CC BY
38
Л.Н. Синякова
Новосибирский государственный университет
Художественно-антропологические искания Н.В. Гоголя и «обыкновенный человек» А.Ф. Писемского:
эпопейный образ мира («Мертвые души» и «Взбаламученное море»)
Аннотация: В статье анализируется художественная антропология Н.В. Гоголя и А.Ф. Писемского в поэме «Мертвые души» и романе «Взбаламученное море». Исследуется «художественный платонизм» Гоголя и негативная антропология Писемского как способы антропологической реконструкции эпо-пейного образа мира.
The article is devoted to the problem of the literary anthropology of Gogol and Pi-semsky. It regards with an epic fictional universe which reveals the most significant aspects of the artistic philosophy of each. The corresponding definitions are the «pla-tonical» and «negative» literary anthropological variants.
Ключевые слова: художественная антропология, человек и мир, человек и эпоха, изменение, развитие, деградация.
The literary anthropology, a man and the universe, a man and historical reality, changing, development, degradation.
УДК: 82 - 312.1.
Контактная информация: Новосибирск, ул. Пирогова, 2. НГУ, гуманитарный факультет. Тел. (383) 3300862. E-mail: scholast@ngs.ru.
А.Ф. Писемский, начавший свою литературную деятельность в 1850-е гг., был, по мнению современников, наряду с Ф.М. Достоевским наиболее последовательным учеником Н.В. Гоголя [Григорьев, 1990, с. 261-279; Венгеров, 1884; Иванов, 1898 и др.]. Социокультурный антропологизм Писемского ориентирован прежде всего на феноменологическую поэтику Гоголя: Писемский ощущал материальность мира и зависимость человека от материальности вещей; его человек параметризован в координатах «тела» и «вещей», видимой, очевидной реальности. Объектная сенсорика, осязательность может быть названа точкой наибольшего схождения художественной гносеологии Писемского и Гоголя. По мнению современного исследователя, «Гоголь держится середки жизни. Он радуется всему, что полнокровно, насыщено силой... <...> ...Гоголь любит внешний вид предметов, материя улыбается ему своим "чувственным блеском". <...> .Гоголь ощущает вещество как нечто живое» [Карасев, 2001, с. 73]. Писемский избирает «середку жизни» в качестве онтологического абсолюта. Для него это и жизненное пространство человека (другого не дано), и начало и конец его земного существования. «Полнокровность» гоголевской вещности у него заменяется «привычностью» и «устойчивостью», в конце концов - унылой неизменностью вещно-антропологического симбиоза. Любопытно, что Писемский эксплицировал свое -утверждающее «физическую» онтологию, но отрицающее «метафизическую» эпистемологию - отношение к гоголевской философии творчества. В посвященной публикации второго тома «Мертвых душ» статье «Сочинения Н.В. Гоголя,
найденные после его смерти. Похождения Чичикова, или Мертвые души» (1855) Писемский определяет границы художественности Гоголя, в соответствии с которыми комплекс знаний Гоголя о человеке получает значение истинности или ложности. «Истинный» художественно-антропологический опыт Гоголя закреплен в эпопейном мире «Мертвых душ» как опыт познания несовершенного человека. «Ложный» репродуцируется в попытке гипостазировать моральное совершенство человека, в критическом восприятии Писемского - одновременно христиански-дидактическое и историко-утопическое.
Психология гоголевского человека, убежден Писемский, обнаруживает субстанциональные качества человеческой натуры: «Настолько поэт, насколько философ, настолько сатирик и... даже пасквилист, насколько все это входит в область юмора, он первый устремляет свой смех на нравственные недостатки человека, на болезни души» [Писемский, 1959, с. 525-526]. Писемский апеллирует к категории «типического» (универсально-антропологического), индикаторами которой становятся индивидуально-содержательные аспекты личности: речь как сигнификат языковой картины мира (см.: [Арутюнова, 1999]) и характер как фактура его психофизического существа. Гоголь, по мнению Писемского, «первый вводит типические характеры, трепещущие жизнью; он первый дает типический язык каждому типу» [Писемский, 1959, с. 526]. Заметим, что создававший «типы» Гоголь исходил в первую очередь из «эйдологии», а не феноменологии личности, что позволило В.В. Зеньковскому назвать его художественную философию «художественным платонизмом»1.
«Вочеловеченный» идеал Гоголя (сотворенный в соответствии с философ-ско-эстетической моделью платоновского дуализма и не воспринимаемый Писемским-критиком в качестве антропологического паттерна) в отличие от его «типических характеров» принципиально непереводим на язык художественности: «Идеал Гоголя был слишком высок; воплотить его всецельно было... делом неисполнимой задачи для искусства» [Писемский, 1959, с. 546]. «Идеальные» фигуры Костанжогло, Муразова и Уленьки Бетрищевой полностью нарушают художественную конвенцию «Мертвых душ» (правда жизни = типичность = юмор)2, полагает Писемский. Он различает в созданном Гоголем человеке «нижний» уровень «типичности» - феноменологию человека (габитус, вещный контекст и индивидуальную речь - тело, вещи и язык) - и высшие уровни, связанные с созданием сверхсмысла его существования, - «лиризм». Отказав «высшему» (идеальному) человеку Гоголя в эстетической ценности, сам Писемский пытался воплотить человека «обыкновенного». Адепт идей витализма, он полагал «поэтическое чувство» излишним в эпопее, предмет которой есть «жизнь в ее многообразной полноте» [Писемский, 1959, с. 529].
