CC BY
82
Вестник ПСТГУ.
III Филология
2007. Вып. 2 (8). С. 7-19
Художественные особенности эпистолярного наследия святителя Феофана Затворника
Т.Л. Воронин
(ПСТГУ)
В статье ставится проблема филологического исследования русской духовной литературы Нового времени. Автор рассматривает особенности целей духовной литературы по сравнению со светской, говорит о своеобразии стилистической эволюции русской духовной словесности последних веков и обращает внимание на важнейшие художественные задачи духовного писательства.
Кроме того, в статье дается обзор литературной деятельности святителя Феофана Затворника, рассматриваются особенности его отношения к писательству.
И, наконец, наиболее пристальное внимание уделяется письмам св. Феофана, образу автора в эпистолярном наследии святителя; вычленяются важнейшие черты стиля писем, как то: просторечно-разговорные элементы, юмор, особенности метафор и сравнений.
В центре внимания древнерусской литературы стоял вопрос о спасении души. Древнерусское книжное художественное слово было словом, ведущим к Небесному царству. «Сугубу мзду от Бога вос-приимет не токмо зде, но и в будущий век, иже со страхом и вниманием почитающий сиа святые книги»1, — говорится в великих Че-тьях-минеях Макария Московского, а в «Повести временных лет» утверждается, что «книгами учими есмы пути покаяния, мудрость бо обретаем и воздержание от словес книжных»2. Древнерусский книжник видел две стороны одной задачи спасения души человека. Это, во-первых, призыв к нравственному совершенству («покаяние и воздержание»), во-вторых, обнаружение, воображение в слове тайн будущего века, порыв к «иным мирам».
1 ПЛДР. Вторая пол. XVI века. М., 1986. С. 480.
2 ПЛДР. XI - нач.ХП века. М., 1978. С. 166.
Эта двуединая задача и определяет, по нашему мнению, понятие духовной, христианской литературы. Духовной литературой оказывается то словесное произведение, которое как исходным импульсом, так и конечной целью имеет стремление к нравственному совершенству и Небесному царству.
XVII век русской истории — век глубокого кризиса древнерусской культуры, ставит перед русским обществом новые задачи, задачи построения регулярного государства со своими четкими земными целями государственного благополучия и благоденствия. Этим целям подчинена Петровская реформа и возникшая в результате нее светская литература. Первые русские писатели: Кантемир, Ломоносов, Сумароков — продолжают приписывать книжному слову нравственно образующее значение. Но им и тем более их последователям не приходило в голову видеть в искусстве силу, устремляющую человеческое существо к иному плану бытия. Вместо проповеди Небесного царства светская литература вырабатывает понятие вдохновения, поэтического восторга, которые возносят человека-творца превыше себя, превыше земной эмпирической реальности, но не могут дать ему видения Неба.
Не прободать крылом остроугольным
Вон ту прозрачную, но плотную плеву, —
горестно восклицал Владислав Ходасевич в стихотворении «Ласточка».
Восторг и вдохновение не открывают пути к Небесному царству, но лишь освещают путь по земным дорогам. Самое большое, что может сделать светская литература — это дать «намек о прекрасном рае», как утверждал герой гоголевского «Портрета». В своей массе светская литература Нового времени утрачивает «спасительность» как смысл и цель книжного слова, сосредотачиваясь на художественно-поэтических, социальных и нравственных аспектах словесности. Однако же национальный русский характер, который имеет ярко выраженный эсхатологический дар, дар неудовлетворенности земным, не мог удовлетвориться и таким строем книжного слова. Русская культура требовала ответа на порыв души к Небу, и естественным было постепенное формирование корпуса духовной литературы, которая развивалась параллельно литературе светской. Это развитие не могло быть полностью самостоятельным, оно было связано с изменением общественного и личного самосознания русских людей, и поэтому общий ход эволюции светской литературы схож с процессами исторических изменений в литературе светской: от условной риторичности, от скованности внешними
задачами и заданностями — ко все большей личностности и индивидуализации, от ориентации на образцы и каноны к опоре на личный сердечный опыт. И если мы сравним проповеди русских епископов XVIII в. и выступления такого, например, духовного деятеля последнего времени, как митрополит Антоний Блюм, то увидим, какой огромный путь проделала духовная словесность за эти столетия. И этот путь вполне соотносим с эволюцией русской поэзии от ломоносовской оды до стихотворений Бродского.
