CC BY
89
В настоящее время категория таких аналитических прилагательных пополняется новыми единицами иноязычного происхождения типа бизнес-, медиа-, онлайн- и т.д.
Само слово онлайн также встречается и в варианте он-лайн, хотя ни в языке-источнике, ни в русском языке не является сложной единицей. В английском языке оно пишется через дефис. На начальном этапе заимствования данного слова в русском языке оно сохраняло орфографию языка-источника, но по мере освоения писалось преимущественно слитно, как любое простое слово.
К категории аналитических прилагательных тяготеют, на наш взгляд, и единицы типа интернет-, пиар-, вип-, например: интернет-проект, интернет-карта, интернет-пользователь, интернет-информация, интернет-бизнес, интернет-кафе, интернет-страница; пиар-акция, пиар-кампания; вип-клиент, вип-номер и т. д.
В словаре иностранных слов части интернет- и вип- определяются как составные части сложных слов со значением соответственно 'относящийся к Интернету' и «высокопоставленное лицо; предназначенный для такого лица» [2]. Пиар- как часть слов в словаре не приводится, хотя единиц с первым компонентом пиар- в узусе достаточно.
Все эти единицы, как нам представляется, также обладают всеми особенностями, характерными для аналит-прилагательных: значением признаковости, способностью употребляться в качестве самостоятельных слов, наличием ударения и даже такой чисто формальной особенностью, как орфографическая нестабильность.
Как известно, написание сложных прилагательных регулируется правилами русской орфографии. Если анализировать их рекомендации, то в них нет специальных формулировок, регулирующих написание иноязычных слов. В «Правилах русской орфографии и пунктуации» под редакцией В.В. Лопатина содержаться нормативные указания с учетом языковых изменений, произошедших в русском языке в конце XX века, под которые подводится написание как русских по происхождению существительных, так и иноязычных единиц, недавно появившихся
Библиографический список
в русском языке. Так, например, вводятся дополнительные основания, которые должен учитывать пишущий при выборе слитного или дефисного написания существительных, а именно: склоняемость/несклоняемость первого компонента сложного слова; полнота или усеченность основы первой части сложения, повторяемость компонентов существительного в составе других единиц. При этом оговаривается, что существительные, схожие по своей структуре, могут писаться то слитно, то через дефис, то есть их написание устанавливается в словарном порядке.
Таким образом, дополнительные формулировки правил не могут быть достаточным основанием для безошибочного выбора слитного или дефисного написания. Ориентация на словарь означает, что для многих новых слов такие написания являются немотивированными, традиционными [8, с. 108-110].
Выводы
Таким образом, из приведённого выше анализа случаев оформления на письме сложных существительных можно прийти к выводу о том, что их вариативность во многом зависит от решения ряда лингвистических проблем. Сложность их решения объясняется сложностью рассматриваемых языковых единиц: интерпретация словообразовательной структуры или грамматических особенностей таких единиц может быть объективно представлена по-разному, что приводит к появлению вариантов их написания. Многие единицы, которые на данном этапе их функционирования в русском языке рассматриваются как простые и нечленимые, при активности процесса заимствования лексики и появления од-ноструктурных элементов могут со временем перейти в разряд членимых, что также приводит к изменению их написания. Проанализированные нами нормативные установки правил русской орфографии, касающиеся слитного/дефисного написания сложных существительных, а также исследуемый языковой материал приводит нас к выводу о том, что в сфере правописания иноязычных слов и исконных единиц с иноязычными частями требуется усовершенствование действующих правил орфографии. В системе слитных/дефисных написаний остаются нерешенные вопросы, вызванные объективными факторами, которые нуждаются в теоретической разработке.
1. Толковый словарь современного русского языка. Языковые изменения конца XX столетия. Под редакцией ГН. Скляревской. Москва, 2001.
2. Захаренко Е.Н., Комарова Л.Н., Нечаева И.В. Новый словарь иностранных слов: 25 000 слов и словосочетаний. Москва: Азбуковник, 2003.
3. Краткий словарь современных понятий и терминов. Москва, 2000.
4. Большой толковый словарь русского языка. Под редакцией С.А. Кузнецова. Санкт-Петербург, 2000.
5. Голанова Е.И. Слитное и дефисное написание препозитивных морфем в современном русском языке. Нерешенные вопросы русского правописания. Москва, 1974.
6. Панов М.В. Об аналитических прилагательных. Фонетика. Фонология. Грамматика. Москва, 1971.
7. Букчина Б.З., Калакуцкая Л.П. Слитно или раздельно? Москва, 1988.
8. Правила русской орфографии и пунктуации. Под редакцией В.В. Лопатина. Москва, 2009.
References
1. Tolkovyj slovar'sovremennogo russkogo yazyka. Yazykovye izmeneniya konca XXstoletiya. Pod redakciej G.N. Sklyarevskoj. Moskva, 2001.
2. Zaharenko E.N., Komarova L.N., Nechaeva I.V. Novyjslovar'inostrannyh slov: 25 000 slov i slovosochetanij. Moskva: Azbukovnik, 2003.
