CC BY
27УДК:821.111(73) - 03.09 Достоевский-Беллоу
Е. А. Механикова
(Украина)
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ОПЫТ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМА В ТВОРЧЕСТВЕ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО И СОЛА БЕЛЛОУ
Во второй половине ХХ века обостряется интерес американских писателей к русской литературно-философской традиции, что связано со сменой художественных ориентиров и писательских поколений, рождавшей ощущение кризиса, «конца литературы», с постановкой проблемы рациональности и ее границ, с поисками духовно-нравственных и эстетических ориентиров современной культуры. Американские писатели еврейского происхождения, как правило, потомки выходцев из Восточной Европы, привнесли в литературу США особую напряженность духовных исканий, характерную, в первую очередь, для русской литературы.
Разноплановые аспекты восприятия русской литературы в американском культурном пространстве этого периода органически соединились в творчестве крупнейшего американского писателя второй половины ХХ века Сола Беллоу. Черты современного романа идей С. Беллоу складываются под влиянием воспринимаемой русской литературной традиции, в частности, Ф. М. Достоевского, в творчестве которого привлекает богатство интеллектуального содержания, установка на художественное осмысление философско-эстетических идей экзистенциализма.
Произведения Сола Беллоу представляют собой самобытное художественное явление в современной послевоенной американской и европейской прозе. Для беллоувианской прозы характерна повествовательная, творческая и литературная многослойность воплощения авторского замысла: создание произведений с ориентацией на индивидуальное переживание и восприятие, что сближает его творчество с идейными установками экзистенциализма. Мы, несомненно, можем констатировать
приверженность Сола Беллоу к такой традиции литературы XX века, которая как никогда ранее предельно сближается с непосредственным и конкретным бытием человека, проникается его заботами, мыслями, чувствами. Литературный процесс теснейшим образом сопрягается одновременно с личностью самого автора, окружающей его современной действительностью и магистральными тенденциями в эстетике и идеологии культуры середины XX века -экзистенциализмом, опираясь на предшествующий опыт русской литературно-философской парадигмы Х1Х в. Совмещение и взаимодействие культурных кодов русской и американской литератур в творчестве американского писателя Сола Беллоу, рецепция художественного наследия русского писателя Х1Х в. Ф. М. Достоевского в творчестве Беллоу, тенденция к выработке собственных эстетических принципов, апелляция к художественному опыту экзистенциализма, делает их творчество актуальным и привлекательным как для зарубежных, так и отечественных литературоведов. Подробный научный анализ их произведений доказывает, что прозаические произведения этих писателей являются современными и актуальными, созвучными философским и эстетическим исканиям современной эпохи.
Специфика прочтения Достоевского Солом Беллоу по сравнению с предшествующей и современной ему американской и европейской культурой состоит в следующем: если в первой половине ХХ века Достоевский осознавался американскими писателями, прежде всего как провозвестник новых подходов к изображению внутреннего мира человека, то во второй - интерес сместился к нравственно-философской проблематике его романов, интерпретируемых в экзистенциалистском ключе. Творчество Ф. М. Достоевского оказало огромное влияние на всю духовную жизнь ХХ века и, в частности, на становление экзистенциального типа сознания [7]. Мы постараемся выделить экзистенциальные «уроки» Достоевского, которые сформировались в контексте его богатейшего художественного творчества, и адекватно оценить их значение для американского писателя. При этом о причислении
экзистенциального направления речь не идет. Мы обратимся лишь к некоторым аспектам их творчества, в которых наметились черты «уединенного» сознания ХХ в.
