию 05.06.2007
Идеи и меры рассмотрены как предметные выражения непосредственности и опосредствования соответственно объективности мышления субъекта. Показано, что авторитет идей имеет характер их непосредственного сознания, а авторитет мер - характер соавторства.
Человеческое выживание в эпоху, когда сознается опасность неумеренного следования формирующим единство общественного мышления идеологиям [1, 2], делает
актуальными исследования тех аспектов идей, которые обусловливают опасность авторитета идеологий, а также тех аспектов мер, которые ограничивают такую опасность. Для выявления указанных аспектов целесообразно обратиться к истории использования понятий идеи и меры.
Онтологические аспекты идей и мер Известно, что при историческом
самообосновании философии решающим был вопрос: может ли мысль независимо от опыта открыть объективную общезначимую истину? Для ответа требовалось найти точки пересечения рядов мыслей и объективно существующих вещей. Искомые точки пересечения были найдены Пифагором в числе, Г ераклитом в слове, а Парменидом в бытии. По оценке А.Л. Доброхотова: «Так были найдены мысли, которые не могли оставаться только субъективными, но так или иначе заключали в себе объективность» [3]. Здесь общность «так или иначе» конкретизировалась как «явно и непосредственно», поскольку, кроме
субъективного и объективного, не
предполагалось определенного существования чего-либо третьего («точки пересечения» - это формы бытия двух пересекающихся друг другом, ничем третьим не опосредованного). Именно явную непосредственность утверждало, в частности, положение Пифагора о том, что вещи существуют через подражание числам («древние явно сознавали, что число находится посередине между чувственным и мыслью» [4]; ‘явный’, в толковании В.И. Даля, ‘все, что всякому ясно, видно, ощутимо, понятно, не подлежит сомнению или спору). Платон, обобщая представление о явно непосредственной тождественности мыслимого
и объективного, ввел понятие об идеях, которым причастны вещи.
Известно, что греки использовали слово «идея» для обозначения внешнего вида вещей, наблюдая который люди способны непосредственно видеть умом ненаблюдаемое внутреннее содержание хорошо им знакомых вещей (‘знакомый’, по Далю, ‘явный’,
‘известный’). Платон интерпретировал эту способность как непосредственное умозрение человеком объективной сущности вещей, когда, по выражению А.Ф. Лосева, «вот эта видимая умом... сущность вещи, ее внутренне-внешний лик и есть идея вещи» [5]. По поводу
подражания вещей числам у Пифагора и причастности вещей идеям у Платона Аристотель сделал актуальное до настоящего времени замечание: «Что такое причастность и подражание, исследовать это они предоставили другим» [6]. В исследованиях Прокла смысл причастности сводился к тому, что всякая вещь, знача что-нибудь, к этому «что-нибудь» причастна [7]. Таким образом, идеи рассматривались как формы непосредственного (подражательного, причастного, значащего и т.п.) бытия мыслимо-субъективного - вещнообъективным, т. е. существующими явным дипольным способом. Здесь одним полюсом диполя бытия одного - иным служило мыслимо-субъективное, а иным - вещнообъективное. В математике этот дипольный способ сушествования применительно к идее нетривиального числового тождества иллюстрируют равенства вида А = В, имеющие смысл: число А есть явно и непосредственно число В.
