CC BY
38
ФИЛОЛОГИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2009. № 1. С. 101-107.
УДК 82
И.Б. Гладкова
ГОУ Омской области <Региональный инновационный центр»
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ ОБРАЗА СИБИРСКОГО ПРАВДОЛЮБЦА ТИМОФЕЯ БОНДАРЕВА В ОЧЕРКЕ И.Ф. ПЕТРОВА «СИБИРСКИЙ КОРРЕСПОНДЕНТ Л.Н. ТОЛСТОГО»
Long communication and correspondence between Lev Nikolayevich Tolstoy and Siberian truth-seeker Timofey Mikhailovich Bondarev is of the author’s interest. There is just one fact of such deep spiritual communication between educated abroad person, artist in words, a great thinker and a peasant - truth-seeker in Russian history. Semiliterate peasant-sectarian, exiled to the depth of Minusinsky district in 60 years of the 19th century has touched greatly the system of social and philosophical views of the great writer. Connection of these two names could be observed also the present day.
Ключевые слова: очерковая проза, тип деревенского философа, духовный поиск, Лев Толстой, Тимофей Бондарев.
Своеобразие очерковой прозы заключается в синтезе летописнохроникальных, философских, публицистических начал на художественной основе, в осознании и фиксировании тенденций времени, раскрытии связей внешней и внутренней сторон жизни. Жанр художественного очерка изначально направлен на сопряжение ценностносмысловых ориентиров с мировоззренческими и нравственными категориями, на раскрытие взаимосвязи природного и человеческого начал, пространственно-временного и концептуального планов.
Наиболее характерными пространственно-временными категориями очерковой прозы Сибири служат оппозиции: периферия -центр, тьма - свет, далекое - близкое, теснота - простор, верх - низ, тьма - свет, замкнутость - открытость, чужое - свое и т. д. Очерковая проза омского писателя-краеведа Ивана Федоровича Петрова вбирает в себя хронотоп человеческой жизни. Содержание индивидуальной памяти героя порой оказывается не менее значимо для автора, чем коллективное сознание. В ряде случаев события прошлого и настоящего предстают во вневременном единстве как «мир нового мифа», как универсальный социокультурный феномен. В результате созданный автором «новый миф» приобретает смысловую человекотворческую направленность, раскрывая пространство внутренней глубины героя, способность личности к внутреннему освобождению и плодотворному созидательному творчеству.
Очерк омского писателя-краеведа Ивана Федоровича Петрова «Сибирский корреспондент Л.Н. Толстого» создан в 80-е гг. ХХ в.
© И.Б. Гладкова, 2009
По содержанию он близок к жанру литературного портрета. Автор не ставит перед собой цель проследить жизнь персонажа, а выбирает судьбоносные моменты, в которых проявляется его мироощущение, с тем чтобы показать зависимость личной судьбы от социально-исторической драмы эпохи.
Очеркист повествует о судьбе ссыльного крестьянина Тимофея Бондарева, сельского учителя, автора ряда сочинений обличительного характера, и о его переписке с тогда уже очень знаменитым писателем Львом Николаевичем Толстым. До определенного времени имя Бондарева было овеяно многочисленными легендами. Петров выводит на первый план проблему духовного статуса этого человека, рассматривая его с позиций поиска героем важных, с его точки зрения, смысложизненных ценностей. С этой целью он обосновывает выбор Бондаревым своего жизненного пути в историческом времени и пространстве. Автору представляется важным раскрыть внутренний мир персонажа в контексте «духа времени», социальных условий, сложившихся в Сибири во второй половине XIX в., показать, в какой степени личная драма оказывается зависимой от социально-исторической драмы эпохи.
Очерк И.Ф. Петрова открывается двумя эпиграфами-цитатами: «Истина тогда только истина, когда она выражена не с урезками, оговорками и прикрытиями, а когда она выражена вполне» (Л.Н. Толстой) и «Прошу читателя двое суток хлеба не есть, да тогда и делать оценку этим вопросам» (Т.М. Бондарев). Таким образом, с первой страницы очерка задается определенный смысловой ракурс повествования, реализуемый автором в режиме своеобразного диалога двух людей, двух философов, двух правдолюбцев.
