CC BY
25
Е.А. Папкова
ИДЕИ ФЁДОРОВА В МИРОВОЗЗРЕНИИ И ТВОРЧЕСТВЕ ВС. ИВАНОВА
Аннотация
Произведения писателя разных лет впервые рассматриваются в контексте философских идей Фёдорова. Иванова интересовали мысли Фёдорова о воскрешении умерших, о «самоосуждении человека» как средстве преобразования общества, о воскрешении истории во имя пробуждения «родственного чувства» и др. В то же время исторический пессимизм мировоззрения Иванова выявляет степень расхождения писателя с основополагающими активно-творческими взглядами Фёдорова.
Papkova EA. Fyodorov's ideas in the perception and creative art of Vs. Ivanov
ТИе writer's works of different periods are investigated in the context of Fyodorov's philosophy. Ivanov took an interest in Fyodorov's ideas of the resurrection of the dead, of the «human self-judgement» as a means of the social transformation, of the role of the resurrection for the awakening of the «paternal feeling» etc. At the same time the historical pessimism of Ivanov shows the difference between the views of the writer and the fundamental ideas of Fyodorov.
Ключевые слова: смерть, бессмертие, космизм, самоосуждение, воскрешение.
Творчество Всеволода Иванова, который долгие годы воспринимался главным образом как автор революционного «Бронепоезда 14-69», никогда не рассматривалось в контексте философских идей Н.Ф. Фёдорова. Между тем вопросы жизни, смерти и бессмертия, всеобщего спасения волновали Вс. Иванова всегда, и это особенно ярко видно на примере его мало известных произведений: ранних сибирских рассказов 1915-1919 гг. и не опубли-
кованного при жизни последнего, незавершенного рассказа «Генералиссимус» (1956-1963).
Сложно с точностью ответить на вопрос, когда именно произошло знакомство Иванова с взглядами Н.Ф. Фёдорова. Со слов сына писателя, Вяч. Вс. Иванова, известно, что два тома уникального первого издания «Философии общего дела» (Верный, 1906, 1913) хранились в библиотеке Вс. Иванова в Переделкино, сгоревшей во время войны. Вероятно, книга была приобретена в 1920-е годы в Москве, когда писатель много покупал редкие ценные издания. Вяч. Вс. Иванов вспоминает также о разговоре отца с философом В.Ф. Асмусом в первые послевоенные годы о влиянии Н.Ф. Фёдорова на В.В. Маяковского. Из документальных свидетельств можно указать на воспоминания Е.Н. Берковской, где приведен факт общения Иванова летом 1941 г. с Е.А. Крашенинни-ковой и О.Н. Сетницкой - последовательницами фёдоровских идей, активно занимавшимися их распространением1.
Возможно, что знакомство писателя с идеями философа состоялось гораздо раньше, в начале 1920-х годов, когда Иванов приехал из Сибири в Петроград по приглашению А.М. Горького, который, как известно, ценил Н.Ф. Фёдорова за проповедь «активного отношения к жизни»2 и в своих статьях, и выступлениях 1920-1930-х годов поддерживал идеи «регуляции природы», совершенствования человека, в том числе и достижения бессмертия. Горький мог говорить о Фёдорове с Ивановым и в Петрограде, и в Италии, куда тот приезжал. Не исключено, что Иванов многое мог слышать о Фёдорове от Н.А. Клюева, знакомство с которым состоялось в 1924 г., а общение продолжалось вплоть до ареста поэта.
Гипотетически можно предположить, что, живя в Сибири, Иванов, много и жадно читавший, мог знать и изданные в 1906 и 1913 гг. сочинения Н.Ф. Фёдорова. Отметим, что в это время молодой писатель активно занимался освоением йогической практики, демонстрирующей активный подход к переустройству организма самого человека2.
Когда бы ни произошло знакомство Вс. Иванова с идеями Н. Ф. Фёдорова, можно, безусловно, утверждать, что в самом мировоззрении писателя были основания для восприятия этих идей.
Одной из ведущих в рассказах Вс. Иванова 1915-1919 гг., публиковавшихся тогда в сибирской периодике, была идея всеобщего спасения. В разных произведениях она звучала по-разному. В рассказе «Анделушкино счастье» (1919) юноша по прозвищу Анделушка - ангел, ищет священную книгу, с помощью которой «весь мир к добру переделать сил возымеет»3 (68). Герой рассказа «Сын человеческий» (1917), заглавие которого соотносится с фёдоровским пониманием человека, ищет способ спасти людей городской культуры, заменивших душу верой в машины. Особенно важен в контексте рассматриваемой нами проблемы рассказ «Рао» (1917), где мудрец Рао стремится «обнять своей мыслью вселенную, зреть ее как тело свое» во имя великой цели - «слить души людей воедино» (31). Фёдоровская тема открытия «землянину» «небесного пространства», спасения людей, основанного на том, что они «будут вечно помнить заветы любви» и «не будет каждый иметь свой храм - храм их будет один и многомиллионен» (там же), едва ли не ведущая в рассказе молодого сибирского писателя.