3. Kratkij slovar' sovremennyh ponyatij i terminov. Moskva, 2000.
4. Bol'shoj tolkovyj slovar'russkogo yazyka. Pod redakciej S.A. Kuznecova. Sankt-Peterburg, 2000.
5. Golanova E.I. Slitnoe i defisnoe napisanie prepozitivnyh morfem v sovremennom russkom yazyke. Nereshennye voprosy russkogopravopisaniya. Moskva, 1974.
6. Panov M.V. Ob analiticheskih prilagatel'nyh. Fonetika. Fonologiya. Grammatika. Moskva, 1971.
7. Bukchina B.Z., Kalakuckaya L.P. Slitno ilirazdel'no? Moskva, 1988.
8. Pravila russkoj orfografii i punktuacii. Pod redakciej V.V. Lopatina. Moskva, 2009.
Статья поступила в редакцию 19.06.19
УДК 821.161.1
Lin Guanqiong, postgraduate, Department of History of Contemporary Russian Literature and the Modern Literary Process, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University (Moscow, Russia), E-mail: linguantsyun@mail.ru
P.V. SHKURKIN'S HONGHUZI: THE REAL FACT AS THE BASIS OF ETHNOGRAPHIC SHORT STORIES. The article analyzes the genre specificity of short stories of a prose writer, a sinologist of the Harbin diaspora, P.V. Shkurkin, who created a cycle Honghuzi (1924). The emphasis is placed on correlating the artistic portrayal of characters of outlaws, the details of their everyday life, religious beliefs, ethics, hierarchy in the robber communities, lexical features with the documented facts of their lifestyle. Shkurkin's personal perception of Honghuzi is compared with conclusions of documentary researches of the Honghuzi's activities as a cultural and social phenomenon. It is proved that in the narrative strategy of Shkurkin these are authenticity and realism that dominate. The writer brings an objective, non-biased vision of the East to his short stories. At the same time, the orientalist views of Shkurkin lack Eurocentrism and the Chinese mentality is presented as a self-sufficient civilizational phenomenon.
Key words: China, orientalism, essay, Honghuzi, ethnographic, ethnoculture.
Линь Гуаньцюн, аспирант каф. истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, г. Москва, E-mail: linguantsyun@mail.ru
«ХУНХУЗЫ» П.В. ШКУРКИНА: РЕАЛЬНЫЙ ФАКТ КАК ОСНОВА ЭТНОГРАФИЧЕСКОГО РАССКАЗА
Работа выполнена при финансовой поддержке Государственного комитета КНР по управлению фондом обучения за границей.
В статье анализируется жанровая специфика рассказов прозаика, синолога харбинской диаспоры П.В. Шкуркина, составивших цикл «Хунхузы» (1924). Акцент сделан на соотнесении художественного изображения характеров «благородных разбойников», деталей их быта, религиозных воззрений, этики, иерархии внутри разбойничьих сообществ, лексических особенностей с документально подтвержденными фактами их образа жизни. Сопоставлено лич-
ное восприятие хунхузов Шкуркиным с выводами документальных исследований хунхузничества как культурного и социального явления. Доказано, что в повествовательной стратегии Шкуркина доминируют достоверность и реалистичность, писатель привносит в рассказы объективное, нетенденциозное видение Востока. При этом в ориенталистских взглядах Шкуркина отсутствует европоцентризм, менталитет китайцев представлен как самодостаточный цивилизационный феномен.
Ключевые слова: Китай, ориентализм, очерк, хунхузы, этнографический, этнокультура.
В связи с возросшим сегодня интересом к цивилизационным и культурным ценностям Китая актуализируется обращение к русской литературе харбинской диаспоры. История русской эмиграции в Харбине не отличается длительностью, но в этот период были созданы яркие произведения, в которых проявилась европейская специфика понимания Востока. Тема этнокультуры Китая - одна из лидирующих в прозе русской эмиграции. Писатель-харбинец П.В. Шкуркин (18681943) создал ориенталистскую прозу, сочетающую художественное восприятие китайского менталитета и документальную точность в описании нравов и обычаев Северо-Восточного Китая. В 1924 г в Харбине он опубликовал русскоязычный цикл рассказов «Хунхузы». В нём, по словам О.А. Бузуева, акцентировано внимание на художественном исследовании деятельности бандитов (хунхузов) - доминирующего социального явления, «от которого страдали и китайцы, и русские старожилы и эмигранты» [1, с. 158].
В предисловии цикла жанр произведений автор определяет как этнографические рассказы. Этнографическая проза изначально ориентировалась на описание этносов как самобытных, уникальных образований, их культуры, экономических и бытовых особенностей, самосознания, религиозных верований, этнопсихологии, жизненной философии, этики, а также межэтнических отношений. Шаг на пути к такому своду аспектов мы видим в книге П.П. Инфантьева «Этнографические рассказы. Из жизни татар, киргизов, калмыков, вогулов, башкир, самоедов» (1909), в которой автор счел необходимым «снабдить предварительно» собственно этнографический рассказ «кратким очерком быта и нравов» [2, с. VIII].