Действительно, сочинение Бондарева «Торжество земледельца, или трудолюбие и тунеядство» - это собрание вопросов (всего создателем труда была задано 250 вопросов), составивших сочинение в объеме 200 листов (хотя сам Бондарев признавался, что исписал 3500 листов) и обращенных к губернатору Красноярска, писателю Глебу Успенскому, министру внутренних дел и даже царю. Но настоящая переписка началась у него с графом Л.Н. Толстым, уже известным в стране
писателем. Знакомство Толстого с рукописью Бондарева произошло летом 1885 г. благодаря политическому ссыльному доктору В. С. Лебедеву, прибывшему из Минусинска, а переписка длилась 13 лет (всего Лев Николаевич написал Бондареву 17 писем).
Первая часть очерка «Сибирский корреспондент Л.Н. Толстого» озаглавлена «Памятник», где автор представляет вниманию читателей литературный портрет героя повествования: «Человек был стар. Ему шел уже семьдесят шестой год. Курчавая, некогда черная борода его была теперь сивой и кудлатой. Узловатые руки, сильно подернутые мертвенной желтизной, казались полупрозрачными. Но, несмотря на все это, и до сих пор было в его старческой фигуре что-то от былинного богатыря. От него веяло какой-то внутренней силой, которая особенно чувствовалась в полупрезрительном взгляде его больших суровых глаз. Старик был одержим идеей собственного бессмертия, и теперь каждый год сооружал себе на кладбище, на месте будущей могилы, памятник из неподатливого песчаника... На нем буква за буквой вырубал он свое обращение к потомкам. Руки его были сбиты до крови, пальцы рук затекали от постоянного напряжения. А он все тюкал -косматый, сердитый, никем не понятый» [1, с. 129-130].
В центре внимания И.Ф. Петрова -проблема поиска человеком всеобщей праведности. Миросозерцание Бондарева близко, с нашей точки зрения, представлениям об устройстве жизни протопопа Аввакума, описанным в его «Житии». И протопоп Аввакум, и Тимофей Бондарев своим поведением пытались противопоставить беспорядку в общественном сознании свой взгляд на божественный порядок, искали пути его внедрения в народное сознание. Сосланные в Сибирь не по своей воле, они внутренне, духовно воспринимали себя существами, чуждыми существующему общественному порядку. Собственная духовность мыслилась ими как данная. В этом смысле сим-воличен их приход в новый социум «извне». Оба героя - странники и проповедники, посланные, по их собственному убеждению, в этот мир Богом, чтобы продемонстрировать людям свою преданность ему, что, по мнению автора очерка,
закономерно, так как истина живет в самом человеке как совесть, как божественный дух. Если Аввакум раскрывает свою религиозную философию проповедника через жизнь собственной души, то Тимофей Бондарев осуществляет поиск путей всеобщей праведности в той социальной среде, которая его окружает. Творческую энергию для написания труда «Торжество земледельца, или трудолюбие и тунеядство» он черпал из собственных жизненных наблюдений. Предметом писательского интереса автора очерка о Бондареве послужил процесс вызревания в сознании сибирского крестьянина просветительских идей и поиска им путей реализации задуманного.
Тимофей Бондарев представлен в очерке как тип «пришельца» из дальних мест, в прошлом служителя церкви, сосланного в Сибирь за отход от православия и отстаивание идей старообрядчества. Всю свою энергию он направлял на освоение и духовное преображение прежде незнакомого ему сибирского пространства.
Восстановление в очерке исторического пласта общественной жизни России помогает понять, что середина ХУ11 (время пребывания в Сибири протопопа Аввакума) и конец Х1Х в. явились эпохами глубоких социально-политических противоречий, когда внутреннее напряжение, охватившее общество, требовало от каждого его члена определенного религиознонравственного выбора. В этой ситуации оба они ощущали себя первыми и последними посланниками Бога, призванными сохранить и донести «чистоту веры».