Мотивы ранних рассказов будут развиты Вс. Ивановым в первых произведениях, написанных в 1921-1922 гг. в Петрограде и составивших сборник «Седьмой берег» (1922). Не случайно критик Г. Горбачёв, отмечая, что первое издание повести «Партизаны» (1921) Иванова вышло «под маркой группы ленинградских писателей "Космист"», напишет: «Космистам <...> с их тягой к "планетарному", к слиянию со всем миром <...> Иванов должен был казаться родственным писателем»4.
В начале 1920-х годов в советской критике Вс. Иванова рассматривали и как близкого к новокрестьянским писателям, выделяя в качестве одной из ведущих тему земли в его творчестве и справедливо отмечая, в основном с возмущением, что ивановские крестьяне-партизаны борются не за Коммунию, а за землю. Фёдоровское неприятие обезземеливания - «нечестивое дело отлучения детей от праха отцов» (I, 239), идея «всесословной земледельческой общины» (I, 254), отношение к крестьянам-пахарям как к людям, которые «имеют наибольшее значение в деле небесном» (I, 262-263) могли встретить безусловное приятие Иванова - автора повести «Цветные ветра» (1922), герой которой, крестьянин-правдоискатель Каллистрат, отвергнув безжалостную большевиц-кую веру, находит истинную веру на пашне.
На протяжении многих лет Вс. Иванова не оставляли мысли о преображении общества и человека на неких идеальных началах. Он родился в Сибири, недалеко от тех мест, откуда крестьяне-старообрядцы реально уходили искать Беловодье - по легендам, земное царство с идеальным строем общественных отношений. Образы сокровенного града Китежа, Беловодья, мужицкого пшеничного рая воплотились в творчестве писателя в рассказе «Полая Арапия» (1921), в котором голодающие крестьяне Поволжья ищут изобильную Арапию; повестях «Бегствующий остров» (1925) - о старообрядческой обители Белый остров и «Гибель Железной» (1928), где описана религиозная Половецкая республика.
В разные годы жизни Вс. Иванов много размышлял над этими вопросами, и можно предположить, что интерес к философии Фёдорова и чтение его сочинений, среди многих других книг, были связаны именно с этими особенностями личности и творчества писателя.
Особо следует подчеркнуть отношение Вс. Иванова к смерти, близкое фёдоровскому пониманию ее как «основного зла, общего всем людям бедствия» (I, 185). Начало творческого пути писателя пришлось на годы Первой мировой войны, революции и гражданской войны. О гибели человека на войне написаны многие произведения Иванова 1910-1920-х годов. Критики 1920-х годов, особенно после выхода книг «Тайное тайных» (1927) и «Дыхание пустыни» (1927), отмечали, что «человек, который погибает», становится главным героем некогда революционного писателя, а смерть - ведущей темой его произведений этого периода5. Перелом в творчестве Вс. Иванова, принявшем во второй половине 1920-х годов трагический характер, критик Вяч. Полонский не случайно связывал с потрясением от картин бессмысленной гибели людей. «...Люду-то сколько перебито-о...»6 - эти в отчаянии сказанные одним из героев рассказа «Долг» (1923) слова, по мнению критика, передают отношение самого автора к происходящим в России событиям.
Однако, при всей близости волновавших философа и писателя тем, было главное, что не позволило Иванову ни в 1920-е, ни в 1940-е, ни в 1960-е годы принять основные фёдоровские идеи. Уже в начале творческого пути сформируется у Иванова достаточно скептическое отношение к человеку, его творческим возможно-
стям и преобразовательской активности. «Плод ли созревший люди?» - задаст вопрос писатель в романе «Голубые пески» (19221923) и, в общем, ответит на него отрицательно, т.е., говоря словами Н. Ф. Фёдорова, увидит «человека сущего, а не должного».
Несмотря на такое отношение к человеческим возможностям, Вс. Иванов будет не раз обращаться к вопросам преодоления смерти, бессмертия и воскрешения. В 1944 г. написан рассказ «Агасфер», где достижение бессмертия - ведущая тема. А в 1946 г. рождается замысел рассказа Генералиссимус» (в первом варианте -«Светлейший»), в котором центральная фёдоровская идея о воскрешении умерших найдет свое прямое воплощение.