Итак, как мы уже говорили, главная цель духовной литературы — вести человека в царство Духа, открывать ему путь к Небу. Но воззвать на этот путь может лишь тот, кто восчувствовал «иные миры», прикоснулся к тому, что «на сердце человеку не всходило». Духовный писатель должен не просто учительствовать и рассуждать — перед ним стоит сложнейшая художественная задача: выразить свои духовные созерцания, передать непередаваемое. Он должен найти слово, стилистическую фигуру, интонацию, звуковое сочетание, которые выразили бы «невыразимое», то, о чем, по слову Жуковского, «лишь молчание понятно говорит». В этом заключается глубинный источник художественности духовной литературы. Именно поэтому прав один из ярчайших церковных писателей второй пол. XX в. отец Александр Шмеман, когда говорит в своем дневнике, что богословам «гораздо более по пути с поэтами, с искусством», нежели с «ученостью»3. И наша цель — увидеть особенности художественного слова русских духовных писателей, различить в их произведениях то «поэтическое», то «личностное», что, не удаляя читателя от живой Истины, делает восприятие их духовного опыта, опыта встречи с Истиной, более доступным и живым.
Учитывая все вышесказанное, мы сделаем попытку указать на некоторые смысловые и стилистические доминанты творческого наследия святителя Феофана Затворника.
Святитель Феофан видел главным делом своей жизни литературное творчество. И его уход в затвор после семилетней епископской деятельности был вызван именно потребностью уединенного писательского труда. Он видел в этом труде свое подлинное призвание и должен был поэтому оставить все остальные труды. «Я ищу покоя, — писал святитель, — чтобы покойнее предаться занятиям желаемым (духовному писательству)»4. Феофан
3 Шмеман Александр, прот. Дневники. М., 2005. С. 39.
4 Смирнов П.А. Жизнь и учение святителя Феофана Затворника. М., 2002. С. 102.
писатель по преимуществу и, конечно, писатель духовный, так как главной целью своего творчества полагал указания читателю «пути спасения», пути к Небесному царству. «Сколько раз приходилось жалеть, — писал святитель Феофан в одном из писем, — что не умею так писать, чтобы всех затрогивать. Когда бы умел, составил бы такую книгу, что всякий читающий решился бы содевать свое спасение»5. Мы видим из этой цитаты, что святитель ставил перед собой литературно-поэтическую задачу — «затрогивать» читателя, то есть так выразить свой внутренний опыт, чтобы он нашел отклик в сердце читателя, чтобы слово его было живым и действенным. «Слово есть могущественное средство помогать ближнему, — писал Феофан в другом месте, — в нем душа выходит и, сочетаясь с другою, силу ему придает»6. Слово для святителя это не выражение какой-либо абстрактной мысли или схемы, но личный опыт человека, в свое слово он вкладывает душу, и значит это слово приобретает художественно-поэтические черты, оно становится образом его души, словесным выражением невыразимого внутреннего мира человеческой личности. Рассматривая слово как общение душ, святитель Феофан в своем творчестве делал установку на личностный, индивидуально выраженный, заостренно обращенный к читателю стиль.
Оставляя мир и уходя в затвор, святитель Феофан не порывал с миром связи, он ощущал серьезную ответственность за то, что происходит в мире, он остро переживал отпадение многих образованных людей от Церкви и жаловался: «Горько, то горько, что творится у нас среди мыслящих»7. Феофан видел и чувствовал мир, из которого ушел. В его душе сохранялся интерес к внешнему, он любил созерцать звездное небо и имел для этого даже телескоп, его эстетическое чувство отзывалось на красоту мира, показывая душу художественно одаренную. И не случайно одной корреспондентке он советовал: «Возумейте наслаждаться природой: всякое время года имеет свои прелести. Сумейте их найти восчувствовать»8.
Понимая необходимость говорить с миром на его языке, святитель изучал светские науки, в его библиотеке были труды и по истории (Соловьев, Шлоссер), и по философии (Гегель, Фихте, Ульрици), и по естествознанию (Гумбольдт, Дарвин, Фогт) и по
5 Смирнов П.А. Указ. соч. С. 10.
6 Там же. С. 250.
7 Там же. С. 169.