Реальная картина мира как система социально-исторических условий жизни в России конца Х1Х в. была такова, что «права полноправных граждан были обусловлены чьим-то бесправием, а телесное достоинство свободных обеспечивалось телесным унижением несвободных».
В Сибири, где крепостного права не существовало, положение крестьян было не менее тяжелым. Общественное устройство жизни, расцениваемое Бондаревым (человеком наиболее образованным среди крестьян глухой сибирской деревни Иудино, где он поселился и жил) как «несправедливое», послужило мощным импульсом к активизации его духовных поисков и стало мотивацией единоличной
деятельности, направленной на преодоление сложившейся ситуации. Основанием для этого послужил ключевой вопрос-мотив его будущего литературного труда «Торжество земледельца»: «Почему вы по первородной заповеди сами для себя своими руками хлеб не работаете, а чужие труды поедаете?.. Почему у вас... хлебный труд и трудящийся в нем не одобряются, а донельзя унижаются?» [1, с. 135]. Данный мотив объясняет общую направленность «философии» Бондарева. Все свои усилия он направлял на воплощение задуманного пути выхода из сложившейся ситуации, мотивируя свои поступки чувством долга и ответственности за результаты преобразований. Обучая крестьянских детей грамоте, пытался на понятном языке разъяснять им суть своей философии. А в послании к царю он обратился с таким воззванием: «Если я есть изобретатель преполезнейший, и от начала века на свете не бывало такого закона, то требуйте от меня это дело и вместе с ним - и меня к себе, а иначе и дела не дам, и потому как страдали люди, так и будут страдать» [1, с. 144]. А свой трактат «Торжество земледельца» он рассматривал как единолично созданную идеальную модель «Града Небесного на земле».
Присланная из Сибири рукопись никому не известного сибирского крестьянина Тимофея Бондарева произвела на Толстого такое глубокое впечатление, что он захотел поближе познакомиться с автором труда и в публичных отзывах утверждал, что письма и труды Бондарева, вопросы, поставленные в них, дали ему гораздо больше, чем он до этого почерпнул от всех ученых и писателей всего мира. В беседе с писателем А. С. Пругавиным Толстой признавался: «Знаете, что я Вам скажу? Двум мужикам я обязан более, чем всем ученым и писателям вместе взятым! Сютаев еще более укрепил меня в идее, что только любовь, одна любовь должна быть основой, сердцевиной жизни всех людей и их взаимных отношений. А Бондарев превосходно, гениально. да, да, гениально доказал, что земледельческий труд должен быть нравственной обязанностью каждого человека» [2, с. 4]. Сам Толстой в предисловии к труду Бондарева, опубликованном в издательстве «Посредник» в 1906 г., писал: «Сочинение Бондарева, над наивностью кото-
рого мы снисходительно улыбаемся с высоты своего умственного величия, переживет все сочинения, описываемые в историях русской литературы, и произведет больше влияния на людей, чем все они взятые вместе».
Чем же вызвана столь высокая оценка труда Бондарева Толстым? Если обратиться к письмам Льва Николаевича конца 1880-х гг., то приковывают к себе внимание вопросы, адресованные прежде всего к самому себе и связанные с переоценкой собственной жизненной позиции и поиском смысложизненных ориентиров. Во многом его выводы были инициированы философскими рассуждениями Бондарева. Так в XVI главе «Русской мысли» Толстого читаем: «Кто я такой, - тот, который хочет помогать людям, и я, встав в двенадцать часов после винта с четырьмя свечами, расслабленный, изнеженный, требующий услуг сотен людей, прихожу помогать - кому же? Людям, которые встают в пять, спят на досках, питаются капустой с хлебом, умеют пахать, косить, насадить топор, тесать, запрягать, шить, - людям, которые и силой, и выдержкой, и искусством, и воздержанностью в сто раз сильнее меня. И я прихожу им помогать! Что же кроме стыда я мог испытывать, входя в общение с этими людьми? Самый слабый из них - пьяница, житель Ржанова дома, тот, кого они называют лентяем, во сто раз трудолюбивее меня... Я иду помогать бедным. Да кто бедный-то? Беднее меня нет ни одного. Я весь расслабленный, ни на что не годный паразит, который может только существовать при самых исключительных условиях, только тогда, когда тысячи людей будут трудиться на поддержание этой никому не нужной жизни».
