CC BY
45
«И мастерство, и вдохновение...»
Интервью с народным артистом РСФСР лауреатом гос. премии СССР, зав. кафедрой хореографии, профессором Борисом Яковлевичем Брегвадзе
Санкт-Петербург, сколько слов любви и восхищения уже прозвучало в твой адрес в этот юбилейный год!
В свои 300 лет наш город красив, молод и жизнелюбив, как и многие, кто связал с ним свою судьбу.
Величие города складывается из реальных событий и фактов, из биографии людей, которые живут в нем и трудятся.
Людей энергичных, увлеченных, талантливых.
Тех, кем по праву гордится наш город. Именно таким является наш собеседник -Борис Яковлевич Брегвадзе, лауреат Государственной премии СССР, народный артист России, профессор, заведующий кафедрой хореографии нашего университета и просто очень обаятельный и скромный человек.
— Борис Яковлевич, у Вас богатая, творческая биография, прежде всего связанная с ленинградским балетом, слава которого не нуждается в каких-то особенно пышных словах, а считаете ли вы себя счастливым человеком?
— Наверное, да. Я с детских лет мечтал о балетной сцене и не смотря на жизненные перепетии (одна война чего стоила) мне удалось стать солистом прославленного Мариинского театра. Разве это не счастье?
— В сорок шестом году Вы исполняете ведущие партии в Саратовском театре оперы и балета. А как и когда вы стали ленинградцем?
— Это был извилистый путь. Родился я в Саратове в бедной семье далекой от театра, и лишь благодаря собственной инициативе, я сначала поступил в хореографический кружок при дворце пионеров, а потом и в Саратовское театральное училище на балетные курсы. Когда началась война училище закрылось и мне пришлось учиться в авиационном техникуме. Но мой педагог по хореографии Татьяна Михайловна Сергеева сумела собрать наш класс, и рано по утрам мы занимались в зрительном зале кинотеатра, держась за спинки стульев. Со временем на базе нашей группы, в которой кроме меня было еще пятнадцать девочек, образовалась студия при театре балета имени Чернышевского. Я одновременно учился в авиационном техникуме и посещал студийные занятия. В сорок втором году, когда мне было уже шестнадцать лет, меня пригласили в театр работать артистом балета. Так началась моя театральная жизнь. Так что уже более шестидесяти лет тружусь на хореографической ниве, о чем не перестаю благодарить свою судьбу.
В театре я танцевал и в балетах, и в операх, и даже в опереттах, считался одним из ведущих артистов, но мысль, что мне надо еще многому научиться меня не оставляла. В сорок пятом году, когда я с матерью, можно сказать, случайно, оказался в Ленинграде, за два дня до отъезда, я решился зайти в Ленинградское хореографическое училище. Прихожу я на ставшую теперь для меня родной улицу зодчего Росси и обращаюсь к художественному руководителю училища Николаю Павловичу Ивановскому. Этому человеку я многим обязан в своей судьбе, а тогда он у меня ничего и спрашивать не стал. Только сказал: «Приходите завтра, мы вас посмотрим». Я ему в ответ: «У меня нет туфель балетных». - «Дадим». Я прихожу. Дали мне туфли. Я переоделся во что попало, захожу в зал... а там сама Ваганова и другие, ныне легендарные педагоги! Я один перед ними. Педагог задает комбинации, пианист играет, а у меня с перепугу получается даже то, что в Саратове никогда не выходило. В общем, меня приняли. Но когда стали оформлять, выяснилось, что пока я не уволился из театра, взять меня не возможно. Пришлось мне ехать обратно домой, где я проработал еще почти год. Наш директор не хотел меня отпускать и только с помощью комсомольской организации мне удалось взять расчет. Правда, директор перед этим потребовал с меня расписку, что я после годичного обучения вернусь в театр. Каюсь. Эти обязательства я не выполнил.