8 Собрание писем святителя Феофана. Вып. 8. М., 2000. С. 155.
другим наукам. В переписке с корреспондентом, увлекавшимся химическими опытами, мы встречаем своеобразные натурфилософские размышления святителя, которые представляют нам его как человека своего времени, своей эпохи, столь склонной к научным теориям. «Как всякий человек имеет свою душу, — пишет святитель, — так всякая вещь свою невещественную силу, которая ее образует и держит, как ей положено Богом при создании ее. Во всякой вещи в растении, в животном... есть такая невещественная сила, владеющая естественными силами и стихиями, и посредством их строящая вещи.»9. Далее в этом письме святитель говорит о том, что эти «души вещей» слушаются Бога и вместе составляют «душу мира», и мы видим, как рядом с научностью в этих рассуждениях открывается подлинно религиозный взгляд на мир, на природу, родственный при этом поэтическому созерцанию Лермонтова и Тютчева и даже Владимира Соловьева, для которых природа «не слепок, не бездушный лик», а живая сущность, способная общаться с Творцом, и все в мире, даже пустыня, «внемлет Богу».
одним словом, понимая, что «лучшее употребление дара писать и говорить есть обращение его на вразумление и пробуждение грешников от усыпления», святитель Феофан в своем стремлении донести до мира слово спасения был открыт к тем научным и художественным ценностям, которыми жили его современники. Поэтому его писательство носило на себе отпечаток и его своеобразной личности, и эпохи второй пол. XIX века.
Наиболее интересной в этом отношении частью огромного литературного наследия святителя Феофана, которое включает в себя духовно-нравственные сочинения, экзегетику, проповеди, переводы («Добротолюбие», «Невидимая брань» и др.), является переписка святителя. Письма Феофана — это действительно общение душ, это теплое и участливое всматривание в чужую судьбу и жизнь, ненавязчивая подсказка, ни в коем случае не претендующая на волевое водительство.
В переписке святителя нужно выделить, во-первых, те письма, которые сам Феофан обработал и объединил в четко оформленные книги. Это «Письма о христианской жизни», «Письма о духовной жизни» и «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться». особый интерес представляет для нас третья из этих книг.
Книга «Что есть духовная жизнь.» — сборник писем к реальной корреспондентке, но сам автор подчеркивает, что письма эти
9 Собрание писем... Вып. 2. С. 115.
претерпели художественную обработку и являются самостоятельным литературным произведением. «Письма писаны к красавице не выдуманной, а действительной, — говорит Феофан по поводу своей книги, — некоторые только прибавлены для полноты, и некоторые перетушеваны. Но фон действительный»10. А в другом месте он с улыбкой повторяет то же: «Письма писаны к красавице, потом кое-что прибавлено и все направлено к тому, чтоб удержать красавиц лезть во внучки к обезьянам»11.
В книге на действительном материале письменного общения с реальной девушкой святитель выстраивает обобщенное религиозное поучение, которое интересно тем, что в нем присутствуют два плана: с одной стороны, план автора, его мысли и духовные установки, с другой стороны, эта авторская позиция дана на фоне внутренней жизни корреспондентки, которая, очевидно, находится в стадии бурного становления и проходит путь от светской барышни до почти монашествующей молитвенницы. Интересно, как меняется и тон, и смысловые акценты святителя по мере внутреннего роста его корреспондентки, и если в начале он говорит о философских и психологических проблемах, то к концу тематика писем становится все уже, сосредотачиваясь на главном: «в клети сердца беседовать с сладчайшим Господом» и стремиться «к умному в сердце Богу предстоянию с благоговеинством и болезненным к Нему припаданием»12. Но от начала до конца всю книгу объединяет общее теплое, сочувственное и подчас веселое отношение святителя к собеседнице. Книга «Что есть духовная жизнь.», по сути дела, является духовной повестью в письмах, повестью, в которой прослеживается судьба героини и предстает живой, личностно окрашенный образ автора со своим индивидуальным стилем.
Этот стиль эпистолярного наследия святителя Феофана особенно ярко вырисовывается при рассмотрении писем, не собранных в отдельные сборники. Писем этих написано святителем великое множество. В печатном виде существует их почти две тысячи. А всего святителем написано на порядок больше. Так, биограф Феофана Смирнов указывает на то, что в одной его знакомой семье хранилось до тысячи писем святителя, а таких семейств, надо думать, было немало.