В статье «Так что же нам делать» писатель резюмирует: «Я понял, что человек, кроме жизни для своего личного блага, неизбежно должен служить и благу других людей, и общей человеческой цели. Я понял, что это естественный закон человека, тот, при котором он может исполнять свое назначение и потому быть счастлив... Я понял, что закон этот нарушался тем, что люди насилием освобождают себя от труда, пользуются трудом других, направляя этот труд не к общей цели, а к личному удовлетворению растущих похотей. Я понял, что несчастья людей проис-
ходят от рабства, в котором люди держат других людей. Я понял, что рабство нашего времени производится насилием солдатства, присвоением земли и взысканием денег. И, поняв значение всех трех орудий нового рабства, я не мог не желать избавления себя участвовать в нем». Эти строки, по словам В. Шкловского, написаны Толстым «с силой, необычной даже для него».
В одном из писем, адресованных Тимофею Бондареву, Лев Николаевич признавался: «Я в вас нашел сильного помощника в своем деле. Надеюсь, что и вы найдете во мне помощника. Дело наше одно». В конце приписал: «Любящий тебя твой брат Л. Толстой». В другом письме отмечал: «Все, что написано вами, - это правда и хорошо высказано. Я буду стараться разъяснять то же самое. Нужно обличать людей и призывать их к покаянию, как делал Христос, и тогда они сами придут к истине. Дело это делается не скоро - веками, но не скоро и деревья растут, а мы сажаем их же и бережем, и не мы, так другие дожидаются плода» [3, с. 257]. Неслучайно Толстой предложил дать труду Бондарева другое заглавие: «О нравственном значении земледельческого труда», настаивая на добродетельном начале как на основе внутренних духовных преобразований, осознаваемых самим человеком. Гениальность Бондарева он видел в признании им самим «хлебного труда основным религиозным законом жизни», сравнивая его философские труды с работами англичанина Джона Рёс-кина. Воспевая хлебный труд, сибирский правдолюбец писал: «Хлеб и хлебородная земля, они не мертвые, а живые существа». Здесь уместно привести интересный факт: поэт Николай Заболоцкий, который опубликовал в 1933 г. в журнале «Звезда» поэму «Торжество земледельца», вдохновившись трудами Бондарева, открыл ее эпиграфом из Библии (Кн. Бытие 3, 19): «В поте лица твоего снеси хлеб твой, до-неже возвратишься в землю, от нее же взят». Ранее, в 1884 г. писатель, автор физиологических очерков Глеб Успенский, сочувствуя мыслям сибирского крестьянина, в статье «Трудами рук своих» отмечал: «Конечно, на Руси было бы много лучше жить, если бы распространился на ней тип человека «сам хозяин и сам ра-
ботник». Это не оскорбительно ни для какого честного человека».
Вдохновившись оценками Успенского и Толстого, Бондарев пишет одни за другим новые труды: «Се человек», «Первородное покаяние», «Гордиев узел», «О любви к ближнему», «Спасение от тяжкой нищеты» и другие.
Автор очерка проводит важную мысль о том, что его герой, не обладая статусом святого, готов признать себя в роли одного из немногих избранных «людей Божьих», тех, кому «решение судеб мира переходит из рук трансцендентного Бога для того, чтобы окончательно осуществить его правду», а также обращает внимание на внутреннюю противоречивость высказываний героя, в творческих замыслах которого собственный жизненный опыт находит своеобразное воплощение. В письме к губернатору Красноярска Бондарев пишет: «...не было, нет, да и быть не может на свете полезнейшего как это мое, потому надо, чтобы вся вселенная видела все сказанное мною, с жадностью всякое слово мое читала и на самое дно сердца клала... » [1, с. 135].