О традициях Достоевского в творчестве С. Беллоу чаще говорят, касаясь ранних, так называемых реалистических романов писателя (например, подчеркивается общее для писателей внимание к образу «маленького человека») [19, с. 51-53, 64-65; 20, с. 115-129; 21, с. 243261; 23, с. 7-17]. В известной мере, наследует Беллоу и приемы психологического анализа Достоевского [22, с. 39-50; 24, с. 6]. При выходе в свет первых романов «Между небом и землей» (Dangling Man, 1944) и «Жертва» (The Victim, 1947) С. Беллоу заявил о себе как писатель, владеющий техникой психологического анализа, характерной для новейшей европейской прозы (М. Пруст, Ф. Мориак, М. Фриш и другие). Эти романы были отмечены «субъективностью мироощущения, потеснившей объективность авторского взгляда» [8, с. 96]. Остро ощущая противоречивость современной личности, писатель стремился быть аналитиком всего неустановившегося в человеческой душе. «Биография души», самовыражение центрального героя становятся содержательной осью его прозаических произведений. Наиболее привлекательным и значительным как в рассматриваемых романах, так и во всех последующих, было и остается стремление автора выразить свою реакцию на окружающий мир, и социальную действительность с помощью «особого отношения к внутреннему миру личности, ее морально-психологических проблем, неразрывно связанных с общим социально-историческим колоритом и духом времени» [8, с. 171]. В представленном исследовании нас интересует не просто общность проблематики и отдельных приемов творчества русского и американского писателей. На наш взгляд, имеет место определенное сходство художественных систем, обусловленное близостью мировосприятия Беллоу и Достоевского. Подтверждение этому мы можем найти, выяснив, какие из экзистенциальных «уроков» Ф. М. Достоевского и каким образом
были «усвоены» американским писателем еврейского происхождения Солом Беллоу.
Прежде всего близость писателей обнаруживается в их пристрастии к кризисным ситуациям, в которые они ставят своих героев. В такие моменты Достоевский, а равно и Беллоу, «вскрывает перед нами глубочайшую тайну нашей души - ее сложность: она состоит не только из того, что в ней отчетливо наблюдается (например, наш ум состоит не из одних сведений, мыслей, представлений, которые знает), в ней есть многое, чего мы не подозреваем в себе, но оно ощутимо начинает действовать в некоторые моменты, очень исключительные» [11, с.95].
В кризисные моменты жизни в человеке, действительно, обнажаются его потаенные стороны, выступает наружу все самое неожиданное в его природе, проявляется его духовный потенциал. В такие минуты герои Достоевского оказываются перед необходимостью решения «последних проблем бытия» (С. Булгаков). Особенность подхода Достоевского состоит в том, что от решения этих вопросов зависит как частная человеческая жизнь, так и судьба человечества во всех аспектах существования. Отсюда -насыщенность произведений как философскими проблемами вневременного характера, так и злободневными вопросами жизни России конца XIX века. Беллоу, в отличие от Достоевского, выводит человека тет-а-тет с «вечными вопросами», учитывая социальный и исторический планы жизни. У Достоевского понятия Добра, Зла, Любви, Истины рассматриваются в плоскости христианской аксиологии. К вопросу о содержании этих понятий Беллоу подходит уже из другой эпохи. В его «нерелигиозной» концепции эти вопросы получают несколько иную постановку: «Мир, который мы ищем, - не тот мир, который мы видим. Боремся за одно, получаем другое» [17, с.18]. Теории типа «мир совершенно прекрасный» или «мир совершенно ужасный» писатель считает глупостью: «О тех, кто верит, будто мир абсолютно прекрасный», - он утверждает, что «они плохо разбираются в пакостях». Когда же речь заходит о пессимистах,
мир «... и добрый и злой, то есть ни то ни другое» [17, с. 21].
О новом принципе периодизации истории человечества говорит в романе «Бесы» Кириллов: «Бог есть боль страха смерти. Кто победит боль и страх, тот сам станет бог. Тогда новая жизнь, тогда новый человек и все новое... Тогда историю будут делить на две части: от гориллы до уничтожения бога и от уничтожения бога до... - До гориллы? - ... До перемены земли и человека физически. И мир переменится, и дела, и мысли, и все чувства», «... в теперешнем физическом виде, сколько я думал, нельзя быть человеку без бога никак. Я три года искал атрибут божества моего и нашел - атрибут божества моего - Своеволие! Это все, чем я могу в главном пункте показать непокорность мою и новую страшную свободу мою, Ибо она очень страшна» [3, с.585]. Один из «уроков» Достоевского состоит в том, что он показал антиномичность свободы: она -привлекательна и страшна для человека, она - тяжкое бремя и бесценный дар. Проблематика свободы невероятно сложна и у Достоевского, и у Беллоу. Обозначим лишь некоторые моменты. Герои Достоевского (тот же Кириллов) предчувствуют, насколько страшно остаться человеку одному, без Бога. Утратить всякую опору в жизни. Человек должен иметь то, перед чем он мог бы преклониться, об этом знает и Великий инквизитор и праведник Макар Иванович («Подросток»): «Невозможно и быть человеку, чтобы не преклониться, не снесет себя такой человек. Да и никакой человек. И бога отвергнет, - так идолу поклониться, деревянному, или златому, или мысленному» [5, с.601].