10 Собрание писем... Вып. 1. С. 95.
11 Собрание писем... Вып. 2. С. 102.
12 Феофан Затворник, святитель. Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться. М., 2001. С. 221.
Укажем на те черты, которые, на наш взгляд, делают письма святителя художественно яркими, доходчивыми, способными, по его собственному выражению, «затрогивать» читателя.
Язык и тон писем святителя свободны от традиционной риторики, он общается в письме с живым человеком и обращен к нему своей индивидуальной человеческой стороной. он учит не с высокой кафедры, а как друг-собеседник. Такая эпистолярная беседа становится возможной в русской духовной культуре только во второй пол. XIX в., когда процессы индивидуализации языка и самовыражения достигают уже и самой консервативной, церковной области культуры. Письма святителя Феофана таким образом становятся отражением путей развития русской словесности и русской социальной психологии.
Главная черта писем — это личностно-разговорная интонация, в которой мы слышим живую теплую душу автора. Эта интонация, этот говорок передает характер святителя Феофана (кстати, Говорова), и перед нами выступает очевидный образ автора писем. «Утешение ваше — детки ваши, — пишет святитель одной корреспондентке. — Детство и деток очень люблю. Золотое время и золотые личности. Куда это девается потом? И знать — да не воротишь»13. Другой духовной дочери, попенявшей святителю на то, что тот давно не пишет, Феофан отвечает: «Не пишу, плохо пишу. Вы все сами виноваты. Как назвать ту барыню, которая прядева требует, а кудельки не дает? Злая барыня. Вот это вы и есть. Дали вы мне кудельку? Нет. А прядево подай. Вы дайте мне кудельку-то: я вам напряду столько, что и не рады будете»14. Грубоватое просторечие подчас употребляется святителем в разговоре о самом главном, он старается этой мнимой несерьезностью, словесной игрой размягчить душу собеседника, встать с ним в близкие задушевные отношения. Так одной своей корреспондентке, начинающей осознанную духовную жизнь, святитель пишет: «Душа по природе к Господу должна стремиться. А Господь всегда близ есть. И рекомендовать их друг другу нечего, ибо они старые знакомые. Зачем дело? Душа дура все ко Господу спиною оборачивается, то вертится перед Ним бесчинно, внимания на Него не обращая. Ведь это очень невежливо. Возьмите же в руки сию сударыню невежду и приучите ее законам вежливости.»15 А в
13 Собрание писем. Вып. 2. С. 3.
14 Там же. Вып. 5. С. 39.
15 Там же. С. 41.
другом месте, обращаясь к женщине, которая находилась в тяжкой болезни, Феофан говорит о важности памяти смертной в таком шутливо-разговорном тоне: «У одра болезни молотьба. Чем больше ударов, тем больше зерен выбьется, и тем богаче умолот. Потом надо зерно под жернова, затем муку в смешение теста и вскисание его, потом — в виде хлебов в печь, и наконец на трапезу Божию. Да, вкусив, речет Господь: “Как вкусно”»16.
Кроме того, святитель нередко использует народные поговорки или конструирует афористические высказывания поговорочного типа, что характерно для разговорного языка XIX века. Таких поговорок большое количество, но укажем на следующие: «кнут не мука, а вперед наука», «дума за горами, а смерть за плечами», «взялся за гуж, не говори, что не дюж» и т. д. Используя поговорки, святитель Феофан утверждает тем самым необходимость сверять свою жизнь не только со Священным Писанием и преданием, но и с опытом отцов, с опытом народа, который часто оказывается благодатно усвоенным уроком Церкви. Так, например, говоря об опасности чувственных удовольствий, Феофан советует: «Припомните народное изречение: «берегись первой чарки». Откуда оно родилось? Из опыта — что, выпивши одну чарку, трудно удержаться от другой.»17.