Основная работа над «Генералиссимусом» приходится на 1962 г. Писатель почти не верил в возможность напечатать рассказ, как и другие произведения «Фантастического цикла», которые создавались в последние два десятилетия его жизни. Характерна запись в дневнике от 7 марта 1962 г.: «Завтра сажусь переписывать "Генералиссимуса". Что-то его ждет, беднягу?»7. Рассказ не был завершен автором. В архиве сохранились варианты плана, список действующих лиц с подробными характеристиками, несколько вариантов первой главы и наброски сцен, диалогов и пейзажей для остальных глав. «Основной сюжет этого произведения (как и других фантастических рассказов) автор еще в процессе работы рассказывал друзьям, - вспоминал сын писателя Вяч. Вс. Иванов. - К.Г. Паустовский высоко ценил этот устный рассказ Вс. Иванова и не раз пересказывал его. Таким образом, еще недописанный рассказ вошел в неофициальную устную литературу послесталинского времени»8. Ивановский необычный сюжет был известен и поэту Давиду Самойлову: «Умение дарить осмысленно есть часть таланта и потому глубоко свойственно было Всеволоду Иванову. Он и мне однажды подарил небольшую гравюрку, она оказалась старинной и редкой. <. > Там изображен был гравером XVIII в. Меншиков в Березове - дальний прообраз суриковской картины. Сам Всеволод Вячеславович Меншиковым интересовался и написал о нем рассказ фантастический и лука-
вый»9.
В соответствии с замыслом автора сюжет рассказа «Генералиссимус» можно реконструировать так. Весной 1944 г. в сибирском селе Березово находят дубовую колоду с сохранившимся в
вечной мерзлоте телом сподвижника Петра I Александра Менши-кова. Хирург Гасанов после обсуждения в кругу врачей и телеграммы Сталина («Создать все условия для воскрешения») решается воскресить бывшего генералиссимуса. Судя по рукописным наброскам, это не первая такая операция доктора Гасанова, но прежде все воскрешенные умирали. Вторая глава «Дорога», от которой сохранились большие фрагменты, построена как духовный путь Меншикова - путь прозрения, борьбы смирения и гордыни, раскаяния в своих грехах. Воскрешенный Меншиков, «кроткий, не монолитный», проходит крестный путь нравственных мук за прежнее земное существование:
«Меншиков ждет "за это" Божьего суда: почему он не свершился? Или - это сон? Ведь, бесспорно, надо судить: "за это"? Надругательств<а> над беззащитными. <.. >
Платок
а) Пожел<ал?> встречную, для Петра приготовлен<ную> девушку. Она ждала помилова<ния> стряпчего, укравшего для Меншикова подпись на бумаге. Она неграмотна: он написал "дура", хватит для тебя и царева. Она ждала, платок, ясные, ждущие глаза - ради отца. И не пожалел. "Помилов<ал>"
- Ах, господи!
Медведи Лухош и Кужка
б) Добрый старый дворянин. Помог. Тот пришел благодарить. Пустил двух медведей, они побежали друг другу <нрзб.> -сугроб, упал в сугроб и умер; маленьк<ий>, сом<кнутый?> кулачок из сугроба - на него.
Ох, господи!
в) Баба с двумя детьми. Голод, пожары, пришли просить снисхож<дения>. "Как смели. Плетью". И детей, собств<енных> детей - с ней же пришли - потом увод<или?> ее. - "Давно".
- О, господи!» (658-659).
Фёдоровская идея о том, что «самоосуждение есть единственное средство к выходу общества из нынешнего детского его состояния» (I, 272), безусловно, близка Иванову. Однако действенность этого средства, как становится ясно из развития темы в рассказе, ставится писателем ХХ в., пережившим две мировые войны, революцию и годы террора, под сомнение.
По замыслу Иванова, в Москве, в Кремле, происходит встреча двух генералиссимусов - Меншикова и Сталина. После короткого диалога Меншиков произносит всего одну фразу: «Люди те же, но водка стала лучше» (670). Финал рассказа не прописан, в рукописных набросках сохранилось несколько вариантов, из которых следует, что чудесное воскрешение оборачивается не праздником человеческого могущества, а трагической гибелью практически всех участников этой истории. Для Меншикова: «Уморил себя постом и кровопусканием. За грех сам - <нрзб>.
