CC BY
12классовой борьбой не вполне совместимым: жалостью" (Адамович А. Литературные заметки. Мих. Зощенко. "Голубая книга" // ПН. 1936. 23 апр.).
В.Ходасевич отозвался о рассказах З. весьма определенно: «Всего более жути в рассказах Зощенки то, что совершаемые в них мерзости творятся не просто, а с горделивым сознанием "созвучности эпохе", с любовью к "достижениям культуры" и с бодрою верою в "советское строительство"» (В. 1927. 5 мая).
Б.А.Ланин
ИБСЕН (Ibsen) Генрик (1828-1906)
Имя И. в зарубежье звучало крайне редко. З.Гиппиус упоми-нала о нем и драме "Пер Гюнт" в своих дневниках и записках (Гиппиус З. Дневники. М., 1999. Т. 1-2). Вспоминая героя из драмы "Пер Гюнт", К.Зайцев в статье "В сумерках культуры" обращается к памяти прошлого, что было созвучно мироощущению русской эмиграции: "Как перед сказочным Пером Гюнтом, прошлое встает во всей его непоправимости, с тем различием, что ушла не ваша отдельная жизнь, ушла эпоха, ушла культура ваша, родная вам, близкая, со всей ее неизъяснимой неповторяемой красотой" (РМ. 1921. № 1-2. Цит. по кн.: Заветы Пушкина: Из наследия первой эмиграции. М., 1998.
С. 11). В газете "Возрождение" от 29 марта 1928 Н.Дашков поместил статью "Генрик Ибсен. 1828 — 20 марта — 1928", в которой отмечал, что "слава Ибсена, как только она сделалась славой национальной, стала тот час же славой мировой". Рецензент утверждал: «Ибсен с чудесной быстротой превратился из норвежского писателя в "скандинавского", из скандинавского в "германского", что означает одинаковую его близость немцам, англичанам, голландцам, шведам; отсюда только шаг остался, чтобы сделаться европейским и мировым. Россия освоилась с ним особенно легко, принялась за него особенно жадно; были годы, когда он был самым любимым у нас из всех западных писателей». Н.Дашков рассматривает вопрос о славе И.: «Слава эта померкла теперь после войны, когда девятнадцатый век стал казаться нам, справедливо или нет, прошедшим веком... В его драмах видели прежде всего постановку или решение, тех или иных "вопросов" ("Кукольный дом" — эмансипация женщин, "Привидения" — наследственность). Их стремились понять как "общественную сатиру" или "проповедь социальных реформ", забывая при этом не только то, что ни одну драму Ибсена нельзя таким толкованием
исчерпать, но еще и то, что многое из того, что он написал, вообще с истолкованием такого рода не имеют ничего общего». Н.Дашков считает, что "Бранд" и "Пер Гюнт" — две оси творчества И. В статье указывается: "Не надо думать, что если он перестал писать стихи, он перестал чувствовать себя поэтом. Больше того, в этом ощущении себя, как поэта — стержень всего его творчества и даже большинства его драм. Почти всегда он строит их на антагонизме созерцания и действия, ответственности человека за каждый его поступок и гибельной безответственности того, кто никак не хочет поступать так". Автор статьи, посвящая ее памяти И., приходит к выводу, что "собственно драматическое в пьесах Ибсена — это то, что в них он вносит из себя... Основа всего его творчества — лирическая: ощущение особенности своего я и невозможность в нем сочетать решения действия земного с творческим актом глубоко ему противоположным и уводящим от жизни и земли". В театральной рецензии "Ибсен у Питоева" (ПН. 1928. 21 марта) кн. С.Волконский рассуждает об особенностях ибсеновских пьес в постановке одного из театральных коллективов частной антрепризы в драматургической практике зарубежья. Он пишет: "Ошеломляющее впечатление от ибсеновских пьес было в начале
80-х годов XIX века (впечатление реализма). Действовала тогда техника письма: отсутствие монологов, искренность речей". С.Волконский отмечает студента Сорбонны, который перед премьерой Ибсена в театре Ж. Питоева вышел и сказал: "За что мы любим Ибсена?" Его "бесстрашное, смелое прикосновение к великим проблемам... " Вспомнив о впечатлениях юности, о давно ушедшей эпохе, рецензент говорит: «Как могли пьесы, в которых такими белыми нитками сквозит нарочитость, как могли в те времена поражать своей "реальностью", близостью к жизни?» Волконский внимательно рассматривает детали творческой манеры драматурга. "Когда у Ибсена входит новое лицо, — вы никогда не готовитесь к тому, что этот человек вошел, — нет, это входит Раскаяние, или Возмездие, или Предвидение, или Попранная Истина и т.д. Этот ибсе-новский символизм чрезвычайно назойлив, надоедлив... Символизм настоящий не есть нечто данное, а известное отвлечение от данного. Ибсен снимает с нас это чувство отвлечения, — он ставит предмет перед нами и на нем ярлык: "Сие есть символ", С.Волконский рассуждает о настоящем символизме, который "молчалив или говорит о другом: он под покровом, и от нас зависит увидеть, как этот покров прозрачен". Есть, по мнению автора статьи, в И. одна особенность драматического построения: известный "ракурс" события. Волконский анализирует черты по-
этики И. в "Привидениях", в "Эдде Габлер", в которых, как в других, лица драмы являются какими-то "уполно-моченными", не для себя живущими". Постановка режиссера Жоржа Питоева, считает рецензент, отличается остроумием и мастерством режиссера, который для сцены выбрал "Бранда", поскольку это "драма мысли", что было созвучно настроениям русской эмиграции.
С.А.Головенченко
ИВАНОВ Вячеслав Иванович (1866-1949)
С.Маковский, вспоминая личное знакомство, писал: «Он был необыкновенно широк в оценке чужого творчества. Любил поэзию с полным беспристрастием — не свою роль в ней, роль "ментора", вождя, наставника, идеолога, а — талантливость каждого подающего надежды неофита. Умел восторгаться самым скромным проблеском дарования, принимал всерьез всякое начинание. Он был пламенно отзывчив, но в то же время вовсе не покладист. Коль заспорит — только держись, звонкий его тенор (немного в нос) покрывал все голоса, и речист он был "неистощимо"» ("Портреты современников". Нью-Йорк, 1955. С. 275). Прослеживая закономерности творческой направленности и круг общения художника, Маковский отмечает, что "поэзия символистов искала выхода в мистике посвятительского знания. Она тяготела к своего рода жречеству, не литературному только, а действенному. Вяч.Иванов несомненно принадлежал к одному из тайных обществ. Он вернулся из Италии, насыщенный образами античных мифов и всем миросозерцанием, связывающим их с пифагорейцами, орфистами, посвященными в элев-зинские таинства" (Там же. С. 277). Критик особенно выделяет способность И. к синтезу восприятия знаний, возможность творчески пересоздавать открывшиеся миры: "Вячеслав Иванов поклоняется Озирису и Вакху, знает наизусть тэмплиэра Данта и розенкрейцера Гёте. Он ненасытен. Стихи его приобретают характер мифического универсализма. Он переводит с древнегреческого, с латыни, и с итальянского, немецкого, французского. Пишет гекзаметром и другими размерами античной поэзии, пользуется и всеми формами позднейшей: пишет гимны, дифирамбы, оды, пэаны, канцоны, газэллы, элегии, триолеты, рондо, сонеты и венки сонетов. И в эти разливы рифмованных и нерифмованных строк он вносит целиком свое синкретическое мировоззрение, всеохватывающий трепет своего чувства красоты, уводящего в миры иные" (там же). Способность примирить противоположности, стать центром осмысления