В философии нового времени явнонепосредственный дипольный способ существования идей подразумевали аксиомы концепции Дж. Беркли: «Для всякого, кто обозревает объекты человеческого познания, очевидно, что они представляют из себя либо
идеи, действительно воспринимаемые
чувствами, либо такие, которые мы получаем, наблюдая эмоции и действия ума, либо, наконец, идеи, образуемые при помощи памяти и воображения» [8]. Здесь идеи -
непосредственные человеческие восприятия -предполагались явно существующими как вторые по отношению к воспринимающим их людям, абстрагированные от вещей как третьих по отношению к людям и их восприятиям. Такое абстрагирование в представлениях об идеях получило развитие в концепции Канта, согласно которой идея - это «понятие разума, для которого в человеческих чувствах не может быть дан никакой адекватный предмет» [9]. Идеи, будучи понятиями чистого разума, существуют непосредственно совмещенными с ним, но абстрагированными от вещной реализации. В идеализме Гегеля, где идея рассматривалась как явно существующий объект-субъект, а также как единство понятия и объективности [10] , это единство также
предполагалось явным и непосредственным. Общностью указанных философских концепций служило рассмотрение идей как форм бытия некоторого одного - существенно иным, где одно и иное, различаясь уровнями субъективности и объективности, исключали третье. Такую же исключенность
характеризовала литературная романтизация энтузиазма творческих идей, которые рассматривались как программы деятельности, априорно обеспеченные результатами своего выполнения [11]. Аналогичным образом в настоящее время вдохновенным изобретателям с романтичным складом ума их идеи в момент своего рождения представляются формами бытия хорошо им знакомых, явно
существующих для них, предметов -непосредственно обозначающими постепенно выходящие из своей потаенности решения изобретательских проблем. При этом
романтичный изобретатель упускает из виду собственную роль активного посредника бытия знакомого ему - обозначающим решение.
Марксизм, рассматривавший идеи как отражения объективной реальности в мозгу субъекта, подверг сомнению правомерность явной непосредственности бытия
субъективного - объективным в идеях,
поскольку отражения могут быть искаженными [12]. Такая искаженность возникает, если субъект мыслит о том, в чем не вполне
компетентен. Компетентность же мышления субъекта обеспечивается его исследующей - в простейшем случае измеряющей -
деятельностью. Благодаря этому одной из основ объективного мышления становится интуиция меры. Она, как и интуиция идеи, предполагает знакомство субъекта с объектом, однако не с его внешним видом, а со способом его использования субъектом в его опосредованной объектом-мерой деятельности. В ней объект-мера раскрывает потаенно присущий ему субъектный аспект. Схематичную иллюстрацию специфики меры дает ее использование в числовых равенствах вида А = МВ (имеющих смысл: число А есть число В с мерой М), где мера существует, опосредствуя собою определенность бытия числа А - числом В, и таким образом - в составе триады. Здесь мера М, будучи объектом, является вместе с тем действующим (на число В) субъектом, чей результат воздействия количественно потаен до выполнения действия. Можно заметить, что выражающее идею нетривиального числового тождества равенство вида А = В также является, по существу, потаенной триадой, которая замаскирована единичностью опосредствующей ее меры, благодаря чему триада существует явно-потаенно. Таким образом, мера демонстрирует здесь признаки
опредмеченности, выделенности из мира в процессе познания [13], а также «сердцевинности» форм бытия объектного -субъектным, а кроме того, бытия некоторого недоопределенного (потаенного) - более
определенным (явным).
Триадный объект-субъектный и явнопотаенный способ существования мер свернуто подразумевало древнейшее философское употребление понятия меры Протагором: «Человек есть мера всех вещей, существующих, что они существуют, а не существующих, что они не существуют». Для Протагора человек-мера существовал явно и объектно, однако он не был пассивным, поскольку опосредствовал своим мышлением детерминацию субъективно мыслимых вещей «вообще» в качестве объективно существующих (или
несуществующих) вещей (‘посредничать’, по Далю, ‘хлопотать меж двух сторон, соглашая их’). Чтобы опосредствовать собою субъективно мыслимые и объективно существующие вещи, человек-мера не мог быть рассудочно-безразличным в отношениях к ним. Напротив, он должен был иметь с вещами некоторую интимную связь (‘интимный’, по Далю, ‘близкий, сердечный, искренний,
тайный’) в виде, по крайней мере, интереса и любознательности. Анализируя логикоонтологический аспект этой связи, можно
заметить, что, посредничая, человек-мера логически выводил вещи «вообще» из самих себя «как таковых» («взбредших на ум» и потому абстрагированных от своего существования или несуществования) на реально существующие (несуществующие) вещи. При этом благодаря опосредствованию человеком-мерой субъективно мыслимых и объективно существующих вещей они приобретали аспект синтеза между собой. Кроме того, поскольку благодаря такому посредничеству вещи «вообще» выходили из себя на вещи существующие (или несуществующие), фактически реализовалась трансценденция и интенция первых и вторых. В итоге, онтологическую специфику триадного бытия человека-меры характеризовал для этих видов вещей комплекс трансценденции-интенции-синтеза (кратко «трансинтенция» [14]). Реализуя ее, мерный протагоровский человек совмещал в себе субъективный вывод об объективном качестве вещей с детерминацией для них в потаенном - явного. Он реализовал, таким образом, четырехполюсную явно-потаенно-объект-субъектную структуру.