Как нетрудно заметить, разговорный тон святителя Феофана нередко окрашен в юмористические тона. Юмор — один из наиболее ярких приемов его стиля. Мягкие, незамысловатые шутки направлены опять же на то, чтобы разрушить стену, стоящую между двумя душами, которые вступают в общение. И в то же время в шутке святитель, боявшийся навязчивого учительства, часто заключает подспудный урок. «Какой-то американец несколько лет сидит и придумывает крылья для летания. Как только он придумает, куплю и прилечу. как снег на голову»18, — пишет святитель монахине, которая все никак не могла отвергнуть стремление переходить с места на место. В другом письме, написанном во время русско-турецкой войны 1878 г. и обращенном к чересчур пацифистски настроенному человеку, мы встречаем шутку, которая выражает серьезные патриотические взгляды Феофана: «У меня воинственное настроение! Англичан бы поколотить и австрийцев. Жалею, что я не Бова Королевич. Хоть бы шапку-невидимку и ковер самолет
16 Собрание писем... Вып. 6. С. 125.
17 Там же. С. 15.
18 Там же. С. 111.
достать. Вот бы погулять по англичанам. Первого Биконсфильда схватить бы за волосы, и ну таскать над Лондоном. Потом, бросивши, прогремел бы: всем вам будет то же за неприязнь к России»19. А в письме Феофана к одной инокине находим замечательный юмористический рецепт: «Верно нечего делать, как прописать себе: «терпения столько-то, смирения — столько-то, уважения к делам других — столько-то. Столочь все в ступе благоразумия, всыпать в стакан слез и принимать по чайной ложке, как только покажется ропотливость нетерпения»20. Юмор пронизывает все почти письма святителя. Шутка подчас появляется в самых неожиданных местах, во вполне деловых сообщениях. Говоря, например, об издании своей книги, святитель пишет, что ему нужен корректор и прибавляет: «надо приискать корректора — Папу, чтобы был без погрешностей»21. Феофан нередко играет словами (так дочь своей корреспондентки Софию Николаевну он называет Премудрость Народопобедительная). Но эта игра и вообще шутливость святителя всегда призваны к тому, чтобы помочь человеку, воззвать его к радостному христианскому подвигу. И неслучайно он советует своей корреспондентке в книге «Что такое духовная жизнь»: «Никогда ни под каким видом не угрюмничайте»22. А в другом месте святитель Феофан молитвенно желает своему адресату: «Даруй вам Господи постоянно иметь обрадованное сердце»23. И этой «сердечной обрадованности» служит юмор Феофана.
И просторечие, и юмор писем святителя прочно связаны с еще одной яркой чертой его стиля — с образностью, метафоричностью. Метафоры и сравнения Феофана, как правило, окрашены и разговорным, и юмористическим характером. С их помощью святитель старается сделать более доходчивыми, живыми и трогательными высокие вероучительные смыслы. Выше приведенные цитаты демонстрируют нам эту образность (метафорический «рецепт»). Одна из наиболее типичных для Феофана метафор — это образ страшного суда как экзамена. В этой метафоре простейшие земные реалии, описанные почти бытовым языком, становятся знаками страшного и непостижимого таинства: «Вы всегда свое делайте, — пишет Феофан молодой девушке, — а что встречаете со вне, то не от вас. Бог посылает и Бог посылает это на экзамен. Пославши, смотрит, как
19 Собрание писем... Вып. 7. С. 111.
20 Там же. Вып. 6. С. 136.
21 Там же. Вып. 7. С. 182.
22 Феофан Затворник, святитель. Что есть духовная жизнь.. С.230.
23 Собрание писем. Вып. 8. С. 92.