В художественном мире Беллоу герой изначально находится в состоянии «страшной свободы», он живет в то время, когда есть «так много богов, но нет единого вечного бога» [1, с.75]. При этом поклонение «мысленному идолу» представляет для писателя отдельный интерес. По-разному исследует он эту проблему в романах «Между небом и землей» и «Жертва».
Джозеф, главный герой романа Беллоу «Между небом и землей», став узником безграничной свободы, уверен, что «конец» каждой
личности - это «жажда чистой свободы», которую он определяет, по примеру Достоевского, не только как действительную волю, но и как волю, измеряемую духом, «для того, чтобы знать, кто мы и зачем существуем, знать наше предназначение, отыскать благословение» [6, с.409]. У героя появляется возможность вести собственную жизнь, исходя из личных духовных потребностей, выработать собственную шкалу ценностей. Психологическая ситуация самоизоляции и напряженность самоанализа вносят хаос в мир сознания Джозефа, подчеркивая степень одиночества и отчужденности от окружающей действительности. Джозеф мучительно пытается осмыслить сложность и противоречивость своих переживаний. В конце романа герой приходит к осознанию бесперспективности «бегства» от окружающей действительности. Неожиданная свобода начинает все сильнее угнетать Джозефа. В результате герой направляет в комиссию, ведающую военным набором, письмо с просьбой о скором призыве в армию. Джозеф приходит к довольно странному истолкованию амбивалентности свободы. Удаляясь от близких, чтобы сохранить целостность своего «я», герой пытается мыслить и действовать независимо, распоряжаться жизнью собственноручно -как захочет, а не как надлежит. Однако, освобожденный от «оков» общества, которое одновременно и ограничивало его, и обеспечивало его покой, он не получает свободы в смысле реализации его интеллектуальных способностей и эмоциональных потенций. Неким образом, Джозеф оказывается настоящим заложником собственной свободы, которая искажает ощущение реальности и превращает его жизнь в бессмысленную череду будней: «ценность моей жизни в этой комнате уменьшается с каждым днем. Скоро она мне станет противной» [17, с.20]. Главный герой Джозеф может быть отнесен к тому типу людей, которых Великий инквизитор называл «слабосильными мятежниками»: потребность в свободе есть, а сил нет, выступая частично наследником «подпольного» Парадоксалиста Достоевского, бунтующего против «невозможностей»: «Невозможность - значит каменная стена? Какая каменная стена? Ну, разумеется, законы природы, выводы
дело до законов природы и математики, когда мне почему-то эти законы не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробивать, но я и не примирюсь с ней потому только, что у меня каменная стена и у меня сил не хватило» [6, с.413].
Экзистенциальный герой Достоевского, как и герои Беллоу, находится в состоянии преодоления «стен», встающих на его пути к свободе. Обоих писателей интересуют те герои, которые «позволили себе усомниться в правомерности суда природы и этики, в правомерности суда вообще и ждать, что вот-вот «невесомое» станет тяжелее весомого, вопреки самоочевидностям и опирающимся на самоочевидность суждениям разума, бросившим на чашу весов уже не только «законы природы», но и законы морали» [11, с.72-73].
Человек, который не имеет сил «пробить стену лбом», совершает преодоление этих «самоочевидностей», бросив вызов смерти. Так, в самом конце второго романа Беллоу «Жертва», когда Кирби Олби «решил умереть, и думал, что смерть его будет победой» [18, с.142], пытаясь свести счеты с жизнью, Айза Левенталь также оказывается в наполненной газом квартире. Поменявшись местами со своим мучителем и чуть не став его жертвой, Левенталь находит в себе силы разорвать те цепи, которые сковывали его и Олби. Проснувшись от удушливого запаха газа, герой, не раздумывая, делает свой выбор в пользу жизни, несмотря на все зло и ужасы, которые открылись ему. На самоубийство как первый шаг к человекобогу решается и Кириллов. То, что объединяет этих героев, - это попытка переступить «боль страха смерти». В последние минуты жизни Кириллова, в его неестественной позе, во взгляде, в том, как он повторяет «сейчас, сейчас, сейчас, сейчас...» раскрывается состояние экзистенциального ужаса человека перед последней чертой, отделяющей жизнь от смерти. С не меньшей силой противится смерти и вся человеческая природа Левенталя, которая требует лишь одного: «Жить! Жить!» Как нам видится, в концепции Достоевского и Беллоу картина насилия героя над человеческим в себе может быть расценена как доказательство необходимости Бога и неестественности отпадения человека от Него.