Меры в их узком измеряющем качестве, имея опосредствующий триадно-«трансинтив-ный» характер своего бытия, наглядно демонстрируют аспекты этой структуры. Например, с помощью связующей меры-линейки, размещенной между объектами, координата одного объекта выходит из себя на координату другого объекта, благодаря чему раскрывается потаенное до измерений межобъектное расстояние (если между объектами полностью отсутствуют
промежуточные связи, нет оснований получения понятия расстояния между ними). Аналогично мерка-гиря, расположенная на одном плече рычажных весов, выводит свой вес на противоположное плечо весов, находящееся с первым в механическом синтезе, благодаря чему раскрывается потаенный до взвешивания вес тела на этом противоположном плече. Гиря и линейка, будучи очевидными объектами, являются вместе с тем действующими субъектами: гиря действует механически, а линейка - геометрически связующим способом. При этом, если результаты весовых и геометрических измерений заранее качественно известны, будучи в этом аспекте явными (качественный аспект измерений обусловлен принципиальным устройством измерительных приборов), то в количественном плане эти результаты потаенны до выполнения изменений.
Общеизвестна интерпретация мер в словаре В. Даля, где они рассмотрены как границы и нормы, приближенные к философскому толкованию меры, задаваемой интервалами, внутри которых количественные изменения определенности объектов не вызывают их качественных изменений. Такую меру часто иллюстрируют примером жидкого состояния воды при температурах 0.1000С. Здесь опосредствующая «трансинтивность» мерного жидкого состояния воды имеет характер ее термодинамического равновесия на границах с паром и льдом.
«Трансинтивное» качество присуще также и межсубъектным границам, поскольку они не только разделяют, но и соединяют субъектов; и только за эти границы происходят выходы субъектов из себя друг на друга. Общенаучный вариант этого вида «трансинтенции» реализует пограничный способ развития наук. Известно, например, что успехи физической химии сопряжены с активными выходами физики и химии из себя друг на друга. Их «трансинтенция» конкретно реализуется как соавторство исследователей-физиков и химиков, имеющее тенденции к преодолению узкого профессионализма и духовно-
материальной продолженности субъектов различных профессий друг в друге [15]. При этом, подобно тому, как протагоровский человек-мера был мыслящим третьим между субъективно мыслимыми и объективно существующими (или несуществующими) вещами, современный исследователь является активно теоретизирующим и
экспериментирующим промежуточным звеном между исходными предпосылками и
результатами своих исследований, результаты которых явно-потаенны и объективносубъективны до окончания исследований. Аналогичным образом современный опытный изобретатель, выдвигая идею изобретения как программу, выполнение которой должно привести к ожидаемому результату, сознает, что достижимость результата зависит от способности деятельности своих соавторов, которая опосредствует получение этого
результата, выводить предпосылки
деятельности - на ожидаемый результат, явнопотаенный и не вполне объективный до своего получения [16].
Можно показать, что разновидностью меры, обладающей «трансинтивным» и явно-потаенно-объективно-субъективным качествами, является информация согласно статистической концепции Дж. Хартли и К.