Генералиссимус - готов признать факт воскресения - если б не такой заметный человек. Полковник донес: "рвется к власти, и не очень почтителен. Насчет Сталина только ухмыляется: тоже временщик". Хлопот будет много. Почему без согласования. Положил бы в могилу, ждал 216, пусть еще подождет: нам, живым, ждать некогда, а мертвым? Замолчать, отправить в Сибирь, в лагерь, под номером - "Зак - номер - " - легко, а зачем?
Меншиков в ванне, сам себе еще раз выпустил кровь и ушел <? утоп - нрзб.>» (661) Судьба доктора-воскресителя должна сложиться не менее драматично: арест, допросы и т. п. То же касается и других действующих лиц.
Сразу обратим внимание на существенные отличия ивановской концепции воскрешения от фёдоровской. Если, по Фёдорову, воскрешение умершего - «дело личное каждого, как сына и как родственника» (II, 260), то в рассказе Вс. Иванова воскрешение совершается на научно-медицинской основе. Хотя скрытый намек на родственную связь с прошлым в тексте рассказа имеется. Мен-шиков, спрашивая доктора о его фамилии, вспоминает: «Как же, помню. Твой прапрадед, я его знал. Он был лекарь в Пре-обр<аженском> полку и мне обязан» (668). Незавершенность текста рассказа не дает возможности однозначно трактовать взгляд Вс. Иванова на главную идею «Философии общего дела». Всю художественную ткань повествования Иванова пронизывает противоречие между верой в духовную силу человека, которая наиболее полно раскрывается в репликах доктора Гасанова:
«- Воскрес человечьей волей!
- А в человеке-то Бог» (648), и сознанием тщетности его великих замыслов, его трагическим бессилием что-либо изменить в мире, где людьми сотворено
слишком много зла. Столкновение разных точек зрения на проблему воскрешения показано Ивановым в размышлениях доктора: «"Светлейшего не только надо воскресить, но надо, чтоб он был идеологически выдержан". Последнего я никак не могу осуществить. Я мог физически воскресить человека, но не мог сделать ему другой мозг и другие чувства. А может быть, я - смертный, вообще не смею воскресать? И буду за это жестоко наказан. Но я могу убивать? Мало ли не наказанных за убийства ходит по земле? Или смерть легче рождения?» (669); в диалогах с профессором Онисо-вым: «Одно дело - лекарство, другое - воскрешение мертвых. После этих двух войн, двух величайших преступлений, в которых повинны все мы, нельзя людей радовать чудом. Они подумают -прощены. Между тем, за все, что они сделали, - в том числе и я, и вы, - они должны перенести великие страдания, понять свою беду, и тогда может быть могут быть прощены. А вы их прощаете сразу! Я не согласен» (659).
В рассказе «Генералиссимус» прочитывается еще одна сокровенная мысль Вс. Иванова, близкая размышлениям Н.Ф. Фёдорова и касающаяся воскрешения прошлого - истории. Известно, что философ видел «преимущество» России в том, что «мы сохранили самую первобытную форму жизни <...> родовой быт» (I, 248). В 1920-е годы Вс. Иванов, наряду с новокрестьянами Н.А. Клюевым, С.А. Клычковым, С.А. Есениным с горечью писал о разрушаемом революцией традиционном народном укладе жизни и сознания человека, о новых людях - красноармейцах, которые идут умирать, «приложившись к кресту не по-отцовски»10 (слова одного из героев книги «Тайное тайных», 1926). Но даже тогда, в пору наибольшей близости с Есениным и создания рассказов книги «Тайное тайных», Вс. Иванов не находил в новой реальности оснований для воскрешения традиций «Избяной Руси». В первые годы Великой Отечественной войны, когда на время были официально реабилитированы понятия «народность» и русская история, писатель создает рассказы, в которых сохраненные национальные традиции определяют чувства и поведение сражающихся советских солдат (вошли в сборник «На Бородинском поле», 1945). Но то, что приветствовалось в 1941-1943 гг., стало недопустимым для 1945 г. «Идеологически ошибочная» позиция автора была подвергнута критике. «Всеволод Иванов пишет о ге-
роизме советских людей, минуя историю советского государства, пренебрегая революционным преобразованием человеческой натуры, - возмущенно писал А. Дроздов в «Литературной газете». -Глаза писателя обращены к священным и святым вневременным устоям старой русской жизни»11. Горькие размышления Иванова о несостоявшемся воскрешении исторического прошлого зазвучат и в «Генералиссимусе»:
«А все-таки думы у него свои. И не веселые. Газеты, подшивку из военного клуба, он просмотрел и за весь прошлый год. Слово "русский", которым так щеголяли в начале войны, стало исчезать со страниц газет, "стушевывать<ся>", как сказал бы Ф.М. Достоевский.