поступите. Если умно и справедливо поступите, Он ставит вам лучшие баллы, а если иначе как-то, и баллы ставятся другие. Потом сделан будет свод баллов. И что окажется в итоге, по тому и аттестат вам выдан будет. Аттестат пишется не на бумаге, а на челе. На том свете привратники тотчас увидят, куда вам следует. Вам не сюда. Скорбно будет услышать.»24. Это же сочетание просторечного рассказа, приземленной образности и серьезной духовной проблематики характерно и для такой, например, развернутой метафоры Феофана: «Вы исповедовались добре, — пишет он молодому христианину, ищущему более глубокого постижения духовной жизни, — пробоина заделана. Эта заделка свежая, не прочна. Враг сбоку стоит и высматривает. Как только увидит какую оплошность, опять шарахнет из своих бомб. Но пусть его шарахает. Можно сделать все покушения его бесплодными. Пробоину в стене, чтобы опять не слетела, подпирают сзади устоями и к месту тому побольше посылают солдатиков. Враг тогда, видя это, и совсем не покушается снова тут пробивать стену, а отходит в другое место. Вот и вам надо тоже сделать. Подпорки надо сделать: это усиление стеснения плоти лишением сна, пищи, трудом, особенно каким-либо унизительным. А солдатиков наслать, это побольше благих, отрезвляющих мыслей набрать в голову и их перебирать вниманием»25. Метафоры, построенные по схожей схеме, нередко встречаются в письмах Феофана. Так, одной монахине святитель пишет: «Когда котельчик кипит, то ни насекомые, ни гады приблизиться к нему не могут. А когда кипение прекратится и вода охладеет, тогда они свободно лезут к нему, и ползают по нему, и в воду набираются. Случается и то, что мышь немалая вцепится ногами в края и опрокидывает котельчик. и если он хрупок, разбивает его. Это сказание идет ли к вам? Если да, то не давайте котелку перестать кипеть, а для сего почаще подкидывайте щепок, углей и дров. Богомыслие лучше всего, и чтение идет, а молитва паче богомыслия даже»26. Феофан в своих метафорах демонстрирует свободный художественный поиск, и подчас они, подобно гоголевским развернутым сравнениям, стремятся к тому, чтобы стать самостоятельной картиной. Впрочем, этого никогда не происходит, потому что святитель ни на мгновение не забывает своей главной цели, и его образы призваны деликатно, ненавязчиво научить человека внутреннему труду над своей
24 Собрание писем... С.158.
25 Там же. Вып. 2. С. 184.
26 Там же. Вып. 6. С. 117.
душой, их шутливая легкость вселяет в читателя надежду на успех в духовном странствовании. Благодаря этим образам подлинная христианская жизнь кажется не надмирным подвигом, но делом, хоть и трудным, однако же доступным простому смертному.
Юмор, просторечие и метофоричность своеобразно преломляются в тех случаях, когда Феофан говорит о самом себе. Перед читателем явственно предстает смиренный образ святителя, готового оплакать свое несовершенство и посмеяться над самим собой. Так, например, приняв известие об успехе своих книг, святитель пишет: «Уж шампанское кипело, кипело в голове и груди! Насилу притянул память о грехах. и как водою залило весь этот хвальшивый пыл»27. В другом письме, отвечая корреспондентке на ее желание посетить Вышу и увидеть его, Феофан говорит: «Подымете вы такой труд, а кого найдете? Дрянного старичонка, ябеду и болтуна, скалозуба. Стоит ехать, чтобы увидеть такое чучело»28. Не раз святитель, непрестанно занятый как внешними, так и внутренними духовными трудами, говорит о своей лености: «Извините, что нескоро ответил. Все леность! Вы не знаете, сколько у меня лености. Ой! Ой! Я называю ее моей благоверной, которая взяла меня в руки и пикнуть не дает»29. Феофан говорит в письмах о смирении как о самом важном для спасения свойстве души. «Гонитесь за смирением, всегда отбегающим, —восклицает святитель в письме к монахине Магдалине, — оно есть след Христов, благоухание Христово, одеяние Христово!»30 И сам он, как показывают его письма, обладал этим душевным свойством. «Вы пастырь добрый, — читаем мы в письме святителя одному протоиерею, — а я архипастырь негодный. Вот за грехи мои и лишен теперь сил: ослабел и телом и паче духом. Назади ничего стоящего не видится, впереди ничто стоящее не чается. Остается одно: Боже, милостив мне грешному! Дай Господи, чтоб хоть этот вопль выходил из сердца»31. Переживая это смиренное самоощущение, Феофан не считает себя в праве громогласно учить. «Молитв ваших прошу, — пишет Феофан своему корреспонденту, — говорить вам что-либо в назидание не смею: ибо совесть тут же подходит и напоминает: уча других, себя ли не учиши. и стыдно»32. И сам стиль Феофана во многом
27 Собрание писем... Вып. 7. С. 216.
28 Там же. Вып 5. С. 23.
29 Там же. С. 26.
30 Там же. Вып. 4. С. 199.
31 Там же. Вып. 3. С. 167.
32 Там же. Вып. 5. С. 42.
порожден его смирением. Шутка, разговорная интонация, житейские образы создают атмосферу дружеской беседы, разговора равного с равным, а не учителя и ученика.
