CC BY
15
А. Д. Рогатых
И. В. Сталин и верховное командование Красной армией в годы Великой Отечественной войны
A. D. Rogatykh
J. V. Stalin and the Red Army High Command during the Great Patriotic War
В последние два десятилетия историография Великой Отечественной войны обогатилась множеством работ, принадлежащих к самым разным областям исторической науки: от классической военной истории до истории повседневности и ментальности. Тем не менее по-прежнему не теряют своей актуальности вопросы, поставленные еще в середине 1950-х гг. К их числу можно отнести вопрос о том, как Сталин проявил себя в качестве Верховного Главнокомандующего в годы суровых военных испытаний.
В отечественной историографии данная проблематика получила освещение в начале 1990-х гг. В брошюре В. Д. Данилова1 и монографии Ю. А. Горькова2 была впервые (на основании мемуаров советских военачальников и рассекреченных документов ЦАМО и Архива президента РФ) предпринята попытка проанализировать деятельность Сталина в качестве Верховного Главнокомандующего в годы войны. Особенностью этих исследований можно считать то обстоятельство, что деятельность Сталина в них практически полностью сливалась с работой таких институтов, как Ставка ВГК и Генеральный штаб Красной армии. Вследствие такого подхода в этих исследованиях между конкретными решениями Сталина и Ставкой фактически был поставлен знак равенства, а его роль в качестве высшего арбитра среди высшего командования РККА осталась вне поля исследовательского внимания.
Куда большую степень «субъектности» работа Верховного Главнокомандующего в период боевых действий обрела в труде О. В. Хлевнюка «Сталин. Жизнь одного вождя». В одной из глав им были рассмотрены различные эпизоды повседневного взаимодействия Верховного с подчиненным ему генералитетом3. Но так как автор не ставил перед собой задачу дать всеобъемлющее описание особенностей сталинского взаимодействия с военной элитой СССР в условиях войны, эта проблематика не была раскрыта им в полной мере.
Интерес к этой теме, порожденный пониманием ее важности для более развернутого осмысления как истории Великой Отечественной войны, так и характерных черт сталинизма, нашел свое отражение и в зарубежной историографии. В статье австралийского профессора М. Эделе ставится вопрос о характере взаимоотношений, сложивших-
ся между вождем и высшим командным составом Красной армии, правда касательно только первых месяцев войны. По мнению автора, в этот промежуток времени Сталин вернулся к практикам коллективного управления начала 1930-х гг.4
Дальнейшее рассмотрение еще не до конца изученного на сегодняшний день вопроса об особенностях сталинской манеры управления вооруженными силами (под которыми здесь понимается характер его взаимодействия/коммуникации с высшим командным составом Красной армии) является целью этой статьи.
Основой источниковой базы данного исследования стали записи переговоров по прямому проводу Ставки и фронтового командования, происходивших с 1941 по 1942 гг.
Главной особенностью этих стенограмм является причудливое сочетание качеств как делопроизводственных материалов, так и источников личного происхождения5.
* * *
Уже первичное обращение к вышеуказанным документам отчасти разрушает образ Сталина как абсолютно бескомпромиссного и сверх всякой меры сурового вождя.
Так, во время переговоров с командованием Юго-Западного фронта 5 августа 1941 г. Верховный предложил подумать о формировании новой линии обороны и указал планируемые для нее рубежи6. Когда же командование внесло свои контрсоображения по поводу дальнейших действий войск фронта, Сталин не стал настаивать на своем, а лишь добавил следующее: «Но я все-таки просил бы вас разработать предложенную мною линию обороны, ибо на войне надо рассчитывать не только на хорошее, но и на плохое»7.
В конце августа у Верховного состоялся разговор Г. К. Жуковым, командовавшим тогда Резервным фронтом. Сталин очень учтиво просил его поделиться авиацией с другим фронтом: «Эта авиация очень нужна на юге. Я бы просил Вас уступить южанам, а к Вам я могу направить полк Як-1. Очень хорошие самолеты. <...> Через два дня Вы будете самый богатый человек. А свое дело завтра Вы все-таки должны сделать. Прошу согласиться»8.
2 сентября Сталиным в ходе переговоров с Д. И. Рябышевым была озвучена следующая просьба: «Очень прошу Вас передать кратко обстановку, силы противника, положение в районе Каховки и Запорожья»9.
В столь же деликатной форме Верховный 26 сентября разговаривал с командующим ВВС Красной армии П. Ф. Жигаревым: «Тов. Жигарев, очень прошу Вас поехать к Холзакову в район Волховстроя и помочь его группе организовать массированные удары авиацией на немецкие войска»10.
Подобная, в некоторой мере даже избыточная вежливость, каза-
лось, не соответствовала ни крайне тяжелой обстановке первых месяцев войны, ни характеру Сталина. Тем не менее, стиль общения, предусматривающий мягкую риторику при разговоре с подчиненными, был зафиксирован не только в текстах стенограмм.
Воспоминания о нем хранились в памяти людей и десятилетия спустя после окончания войны, чтобы, в конце концов, быть отраженными на страницах их мемуаров. Очень показателен пример маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского, следующим образом описавшего свой опыт общения с Верховным, имевшим место в конце 1941 г.: «Словом, идя к аппарату, я представлял, под впечатлением разговора с Жуковым, какие же громы ожидают меня сейчас. <...> Взял трубку и доложил о себе. В ответ услышал спокойный, ровный голос Верховного Главнокомандующего. Он спросил, какая сейчас обстановка на истринском рубеже. Докладывая об этом, я сразу же пытался сказать о намеченных мерах противодействия. Но Сталин мягко остановил, сказав, что о моих мероприятиях говорить не надо. Тем подчеркивалось доверие к командарму. В заключении разговора Сталин спросил, тяжело ли нам.
<. ..> Нужно ли добавлять, что такое внимание Верховного Главнокомандующего означало очень многое для тех, кому оно уделялось. А теплый, отеческий [Выделено нами. —А.Р.~\ тон подбадривал, укреплял уверенность»11.