Воскресили "прошлое", т. е. его, Меншикова, не потому, что влюбились в него, Меншикова, затосковали о нем или об имп<ераторе> Петре, - от этого, появись оно во множестве, - шарахнулись бы в сторону, а потому что обломками героического прошлого предполагали этих, измученных террором людей как-то склеить в героев. И, как это ни странно, склеили! Война заканчивалась победоносно, союзников отодвигали в сторону, - "все сделали мы сами, одни", - и даже "союзники" из прошлого, тоже отодвигались: слово "русский" упоминалось все реже и реже. Доктору это нравилось. Меншикову нет. Он - последний штришок этого "героического" прошлого, которые было прошлым только мундирами. Возможно - о нем упомянут в газетах, скорее всего - в "Медицинской", а, скорее всего, нет, чтоб не привлекать слишком много внимания к "прошлому", которое сделало свое дело» (650); «Двум Генералиссимусам не быть на одном месте», да и какое место дать Первому? Последний Генералиссимус, кажется, ужасно раздражен появлением Первого: "Что это? Зачем? Что за намек? Разрешение говорить об истории не значит воскрешать ее!". И это поняли все, кроме Первого Генералиссимуса и доктора. » (657). Думается, здесь непосредственная связь мыслей Вс. Иванова с представлениями о воскрешении истории Н. Ф. Фёдорова: «Если история есть психическая задача, то не в смысле только изучения, а в смысле пробуждения души, родственного чувства» (I, 136). И вновь можно увидеть, как Вс. Иванов, в своих размышлениях близко подходя к идеям Фёдорова, не видит возможности принять их. Лик мира, родной страны, искаженный злодеяниями людей,
порождает исторический пессимизм писателя. В завершение приведем один из последних фрагментов недописанного рассказа:
«Тихая ночь. Звезды в протоке неподвижны. Но по мере приближения катера они начинают ежиться и дрожать. <.. .>
N. заговорил об истоках славы России, о том, чего она достигла: он должен был его воспитывать. Меншиков наморщился и сказал:
- Не надо.
- Но какая свежесть тайны в этом необычайном рассвете.
Меншиков прервал:
- У ручья дно чистое?
- Чистое.
- А он сколько протек. - И помолчав, добавил: - Страна не ручей. Наклонись к нему, улыбнись, он, несмотря на чистоту свою и на нежность улыбки, исказит твое лицо. Это - история» (670671).
Берковская Е.Н. Судьбы скрещенья: Воспоминания. - М., 2008. - С. 404-405. См. об этом: Семёнова С.Г. Тайны царствия небесного. - М., 1994. - С. 230251.
Произведения Вс. Иванова 1915-1919 гг., а также рассказ «Генералиссимус» цитируются по: Неизвестный Всеволод Иванов: Материалы биографии и творчества. М.: ИМЛИ, 2010 (в печати), с указанием страниц в скобках. Рукопись рассказа «Генералиссимус» хранится в личном архиве Вс. Иванова. Впервые рассказ был опубликован в журнале «Русская литература (1998. № 1). По этой публикации текст воспроизведен в журнале «Дружба народов» (2000. № 3). Для облегчения читательского восприятия при первой публикации рассказа «Генералиссимус» в ряде случаев было допущено редакторское вмешательство в текст, контаминация текста черновых и беловых автографов, сокращения, выборки и т. п.
Полный текст подготовлен к печати Л. В. Суматохиной. Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ в рамках исследовательского проекта «Новое открытие Всеволода Иванова» (проект № 07-04-00512а). При публикации текста в угловых скобках даны редакторские конъектуры. Так как рассказ практически неизвестен читателю, мы позволили себе включить в настоящую статью развернутые цитаты.
Горбачёв Г. Современная русская литература. - Л., 1928. - С. 220. Полонский Вяч. Очерки современной литературы. О творчестве Всеволода Иванова // Новый мир. - 1929. - № 1. - С. 225.
2
3
4
5
6
8
9
10 11
12 13
ИвановВс. Собр. соч.: В 7 тт. - М.-Л., 1928. - Т. 2. - С. 180. Иванов Вс. Дневники. - М., 2001. - С. 416. Дружба народов. - 2000. - № 3. - С. 85.
Самойлов Д. Памятные записки. - М.: Международные отношения, 1995. -С. 393.
Иванов Вс. Собр. соч.: В 7 тт. - Т. 2. - С. 85. Литературная газета. - 1945. - 3 февр. - С. 2.