Мы исходим из того, что традиционный очерк - жанр реалистического повествования, допускающий необязательные для интриги характеристики персонажей и основанный на описании фактов страноведческого содержания. Мы предполагаем, что в прозе, составившей цикл «Хунхузы», объединены черты этнографического рассказа и очерка. Достоверность явлений и деталей, с одной стороны, и художественность описания - с другой, находятся в равновесии, не подавляя друг друга. Как написано в предисловии цикла, «все рассказанные в них случаи списаны с действительности по возможности с фотографической точностью <...> Кое-где лишь изменены имена» [3, с. 484]. Шкуркин, будучи одним из русских писателей харбинской эмиграции и ученым-синологом, через сюжеты, диалоги, изображение быта и моральных традиций предельно точно показал жизнь народов пограничной полосы в 1910-е - 1920-е годы. Показательно сходство образов и мотивов рассказов Шкуркина с данными, приведенными в научно-популярном издании Д.В. Ершова «Хунхузы: необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке» (2010).
Шкуркин - основной рассказчик, в ряде текстов или эпизодов он - слушатель, к которому обращается рассказчик-персонаж. Создан образ русского офицера (капитана), собирающего материал о хунхузах, описывающего их «своеобразные нравы, обычаи и законы» [3, с. 523]. Например, в рассказе «В гостях у хунхузов» отмечено: он «интересуется всем, что касается хунхузов»; например, его знакомят «с очень интересным образчиком этих людей» [3, с. 511] - некогда известным атаманом Фа-Фу, мирно доживающим свой век недалеко от станции Силиньхэ, который, в свою очередь, приглашает его посетить местную шайку. Звание офицера не останавливает писателя от сомнительных знакомств, что позволяет максимально полно изобразить моральные законы субкультуры. В очерке «Пираты Дальнего Востока» Ершов информирует, что в 1903 г китаевед Шкуркин в качестве помощника владивостокского полицмейстера командовал операцией против морских хунхузов. Отметим, что в схожем контексте о Шкур-кине также сообщал А.А. Хисамутдинов в статье «Синолог П.В. Шкуркин: «... не для широкой публики, а для востоковедов и востоколюбов»» (1996): «<..> 20 мая 1903 г. он стал помощником Владивостокского полицмейстера» [4, с. 152]. Шкуркин действительно участвовал в борьбе против хунхузов. Свой биографический опыт защиты от пограничных разбойников стал предысторией и, скорее всего, источником его рассказов.
Одна из особенностей этнографического повествования Шкуркина - педантичность географических характеристик. Например, автор так описывает пограничную зону России и Китая: «<...> начиная от пограничного столба лит. Л (севернее оз. Ханка) до столба XI (близь Новокиевского [ныне Краскино -Л.Г.]), через нашу границу проходит в сущности лишь одна грунтовая дорога от ст. Полтавской [Полтавка - Л.Г.] до г. Саньчагоу [ныне г. Дуннин - Л.Г.]» [3, с. 484]. Или: «<...> случилось в деревне Чао-янъ-гоу [деревня Чаоянгоу - Л.Г.], на южной дороге от Омосо [ныне поселок Омо - Л.Г.] к Нингуте [ныне г. Нинъ-ань - Л.Г.]. Дорога эта идет по правому берегу верхнего течения реки Мудань-цзян, до его впадения прелестнейшее во всей Маньчжурии озеро, называемое Биртынь или Да-ху [ныне озеро Цзинпоху - Л.Г.]» [3, с. 493-494]. По сути, в ряде рассказов Шкуркин создает вербальную карту китайских провинций. Географические аспекты повествования, отвечающие жанру очерка, занимают существенное место и в художественном мире рассказов, они значимы как для характеристики ландшафта, так и для объяснения нюансов интриги (в том числе межнациональ-
ных). Упомянутые автором места - актуальные реалии и условия жизни китайцев как в 1910-1920-е годы, так и для 2010-х.
В рассказах Шкуркина описано геополитическое положение, сложившееся в пограничной зоне России, Китая и Кореи. В рассказе «Отплата» акцент сделан на неопределенности этнических отношений, балансировавших между «состоянием войны» и «вооруженным миром» [3, с. 484], и эта реальная специфика послужила фоном и мотивировкой конфликтных столкновений в рассказах всего цикла. Описанная Шкуркиным ситуация созвучна взаимоотношениям проживавших в пограничной зоне народов, описание которых мы встречаем в очерках Ершова. В «Первых выстрелах в Приморье» подробно описаны столкновения между хунхузами и русскими в конце 1867 - начале 1868 гг. Они «стали прологом кровавых событий "Манзовской войны"» [5, с. 47]. Хунхузничество вызывало, как пишет Ершов, «немалый переполох среди местного казачьего населения» [5, с. 112]. Хунхузы стали «полными хозяевами жизни и смерти» [5, с. 159] тогдашних корейцев. Хунхузничество пробуждало ненависть у соотечественников - китайцев. В 1896 г., после победы над хунхузами, управляющий Мохэскими золотыми приисками Чжоу Мяню заявил, что «и китайцы могут бить хунхузов» [5, с. 122]. Таким образом, хунхузничество представляло собой одну из главных причин нестабильного общественного и политического состояния в пограничной полосе на протяжении долгого времени (вторая половина XIX - первая половина XX вв.); хунхузы были общими врагами русских, казаков, корейцев и китайцев.