По всей видимости, контраст между общением с грубым и требовательным командующим Западным фронтом Жуковым и Сталиным, умело разыгрывающим роль сердобольного отца, перед человеком, успевшим к тому времени, на себе испытать все издержки его правления, был столь велик, что Рокоссовский всю оставшуюся жизнь хранил в своей памяти данный разговор.
Однако столь вежливая манера общения отнюдь не всегда отвечала характеру начального периода войны, ознаменовавшегося целым рядом катастроф отдельных частей и соединений Красной армии. В этих чрезвычайных обстоятельствах проявилась другая особенность сталинской модели управления: стремление избегать неприятного общения с командующими. Так, выяснять судьбу 6-й и 12-й армий (попавших в августе 1941 г. в окружение) Южного фронта Верховный Главнокомандующий поручил Г. М. Маленкову12.
Вскоре угроза полного разгрома нависла уже над войсками Юго-Западного фронта. Тогда же выяснилось, что у главкома Юго-Западного направления маршала С. М. Буденного и Ставки имелись совершенно разные представления о путях выхода из сложившегося положения. В столь критической, если не сказать отчаянной, ситуации Сталин не стал спешить самолично отчитывать легендарного командарма 1-й Конной за отличную от мнения Москвы точку зрения. Взять на себя эту задачу был вынужден Б. М. Шапошников: «Товарищ Сталин приказал мне передать, что он недоволен тем, что Вы, намечая линию отвода, при которой отдается почти половина Укра-
ины, не подошли сами к аппарату переговорить с замначгенштаба товарищем Василевским»13.
Впоследствии Шапошникову, бывшему офицеру Русской императорской армии, пришлось еще раз от имени Сталина в строжайшей форме разговаривать с «провинившимся» военачальником. 8 сентября он передал командующему 7-й армией Ф. Д. Гореленко следующие слова вождя: «Передаю Вам категорическое и решительное приказание Верховного Главнокомандующего: Лодейного Поля ни под каким видом не сдавать, драться до последнего бойца; организовать группу Цветаева и во что бы то ни стало вернуть Олонец»14.
В первых числах сентября положение Красной армии под Киевом стало еще более угрожающим. Видимо, в новых условиях Сталин не счел более возможным уклоняться от обязанностей Верховного Главнокомандующего. Диалог с Военным Советом Юго-Западного фронта 11 сентября он начал со следующих слов: «Ваше предложение об отводе войск на рубеж известной вам реки мне кажется опасным. Если обратиться к недавнему прошлому, то вы вспомните, что при отводе войск из района Бердичева и Новоград-Волынского у вас был более серьезный рубеж — река Днепр и, несмотря на это, при отводе войск потеряли две армии и отвод превратился в бегство, а противник на плечах бегущих войск переправился на другой день на восточный берег Днепра. Какая гарантия, что то же самое не повторится теперь?»15. При этом разговоре рядом со Сталиным находились два маршала — Б. М. Шапошников и С. К. Тимошенко.
Состав участников переговоров по прямом проводу обычно оговаривался сразу: этому посвящались первые телеграфные строчки. В данном конкретном случае это выглядело так: «Здравствуйте, у аппарата КИРПОНОС, БУРМИСТЕНКО, ТУПИКОВ». Или так: «Здравствуйте, здесь СТАЛИН, ШАПОШНИКОВ, ТИМОШЕНКО»
Часто Верховный Главнокомандующий говорил от имени своих соратников (в таких случаях, личные реплики последних отсутствовали, либо указывалось, что они исходят сразу от двух-трех человек). Сталин мог подойти к телеграфному аппарату к середине разговора. В стенограмме это фиксировалась следующем образом: «У аппарата СТАЛИН. Здравствуйте».
Столь представительный состав участников переговоров мог обуславливаться сложностью и остротой обсуждаемых вопросов, самим форматом обсуждения — форматом, более всего похожим на академическую дискуссию. Верховный сначала обозначил предложение фронтового командования, затем объяснил, почему он не может с ним согласиться и, в конце концов, предложил свой вариант выхода из критической ситуации. Проблема заключалась лишь в том, что в дискуссии прежде всего важно мнение профессионала. Безусловно считая себя таковым, Сталин все же решил подкрепить свои слова авторитетом двух маршалов Советского Союза. Хотя главным сторонником полномасштабного отхода от Днепра был главком Юго-
Западного направления Буденный, свои возражения по данному поводу руководство Ставки высказало не ему, а М. П. Кирпоносу, В. И. Туликову и М. А. Бурмистенко.
По всей видимости, это решение можно объяснить дерзким ответом Буденного Шапошникову, данным им 5 августа: «О каком вызове меня к аппарату идет речь? Такого случая я не знаю. Второе. Я доложил свои соображения, исходя из реальной обстановки. Если Ставка находит эти соображения неубедительными, она меня может поправить»16. Таким образом, легендарный командарм стал первым (и, возможно, последним) военачальником, кто позволил себе открыто «поставить на место» Ставку, пусть и в относительно безобидной форме. Решительный настрой главкома Юго-Западного направления мог проявиться в ходе разговора непосредственно с Верховным. Последнему, в таком случае, пришлось бы «ставить на место» уже Буденного, чего, как мы уже отметили, Сталин старался избегать.
В похожей манере было организовано обсуждение проблем Ленинградского фронта.
Первый разговор Сталина с членами Военного Совета Ленинградского фронта А. А. Ждановым и А. А. Кузнецовым (4 октября), главной темой которого стала эвакуация ленинградских промышленных предприятий, содержал в себе следующие слова Верховного: «Просьба согласиться. Кроме того, просим выделить для нас несколько хороших парторгов для танковых и бронезаводов, всего четыре или пять человек»17. Но уже к концу октября риторика переговоров кардинальным образом пометалась: руководство обороной Ленинграда все чаще стало слышать в свой адрес нарекания и жесткие требования. Однако на первых порах они исходили не лично от Сталина, а от Василевского. 23 октября он следующим образом повел диалог с руководством осажденного города:
«Имейте в виду, что Москва находится в критическом положении и она не в состоянии помочь вам новыми силами.