Шеннона, а также алгоритмической концепции А.Н. Колмогорова. Концепция Хартли -Шеннона определила в качестве своего логического основания процедуру выбора альтернатив реципиентом информации и связала количество информации с детерминируемой ею являемостью
неопределенного объекта - определенным [17]. Информация в этой интерпретации, реализуясь как мера бытия неопределенного объекта -определенным, опосредствует собою выход неопределенности объекта из себя на его определенность, т. е. потаенности - на явность. При этом информация реализует не только объектный, но также и субъектный, активно действующий на своего реципиента аспект. В свою очередь, концепция А.Н. Колмогорова постулировала количество информации, которое необходимо для апостериорного задания объекта Х в обстановке, когда объект У уже задан [18]. Поэтому информация выполняет здесь роль детерминирующего оператора (Л I), который, активно действуя, опосредствует собою выход априорного объекта У из себя на апостериорный объект Х (Л1У = Х) [19]. При этом результат действия оператора количественно потаен до выполнения своего действия.
Вера в идеи и понимание мер
Представления, лежавшие в основе бытового древнегреческого понятия об идеях как внешних видах хорошо знакомых субъекту вещей, предполагали веру субъекта в известность ему этих вещей.
Характеризовавшая идеи непосредственность бытия субъективного - объективным также предполагала веру субъекта в объективность идей, т.е., согласно Гегелю, непосредственное сознание [20] идей. Известно, что непосредственное сознание умозримых идей-атомов поддерживало физическое учение об атомах до их экспериментального обнаружения, а в идеализме нового времени такое сознание предполагалось аксиоматической, требующей веры, частью философских концепций [8]. Аналогичным образом непосредственное сознание творческих идей традиционно поддерживало энтузиазм творцов.
Марксистский афоризм: «Идея, овладевшая
массами, становится материальной силой» -также подразумевал достаточность
непосредственного сознания идеи людьми для следования ей в качестве объектов «идейного» управления.
Основываясь на управляющем свойстве непосредственно сознаваемых идей, современная рыночная реклама
сосредоточивает внимание субъектов на ярком, «застревающем в памяти» внешнем виде товаров, который управляет поведением субъектов, будучи ими усвоенным и потому став своим. Этим способом реклама прививает покупателям желательные рекламодателю мнения (т.е., по Гегелю, субъективные произвольные способы представления в мышлении) касательно товаров. Аналогично действует пропаганда, формируя мнения касательно политологических образов. Нетрудно заметить, что управляющая способность рекламы и пропаганды обусловлена подменой надежности идей как возможно адекватных мыслей касательно товаров или образов - впечатляющей запоминаемостью последних. При этом эксплуатируется свойственная
«непосредственным» - с недостаточной
дисциплиной мышления - людям доверчивость к содержательному наполнению собственной памяти, ввиду чего они оказываются неспособными самокритично оценивать это ставшее своим наполнение памяти как ошибочное или чепуховое (‘чепуха’, по Далю, ‘бред’ и ‘чушь’), а потому чуждое в практически-деловом плане.
Если человек способен воспринять идею, просто услышав или увидев ее текст и затем запомнив его (на этом свойстве идей основана учебная «зубрежка»), то создавая идею, человек должен сам послужит первичной мерой, активно опосредствующей продуцирование идеи. Такое опосредствование выполняется как понимание идеи, осуществляя которое человек реально видит умом в некотором одном -существенно иное, в частности, в явном -потаенное, которое наблюдению не подлежит. Существенной особенностью актов понимания мер, в отличие от актов непосредственного осознания идей, является их опосредствование отрезками времени. При этом для понимания, например, Демокрита в качестве посредника создания физической теории атомов потребовались тысячелетия. Благодаря этому время понимания мер приобретает онтологический смысл [14].