И.Ф. Петров насыщает очерк многочисленными диалектизмами, с тем чтобы через диалектное слово, монологическую письменную речь персонажа, возвращающую языку его метафорические оттенки, глубже понять архетипические основы мироощущения Бондарева, раскрыть мифологичность его сознания. В основу созданной им «новой модели мира» положен закон о всеобщем выполнении библейской заповеди, основанной на «легенде о первородном грехе». Исходя из этого, сибирский философ провозглашает идею о всеобщем совместном коллективном труде, одухотворяющем мир «божественной благодатью». Такова его «программа спасения человечества собственными силами, с помощью разума, знания и основанного на них действия в мире». Стимулом для осуществления преобразований служит для героя собственная уверенность в том, что личным поступком можно обосновать выбор пути развития всего человечества. Что же касается добродетели, то позиция Бондарева заключалась в следующем: «Труд все добродетели в себя забрал. Невпример того леность да праздность все пороки присвоили... Хлебный труд - есть священная обязанность
для всякого и каждого, и не должно принимать в уважение никаких отговоров. Чем выше человек, тем более должен пример показывать собою другим в этом труде, а не прикрываться какими-нибудь изворотами». На вопрос, почему крестьяне бедны и глупы, отвечал: «Потому что
сами в своих трудах хлеб едим и вас кормим. Есть ли нам время учиться да образовываться? Вы как хлеб наш, так вместе с ним и разум наш тайно украли или нагло похитили или коварно присвоили».
Автор очерка наблюдает за тем, как его персонаж, сосредоточившись на себе, вносит разрозненность в собственную жизнь и выстраивает «стену» самоизоляции, усугубляющую его разрыв с окружающим миром. Очеркист сознательно нивелирует свою роль комментатора событий, мыслей и поступков героя, с тем чтобы читатель смог самостоятельно понять и оценить жизненные установки Бондарева. В очерке показано, каким образом Бондарев пытается воплотить задуманное, как страдания этого человека и гонения на него канонизируют его в собственных глазах. В результате идея духовной и социальной свободы, провозглашаемая Бондаревым, оказывается созвучной идее личного эгоизма, привнеся в его «философию» дух гордыни и превозношения, приведший к «личному неприятию никаких других законов, кроме собственных». Тем самым он собственными руками выстраивает «стену» недоверия и добровольной самоизоляции. Из очерка мы узнаем, что Бондарева в деревне почитали пустым стариком, чудаком, болтуном и беспокойным соседом. «Мужики избегали с ним беседовать, так как Бондарев принимал на себя манию величия, обличительный тон и пафос великого человека» [1, с. 139-140]. Даже его родной сын Даниил, сельский писарь, открыто смеялся над ним. Окончательно разочаровавшись в людях, Бондарев покидает опустошенный быт, лишенный, по его мнению, логики и здравого смысла, грезит о встрече с «небесным посланником». Данный эпизод целесообразно сопоставить с «таинственным видением», описан -ным Аввакумом в «Житии».
В эпизоде с Небесным посланником описан диалог с ним самого Бондарева, в результате которого возмущенный несправедливым устройством жизни на
Земле посланник восклицает: «Ах! Увы, горе! Ах, увы, беда жить на этой земле бедным людям. Да можно ли? Да позволительно ли? От хлебодельца землю отобрать, а белоручке и дармоеду на вечное время отдать? О, да и как же это не поразит господь карающим мечом правосудия своего этих данных грабителей на земле этой! Я такое невиданное и по всему кругу небесному неслыханное злодеяние, какое делается на этой земле, доведу до сведения всей поднебесной, то есть по всем планетам, чего они будут с ужасом и испле-скиванием рук прочитывать и судить -весь круг небесный - умолять Бога, чтобы он после их преступления послал бы определенную меру наказания» [1, с. 147]. В результате Бондарев делает вывод: «Раз человек не является единственным разумным существом во Вселенной, то, следовательно, и форма жизнеустройства на Земле не является единственно возможной». Так его философские мысли приобретают планетарный, глобальный характер, а сам он осознает себя «делателем мирового процесса».