<.. .> Мы требуем от вас решительных и быстрых действий. Сосредоточьте дивизий восемь или десять и прорвитесь на восток. Это необходимо и на тот случай, если Ленинград будет удержан, и на случай сдачи Ленинграда. Для нас армия важней. Требуем от вас решительных действий»18.
Через два дня Василевский снова передал командующему Ленинградским фронтом И. И. Федюнинскому и Кузнецову категорическое требование Сталина ускорить прорыв армий фронта на восток19. Тем не менее, Верховный Главнокомандующий счел такое внушение недостаточным. 8 ноября он лично (без присутствия посторонних) подробно объяснил командованию Ленинградского фронта какие мероприятия им нужно провести для скорейшего прорыва блокады. Подытожил свои тезисы Сталин таким заключением: «Если не согласны или если есть какие сомнения, скажите прямо. Вы плохо расходуете ваши силы. Если у вас такие хорошие дивизии работали на фронте,
то тем печальнее, что вы их неправильно использовали»20.
Однако в целом тон данной беседы свидетельствовал скорее о желании вождя убедить своих адресатов, а не как можно сильнее их раскритиковать. Но, вероятно, чувствуя, что разговор 8 ноября все же мог наложить деморализующий отпечаток на ленинградское руководство, 1 декабря Верховный уже совместно с Молотовым попытался сгладить неприятное впечатление от него следующими словами: «Крайне странно, что тов. Жданов не чувствует потребности прийти к аппарату и потребовать кого-либо из нас для взаимной информации в столь трудную минуту для Ленинграда. Если бы мы, москвичи, не вызывали вас к аппарату, пожалуй, тов. Жданов забыл бы о Москве и москвичах, которые могли бы подать помощь Ленинграду. Можно полагать, что Ленинград во главе с тов. Ждановым находится не в СССР, а где-то на острове в Тихом океане. Сообщите, чем вы заняты, как у вас дела и как вы думаете выбраться из нынешнего положения?»21.
Думается, что столь своеобразное проявление заботы могло лишь только сильнее удручить местное руководство. «Москвичи» до сего момента лишь выдвигали к нему все новые и новые требования, а слова о возможной помощи с их стороны осажденному городу вообще могли быть восприняты в качестве издевки, ведь всего месяц назад Василевский указал им на то, что у Москвы лишних резервов нет. К тому же диалог происходил на фоне разгара голода в блокадном городе. Видимо, Сталин и сам осознавал щекотливость сложившегося положения, поэтому выпрашивать артиллерийские орудия и минометы у Военного совета Ленинградского фронта он отрядил Маленкова. 9 декабря Маленков в следующих выражениях просил Кузнецова поделиться вооружением: «Здравствуйте. Говорю по поручению тов. Сталина. Нам очень нужны полковые пушки, 120-мм минометы и 82-мм минометы. Скажите, можно ли сейчас немедля отправлять это вооружение по Ладожской дороге обратным рейсом машинами и подводами? На всякий случай говорю, что все это понадобится для вас же. Хотелось бы все получить скорее и больше.. ,»22.
Столь сложно выстроенная коммуникация с блокадным Ленинградом, подразумевавшая использование Верховным Главнокомандующим самых разных тактик построения диалога — от категорических требований до просьб и попыток отшутиться, чтобы сгладить напряженность, — едва ли может объясняться лишь объективными факторами. Скорее, имели место личные переживания. Дело в том, что осень 1941 г. являлась наиболее сложным и критическим периодом во всей войны. За первые два месяца осени были окружены и практически полностью уничтожены четыре фронта Красной армии, а Ленинград был взят в плотное кольцо окружения. По свидетельству некоторых очевидцев, эти тяжелые поражения сильно сказались на Сталине. И если в сентябре у него только начали проскальзывать пораженческие настроения (проявившиеся, главным образом,
в его общении с У Черчиллем), то после октябрьской трагедии под Вязьмой и Брянском, он, согласно воспоминаниям генерала авиации А. Е. Голованова, впал в полное отчаяние23. Однако, уже в декабре Красной армии удалось отбросить вермахт от Ростова-на-Дону и Тихвина, успешно провести крупное контрнаступление под Москвой.
Условия, при которых чаша весов на южном и центральном участках советско-германского фронта склонялась то на одну, то на другую сторону, способствовали проявлению самого широкого спектра сталинских эмоций, влиявших непосредственно на его манеру общения с подчиненными (что особенно хорошо видно на ленинградском примере).
Все это время обстановка в блокадном городе стремительно ухудшалась, к голоду прибавились страшные морозы. Но, по всей видимости, Сталин не смог оценить различия в обстановки на фронтах под Москвой и Ленинградом на начало зимы, что и привело к кажущейся издевательской манере его беседы с «ленинградцами».
По схожему пути развивались переговоры по прямому проводу Ставки ВГК и И. С. Конева (он тогда командовал Калининским фронтом). 27 ноября Сталин с Шапошниковым приказали Коневу, в достаточно спокойном тоне, перейти в наступление силами своего фронта во второй половине этого же дня24. 1 декабря Ставка издала директиву № 005292, в которой указано, что атаки Калининского фронта за 27-29 ноября оказались малоэффективными25. Теперь Коневу ставилась задача за два-три дня подготовить более масштабное наступление. В тот же день Василевский связался с командующим Калининским фронтом, чтобы узнать, как последний собирается выполнять полученный им ранее приказ. Столкнувшись с осторожными возражениями Конева, Василевский в следующей манере на них отреагировал: «Вы обязаны собрать буквально все для того, чтобы ударить по врагу, а он против вас слаб. И, поверьте, успех будет обеспечен»26. Но и последующие действия командования фронта Ставку ВГК не удовлетворили, и уже через 11 дней Конев вновь был вынужден выслушивать упреки в свой адрес. Как и в случае с Юго-Западным фронтом, Сталин привлек к разговору Шапошникова и Василевского.