Субъектное понимание-постижение, которое еще Л.-М. Дешан характеризовал как бытие постигающего субъекта - постигаемым объектом [21], реализуется, в частности, при убедительных доказательствах теорем. Такие
доказательства понимаются лишь субъектами, способными к актам создания этих теорем, пусть повторного и интимного, только для себя лично. Убедительные доказательства теорем (в том числе путем измерений) реализуют бытие доказывающего субъекта - доказуемой объективностью (в том числе бытие
измеряющего субъекта - измеряемым объектом). При измерениях с помощью мерной линейки ее бытие в руках измеряющего субъекта - измеряемым расстоянием между объектами очевидно. Не менее очевиден аспект бытия человека, доказывающего теорему, -самою этой создаваемой его мышлением теоремой.
Авторитетность идей и мер
Если авторитет идей не имеет для верящих в них субъектов соавторского качества, то авторитет понимания мер это качество имеет. Именно авторитет для исследователя доказанной им «теоремы» (о мерах бытия земли - вращающейся) привела Галилея к легендарному: «Все-таки она вертится». А в жизненном обиходе логику соавторского авторитета меры утверждает, например, английская пословица: «Если хочешь, чтобы было сделано хорошо, сделай сам» - и деловая формула «сказал А - говори Б». Если идеи, в которые верит субъект, управляют его поведением извне и «сверху», возбуждая вдохновленные идеями эмоции, то авторитет мер имеет интимный характер внутреннего самоуправления субъекта на основе его собственного прошлого опыта и наличной компетенции.
Из истории авторитета мер известны афоризмы греческих мудрецов о том, что лучшее - это мера и что судить (справедливо) о людях можно только после их смерти (опосредствованно мерой их дел) [22]. Новый завет также утверждал, что людей следует узнавать «по плодам их». Авторитетно утверждение «Протоколов сионских мудрецов» касательно меры идеи свободы: «Идея свободы неосуществима, потому что никто не умеет пользоваться ею в меру» [23]. В самом деле, если, следуя Ф. Энгельсу, интерпретировать свободу как осознанную необходимость, онтологическую причину неосуществимости ее идеи можно видеть в том, что осознание подразумевается здесь субъективным, а необходимость - объективной. Таким образом, свобода оказывается субъективностью, которая не зависит от субъекта, т.е. логико-
онтологическим абсурдом, на что указывал еще Л.-М. Дешан [21].
В авторитетном мерном ключе была выдержана известная саркастическая оценка У. Черчиллем современного состояния средств массовой информации: «Они либо врут, либо говорят о том, что меня не касается». Если в идейном плане здесь описан буквальный внешний вид, которому следует верить; то мерный аспект данной оценки неявно содержит предложение соавторского следования ей, преодолевая действующую норму поведения. Поскольку информация является мерой бытия неопределенного объекта - определенным, мерный аспект оценки У. Черчилля требует от сотрудников СМИ опосредствовать собою становление актуального, но потаенного для потребителей информации - более явным. Выполнение этого требования сохраняет информацию в ее мерном, явно-потаенно-объект-субъектном качестве, предохраняя от превращения в информационный шум.
Среди факторов авторитета идей идеологий, которые формируют единство мышления людей (каковым его требуют интересы самосохранения общества на достигнутом этапе развития [2]), внимание исследователей привлекают два главных фактора. Во-первых, явно-потаенная волевая пристрастность идеологий, а во-вторых, их иллюзорная простота, которая сообщает идеологиям популярность. В случае крайней пристрастности идеологии она демонстрирует известное манихейское качество, которое гипертрофирует конфликт добра и зла [1], представляя реальность как их неистовую борьбу [24]. Можно заметить, что манихейское качество было присуще, в частности,
авторитету ленинской идеи: «Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи», - поскольку ее
дополняла известная «расстрельная» характеристика «примазавшихся». В свою очередь, иллюзорная простота идеологий
обрекает их на оперирование истинами в интервале от банальных до тотально
фальсифицирующих все, что касается познания явлений бытия [2]. Поэтому касательно
идеологий становятся уместными оценки в соответствии с критериями не истинности, а эффективности их объединяющего
воздействия на мышление людей. Благодаря этому идеологические утверждения соотносятся с реальностью не непосредственно, а
опосредованно мерами качества единомыслия членов общества [2]. В частности, прочностью единомыслия людей, достигаемой с помощью
идеологии, а также той ценой, которую нужно за единомыслие заплатить, когда такой ценой может оказаться, например, интеллектуальная расслабленность до уровня потери идентичности субъекта [1]. Этот критерий идеологии имеет очевидный характер меры.