Л.Н. Толстой тактично в письмах разъяснял сибирскому правдолюбцу собственную позицию, основанную на философии непротивления злу насилием: «Заставить всех силком трудиться никак нельзя, потому что сила-то вся в руках тех, которые не хотят трудиться. Надо, чтобы люди сами поняли это, нужно им разъяснять закон бога. Вы это самое и делаете - служите этим богу и потому знаете, что вы победите, а не они; а скоро ли это будет? - это дело божие. Так я сужу». Милосердием и добродетелью пронизаны рассказы самого писателя: «Два старика», «Где любовь, там и бог», «Свечка» (первое заглавие, позже ставшее эпиграфом «Мне отмщение и Аз воздам») и другие. Так, повествование в рассказе «Свечка» ведется от имени пожилого крестьянина, который вспоминает, как в одном господском имении приказчик «забрал власть и сел мужикам на шею». Решили крестьяне его убить. Но мудрый крестьянин Петр Михеев выступил против: «Грех вы, братцы, великий задумали. Душу погубить - великое дело. Чужую душу погубить легко, да своей-то каково?» Философия Петра представлена в его словах: «Ты станешь зло изводить, а оно в тебя перейдет. Человека убить - не мудро, да кровь
к душе липнет. Человека убить - душу осквернить. Ты думаешь - худого человека убил, думаешь - худо извел, ан глядь, ты в себе худо злее того завел. Покорись беде, и беда покорится». Рассказ заканчивается такими словами: «И поняли мужики, что не в грехе, а в добре сила бытия».
Становятся понятными выводы, которые делает для себя и для других Л.Н. Толстой: «Прежде чем делать добро, надо самому встать вне зла, в такие условия, в которых можно перестать делать зло. А то вся моя жизнь - зло. Я виноват в том, что так жить, как я жил, нельзя, нельзя и нельзя - это одно - правда». Без сомнения, его философия базировалась на соблюдении двух законов: о первородном
грехе и о непротивлении злу. Что же касается оценки им бондаревских рассуждений, то в письме от 26 марта 1886 г. писатель заключает: «Прочел я большую вашу рукопись. Я в ней со всем согласен, и сам только об этом и пишу, но только я смотрю на это с другой стороны» [4, с. 572-573]. Толстой согласен с тем, что «всякий человек должен считать обязанность физического труда, прямого участия в тех трудах, плодами которого он пользуется, своей священной обязанностью и что в таком сознании этой обязанности должны быть воспитываемы люди». «Первородный закон божий люди должны исполнять не по принуждению, а по своей воле». И.Ф. Петров раскрывает противоречивость в представлениях Бондарева об идеале, пороке и добродетели, отмечая, что эти социальные установки открыты «Добру» и «Злу» одновременно. По мнению автора очерка, этот человек, призывая творить «Добро», свой путь к справедливости ведет через «воздаяние», а не через добродетель.
Очеркист обращает наше внимание на то, что Лев Толстой считал взгляды Тимофея Бондарева ответственным поступком в высшем его проявлении, ибо каждое слово в них способно вмешиваться в существующее бытие, одновременно в письмах тактично указывал на недостатки такой «философии». Писатель видел в своем сибирском корреспонденте человека независимого, вольнолюбивого, задумавшегося о будущем России, но сурового и гордого, что мешало ему проникнуть вглубь философского учения самого Толстого о непротивлении злу насилием. На это указывает одно из высказываний
Бондарева: «Много на свете ловя воров, но то не воры, а шалуны. Вот я поймал вора, так вора! Он обворовал церковь и Бога живого и унес первородный закон, нам земледельцам принадлежавший: кто не работает для себя хлеб своими руками, а чужие труды пожирает, тот вор - возьмите его и предайте страшному суду!»
По мнению автора очерка, тип «деревенского философа», воплощенный в образе Тимофея Бондарева, во многом был сформирован социальными и историческими факторами российской действи-
тельности тех лет. Вклад, который внес Бондарев в дело просветительства, до сегодняшнего дня еще до конца не оценен.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Петров И.Ф. «Сибирский корреспондент
Л.Н. Толстого» // Петров И.Ф. Не забудь их, моя Россия. Омск, 1984.
[2] Прудавин А.С. О парадоксах Л.Н. Толстого // Златоцвет. М., 1911.
[3] Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 25. Л., 1985.
[4] Его же. Собр. соч.: в 20 т. Т. 17.