Начало диалога было выдержано в достаточно безапелляционном тоне: «Действия вашей левой группы нас не удовлетворяют. Вместо того, чтобы навалиться всеми силами на противника и создать для себя решительный перевес, Вы, как крохобор и кустарь, вводите в дело отдельные части, давая противнику изматывать их. Требуем от Вас, чтобы крохоборскую тактику заменили Вы тактикой действительного наступления»27.
В конце 1941 г. на Калининском фронте разыгрывался сценарий, схожий с теми, какие имели место в блокадном Ленинграде и на Юго-Западном направлении: сравнительно мягкая манера общения вначале и все более жесткая риторика, подкрепленная авторитетом высоко-46
поставленных штабных офицеров, в конце. Но в разговорах с Коневым была и своя интересная особенность, заключавшаяся в попытке Сталина подбодрить командующего фронтом перед переходом его войск контрнаступление.
Начало следующего года страна встречала на фоне успехов Красной Армии: удачные контрнаступления под Ростовом, Тихвином и Москвой, предпринятые накануне, позволили не только отбросить части вермахта на запад, но еще впервые нанести им ощутимые потери. Однако наступательного запала хватило ненадолго, и вскоре линия фронта снова стабилизировалась.
В свете заявленной нами проблематики, небезынтересным будет увидеть реакцию Сталина на события в полосе Крымского фронта. В течении зимних месяцев 1942 г. войскам под руководством Д. Т. Козлова так и не удалось прорваться через немецкую оборону на Керченском перешейке и выйти к осажденному Севастополю. Ситуация требовала если не наказания тамошнего начальства, то, по крайней мере, строгого внушения в его адрес. В уже привычной для себя манере, Верховный перепоручил данную задачу Василевскому. 3 марта он начал беседу с командующим фронтом с разбора его ошибок: «Тов. Сталин приказал мне передать Вам, что, по его мнению, основной причиной неуспеха в наступлении армий фронта является неумелое использование в армиях средств усиления, а именно: РСов, минометов, артиллерии, танков и авиации. Я лично хотел бы получить Ваше мнение по вопросу о дальнейшем плане операций»28. Критика, но критика обезличенная — так можно кратко описать состоявшийся диалог. С одной стороны, командование Крымского фронта безусловно несло ответственность за неудачные действия вверенных ему войск, а с другой стороны, никто как бы и не виноват лично.
В первых числах мая началось немецкое наступление на Керченском полуострове. Очень быстро ситуация вышла из-под контроля Военного Совета Крымского фронта. 10 мая Сталин в ходе обсуждения с членами Военного Совета сложившегося положения посетовал на их нерасторопность: «Торопитесь с исполнением указания, время дорого, а вы всегда опаздываете»29. Также он озвучил командованию фронтом свое видение критериев, по которым будут оцениваться его дальнейшие деятельность: «Если вы сумеете и успеете задержать противника перед Турецким валом, мы будем считать это достижением»30.
Как мы можем видеть, отношение Сталина к командованию Крымского фронта было достаточно лояльным. Упреки в его адрес были нечастыми (иногда даже обезличенными) и не всегда высказывались вождем лично, а требования к местному командованию не отличались особой строгостью. Чем же можно объяснить столь неординарную степень благожелательности Верховного Главнокомандующего и Ставки по отношению к командованию в Крыму? Один
из возможных ответов на этот непростой вопрос кроется в фигуре находившегося в тот момент времени на Керченском полуострове человека, еще до войны получившего от современников прозвище «тень Вождя». Л. 3. Мехлис находился при Военном Совете фронта с конца января по май 1942 г. Исполняя обязанности представителя Ставки ВГК, он в ходе переговоров по прямому проводу добился отсрочки для армий Крымского фронта от переходов в новые наступления. Очень характерны здесь реакция заместителя начальника Генштаба Василевского на просьбу Мехлиса как можно быстрее отправить пополнение на Керченский полуостров: «Хорошо. Отправляю завтра, перевозки возьму под свой контроль. Вопрос о ротах тов. Сталину докладывал я, вопросы об авиации и командующем ВВС сегодня должен был доложить тов. Жигарев»31. Вышеупомянутые примеры служат более чем красноречивым свидетельством высокого положения «тени Вождя» среди военно-политической элиты СССР. Можно предположить, что его авторитет и обеспечил более лояльное отношение Сталина к местному командованию.
Гибель войск Крымского фронта стала своеобразной прелюдией к другим трагическим событиям конца весны — первой половины лета 1942 г. В этот промежуток времени потерпели поражения части Юго-Западного и Брянского фронтов, в результате чего немцы вышли на Северный Кавказ и берега Волги. Столь удручающие провалы от военачальников, уже год противостоящих вермахту, не могли не сказаться на отношении Верховного Главнокомандующего к ним. И действительно, его недовольство проявилось уже в переговорах 13 июня. Во время них Верховный (рядом с ним находился заместитель начальника Генштаба И. И. Бодин) в таких выражениях упрекал главкома Юго-западного направления С. К. Тимошенко: «Стрелковых дивизий не можем дать, так как у нас нет теперь готовых дивизий. Придется обойтись собственными силами, улучшить управление войсками. Танков у вас больше, чем у противника, беда в том, что они либо стоят у вас, либо пускаются в бой разрозненно отдельными бригадами», «Вы плохо маневрируете своими резервами, у вас за рекой Оскол торчат дивизии и бездействуют, вы могли бы взять оттуда две дивизии»32. Через неделю, в ответ на просьбу о посылке одной дополнительной дивизии для нужд Юго-Западного фронта, Сталин заявил следующее: «Если бы дивизии продавались на рынке, я бы купил для вас 5-6 дивизий, а их, к сожалению, не продают. Все. Всего хорошего. Желаю успеха»33 (вместе с вождем в Москве у телеграфного аппарата «Бодо» находились Василевский и Бодин).