В предисловии к циклу рассказов Шкуркин отмечает, что в русском узусе нет адекватного определения хунхузов (в переводе - «красная борода»), потому он, как другие русские писатели харбинской диаспоры, сохраняет транскрибированный вариант. В рассказах сохранено и традиционное понимание статуса хунхузов. В первом очерке «Облик дракона. Кто такие хунхузы?» Ершов обстоятельно описывает своеобразие хунхузов, и уже в нем мы встречаем информацию, соответствующую содержанию книги Шкуркина. Ершов отмечает: «Слово "хунхуз" представляет собой искаженное китайское хун хуцзы и в буквальном переводе на русский означает "красная борода" или "краснобородый"» [5, с. 10], но их официальные названия - «хуфэй, даофэй, туфэй» [5, с. 11]. Дефиниция хунхузов является нормативной, уже зафиксированной в специализированных словарях. Так, в «Энциклопедическом словаре» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона хунхузы - «китайские бродяги и скитальцы, бежавшие от китайского правосудия или произвола китайских властей и добывающие себе средства к существованию путем грабежей и разбоев» [6, с. 778].
Есть сходство в описании иерархии хунхузов. В рассказе Шкуркина «В гостях у хунхузов» отряд описан как военное братство, военная дружина со своим распределением обязанностей (глава шайки - дан-цзя-ди, помощник - бань-дан-цзя-эр, начальник передового отряда - пао-тоу, начальник тылового отряда - цуй-дуй-ди и т. д.) и регламентированным распределением добычи, что соответствует ступеням подчинения, описанным в очерке Ершова: «В случае, если атаман избирался общим решением хунхузской вольницы, его называли даньцзя ды ("глава дома") <...> Следующую ступень в иерархии шайки занимали "офицеры". Ближайшим к атаману лицом был бань даньцзя ды (буквально - "половина главы дома")» [5, с. 18-19]. Ершов также указывает на то, что «в случае, если первые лица шайки не владели грамотой, в отряде мог появиться цзыцзяньу ("мастер письма") - хунхуз-делопроизводитель» [5, с. 20]. Это тот пост, который занимал герой рассказа Шкуркина «Маньчжурский князек» Хань Сяо-цзунь, когда впервые оказался в шайке хунхузов.
Среди аспектов образа жизни хунхузов, о которых идет речь в книгах Шкуркина и Ершова, - лексическая особенность хунхузов. В частности, они обращают внимание на «обилие иносказаний» [5, с. 35]. В рассказе Шкуркина «Серьги» исключительно через лексическую интригу жители селения узнают, что появившийся там Чжан - хунхуз. Ключом к интриге послужило слово «бао» из «бао-эръ-ми», что означает «связать веревками» [3, с. 497]. Такая черта речевой культуры получает одинаковое психологическое объяснение у Ершова и Шкуркина. Так, Ершов пишет: «настоящий хунхуз избегал употребления слов, несущих неблагоприятный смысл» [5, с. 35]. Таким образом, отмеченная особенность мифологизации лексики, её табуирование - характеристика национальной культуры, однако в рассказах она же моделирует сюжет, формирует мотив узнавания.
Самыми яркими, привлекающими максимум внимание исследователей хун-хузничества, можно считать установившиеся в среде хунхузов нормы поведения, те этические законы, которые мотивируют появление концепта «благородный разбойник». В «Серьгах» Шкуркина говорится о неписанном правиле хунхузов не обижать женщину: «За оскорбление женщины во время пребывания его в шайке (в другое время - это его частное дело) ему грозит со стороны атамана ни больше ни меньше, как смертная казнь» [3, с. 500]. Смерть хунхуза Чжана в данном рассказе неизбежна, поскольку он уличен в том, что вырвал у жертвы серьги вместе с мочками. В очерке «Облик дракона. Кто такие хунхузы?» Ершов также описывает поведенческие установки шайки под руководством атамана Чжан Бай-ма. В начальных эпизодах, например, сообщается: «Запрещалось грабить оди-
ноких путников, женщин, стариков и детей. Вообще любая обида, причиненная женщине, каралась смертью» [5, с. 20].
В книгах Шкуркина и Ершова дан негативный образ хунхузов. Основные характеристики в обеих книгах - жестокость, жадность, пленение мирных жителей как источник наживы. Мотив жестокости лег в основу ряда сюжетов, его варианты - убийства и грабежи.