Другая особенность человека, изображенная Достоевским, раскрывает еще один из экзистенциальных «уроков» писателя. С. Беллоу повторяет мысль Ф. М. Достоевского о том, что абстрактная свобода является нравственным злом. И если современной личности не хватает мужества свести счеты с внешним миром, то у нее должно хватить сил принять трагический удел человеческого существования. Трагичность существования человеческой личности является центральной категорией эстетики экзистенциализма. Трагическим является разрыв человека и общества, трагическая раздвоенность личности, отчужденность человека от самого себя. Трагедия современного человека в понимании обоих писателей лишена героизма и иллюзий. Концепция человеческой жизни и концепция трагического сливаются воедино.
Согласно экзистенциалистской логике и Достоевский, и Беллоу отчуждают своих героев от окружающего мира. Отчужденность -это, как правило, добровольный отказ от причастности к обыденности жизни, все новые попытки преодолеть страх перед миром, полным «лицемерной успокоенности» [13, с.15]. Трагедия центральных персонажей Достоевского и Беллоу заключается в бесцельности и алогизме существования, замкнутости внутреннего мира, осознания отсутствия нравственных ориентиров: «Все путается у меня в голове, и не из-за жестокости или цинизма, а от ужаса», - описывает свое состояние Джозеф, герой романа «Между небом и землей» [17, с.18]. Страдания в мире героев Ф. М. Достоевского - единственный способ проверить надежность человеческих основ. Его Подпольный человек высказывает мнение о том, что от настоящего страдания, то есть от разрушения и хаоса, человек не откажется никогда, потому что страдание является «единственной причиной сознания» [11, с. 117]. Память о перенесенных страданиях - это единственная возможность примириться с условиями человеческого бытия, поскольку они приобщают человека к христианскому восприятию картины жизни.
О признании необходимости страдания в абсурдном мире современности и необходимости выработать свою жизненную позицию, будучи «ангажированным» таким пониманием мира,
том, что страдание (а не скука, по утверждению А. Камю [9, с.230]) приводит в движение сознание: «неприятности, как физическая боль, обостряют чувство жизни, и когда заведется в ней что-то, как захлестнет, поднимет на дыбы, мы и рады, ведь боль и волнение все же лучше, чем сплошное ничто» [17, с.76]. Сам Ф. М. Достоевский видел трагедию человека подполья в «страдании, в самоуничижении, в осознании лучшего и невозможности достичь его...» [12, с.93]. Герой потому и забился в подполье, что вера в свободную волю оказалась неоправданной, а любовь к людям обиженной. То же самое происходит и с героями Беллоу. Душевная боль и одиночество приводят в движение их сознание. И Джозеф, и Левенталь начинают понимать истинное положение человека в мире, его ущемленность и несостоятельность, собственную бесхарактерность: «... не хочется признавать, что не осилил свободы <...> из-за бесхребетности» [17, с.40]. Они, очевидно, не дорастают до героев, в каком бы то ни было смысле, им «не хватает твердости <...> вялость заставляет сомневаться в их способности выдержывать толчки грубой современной жизни» [14, с.20]. Единственной их целью является забота о сохранении собственной человечности, свободной воли. Сохранить ее герои смогут, только противопоставив себя обществу. И Парадоксалист Ф. М. Достоевского, и интеллектуальный герой С. Беллоу выбирают «подполье» как одну из возможностей самоутверждения. И в таком противопоставлении личности и среды видится ключ к разгадке характера героев.
В современном обществе все более усиливается процесс атомизации: связи между отдельными людьми становятся все слабее, заменяясь отношениями между человеком и вещами, человеком и средствами массовой информации. Отдаляясь от общества, отчаянно отстаивая свою самозаконность, индивид теряет чувство причастности к жизни других людей и потому не может не чувствовать своего отчуждения, даже пытаясь всеми силами отстоять себя как личность. Ощущение полного уединения ведет человека к иррациональному восприятию картины мира.