Но даже при таких безрадостных обстоятельствах Верховный порой возвращался к своему более привычному спокойному тону ведения переговоров. 22 июня Сталин (вместе с Бодиным) уже не стал выдвигать новых претензий к маршалу Тимошенко, даже наоборот — достаточно учтиво интересовался его мнением о новых решениях Ставки: «Мы предлагаем эту дивизию придвинуть к устью реки
Оскол и далее по северному берегу Донца все же поближе к устью реки Оскол, ясно? Согласны ли вы?»34.
28 июня немецкое командование приступило к проведению операции под кодовым названием «Блау», в результате чего войска под командованием Тимошенко быстро оказались в крайне тяжелом положении (над ними нависла угроза окружения и последующего полного разгрома). 4 июля Верховный вместе с Н. Ф. Ватутиным в ходе разговора с Тимошенко на прямой вопрос о судьбе двух дивизий фронта услышал, что ситуация с ними, в принципе, не так плоха, только с одной из них нет связи (данные, по словам бывшего наркома обороны, поступали от смежных с ней частей), а другая, возможно, была разбита. Выслушав такой рапорт, Сталин следующим образом его прокомментировал: «Ваши догадки о 301-й и 227-й дивизиях очень похожи на сказку. Если Вы так будете терять дивизии, вскоре Вам нечем будет командовать. Дивизии не иголки, и терять их мудрено. Я требую, чтобы были выяснены точные данные об этих дивизиях»35.
Здесь стоит отметить любопытные риторический прием, который Сталин использовал при переговорах 20 июня и 4 июля, смысл которого заключался в том, чтобы с помощью шутки или метафоры частично скрыть свое раздражение сложившимся положением вещей.
Выражения, которые Сталин использовал при критике Тимошенко (а также и тон, с каким они высказывались) могут показаться слишком грубыми и несправедливыми по отношению к последнему. Однако данная оценка не учитывала бы ряд фактов, на фоне которых происходили эти переговоры. Так, Тимошенко еще в письме от 1 июня Верховному Главнокомандующему очень оптимистично, если не сказать более, высказывался о перспективах летней компании для советских войск на Юго-Западном направлении: «Я уверен, что сильно побьем немчуру и захватим много материальной части»36. Не стоит забывать также и о Харьковской катастрофе, случившейся всего за месяц до начала немецкого наступления за нефтью Кавказа, в которой тоже был повинен бывший нарком обороны. Если принимать во внимание эти обстоятельства, риторика Сталина по отношению к Тимошенко выглядела достаточно сдержанной.
Впрочем, Тимошенко был не единственным советским военачальником, кто так неосторожно обещал то, чего не в состоянии был выполнить. Здесь показателен случай с обещанием командующего Брянским фронтом А. И. Еременко остановить 2-ю танковую группу Г. Гудериана (было им дано во время переговоров по прямому проводу со Сталиным и Шапошниковым 24 августа 1941 г.37). Но не менее показательна и реакция Верховного Главнокомандующего на это обещание и на последующие провалы Еременко. Практически ровно через год (25 августа) за подписью Сталина вышло распоряжение № 170585 для представителей Ставки и ГКО на Сталинградском фронте, где он напомнил о прошлых неудачах Еременко: «Меня поражает то, что на Сталинградском фронте произошел точно такой же
прорыв далеко в тыл наших войск, какой имел место в прошлом году на Брянском фронте, с выходом противника на Орел. Следует отметить, что начальником штаба был тогда на Брянском фронте тот же Захаров, а доверенным человеком тов. Еременко был тот же Рухле. Стоит над этим призадуматься. Либо Еременко не понимает идеи второго эшелона в тех местах фронта, где на переднем крае стоят необстрелянные дивизии, либо же мы имеем здесь чью-то злую волю, в точности осведомляющую немцев о слабых пунктах нашего фронта»38.
Эти эпизоды говорят о том, что Верховный предпочитал не использовать факты невыполнения обещаний главкомами направлений и командующими фронтами для последующего давления на них при разговорах по телеграфному аппарату. Даже в случае с Еременко претензии (очень аккуратные, т. к. текст распоряжения указывает на вину третьих лиц) высказывались не ему лично.
В период проведения операции «Уран» в ноябре-декабре 1942 г., Сталин дважды участвовал в переговорах по прямому проводу. Во время одного из них он даже перебил докладчика (представителя Ставки Василевского):
«МИХАИЛОВ. Хорошо. Немедленно приступлю к выполнению. Прошу разрешить мне взять с собой...
СТАЛИН. Я спрашиваю, кто будет командовать 1-й гвардейской армией, расположенной на правом фланге, — Лелюшенко, Кузнецов или кто-либо другой?»39.
Однако полностью своей тактике вести себя в разговорах по телеграфному аппарату «Бодо» выдержано (а иногда и вежливо), Верховный не изменил: в частности, он продолжил интересоваться мнением командующих по тому или иному вопросу.
Отметим, что во всех этих вышеприведенных примерах Верховный общался преимущественно со «сталинскими выдвиженцами» — относительно молодыми командирами, только перед началом войны занявшими большинство руководящих должностей в Красной армии. Отличался ли тон Верховного в отношении более старых и проверенных временем соратников?
В конце июля 1941 г. у него состоялся разговор с Шапошниковым, в ходе которого Сталин сделал последнему резкое замечание по поводу качества связи в РККА: «Даже китайская и персидская армии понимают значение связи в деле управления армией, неужели мы хуже персов и китайцев?». Так Верховный выражал свое негодование по поводу «внезапно» давших о себе знать ошибках предвоенного строительства в вооруженных силах40. Еще более резко Сталин разговаривал с одним из своих самых старых и преданных «соратников по Царицыну» — маршалом Советского Союза К. Е. Ворошиловым. Сначала он во время переговоров 26 августа поставил под сомнение профессиональную компетенцию (нарушив при этом краеугольные принципы воинской субординации, запрещающие критиковать ко-
мандира перед его подчиненным) «Первого Красного офицера», задав его подчиненному, а именно начальнику Ленинградского фронта генерал-лейтенанту М.М.Попову следующий вопрос: «Ответьте коротко, Клим [Ворошилов занимал тогда должность главкома Северо-Западного направления. —А.Р.~\ помогает или мешает?»41. А уже в ходе переговоров по прямому проводу 4 сентября, Верховный чуть ли не дразнил бывшего наркома обороны: «В Тихвине стоят 2 авиадивизии — 39-я и 2-я, обе они находятся в вашем распоряжении, но они не получают от вас заданий. В чем дело, неужели вы не нуждаетесь в авиации?», «Одно из двух: либо эти дивизии представляют для вас приятную неожиданность, либо они давно известны вам были. Что-нибудь одно из двух»42.