В Ленинграде меня определили в класс Бориса Васильевича Шаврова, где были ребята, которые вернулись с войны или служили в армии. Мне было уже двадцать, а кому-то и двадцать четыре, и двадцать шесть. Выдали мне талоны на питание, рубашку с короткими рукавами и стал я учиться. Проучился до ноября. Время было суровое, - сорок шестой год. В родительской семье я далеко не привык к разносолам, но здесь было по-настоящему голодно. Я решил вернуться в Саратов. Собрал чемодан, думаю, придет праздник, я и уеду. Так бы и уехал, если бы здесь не произошел Его Величество Случай. К нам на урок пришел незнакомый мне человек. Посидел, посмотрел и ушел. Потом товарищ по классу ко мне подходит и говорит: «А ты знаешь, кто это был?» - «Нет, не знаю». «Это Лопухов, и нас с тобой выбрали на сольную партию в театр». Федор Васильевич Лопухов, один из основателей советского балета, всеми уважаемый мэтр, танцевавший в Мариинском театре еще при Петипа ставил тогда балет «Весенняя сказка» про Снегурочку, и ему нужны были два исполнителя на партии Ветров в первой картине. Там была целая вариация, кода и многое другое. Уже вечером этого дня нас вызывают на репетицию. Вы представляете? Мне дали в Кировском театре сольную партию! Молодому человеку из провинции, который и мечтать-то не смел о Ленинградской сцене! Мы тогда даже премьеру танцевали. Взрослые артисты
нас дублировали, они исполняли второй спектакль, а мы, ученики, первый! Я, естественно, остался учиться дальше. На выпуске я уже танцевал па-де-де из балета «Дон Кихот», и был принят в труппу театра оперы и балета им. Кирова, так тогда называлась Мариинка. Там мне сразу дали Базиля из «Дон Кихота», и двадцать первого декабря, я как сейчас помню, сорок седьмого года, состоялась моя премьера. Так я стал ленинградцем.
— Скажите, а были ли приглашения работать в Москве?
— В пятьдесят шестом году в Большом Театре художественным руководителем был Петр Андреевич Гусев, который до этого в течении пяти лет возглавлял балет Кировского театра и вводил меня во многие спектакли. В Большом поставили балет «Лаурен-сию» хореографа Чабукиани, и Петр Андреевич пригласил Наталью Михайловну Дудинскую и меня станцевать этот спектакль восьмого марта. Все прошло хорошо. И вдруг в конце месяца опять мне звонок: не могу ли я приехать? Заболел исполнитель партии Фрондосо. Сажусь в поезд, еду в Москву. С одной репетиции танцую с Майей Михайловной Плисецкой. После этого спектакля меня вызвали в дирекцию и предложили перейти в Большой Театр. Я засомневался: «Я не хотел бы увольняться из театра. Вот если бы перевод был...» На этих условиях я дал согласие. Но в то же время какое-то чувство останавливало. У меня было больное колено. Это иногда мешало мне танцевать, надо было периодически лечиться. Тем временем меня опять вызывают в Москву. И опять «Лауренсия». Это был особенный спектакль. В зале присутствовали Никита Сергеевич Хрущев, маршал Тито и весь дипломатический корпус. Мы с Майей Михайловной очень старались. Помню, по ходу спектакля, я должен был стремительно выбежать на сцену с саблей в руке. Разбегаюсь из первой кулисы и вдруг меня, так сказать, «на полном скаку» останавливает какой-то товарищ в штатском: «Вы куда?». Оказывается, Хрущев сидел в ложе у самой сцены, и на одного из его телохранителей моя бутафорская сабля и горящие глаза произвели устрашающее впечатление. Чуть не опоздал на свой выход. На следующий день после этих бурных событий я почувствовал боль в ноге.
Думаю: нет, стоп. Это видимо знак. Стал взвешивать все за и против. В Москве надо начинать карьеру заново. Значит, танцевать и танцевать. А здесь я был уже свой человек, публика меня хорошо знала. Так что, я решил и остался. И слава Богу!
— Кого вы считаете своими учителями?
— Во Дворце пионеров, кто меня к палочке поставил? Это была Лидия Аркадьевна Шарогорова. Когда я пришел туда, она спросила меня: «Мальчик, а что ты умеешь? Раз фамилия грузинская, значит, лезгинку?» Я станцевал лезгинку. «Не убежишь?» Я говорю: «Не убегу». Принесся счастливый домой: «Мама, сшей мне туфли! И такие тесемки большие-большие!» У балерин-то они завязываются на щиколотке, а я под коленкой их завязал. Так и пришел. Моя первая учительница все смотрела на меня и улыбалась, улыбалась. Позже в Саратовском училище - Татьяна Михайловна Сергеева. Благодаря ей, когда началась война, сохранился наш танцевальный класс. Вела она его, кстати сказать, бесплатно. Это был настоящий подвижник своего дела.