Еще об одном из своих «уроков» Достоевский говорит устами Парадоксалиста, утверждающего, что человек в цельности своей природы есть существо иррациональное; поэтому как полное его объяснение недоступно для разума, так недостижимо для него - его удовлетворение?» [11, с.97]. Какой бы настойчивой не была работа мысли, она всегда будет соответствовать воображаемому, а не реальному человеку. Жизнь человека состоит из страданий и радостей, ни понять, ни переделать которые невозможно с помощью разума.
Иррациональность, пожалуй, может быть названа одной из основных черт героев Сола Беллоу. В его творчестве человек становится абсолютно непредсказуемым, непостоянным существом, готовым в каждое мгновенье к переломам и душевным переворотам. Глядя на него, порой хочется сказать словами Мити Карамазова: «Слишком широк человек, я бы сузил» [6, с. 75]. До определенного момента герои Беллоу не подозревают об этой своей «широте», о тех «безднах», которые в них таятся. Когда же это «иррациональное» вырывается наружу, разум отступает. Человек оказывается не в силах противостоять этому - как, например, в случае с Левенталем («Жертва»). Очень хорошо об этой особенности человека знает и Джозеф, герой романа «Между небом и землей». Иррациональность его мышления приводит к глубоким противоречиям в отношениях с людьми, которые его окружают. Чтобы их понять, ему необходимо отказаться от того самого «дважды на два четыре», которое Достоевский считал началом смерти. Вырвать человека из размеренной жизни, где все предсказуемо, определенно, ясно и упорядоченно, где нет свободных движений и прорывов за «пределы», можно, лишь выбив у него из-под ног устойчивую почву «математической логики»: «Мы слишком долго живем простой таблицей умножения, мы устали от таблицы умножения, нас охватывает тоска и скука от этого слишком прямого пути, грязь которого теряется в бесконечности» [6, с.256]. Рациональный подход к человеку - только скольжение по поверхности, без проникновения в его настояшие глубины. Так же
глупец останавливается на рацио, а умный идет дальше. Да и для отпетого глупца его рацио лишь праздничное платье, этот всеобщий пиджак, который он надевает для людей, а живет он, спит, работает, любит и умирает воя от ужаса, безо всякого рацио»[6, с.231]. Это тот страх смерти, который прочувствовали на себе герои Достоевского и Беллоу, толкающий их поклоняться «Великому Иррациональному».
С отрицанием абсолютности и непогрешимости разума связаны и особенности пространства в художественном мире каждого из писателей. Доказательством относительности и условности человеческого мышления, по словам Л. Шестова, «явилось сомнение, исчерпывается ли действительное пространство тем, которое одно знает человек, одно для него мыслимо и представимо. Возникновение так называемой Не-Евклидовой геометрии <...> не оставляет никакого сомнения в том, что действительность бытия не покрывается мыслимым в разуме» [14, с.72-73]. К вопросу о «соприкосновении с мирами иными» в произведениях Достоевского чаще обращаются «грешники», чем праведники. Как правило, герои, преступившие черту дозволенного, страдают нарушением психики и оказываются на грани безумия. О зависимости между психическим состоянием человека и его способностью к контакту с инобытием рассуждает в «Преступлении и наказании» Свидригайлов: «Ну, а если так рассудить (вот, помогите-ка): привидения - это, так сказать клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку их, разумеется, видеть незачем, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек и, стало быть, должен жить одной здешней жизнью для полноты и для порядка. Ну, а чуть заболел, чуть нарушился нормальный порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше» [4, с.97].