Можно сказать, что с высокопоставленными ветеранами Гражданской войны у Сталина была своя особая, не слишком вежливая, манера общения. 17 сентября 1941 г. он в следующих выражениях вел диалог с командующим 7-й армией генерал-лейтенантом Ф. Д. Горелен-ко: «Вы вчера обманули меня дважды насчет моста у станции Свирь. Скажите наконец у кого сейчас мост, у врага или у нас? Желаете ли ликвидировать противника у моста или предпочитаете оставить его врагу. Кто вы, наконец, друг Советской власти или недруг?»43. Такая своеобразная постановка вопроса, по всей видимости, должна была отсылать собеседника Верховного ко временам становления Республики Советов. В ней можно усмотреть и не слишком завуалированную угрозу. Впрочем, ее формат все же оставлял для сталинского респондента некоторую надежду: за ним оставалось право дать верный ответ на поставленный вопрос.
Однако не всем героям Гражданской войны приходилось вести напряженные диалоги с «Отцом народов». Так, беседы Сталина с маршалом Г. И. Куликом 16 и 20 сентября 1941 г., происходили в достаточно доброжелательном для последнего тоне. Думается, что такое исключение из общей картины может объясняться желанием Верховного Главнокомандующего лишний раз уязвить самолюбие Ворошилова путем сознательного противопоставления ему другого ветерана борьбы молодой Советской республики за свое существование. Доказательством этому тезису может служить уже упомянутый разговор 4 сентября. Тогда Сталин дважды постыдил Ворошилова и Военный совет Ленинградского фронта, поставив им в пример удачные действия Кулика: «Вы просто не знаете или не знали, а теперь от нас узнаете, что в районе Тихвина, а не в самом Тихвине сидят ваши две дивизии, которые до сих пор не получали заданий. Кулик нашел эти дивизии. Вот как обстоит дело», «Неверно, что при облачности бомбардировщики не могут летать, "Илы" тоже бомбардировщики, они не боятся облачности, так как могут летать на высоте 150 метров, а то и ниже. Как бы то ни было — это факт, что, несмотря на облачность, сегодня авиация из Тихвина по заданию Кулика успешно бомбардировала немцев южнее станции Мга. Потрясите хорошенько
вашего Новикова и тогда он найдет средство для бомбежки при облачности. Все? До свидания»44. Маршал Г. И. Кулик в начале осени 1941 г. командовал 54-й армией, которая хоть и принимала участие в боевых действиях на Северо-Западном направлении, главкому направления Ворошилову не подчинялась, а находилась в непосредственном распоряжении Ставки ВГК.
Еще до начала Великой Отечественной войны Сталин взял курс на обновление своего «ближнего круга». Так, ближайший сподвижник вождя Молотов стал уступать свое влияние в советской иерархии молодому выдвиженцу Н. А. Вознесенскому. Ворошилов же по итогам Финской войны был снят с поста наркома обороны и подвергнут унизительной критике. Столь жесткая риторика со стороны Сталина, скорее всего, была продолжением этой наметившейся тенденции.
До сих пор мы преимущественно рассматривали сталинскую манеру общения с подчиненными риторику во время двухсторонней коммуникации (понимая под ним переговоры по телеграфу). Как мы могли видеть, она была довольно спокойной и сдержанной. Тем не менее, не стоит думать, будто бы Сталин во время войны совсем отказался от крайне суровых форм психологического давления на своих подчиненных. Оно все также продолжало оставаться одним из его самых действенных способов взаимодействия с его окружением, но осуществлялось в рамках одностороннего типа коммуникации — путем отправки директив провинившимся командующим.
В самом начале первой военной осени, Верховный в сдержанной манере приводил командованию Юго-Западного фронта свои аргументы, доказывающие неправоту Военного совета. Тон же телеграммы от 11 июля 1941 г. был совершенно иным:
«Киев т. Хрущеву
Получены достоверные сведения, что вы все, от командующего Юго-Западным фронтом до членов Военного совета, настроены панически и намерены произвести отвод войск на левый берег Днепра.
Предупреждаю вас, что, если вы сделаете хоть один шаг в сторону отвода войск на левый берег Днепра, не будете до последней возможности защищать районы УРов [Укрепрайонов. —А.Р.] на правом берегу Днепра, вас всех постигнет жестокая кара как трусов и дезертиров»45. Здесь вождь позволил себе применить прямую угрозу ко всему Военному совету Юго-Западного фронта.
Мы помним, насколько вежливым был Верховный, когда в конце сентября первого года войны просил Жигарева выполнить одно из своих поручений. Однако почти за месяц до этого Сталин не был столь тактичен. Тогда он направил Маленкову телеграмму следующего содержания: «Скажите Жигареву немедленно выехать в Москву. . ,»46.
Тон, которым Верховный Главнокомандующий общался с Ворошиловым, был весьма оскорбительным для последнего. Но в телеграмме, адресованной Ленинградскому горкому партии (от 29 августа
1941 г.) Сталин вообще дошел до открытого осуждения личностных черт его характера: «Только что сообщили, что Тосно взято противником. Если так будет продолжаться, боюсь, что Ленинград будет сдан идиотски глупо, а все ленинградские дивизии рискуют попасть в плен. Что делают Попов и Ворошилов? Они даже не сообщают о мерах, какие они думают предпринять против такой опасности. Они заняты исканием новых рубежей отступления, в этом они видят свою задачу. Откуда у них такая бездна пассивности и чисто деревенской покорности судьбе? Что за люди — ничего не пойму.. ,»47. Текст данной телеграммы, помимо наличия в нем ярких «метафор», интересен еще и тем, что Сталин, отправив ее по адресу, невольно сам себя дискредитировал: ведь кому как ни ему было знать, что из себя представляет один из его старейших соратников?