Примеров жестокости и пленения в труде Ершова много. Так, красноречиво описан эпизод, в котором сообщается об испытаниях шкипера Гека. В 1879 г. он вернулся на свою ферму и обнаружил, что «двери дома были сломаны, а имущество разграблено. Гражданская жена Гека была повешена в задней комнате со связанными руками. Два конюха и работник были жестоко убиты, а семилетний сын шкипера пропал без вести. Сомнений не было: хунхузы <...>» [5, с. 88]. Под влиянием пережитого Гек в 1904 г застрелился. По предположению Ершова, похищенный сын Гека «предназначался "краснобородыми"для шантажа отца» [5, с. 89]. Вышесказанное напоминает нам опорные сюжетные мотивы - пленение и последующее убийство - в рассказе Шкуркина «Отплата»: хунхузы приглашают сына богатого казака в гости, пленяют его; отец мальчика вместо выкупа кладет в пакет бумагу, в конце рассказа хунхузы убивают мальчика, чтобы отплатить его отцу за обман.
Жадность как черта менталитета хунхузов, нацеленных на добычу сокровищ и пищи, объясняет и их жестокость, и этнические конфликты. Так, Ершов приводит следующий факт: в 1920-е годы в Приморье русские «крестьяне подвергались грабежам и издевательствам, лишаясь денег и <. . .> продуктов. Малейшая задержка исполнения требований хунхузов каралась смертью» [5, с. 200]. Бескомпромиссность одержимых жадностью хунхузов - мотив прозы Шкуркина, в частности упомянутого выше ретроспективного эпизода кражи серег с нанесением жертве увечья.
В обеих книгах также есть факты, свидетельствующие о благородстве хунхузов. В основном они сводятся к защите родины. Так, в «Маньчжурском князьке» герой Хань Сяо-цзунь нападает на правительственный отряд, но во время Японско-китайской войны (1894-1895) он же направляет триста хунхузов в помощь китайскому войску; в результате военных действий ему прощается прежняя вина, он «признан князем самостоятельного владения» [3, с. 536] в верховьях Сунгари. Его внук Хань Дэн-цзюй - участник боксерского восстания (1899-1901). В труде Ершова мы также находим свидетельство участия хунхузов в этих событиях, что подтверждает документальную основу истории, описанной в «Маньчжурском князьке». За патриотический поступок шайки Хань Сяо-цзуня губернатор Гиринской провинции придал Цзяпигоу статус «местных цинских властей» [5, с. 157]. В очерке Ершова «На линии КВЖД» приведено сравнение хунхузов и инициаторов боксерского восстания ихэтуаней 'общества крестьян и низов Китая в 1899-1901 гг., направленные против Альянса восьми держав' в пользу первых: «Сильные и хорошо организованные шайки <...> часто были более активными "застрельщиками" нападений на русских, чем идейные враги "варваров" - ихэтуани. Хунхузы имели гораздо большее влияние на местное население» [5, с. 141].
Стоит отметить, что и хунхузы, и мирные жители Маньчжурии описаны как фаталисты, чьи мировоззренческие и этические приоритеты обусловлены влиянием буддизма, даосизма и неканонической религии. В рассказе Шкуркина «Старая хлеб-соль» главарь шайки хунхузов отпускает плененного русского - в прошлом своего благодетеля - и расстреливает хунхуза, который отобрал у пленного часы, нарушив моральный кодекс хунхузов. С точки зрения Е.В. Меряшки-
Библиографический список
ной, в данном рассказе обозначен критерий кармы («с позиций буддизма - это закон кармы» [7, с. 178]) - вселенский причинно-следственный закон, согласно которому праведные или греховные действия человека определяют его судьбу, обрекают на страдание или дарят наслаждение. Между хунхузами есть поверье: «<..> если ты без крайней необходимости, т. е. не в честном бою, убьешь человека, то и сам будешь убит; жизнь за жизнь -неизбежный закон» [3, с. 509]. Хунхуз в силу обстоятельств или порочных побуждений проявляет жестокость по отношению к человеку, но почитает Будду, опасается нарушить моральные заветы буддизма.
В «Как я сделался хунхузом» Шкуркина предводитель шайки Юй Цай-тунь с некоторыми подчиненными охраняют «'ди инъ-цзы", т. е. земляной лагерь» [3, с. 509], претерпевая физически и духовно тяжелое испытание, тогда как другая часть шайки, находясь в крепости, «проживает в свое удовольствие» [5, с. 76]. Опять же А.А. Забияко и И.А. Дябкин отмечают, что «такая практика духовного отречения от "мирской жизни"» [8, с. 144] может толковаться с позиции буддизма и даосизма. Нравственный идеал даосизма - отшельничество как практика отстранения от активной деятельности - вместе с буддистской аскезой направлены на самосовершенствование личности. Такая идеология проявилась и в своеобразных китайских героико-приключенческих романах «уся» (напр. «Речные заводи» Ши Найаня, XIV в.; «Предания о героях, стреляющих в орлов» Цзинь Юна, 1957-1959; «Бездельник из пограничного города» Гу Луна, 1972).