Особое внимание Достоевского и Беллоу к деформированной психике человека сказывается в их работе как на границах ума и безумия, так и бытия и инобытия. Но при всем своем «фантастическом реализме» Достоевский не выходит за грань
достоверного. Видения Раскольникова и Свидригайлова обличены в формы сна; встреча Ивана Карамазова с чертом - бред больного человека, а сам черт воспринимается Иваном как олицетворение темной стороны его собственной души. С. Беллоу тоже использует сон, как мир, противопоставленный обыденной реальности человека, кошмар сна здесь заменяется кошмаром реальной жизни. Внутреннее состояние Эйзы в момент знакомства с ним читателя -состояние издерганного, раздраженного, изнывающего от одуряющей нью-йоркской жары человека, у которого натянутые отношения с шефом. На него сваливается ответственность за жизнь племянника, он ощущает враждебное отношение к себе со стороны невестки. Это кошмар мелочей жизни. Вернувшись после тяжелого дня домой, Левенталь пытается расслабиться, забыться, отключиться от реальных проблем. И именно тут ему кажется, что в дверь позвонили, но так же, как и в случае с Вельчаниновым, за дверью никого не оказалось. «Возможно, это было радио, хотя вряд ли. Может быть, что-нибудь в проводке повредилось из-за жары, но он мало понимал в электричестве, а может быть, кухонный лифт барахлит. Но беспокоило его то, что все это нервы, поэтому ему и показалось, что звонили в дверь, точно так же как почудилось, что он спал» [18, с. 31]. Неоднозначность ситуации подчеркивается и здесь: спал ли Эйза? Был ли звонок в дверь? Все остается без ответа.
Деформация психики в произведениях С. Беллоу связана, как и у Достоевского, с разорванностью сознания героя. На грани двух миров ощущает себя Джозеф, в котором неслиянно существуют два начала: человеческое, преходящее, и вечное, бытийное - его альтер-эго, Дух Противоречия. Для него, существующего в человеческом облике, оба эти измерения одинаково реальны. В романе «Между небом и землей» Джозеф полемизирует с Духом Противоречия, который является порождением его психики. Очевидно, по замыслу С. Беллоу, скепсис и даже частично цинизм Духа Противоречия должны были служить для обнаружения правды, дискредитации иллюзии. Однако Джозефу явно не хватает убежденности в своих взглядах, он не в силах противопоставить веские доводы сомнениям
своего антагониста, нападая или требуя утешения.
Нельзя не согласиться с мнением о том, что проза великого русского художника Ф. М. Достоевского и американского писателя Сола Беллоу является традиционной в экзистенциалистском смысле, обоих писателей волнуют вечные проблемы: борьба добра и зла, необходимость существования Бога в душе человека, бесконечная многоликость жизни, загадочная непохожесть людей. Экзистенциалистские категории свободы выбора, трагичность существования, страдания и отчуждения в абсурдном мире отчетливо прослеживаются в ранних произведениях С. Беллоу. Усвоив экзистенциальные «уроки» Ф. М. Достоевского, Сол Беллоу доказывает своими прозаическими произведениями, что, хотя человек свободен и одинок, он «заброшен» в мир и покинут Богом, но он является неотъемлемой составляющей окружающего мира, в котором ему, как существу духовному, необходимо многому научиться. С. Беллоу не ведет своих персонажей, подобно писателям-экзистенциалистам от абсурда к нигилизму. Восприняв экзистенциалистскую точку зрения о безрассудности и неизменности окружающего мира, С. Беллоу, однако, обращается к духовным ресурсам человека, которые помогают выстоять в мире хаоса и абсурда. На наш взгляд, писатель утверждает, что, хотя основные постулаты философии экзистенциализма буквально приковывали к трагедии человеческой судьбы, - они же и побудили ценить константы бытия, искать пути к целостности, к позитивной свободе человеческой личности.
Экзистенциальные открытия русского писателя Ф. М. Достоевского имеют исключительное значение и для истории русской литературы и для генезиса европейской экзистенциальной традиции, к которой, в определенной степени, принадлежит С. Беллоу. В художественном сознании Беллоу Достоевский выступает как определенный культурный код, который в многочисленных вариациях проявляется в его произведениях на протяжении всего творчества. Особенности рецепции Достоевского Беллоу во многом
объясняются специфическим статусом в культуре США русского писателя, чьи философско-нравственные искания оказались созвучными американскому морализму и, прежде всего, философским положениям экзистенциализма, в свете которого находят объяснения схождения русского и американского писателей. Беллоу ориентируется не на эпическую позицию Достоевского-художника, а на способы изображения человека, подчеркивая и выделяя экзистенциалистские искания русского писателя. Отдельные философские мотивы творчества и принципы изобразительности русского классика, получившие прямое или косвенное отражение в прозаических произведениях Беллоу, трансформируются и ассимилируются в его творчестве.