В не менее строгих тонах, была выдержана хрестоматийная телеграмма (от 9 мая 1942 г.) в адрес Мехлиса: «Вашу шифровку № 254 получил. Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая... Если "вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать", а Вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для Вас. Значит, Вы все еще не поняли, что Вы посланы на Крым-фронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки... Дела у Вас в Крыму не сложные, и Вы могли бы сами справиться с ними. Если бы Вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронт и танки не прошли бы.. ,»48.
Отметим еще одну особенность сталинской риторики при общении с членами Военных Советов фронтов. Дело в том, что Верховный Главнокомандующий порой использовал в переговорах по «прямому проводу» различные пословицы. Так, обращаясь 10 января 1942 г. вместе с Василевским к командованию Волховского фронта в лице К. А. Мерецкова, Л. 3. Мехлиса и А. И. Запорожца, он сделал следующее замечание: «У русских говорится: поспешишь — насмешишь. У вас так и вышло. Поспешили с наступлением, не подготовив его, и насмешили людей. Если помните, я вам предлагал отложить наступление, если ударная армия Соколова не готова. Вы отказались отложить, а теперь пожинаете плоды своей поспешности»49.
13 июня Сталин дал такой совет С. К. Тимошенко, И. X. Баграмяну и А. И. Кириченко: «Не бойтесь немцев — не так страшен черт, как его малюют»50.
Наконец, 22 июля Военный совет Южного фронта (в лице Р. Я. Малиновского, И. И. Ларина и Л. Р. Корниеца) выслушал от Сталина (рядом с ним опять присутствовал Василевский) следующую характеристику своих командиров: «Наши липовые командиры объяты страхом перед немчурой; у страха, как известно, глаза велики, и, конечно, понятно, что каждая маленькая группа немцев рисуется
им как пехотная или танковая дивизия»51.
Такого рода фразеологизмы явно выбивались из общего делового стиля переговоров по «прямому проводу». И хотя, как явствует из уже перечисленных примеров, деловой в данном случае отнюдь не означал сухой и безжизненный, простонародный язык, казалось, не мог служить инструментом разговоров на столь высоком уровне. Но возможно, что Сталин использовал его все же не случайно. В трех случаях адресаты Верховного (за исключением Мехлиса) были русскими и украинцами по происхождению. Вполне вероятно, что Сталин, используя в беседах знакомые им с детства обороты речи, пытался тем самым разрядить обстановку (в тех случаях, когда говорить приходилось о неприятных вещах), успокоить и придать им уверенности в своих силах.
* * *
Подводя итог, отметим то обстоятельство, что Сталин весьма изобретательно подходил к выстраиванию отношений с военачальниками Красной армии в годы Великой Отечественной войны. Отказ от средств прямого и крайне жесткого давления на своих подчиненных при личном общении, часто осуществлявшегося с помощью телеграфных аппаратов, позволил ему отчасти нивелировать самые неприглядные стороны своего характера (те самые, которые позволяли в любой момент буквально уничтожить человека, ставшего вдруг неугодным).
Активное использование средств опосредованной коммуникации (телеграмм, директив и т. д.) для самой безжалостной критики, угроз и завуалированных оскорблений позволило Верховному, в какой-то мере дистанцироваться от их негативного эффекта (в конце концов, мало ли Военные Советы получали документов от Ставки и Генштаба?). Живое же общение с вождем происходило значительно реже. И, соответственно, оно намного прочнее отпечатывалось в памяти собеседников Сталина.
Тем более здесь показательны случаи, когда наиболее гневные телеграммы получали совсем не те командующие, кои стали причиной их возникновения, а находившееся рядом с ними люди. Этой практикой Верховный решал сразу две задачи: лишний раз позиционировал себя в качестве решительного начальника и оставлял возможность для того, чтобы его негодование все же не дошло до провинившихся (слишком сильно давить на оказавшихся в тяжелом положении военачальников было бы контр продуктивно).
Осторожная манера ведения диалога, привлечение к неприятным разговорам третьих лиц или отказ от прямого участия в обсуждении самых тяжелых поражений Красной армии и самая жесткая критика только по отношению к тем командующим, чей авторитет пошатнулся еще до начала Великой Отечественной войны или к тем пред-
ставителям «ближнего круга», кто и так часто становился объектом насмешек Хозяина, привели к тому, что в воспоминаниях основной части генералитета Сталин предстал в выгодном для него образе вполне грамотного в военном деле, строгого, но все же справедливого руководителя государства.
Интересно и то, что она произвела нужное для Верховного впечатление даже на такого (в будущем) последовательного антисталиниста, как маршал Жуков, в своих мемуарах написавшего следующее: «Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим»52.
При этом, избранная Сталиным еще в первый год войны модель управления хоть и допускала мягкие сценарии, по которым могло выстраиваться его взаимодействие с подчиненными, но, в тоже время, оставляла у Верховного возможность напомнить им, чье именно слово остается ключевым при принятии важнейших решений.
Примечания Notes
1 Данилов В. Д. Ставка ВГК, 1941-1945. Москва, 1991. С. 14-38.
2 ГорькоеЮ. А. Кремль. Ставка. Генштаб. Тверь, 1995. С. 328-359.
3ХлевнюкО. В. Сталин: Жизнь одного вождя. Москва, 2015. С. 272-334.
4 Эделе М. Сталин летом 1941-го: управляя катастрофой // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2021. № 3 (137). С. 59-60.