Кроме того, язычество также сильно воздействовало на жизнь китайцев. Так, в «Маньчжурском князьке» Шкуркин пишет о вере обычных китайцев в то, что «души предков ведь живут на том свете почти совершенно такой же жизнью, как и живые люди, лишенные жертвоприношений, они могут причинить тысячи бедствий живущим на земле» [3, с. 529]. В этом же рассказе человек, нашедший жэнь-шэнь, должен помолиться духам гор. В «Серьгах» автор описывает пленного хунхуза Чжана, которого хорошо накормили перед казнью: «<..> приготовили хороший обед, покормили его, дали выпить водки, а потом угостили даже двумя трубками опия» [3, с. 501], что соответствует китайской традиции и объясняется не жалостью к обреченному на смерть, а верованиями: преступника надо накормить, чтобы после смерти он не стал голодным чертом и не беспокоил владыку ада, а в последующем круге жизненных перерождений он может стать хорошим человеком. Привычным в среде хунхузов было поклонение китайскому народному божеству войны Гуань-ди. Так, в рассказах Шкуркина «Оплата» и «В гостях у хунхузов» описано, как хунхузы к стене кумирни или жилого помещения прикрепляют изображение местных духов и Гуань-ди; перед их образами обычно стоит чашка с пеплом, куда воткнуты курительные палочки с ароматом. В китайской традиции зажигание курительных палочек представляет собой средство общения с духами, а аромат - символ жертвы и уважения к ним. Такая традиция также упомянута Ершовым: изображение Гуань-ди «часто можно было встретить в лагерях хунхузов» [5, с. 38].
Итак, в цикле рассказов «Хунхузы» очевидны такие критерии повествования, как достоверность, реалистичность. Нет сомнений в том, что художественная проза Шкуркина является одним из источников книги Ершова. Вместе с тем, факты, приведенные Ершовым, подтверждают верность фактов, описанных Шкуркиным. Все вышесказанное можно расценить как аргумент в пользу сращения в «Хунхузах» черт этнографического рассказа и очерка, и такое сочетание представляется нам оптимальным вариантом нетенденциозного художественного изображения жизни любого этноса.
1. Бузуев О.А. Литература русского зарубежья Дальнего Востока: Проблематика и художественное своеобразие (1917-1945 гг.). Диссертация ... доктора филологических наук. Москва, 2001.
2. Инфантьев П.П. Этнографические рассказы. Из жизни татар, киргизов, калмыков, вогулов, башкир, самоедов. Санкт-Петербург: Издательство А.Ф. Деври-ена, 1909.
3. Шкуркин П.В. Хунхузы. Этнографические рассказы. Литература русских эмигрантов в Китае. Пекин, 2005; Т. 3: 482 - 549.
4. Хисамутдинов А.А. Синолог П.В. Шкуркин: «... не для широкой публики, а для востоковедов и востоколюбов». Известия Восточного института. 1996; 3: 150 - 160.
5. Ершов Д.В. Хунхузы: необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке. Москва: Центрполиграф, 2010.
6. Хунхузы. Энциклопедический Словарь Брокгауза и Ефрона. Санкт-Петербург, 1903; Т. 37а (74), Ч. 2: 778.
7. Меряшкина Е.В. Образ хунхуза в прозе писателей дальневосточного зарубежья. Вестник Кемеровского государственного университета. 2014; 4 (60), Т. 3: 175 - 180.
8. Забияко А.А., Дябкин И.А. Трансформация сюжетов китайской мифологии в творчестве дальневосточных писателей 20-40 гг. XX в. Религиоведение. 2013; № 4: 139 - 156.
References
1. Buzuev O.A. Literatura russkogo zarubezh'ya Dal'nego Vostoka: Problematika i hudozhestvennoe svoeobrazie (1917-1945 gg.). Dissertaciya ... doktora filologicheskih nauk. Moskva, 2001.
2. Infant'ev P.P. 'Etnograficheskierasskazy. Iz zhizni tatar, kirgizov, kalmykov, vogulov, bashkir, samoedov. Sankt-Peterburg: Izdatel'stvo A.F. Devriena, 1909.
3. Shkurkin P.V. Hunhuzy. 'Etnograficheskie rasskazy. Literatura russkih 'emigrantov v Kitae. Pekin, 2005; T. 3: 482 - 549.
4. Hisamutdinov A.A. Sinolog P.V. Shkurkin: «... ne dlya shirokoj publiki, a dlya vostokovedov i vostokolyubov». Izvestiya Vostochnogo instituta. 1996; 3: 150 - 160.
5. Ershov D.V. Hunhuzy: neob'yavlennaya vojna. 'Etnicheskij banditizm na Dal'nem Vostoke. Moskva: Centrpoligraf, 2010.
6. Hunhuzy. 'Enciklopedicheskij Slovar' Brokgauza iEfrona. Sankt-Peterburg, 1903; T. 37a (74), Ch. 2: 778.
7. Meryashkina E.V. Obraz hunhuza v proze pisatelej dal'nevostochnogo zarubezh'ya. Vestnik Kemerovskogo gosudarstvennogo universiteta. 2014; 4 (60), T. 3: 175 - 180.