Характер авторитета мер, применительно к вышеуказанной ленинской идее, иллюстрирует количественная оценка качественного состава ВКП(б), сделанная в 1921 г. на пленуме ЦК Л.Б. Красиным: «Партия на 10 процентов
состоит из убежденных идеалистов, готовых умереть за идею, и на 90 процентов из бессовестных приспособленцев, вступивших в нее, чтобы получить должность» [25]. Эта оценка заметно снижала содержавшийся в ленинской идее пафос конфликта добра и зла. Оба последних, приобретая общую количественную меру, оказывались
выходящими из себя друг на друга в теоретическом плане, а в плане практическом единство партии на указанной мерной основе предполагало исключение «примазавшихся» из ВКП(б). Здесь развивалась, по существу, уже не пристрастно-популярная идеология, а более взвешенная «мерология».
В послереволюционной российской художественной литературе на авторитете коммунистической идеи основывался эмоциональный стиль руководства
комсомольцами Павла Корчагина из романа
Н.А. Островского «Как закалялась сталь» (Корчагин относил к своим достоинствам руководителя умение «будоражить комсу»). Противоположный идейно-эмоциональному стилю метод управления практиковали герои романа А.П. Платонова «Чевенгур». Они пытались стать посредниками-катализаторами (и таким способом образцовыми мерами-нормами) актов интимно-делового
межчеловеческого сочувствия, которое составляло, согласно их убеждениям, сущность коммунистической идеи. Поскольку
межчеловеческое сочувствие является в онтологическом плане вариантом духовноматериального продолжения людей друг в друге, его обеспечивали методы не идеологии, а понятливо-интимной «мерологии», которая исследует и практикует акты взаимного опосредствования субъектов. Например, оценка состава ВКП(б) Л.Б. Красиным использовала именно «мерологические» методы: в первую очередь обращенность к взаимопониманию субъектов.
В противоположность тем современным идеологиям, которые добиваются человеческого
единомыслия преимущественно методами снижения мыслительных способностей (зомбирования) общественного «низа», а также повышения разрыва по способностям мыслить между «верхом» и «низом», «мерология»
добивается единомыслия на соавторских началах наличия общей меры участия субъектов в делах, предполагающих их взаимопонимание. Исходный массив ее данных образуют тексты в интервале от математических до художественных, и разумеется, в первую
очередь «тексты» эмпирического жизненного
опыта, поскольку содержание всех их нуждается в понимании. По этой причине, когда А.А. Зиновьев в финале своего посмертного «Фактора понимания» предупреждал: «Наиболее вероятный конец человечества -воинствующая глупость. Человечество
погибнет от своей глупости» [2], - он, думается, фактически утверждал спасительность развития человеческой способности понимать,
понимать - в первую очередь, меры.