В театре им. Чернышевского я многому научился у Юрия Николаевича Рейнике. Если не ошибаюсь, он закончил Петроградское хореографическое училище в 1922 году. У него были тяжелые уроки. Однажды, во время урока он вдруг воскликнул: «Смотрите, смотрите! А Брегвадзе-то запрыгал!»
В ленинградском училище я попал в класс Бориса Васильевича Шаврова, чье имя вписано золотыми буквами в историю русского балета. В 20-х - 30-х годах он был премьером Мариинского театра, занимал ведущее положение. Правда, танцующим я его уже не застал. В мое время он перешел на мимические роли, но это был великолепный актер. Его командор из «Лауренсии», фея Карабосс из «Спящей красавицы» незабываемы для тех, кто их видел. Потом, уже будучи артистом, я занимался у Владимира Ивановича Пономарева, участника знаменитых Дягелевских сезонов. Он также был прекрасным педагогом. Среди его учеников такие величайшие танцовщики как Ермолаев, Чабукиани, Сергеев. Работал со мной и Александр Иванович Пушкин. У него позже учились Нуриев и Барышников. Так что видите, сколько в моей судьбе было настоящих
мастеров и каждый вкладывал в меня свой опыт, знания, свой талант. Одним словом, с учителями повезло.
— Судьба подарила хороших, талантливых, добрых людей. А были ли такие, которые мешали?
— Нет. Нет, не было.
— То есть никаких подножек и помех?
— У меня все было гладко. Станцевал один балет, сразу готовишь другой. Роли разнообразные, интересные. Если что и было помехой, - то это собственное колено. Оно все-таки несколько придерживало меня.
— Расскажите, пожалуйста о Ваших партнершах.
Мне выпала честь танцевать со всеми знаменитыми ленинградскими балеринами своего времени. Они все были очень разные, каждая обладала своей яркой индивидуальностью. Единственное, что их объединяло - наличие недюжинного таланта. Дудинская, Вячеслова, Балабина, Шелест, Зубковская, Осипенко, Минченок, Ястребова, Кургапкина, Моисеева - далеко не полный список моих партнерш. О каждой из них у меня сохранились самые теплые воспоминания, с каждой мне было приятно и интересно танцевать. А постоянной партнерши у меня не было. В «Медном всаднике», к примеру, на протяжении моей карьеры я станцевал с десятью балеринами.
— Хочется спросить об учениках. Гордитесь ли Вы ими?
— Я преподаю классический танец в Академии русского балета с 1962 года. В прошлом году у меня был тринадцатый выпуск, если посчитать всех - свыше ста учеников. Есть заслуженные, народные. Первые мои ученики уже давно на пенсии, есть, к сожалению, и те, кто уже ушел из жизни.
Учить, вообще-то, очень трудно. Лучше самому танцевать. Тогда ты сам себе предоставлен, сам за себя отвечаешь. Вначале тебе помогает репетитор, мы вдвоем делаем роль. Когда появляется опыт, ты многое можешь и сам без репетитора. На сцене ты уже не думаешь о движениях, у тебя все отработано. Главное, выйти и танцевать с душой. Главное, душевно. А ученика надо всему научить. И азам, и технике, и танце-вальности, и эмоциям, и чистоте исполнения. Учить, к тому же, не только трудно, но и волнительно. Особенно, когда выпускные спектакли или концерты, когда ученик танцует на Мариинской сцене. Тогда волнуешься больше, чем когда-то за себя самого.
Моих учеников можно встретить в большинстве балетных трупп Петербурга. Некоторые из последних выпусков сейчас работают в Мариинском театре, в Михайловском. Они на хорошем счету, уже танцуют соло. Со временем, я надеюсь, они займут ведущее положение.
Так что, можно сказать, что у меня есть повод гордиться своими учениками. Но я мало об этом задумываюсь, просто продолжаю делать свое дело.
— Борис Яковлевич, еще такой непростой, возможно, вопрос. Кого из тех, с кем так или иначе вас сталкивала судьба, вы считаете великими людьми, может быть, великими представителями «золотого века советского балета»? Некоторые имена, наверное, уже прозвучали, но давайте их снова повторим.