8. Zabiyako A.A., Dyabkin I.A. Transformaciya syuzhetov kitajskoj mifologii v tvorchestve dal'nevostochnyh pisatelej 20-40 gg. XX v. Religiovedenie. 2013; № 4: 139 - 156.
Статья поступила в редакцию 29.06.19
УДК 821. 161. 1
Mongush E.D., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Russian Language and Literature, Tuvan State University (Kyzyl, Russia),
E-mail: mongun2005@yandex.ru
Mongush R.M., student (Philology direction 45.03.01), Faculty of Philology, Tuvan State University (Kyzyl, Russia), E-mail: augusta_rol@mail.ru
INTERTEXTUALITY IN POETICS OF OLGA SLAVNIKOVA. The article highlights functions and methods of implementation (forms) of the intertext in prose of Olga Slavnikova. The relevance of the study lies in the lack of special works on the role of intertext in poetics of the prose by O. Slavnikova. Novels "Alone in the Mirror", "The Immortal", "2017", and stories "Basileus", "Russian Bullet", "Statue of the Commander" and "Mouse" by O. Slavnikova are analyzed. The analysis shows that the researchers believe that the main function of the intertext in works by O. Slavnikova is creation of artistic polysemy of a text. Thus, it is necessary to refer to the source of the intertext for a complete understanding of the author's intention. The characterizing function in creating images of characters is no less important. Frequent methods of intertext realization are reminiscence (more or less accurate reproduction of another text) and allusion (hint at any literary work). Intertextual links with Russian classical literature, particularly with the works of A.S. Pushkin, N.V. Gogol, L.N. Tolstoy and V. Nabokov, are traced in the prose by O. Slavnikova.
Key words: intertext, intertextuality, postmodernism, allusion, reminiscence, Olga Slavnikova.
Е.Д. Монгуш, канд. филол. наук, доц. каф. русского языка и литературы, Тувинский государственный университет, г. Кызыл,
E-mail: mongun2005@yandex.ru
Р.М. Монгуш, студентка 4 курса, Тувинский государственный университет, г. Кызыл, E-mail: augusta_rol@mail.ru
ИНТЕРТЕКСТ В ПОЭТИКЕ ПРОЗЫ О. СЛАВНИКОВОЙ
Статья посвящена функциям и способам реализации (формам) интертекста в прозе О. Славниковой. Актуальность работы вызвана отсутствием специальных работ, посвященных роли интертекста в поэтике прозы О. Славниковой. В ходе исследования были проанализированы следующие произведения писательницы: романы «Один в зеркале», «Бессмертный» и «2017», рассказы «Басилевс», «Русская пуля», «Статуя командора» и «Мышь». На основе проведенного анализа автор статьи полагает, что главной функцией интертекста в произведениях О. Славниковой является создание художественной многозначности текста, так как для полного понимания авторского замысла необходимо обратиться к источнику интертекста. Не менее важна характеризующая функция для создания образа героев. Часто встречаемыми способами реализации интертекста являются реминисценция (более или менее точное воспроизведение другого текста) и аллюзия (намек на какое-либо литературное произведение). В прозе О. Славниковой прослеживаются интертекстуальные связи с русской классической литературой (в частности, с произведениями А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Л.Н. Толстого, а также В. Набокова).
Ключевые слова: интертекст, интертекстуальность, постмодернизм, аллюзия, реминисценция, Ольга Славникова.
Известно, что интертекстуальность является одним из главных черт постмодернистской литературы. Как полагает А.Н. Безруков в учебном пособии «Поэтика интертекстуальности», в рамках постмодернизма произошел синтез идеи и теории интертекста. Такое явление «связано со своеобразным типом мышления художников, способом создания ими текстов, уникальным формированием художественной картины мира» [1]. Ольгу Александровну Славникову с уверенностью можно назвать уникальной писательницей, в творчестве которой прослеживаются приведенные черты.
Как пишет В.Е. Хализев, в современном литературоведении термин «интертекст» является широко употребляемым и престижным. «Им часто обозначается общая совокупность межтекстовых связей, в состав которых входят не только бессознательная, автоматическая или самодовлеюще игровая цитация, но и направленные, осмысленные, оценочные отсылки к предшествующим текстам и литературным фактам» [2]. Необходимо отметить, что в настоящее время различают два подхода изучения интертекстуальности - лингкультурологический (интертекст как свойство текста) и литературоведческий (интертекст как свойство художественной литературы). И поэтому исследователи дают разные определения данного явления, но во время исследования, мы опирались на определение, которое дал А.В. Савченко: «...это такие текстообразующие элементы, которые имплицитно или эксплицитно присутствуя в тексте, вызывают в сознании читателя дополнительные смысловые ассоциации, аллюзии, реминисценции и способствуют расширению смысловых границ текста» [1].