Заключение
Опасность авторитета идей, являющихся формами непосредственного, близкого к предопределенному и априорному, бытия субъективно мыслимого - объективно существующим, обусловлена способностью идей, недостаточно обеспеченных
опосредствующими их осуществление мерами, направлять человеческую активность в безвыходные тупики. Кроме того, идеи идеологий опасны мнимой простотой их непосредственного осознания, а также нагнетанием антагонизма добра и зла. Напротив, меры являются доступными пониманию, близкими к апостериорным, формами опосредствования бытия
субъективного в идеях - объективным. Меры ограничивают опасность авторитета идей, поскольку детерминируют средства, которыми достигаются задаваемые идеями цели. Кроме того, меры преодолевают идеологическую гипертрофию конфликта добра и зла, преломляя последние как переходящие друг в друга. Усвоение авторитета мер осложнено их промежуточно-интимным и требующим времени для своего понимания способом существования. Кроме того, усвоение авторитета мер осложнено наличием у них, кроме явного, - потаенного, а также и объект-субъектного аспекта, в рамках которого каждый субъект является объектом личного или группового самоуправления.
Список литературы
1. Панарин А. С. Стратегическая нестабильность в XXI веке. М.: Алгоритм, 2003. С. 17-29, 95, 143.
2. Зиновьев А. А. Фактор понимания. М.: Алгоритм, 2006. С. 164, 303, 316, 318, 521.
3. Доброхотов А. Л. Категория бытия в классической западноевропейской философии. М.: Изд-во МГУ, 1986. С. 6-7.
4. Гегель Г. Наука логики. М.: Мысль, 1996. С. 221.
5. Лосев А.Ф. История античной эстетики. М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2000. Т. 1. С. 414.
6. Аристотель. Метафизика // Сочинения. В 4 т. М.: Мысль, 1975. Т. 1. С. 79.
7. Лосев А.Ф. История античной эстетики. М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2000. Т. 3. С. 464.
8. Беркли Дж. О принципах человеческого знания // Дж. Беркли. Сочинения М.: Наука, 1978. С. 171.
9. Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994. С. 233.
10. Гегель Г. Наука логики. М.: Мысль, 1996. С. 854.
11. Романтика // Литературный энциклопедический словарь. М.: СЭ, 1983. С. 337.
12. Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч.М.: Госполитиздат, 1959. Т. 20. С. 629.
13. Предмет // Философский энциклопедический словарь. М.: СЭ, 1983. С. 523.
14. Желтов Ю.В. Инобытие и понимание. Философия интеллигентности. Н. Новгород: Изд-во ВГИПУ, 2006. С. 82, 93, 98-106, 152-165.
15. Капица П.Л. Эксперимент. Теория. Практика. М.: Наука, 1987. С. 42.
16. Грабин В.Г. Оружие победы // Октябрь. 1974. № 8. С. 164.
17. Шеннон К. Работы по теории информации и кибернетике. - М.: Советское радио, 1969. С. 20.
18. Колмогоров А.Н. К логическим основам теории информации и теории вероятностей / Проблемы передачи информации. Т. 11. Вып. 3. С. 3.
19. Желтов Ю.В., Смородов Ю.В. К
онтологическому и научно-практическому
востребованию категории инобытия // Вестник Башкирского университета. 1999. № 3. С. 69.
20. Гегель Г. Наука логики. М.: Мысль, 1996. С. 533, 651.
21. Дешан Л.-М. Истина, или Истинная система. М.: Мысль, 1973. С. 97, 463-465.
22. Великие мысли великих людей. Антология афоризма. В 3 т. М.: РИПОЛ КЛАССИК, 1998. Т. 1. С. 176, 248, 300. Т. 2. С. 380. Т. 3. С. 285.
IDEAS AND MEASURES: THE PROBLEMS OF AUTHORITY OF ONTOLOJICAL BASES OF OBJECTIVE THINKING
Yu. V. Zheltov
Ideas and measures are considered as subject expressions of immediateness and mediateness of objective character of subjective thinking respectively. It is shown that authority of ideas has character of immediate consciousness and authority of measures has co-author’s character.
23. Платонов О. А. Загадка сионских протоколов. М.: Алгоритм, 2004. С. 150.
24. Манихейство // Большая Советская Энциклопедия. М.: СЭ, 1974. Т. 15. С. 976.
25. «Промышленная правда» (приложение к журналу «Деловая Россия»). 2000. Октябрь. С. 11.