— Вы знаете, сейчас принято хороших танцовщиц и танцовщиков называть звездами и даже великими. Мне кажется понимание значения той или иной личности в искусстве приходит со временем. Раздавать столь значительные эпитеты, наверное, имеют право только люди, видевшие на своем веку не одно поколение артистов. Им есть с кем сравнивать. Из тех, кого мне посчастливилось видеть на сцене, я бы назвал Великими танцовщиками Вахтанга Чабукиани, Константина Сергеева, Константина Соловьева, Владимира Васильева, Рудольфа Нуриева, Михаила Барышникова. А Великими балеринами: Галину Уланову, Наталью Дудинскую, Аллу Шелест, Татьяну Вечеслову, Майю Плисецкую.
— Можно ли говорить о разнице школ, имея в виду ту школу, что прошли Вы, и современную школу, о появлении сегодня каких-то новых интонаций, красок, манер?
— Конечно, время меняет эстетику танца. Это медленный, незаметный для повседневного взгляда процесс. Только сравнив, предположим, два исполнения одной и той же вариации 40-50-летней разницы, вы увидите как усложнилась техника, изменилась манера и т. д.
— А что уходит, что теряется?
— Возможно, теряются тонкости стиля, чистота танца. Появилась другая броская манера. Если Ленинград от Москвы когда-то отличался более сдержанным, «благородным» исполнением, то сейчас это различие ушло. К примеру, балерины выше сейчас стали поднимать ноги, зачастую совсем не к месту. Нелепо видеть принцессу Аврору из «Спящей красавицы» с задранной как в канкане ногой. В плане эмоциональности, мне кажется, раньше и балерины, и мужской состав были более выразительны и артистичны.
— Можно ли сказать, что артистичность давала особенную глубину восприятия спектакля?
— Безусловно. Сегодня бывает придешь на спектакль, а тебя не трогает происходящее, твоя душа не откликается. А вот Федор Васильевич Лопухов говорил: «Зритель приходит в театр, чтобы испытать, пусть всего несколько минут, истинное наслаждение». Редко сейчас приходится испытывать такое наслаждение. Может быть, я воспитан на прежних примерах, но теперь мне не достает того, чтобы меня так вот задело, захватило.
— Ваш взгляд и Ваши требования очень строги, потому, может быть, что вы пристрастный зритель...
— В какой-то степени, да. Смотрю на нынешних балерин в «Дон Кихоте». Хорошие танцовщицы, крепкие, профессиональные, ничего не могу сказать. А я вспоминаю, как все это Дудинская делала. Совершенно невольно.. Когда она только выбегала на сцену, все зрители сразу оказывались у нее в плену. Вот и получается, смотрю на одну, а вижу другую - несравненную.
— Вам тоже удавалось пленять. Вас, читаем, каждый раз вплоть до самого последнего спектакля сопровождала, цитирую, «неослабевающая любовь зрительного зала». Что же определяет любовь зрителя к балетному артисту?
— Трудно сказать. Наверное, для этого надо соответствовать ожиданиям публики, уметь дать ей то, за чем она пришла в театр. Мой зритель - послевоенный. Люди тогда истосковались по ярким краскам, им хотелось праздника, красоты, эмоционального сопереживания, лиризма. Быть может, мое искусство и оказалось созвучным всему этому. Ну и надо, конечно же, быть обаятельным. В чем секрет обаяния - этого Вам никто не скажет, но у меня оно, кажется, было. Во всяком случае, мне его приписывают.
— Из того, что вам еще приписывают, надеюсь, вам будет приятно услышать то, что Брегвадзе отличает «глубокое проникновение в психологию героев. Лиричность, мужественность позволили создать незабываемые образы», он «развил стиль героического мужского танца, внеся в него лирические ноты, мягкий юмор», ему «наиболее удавались лирико-драматические роли, в которых выявились лучшие черты его искусства - человеческая теплота, эмоциональная наполненность, темперамент, динамичность, яркость, мужественность, простота».
— Ой, как много!
Значимость творчества актера определяется не количеством ролей, не числом выступлений, а, как считается «глубиной созданных образов». Судьба, мы знаем, щедро подарила Вам и количество ролей, и впечатляющее число выступлений, многие из них называют эталонами, до сих пор живущими в зрительской памяти. А что все-таки особенно дорого вам, если вести речь о любимых партиях, любимых героях?