5 Рогатых А. Д. «У аппарата Сталин...»: Записи переговоров по прямому проводу как источник по истории Великой Отечественной войны // История и архивы. 2020. № 3. С. 42-51.
6 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 102.
7 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 103.
8 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 147.
9 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 157.
10 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 206.
11 Рокоссовский К. К. Солдатский долг. Москва, 2013. С. 98, 99.
12 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 110.
13 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 104.
14 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 168.
15 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 176.
16 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК,
1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 105.
17 Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 558. Оп. 1. Д. 483. Л. 71-73.
18 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 259.
19 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 263.
20 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 278, 279.
21 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 318.
22 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 328.
23ХлевнюкО. В. Сталин: Жизнь одного вождя. Москва, 2015. С. 292, 293.
24 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 310, 311.
25 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. 316.
26 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 317.
27 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 333.
28 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 115.
29 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 199.
30 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 199.
31 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 61.
32 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 247, 248.
33 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 258.
34 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 261.
35 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 286.
36 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 818. Л. 9.
37 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 133.
38 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 373.
39 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 455.
40 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК,
1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 92, 93.
41 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 141.
42 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 160, 161.
43 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 483. Л. 51.
44 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 161.
45 Сталин И. В. Сочинения. Т. 18. Тверь, 2006. С. 226.
46 РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 18. Л. 4.
47 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 35.
48 СталинИ. В. Сочинения. Т. 18. Тверь, 2006. С. 291.
49 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 36.
50 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 249.
51 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 16 (5-1): Ставка ВГК, 1941 г.: Документы и материалы. Москва, 1996. С. 318.
52 Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. В 2 т. Т. 1. Москва, 2010. С. 342.
Автор, аннотация, ключевые слова
Рогатых Алексей Дмитриевич —
— ведущий специалист, Российский государственный архив социально-политической истории (Москва)
— Российский государственный гуманитарный университет (Москва)
ОЯСГО ГО: 0000-0001-8034-6164
В статье рассмотрены некоторые важные особенности сталинской системы управления Красной армией в годы Великой Отечественной войны. Ее практики и развитие этой системы управления в течении первых полутора лет боевых действий анализируются в статье через манеру общения Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина с высшим командованием направлений и фронтов Красной армии. Стенограммы переговоров, происходившие посредством телеграфных аппаратов, являются основной ис-точниковой базой статьи. Главное внимание уделено сталинской манере общения во время переговоров по прямому проводу с фронтовым командованием, командованием направлений и представителями Ставки Верховного Главнокомандующего. Анализируется также риторика Верховного Главнокомандующего при односторонней коммуникации, то есть при отправке телеграмм высокопоставленным военачальникам и партийным работникам. Автор приходит к выводу, что сталинская манера общения с подчиненными не была однотипной. При прямой коммуникации общий тон разговора Сталина был более лоялен к собеседникам, чем при опос-
редованном общении. Кроме того, степень доброжелательности риторики Верховного Главнокомандующего сильно зависела от того, к какому поколению советских военачальников и партийных работников принадлежал собеседник или адресат.
Великая Отечественная война, Красная армия, Верховный Главнокомандующий, Ставка Верховного Главнокомандующего, сталинский авторитаризм, связь, военный телеграф, телеграмма, И. В. Сталин.
Author, Abstract, Key words
Aleksey D. Rogatykh —
— Leading Specialist, Russian State Archive of Socio-Political History (Moscow, Russia)
— Russian State University for the Humanities (Moscow, Russia)
ORCID ID: 0000-0001-8034-6164
The article discusses some important features of the Stalinist control system of the Red Army during the Great Patriotic War. Its practices and the development of this control system during the first year and a half of hostilities are analyzed in the article through the manner of communication of the Supreme Commander-in-Chief J. V. Stalin with the high command of the directions and fronts of the Red Army. Transcripts of negotiations that took place via telegraph machines are the main source base of the article. The main attention is paid to Stalin's manner of communication during direct wire negotiations with the front command, the direction command and representatives of the Supreme Commander-in-Chief's Headquarters. The author also analyzes the rhetoric of the Supreme Commander-in-Chief in his one-way communication, that is, when sending telegrams to high-ranking military leaders and the Bolshevik Party officials. The author comes to the conclusion that Stalin's manner of communicating with subordinates was not of the same type. In direct communication, the general tone of Stalin's conversation was more loyal to the interlocutors than in indirect communication. In addition, the degree of friendliness of the Supreme Commander-in-Chief's rhetoric strongly depended on which generation of Soviet military leaders and the Bolshevik Party officials the interlocutor or addressee belonged to.
World War II, Red Army, Supreme Commander-in-Chief, Headquarters of the Supreme Commander-in-Chief, Stalinist authoritarianism, communications, military telegraph, telegram, I. V. Stalin.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Edele, Mark. Stalin letom 1941-go: upravlyaya katastrofoy [Stalin in the Summer of 1941: Managing Disaster.]. Neprikosnovennyy zapas. Debaty о
politike i culture, 2021, no. 3 (137), pp. 38-64. (In Russian).
2. Rogatykh, A.D. "U apparata Stalin...": Zapisi peregovorov po pryamomu provodu kak istochnik po istorii Velikoy Otechestvennoy voyny ["You've Been Put through to Stalin...": Direct Wire Talks Recording as a Source on the Great Patriotic War History.]. Istoriya i arkhivy, 2020, no. 3, pp. 42-51. (In Russian).
(Monographs)
3. Danilov, V. D. Stavka VGK, 1941-1945 [Headquarters of the Soviet Supreme High Command, 1941-1945.]. Moscow, 1991, 61 p. (In Russian).
4. Gorkov, Yu. A. Kreml. Stavka. Genshtab [Kremlin. Headquarters of the Supreme High Command. General Staff.]. Tver, 1995, 381 p. (In Russian).
5. Khlevnyuk, O. V. Stalin: Zhizn odnogo vozhdya [Stalin: Life of One Leader.]. Moscow, 2015, 461 p. (In Russian).
DOI: 10.54770/20729286 2023 3 40