Нами были проанализированы романы О. Славниковой «Один в зеркале» (1999), «Бессмертный» (2001) и «2017» (2006). В ходе анализа выяснилось, что интертекстуальные связи в романах О. Славниковой обнаруживаются, в первую очередь, в образах героев. Иначе говоря, в героях романов О. Славниковой прослеживаются черты, «заимствованные» от того или иного литературного героя.
В романе «Один в зеркале» четко выделяется сходство главных героев, Антонова и Вики, с героями прозы В. Набокова. Заметим, что многие литературоведы отмечают генетическую связь прозы О. Славниковой с творчеством автора знаменитых романов «Приглашение на казнь», «Защита Лужина» и «Лолита». Связь с творчеством В. Набокова обнаруживается еще в самом начале романа - в качестве эпиграфа О. Славникова взяла строчки из второго абзаца первой главы романа «Приглашение на казнь»: «Итак - подбираемся к концу» [3].
Итак, в романе «Один в зеркале» перед читателем развертывается история отношений талантливого математика Антонова и его студентки Вики. Так, главный герой, вступив в отношения с несовершеннолетней Викой, вспоминает роман, который прочитал еще задолго до их встречи: «Когда-то давно, в свои университетские лета, Антонов прочел в темноватых, занимавших обувную коробку фотокопиях роман одного эмигрантского писателя, на долгое время ставший его упоительной и жгуче-стыдной тайной. В романе, порождавшем грешные сны, американская малолетка погубила ученого, или он её погубил, - но там действительно разверзалась пропасть, потому что девчонке, Лолите, было не то двенадцать, не то тринадцать и любовь действительно была преступлением, а не «метафорой преступления».» [3]. В данном отрывке аллюзивная отсылка к
известному роману «Лолита» В. Набокова («эмигрантского писателя») служит для того, чтобы показать ощущения героя (он чувствует себя в некотором роде преступником, соблазнившим «малолетку»), а также для раскрытия характера его отношений с героиней. Как мы знаем, в романе «Лолита» показана история грешной любви тридцатисемилетнего преподавателя французского языка, Гум-берта Гумберта, к его падчерице, Долорес Гейз, которой в начале романа всего лишь тринадцать. Рассмотрим некоторые моменты в романе О. Славниковой, в которых и обнаруживается связь её героев с персонажами романа «Лолита».
Во-первых, как и Гумберт, Антонов преподаёт в университете, он учёный, который пишет монографию в области фрактальной геометрии. Во-вторых, он значительно старше Вики (он старше неё на пятнадцать лет), и эта пропасть в возрасте заставляет героя также сравнивать себя с набоковским героем: «Иногда ему казалось, что разница в возрасте между ним и Викой гораздо больше и преступней, чем между школьницей Лолитой и несчастным Гумбертом, который не совладал со своим кровосмесительным отцовством, потому что девчонка, одновременно и дочь, и любовница, стала для него до такой невероятной степени единственным человеком, что не захотела этого терпеть» [3]. В этом отрывке мы видим, как Антонов проецирует отношения Гумберта и Лолиты на свои отношения с Викой. Как и Лолита для Гумберта, Вика становится единственным близким человеком для Антонова: весь мир героя начинает строиться вокруг фигуры Вики, он настолько поглощен ей, что забывает о своем деле и забрасывает рукопись. В-третьих, в отношениях героев романа четко прослеживается модель «родитель-ребёнок», когда Антонов строит отношения с позиции взрослого, в то время как Вика - с позиции ребёнка. Действительно, героиня показана больше как бунтующий подросток, нежели жена: она совершенно не заботится о семейном быте, пропадает в клубах и приходит домой поздно ночью, заставляя мужа переживать и звонить всем знакомым. Антонов, как отец, пытается контролировать её и даже воспитать. Более того, его не раз посещают мысли о том, что он мог стать отчимом для Вики: «.он думал, что мог бы вместо Вики жениться на теще Свете, которая словно была одною из тех, на кого он когда-то заглядывался. Тогда он мог бы не страдать, а просто воспитывать Вику как свою приемную дочку.» [3].
Так, в романе Людмилы Петрушевской «Номер Один, или в Садах других возможностей» персонаж по имени Номер Один исследует и открывает всему миру новую цивилизацию народа эннти. Конечно, эннти сопротивляются всей цивилизации, народ не хочет «забвения». Даже есть такой эпизод, где Париж -нынешняя столица Франции является столицей Арабской республики. Петрушев-ская в своем романе дает современную картину мира, что нас ждет и к чему движется европейская цивилизация.
В роман «2017» включено огромное количество аллюзий и отсылок к сказкам П. Бажова. Более того, сразу видно, что некоторые из них автор использует осознанно, с определенной целью. Использование сказовых героев из уральского фольклора можно считать вполне естественным явлением, так как сама О. Славникова родом из Урала, и действие в её произведениях происходит там же. В романе же присутствуют неоднократные упоминания героев из сказов: Хозяйки Медной Горы или Каменной Девки, огромного подземного змея Великого