Федор Васильевич Лопухов в одной из своих книг писал, что я люблю пострадать на сцене, и был прав. Мне очень нравилось танцевать балеты насыщенные, в основном, любовными страстями. Я смеялся: то я на сцене женюсь, как в «Дон-Кихоте» или «Лау-ренсии», то меня убивают различными способами: закалывают как Меркуцио, сжигают как Лемми в «Тропою грома». Или я сам себя убиваю, как в «Баядерке» или «Отелло». В «Египетских ночах» за ночь любви с Клеопатрой я выпивал чашу с ядом и тут же падал замертво. Скажу честно, на сцене умирать так приятно! В «Медном всаднике» были целые картины, где Евгений так мучается, что доводит себя до сумасшествия и опять же умирает. Все это я делал с большим удовольствием. Федор Васильевич шутил: «Да он же с Волги, у него мать волжанка. Так что это Саратовские страдания». Хотя, как я помню, лет до шестнадцати я был совершенно не выразителен. Меня еще худрук про-
сил: «Ну, спящая красавица, давай, выдави хоть какие-нибудь эмоции». Очень постепенно во мне что-то просыпалось. А вообще, потом меня было хлебом не корми, только дай выйти на сцену!
— Кафедра самодеятельного танцевального творчества в Ленинградском государственном институте культуры создана в 1964 году. Как получилось, что со дня основания Вы являетесь ее бессменным руководителем?
В шестьдесят четвертом году мне было тридцать семь лет. Я не только танцевал в театре, но и преподавал в училище. В один прекрасный день вдруг раздался звонок -меня приглашает на встречу ректор института культуры. Открывается отделение по подготовке педагогов для самодеятельных хореографических коллективов и мне предлагают его возглавить. Я в полном недоумении. Ведь у меня даже высшего образования тогда не было. Подозреваю, что просто-напросто, я был из известных ректору артистов балета. После месяца раздумия, решил согласиться. Поначалу ни я, ни приглашенные мною педагоги многого не знали и не понимали. Но -постепенно, шаг за шагом освоились и вот, в будущем году нашей кафедре уже 40 лет.
— Примите наши поздравления с наступающим юбилеем! Хочется узнать, в чем особенности преподавания на кафедре хореографии именно нашего вуза?
— Благодарю за поздравления. Что касается особенностей, то к примеру в Московском университете культуры и искусств есть кафедра народного танца, кафедра бального танца, кафедра классического танца. Мы же даем общее образование, куда входит и классический танец, и народно-характерный, и историко-бытовой, и бальный танец. Изучают у нас и искусство балетмейстера, современную хореографию. Все вместе. Студент не должен замыкаться в одной какой-то области. Чтобы он был востребован, очень важно общее развитие. Нельзя предсказать, как судьба повернется. Кто-то пойдет преподавать классику, кто-то джазовый танец и т.д. При образовании кафедры ставилась задача подготовить специалистов широкого профиля - педагога, постановщика и репетитора в одном лице. Эту цель мы преследуем и поныне. За сорок лет мы выпустили, наверное, около семисот человек. Они работают во многих городах нашей страны. К примеру, наш Петербургский колледж искусств полностью укомплектован нашими выпускниками.
Еще я хотел бы сказать, что раньше студенты были другими.
— Что значит другими? Добросовестнее, талантливее?
Добросовестнее, это точно. В отношении талантов я так не могу сказать, и сейчас встречаются очень способные ребята. Но раньше они твердо знали, зачем они сюда пришли. А сегодня, зачастую, ведут себя легкомысленно. Изучают историю балета, а балетные спектакли не смотрят. Хорошо еще, если из-за того, что работают по вечерам. А то ведь кому-то это просто не интересно. Но, думаю, все-таки жизнь заставит и кругозор свой расширять и более ответственно относиться к выбранной профессии.
— Спасибо большое за интересный разговор! Напоследок разрешите задать совсем короткие вопросы. Многого ли из желаемого Вам удалось достичь?
— Многого. Я учился у великих мастеров, танцевал на великой сцене с великими артистами. Вспоминая лица зрителей, ждавших меня у выхода из театра после моего последнего спектакля, мне кажется, что мне в этой жизни кое-что удалось.
— Кем вы себя считаете? Артистом, хореографом, педагогом?
— Артистом. Ведь педагог - он тоже артист. И как хороший артист, он должен делать свое дело с огоньком, с вдохновением. Иначе, это рутина.
— А все-таки, что важнее: мастерство или вдохновение?
— В подлинном мастерстве всегда есть Божья искра. Поэтому позволю себе процитировать знаменитые строчки «и Божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь». Важно все.