В рамках небольшой статьи мы могли, конечно, лишь наметить некоторые точки пересечения художественных систем Ф. М. Достоевского и С. Беллоу. Поэтому, опираясь на ряд примеров, мы можем утверждать, что экзистенциальный опыт Достоевского сыграл важную роль в формировании художественной концепции американского писателя и оказал влияние на его художественное творчество. Детальному изучению этой проблемы на примере остальных романов американского писателя современности Сола Беллоу будут посвящены наши дальнейшие научные литературоведческие исследования.
1. Андреев Л. Повести и рассказы / Л. Андреев. - Челябинск: Южно-Уральское книжное издательство, 1974. - С. 75.
2. Беллоу С. Герцог: Роман / С.Беллоу // Пер. с англ. В. А. Харитонова; Посл. А. М. Зверева. - М.: Панорама, 1991. - С. 344.
3. Достоевский Ф. М. Бесы / Ф. М. Достоевский. - М.: Современник, 1993. - С. 585.
4. Достоевский Ф. М. Повести и рассказы / Ф. М. Достоевский. -М.: Правда, 1982. - 459 с.
5. Достоевский Ф. М. Подросток / Ф. М. Достоевский. - М.: Худож. лит., 1995. - С. 605.
ЛИТЕРАТУРА
// Под ред. Гроссмана Л. П. Собрание сочинений в 10-ти томах. Т.4. -М.: Гослитиздат, 1956. - 610 с.
7. Заманская В. В. Экзистенциальная традиция в русской литературе ХХ века. Диалоги на границах столетий: Учебное пособие / В. В. Заманская. - М.: Флинта: Наука, 2002. - С.57.
8. Зверев А. М. Дворец на острие иглы: из художественного опыта ХХ века / А. М. Зверев. - М.: Сов. писатель, 1989. - С. 96, 171.
9. Камю А. Миф о Сизифе / А. Камю // Сумерки богов. - М.: Политиздат, 1998. - С. 230.
10. Мулярчик А. С. Современный реалистический роман США (1945-80) / А. С. Мулярчик. - М.: Высшая школа, 1988. - С.171.
11. Розанов В. В. О легенде "Великий инквизитор"/ В. В. Розанов // О Великом инквизиторе. Достоевский и последующие. - М.: Молодая гвардия, 1991. - 195 с.
12. Чулков Г. Как работал Достоевский / Г. Чулков. - М., 1939. - С.93
13. Шервашидзе В. В. От романтизма к экзистенциализму. Творчество Андре Мальро и Альбера Камю: Учеб. пособие / В. В.Шервашидзе. - М.: Изд-во РУДН, 2005. - С. 15.
14. Шестов Л. Избранные сочинения / Л. Шестов. - М.: Правда, 1993. Т. 2. - С.72-73.
15. Эпстайн Д. Сол Беллоу: Становление крупного писателя / Д. Эпстайн // Америка. - №»110. - 1965. - С.20
16. Ясенский С. Ю. Искусство психологического анализа в творчестве Ф. М. Достоевского и Л. Андреева / С. Ю. Ясенский // Достоевский. Материалы и исследования. - СПб., 1994. - Т. 11.
17. Bellow S. Dangling Man / S. Bellow. - N.Y.: New American Library, 1965. - 126 p.
18. Bellow S. The Victim / S. Bellow. - N.Y.: New American Library, 1965. - Р. 142.
19. Chametzky J. Our Decentralized Literature: Cultural Meditations in Selected Jewish and Southern Writers / J. Chametzky. - U of Massachusetts P, 1986. - P.51-53, 64-65.
BPH
№ 21 (78)
20. Fuchs D. An Example of Dostoyevsky / D. Fuchs // Saul Bellow: Modern Critical Views / Ed. by H. Bloom. - Philadelphia: Chelsea House Publishers, 1986. - P.115-129.
21. Gross T. L. Saul Bellow: The Victim and the Hero / T. L. Gross // The Heroic Ideal in American Literature. / Ed. by T. L. Gross. - New York: Free Press, 1971.- P. 243-261.
22. Levenson J. C. Bellow's Dangling Men / J. C. Levenson // Saul Bellow and the Critics / Ed. by I. Malin. - NewYork: New York UP, 1967. -P. 39-50.
23. Opdahl K. Prospects and Perspectives: A View from the Balcony / K. Opdahl // Profils-Americanis. - №9. - 1997. - P. 7-17.
24. Tanner T. Saul Bellow / T. Tanner. - Edinburgh: Oliver and Boyd, 1965. - P.6.