Но, конечно, просторечие, юмор, живая образность не заслоняют в письмах Феофана всей предельной серьезности того, что хочет он донести до своего адресата. Святитель соучаствует человеку, он хочет сопутствовать христианским душам в их трудном пути к Небу. Мы видим, как действительно глубоко и сердечно принимает святитель Феофан судьбу тех, с кем переписывается: «О вашем здоровье очень сомневаюсь, — пишет он пожилой женщине, с которой вел многолетнюю переписку. — Вы мне мерещились в воображении. то выздоравливающей, то умирающей. Однажды похоронил. Вы так живо представлялись, что мне подумалось, что вы вышли из своего тела и странствуете по знакомым, и ко мне зашли. Но потом это испарилось. И оставалась только туга, что ничего не знаю о том, что было после.»33. Это же глубокое соучастие слышим мы в следующих строках: «Помните, что есть некто, не забывающий вас и всегда воздыхающий о вас пред Господом»34. Сердечное сопереживание и глубокое понимание всей серьезности духовного пути всякого человека заставляют святителя говорить подчас с мягким лиризмом и пафосом. Так, в письме, написанном во время Страстной недели, Феофан пишет без тени улыбки, без каких-либо разговорно-бытовых элементов: «Дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно даруй нам, Господи. Грехопадения св. Апостол назвал вторым распинанием Господа. Хоть бы в чувство нам сие принять. Тогда сколько бы было сокрушения, сколько слез, сколько воздыханий!!! Спасе наш Господи, помилуй нас, немощных и вялых!»35. Другой своей корреспондентке святитель пишет по поводу ее знакомой, испытывавшей большие трудности: «Чрез напрасные скорби и страдания прививаемся к кресту Христову и из Него приемлем силу крестную, очищающую, освящающую и благословение Божие привлекающую. Путь тесный и прискорбный есть прямая дорога в рай. Дай Господи ей страдать и в страдании находить радость необманчивую»36. А еще одну свою духовную дочь, находившуюся при смерти, Феофан как бы благословляет на смерть, и слова его звучат все в той же тональности серьезного
33 Собрание писем... Вып. 8. С. 246.
34 Там же. Вып. 5. С. 155.
35 Там же. С. 159.
36 Там же. Вып. 5. С. 232.
лиризма, с характерными внутренними рифмами, некоторой интонационной ритмичностью и ориентацией на церковнославянские языковые формы: «Омойтесь слезами покаяния, облекитесь в бла-гопомышления и расположения Господу приятные и стойте так, пред дверьми входа сего, пока не услышите: Варвара, гряди!»37.
В этом серьезном лиризме святителя мы слышим голос многовековой церковнославянской культуры, этот лиризм дышит стройной гармонией православного богослужения, которое в свою очередь есть отражение небесного, райского строя бытия, так явственно предощущавшегося святителем. «Зимние труды ваши в питании бедных благотворно действовали на вашу душу, — пишет Феофан давней своей корреспондентке, — и вы чувствовали себя сущею в раю, благодатном, в сердце носимом. Таков ведь и будущий рай — не со вне навевающий блаженство, а внутри его устроя-ющий, как неистощимый ключ радостей и утешений»38.
К этому раю, к этой вечной внутренней радости звал своим духовным словом святитель Феофан, звал своим радостным, простым и светлым тоном, преодолевая условную риторичность, свойственную нередко духовным сочинениям XVIII — первой пол. XIX века. Все в стиле его писем: и просторечие, и юмор, и образность, и, наконец, возвышенный лиризм — пронизано одним стремлением — воззвать человека на путь спасения, поделиться с ним драгоценным опытом общения с Творцом и Спасителем мира.
Peculiarities Of St. Theophan the Hermit’s Epistolary Heritage
T. Voronin
The article brings up a problem of philological research in the field of Modern Russian spiritual and clerical literature. The author analyses the specific messages of spiritual literature as compared to secular one, the evolution of style in Russian spiritual works of the last several centuries and pays attention to the most important tasks of clerical writing.
The article also observes the works of sanctifier Theophan the Hermit and his attitude towards writing. The author pays special attention to St. Theophan’s letters and his image as it appears in his epistolary heritage, emphasizing the most specific features of his style, such as elements of low colloquial speech, humor, and peculiar qualities ofhis metaphors and similes.
37 Собрание писем... Вып. 6. С. 124.
38 Там же. С. 100.