1 «Мы называем художественным платонизмом это восхождение от живой конкретности к тому типу ("идее" по Платону), который в данном лице художник стремится выразить. <. > Платонизм, в его общем смысле, не минует эмпирической живой реальности, но учит нас тому, что в каждом конкретном бытии, с той или иной выразительностью, есть его "идея", тот вечный "лик", который и придает конкретной реальности ее "смысл", вскрывает ее "сущность"» [Зеньковский, 1997, с. 177].
2 «Правда» для Писемского эстетическая категория, означающая эстетическую достоверность / верифицируемость созданного писателем художественного мира. Статью о Гоголе Писемский заключает призывом «говорить», «сообразуясь с средствами своего таланта, публике правду (выделено в источнике. - Л.С.)» [Писемский, 1959, с. 546].
Между тем понятие эпического для Гоголя включало в себя «весь мир» 1 и, соответственно, все аспекты мира человека. В разделе «Меньшие роды эпопеи» «Учебной книги словесности для русского юношества» требование этической адекватности человека образу эпохи в «меньших родах эпопеи» выдвигается на первый план в отличие от классической эпопеи, постулировавшей историческую аутентичность человека изображенному времени2: «В новые веки произошел род повествовательных сочинений, составляющих как бы середину между романом и эпопеей, героем которого бывает, лицо, значительное во многих отношениях для наблюдателя души человеческой», и автор стремится «представить. верную картину всего значительного в чертах и нравах взятого им времени, ту земную, почти статистически схваченную картину недостатков, злоупотреблений, пороков и всего, что заметил он во взятой эпохе и времени достойного привлечь взгляд всякого наблюдательного современника, ищущего в былом. живых уроков для настоящего» [Гоголь, 1994, т. 6, с. 312]. Для творца «Мертвых душ» эпопейное задание приобретает биполярную конфигурацию «образ мира - душа человека», причем множественность сходящихся значений обоих концептов позволяет выстроить философскую апорию эпопеи: «человек - это мир».
В «Авторской исповеди» Гоголь осмысляет свое эпопейное задание как поиск родового человека в человеке современном, «временном»: «.я видел ясно. что прежде, покамест не определю себе самому. высокое и низкое русской природы нашей, достоинства и недостатки наши, мне нельзя приступить; а чтобы определить себе русскую природу, следует узнать получше природу человека вообще и душу человека вообще . <.> С этих пор человек и душа человека сделались, больше чем когда-либо, предметом наблюдений. Я оставил на время все современное; я обратил внимание на узнанье тех вечных законов, которыми движется человек и человечество вообще. <.> .Я пришел ко Христу, увидевши, что в Нем ключ к душе человека и что еще никто из душезнателей не всходил на ту высоту познанья душевного, на которой стоял Он» [Гоголь, 1994, т. 6, с. 214]; «Итак, на некоторое время занятием моим стал не русский человек и Россия, но человек и душа человека вообще» [Гоголь, 1994, т. 6, с. 215].
Поскольку в гоголевской концептосфере «человек вообще» христологичен [Зеньковский, 1997; Гончаров, 1997; Виноградов, 2000; Воропаев, 2008 и др.], основная задача создателя эпопеи о человеке видится в поиске Христа в человеке. В <Размышлениях о героях «Мертвых душ»>3 Гоголь предпринимает попытку частичной реабилитации персонажей первого тома поэмы именно с точки зрения «практической» (феноменологической) теодицеи: «Он (Чичиков. - Л.С.) даже и не задумался над тем, от чего это так, что Манилов, по природе добрый, даже благородный, бесплодно прожил в деревне . а плут Собакевич, уж вовсе не благородный по духу и чувствам, однако ж не разорил мужиков, не допустил их быть ни пьяницами, ни праздношатайками. И отчего коллежская регистраторша Коробочка, не читавшая и книг никаких, кроме Часослова, . умела, однако ж, наполнить рублевиками сундучки и коробочки и сделать это <так>, что порядок. на дерев-
1 В наброске «Учебной книги словесности для русского юношества» Гоголь рассуждает о гомеровских эпопеях «Илиада» и «Одиссея»: «Весь мир на великое пространство освещается вокруг самого героя, и не одни частные лица, но весь народ, а часто и многие народы, совокупясь в эпопею, оживают на миг. <.> Поэтому-то эпопея есть создание всемирное, принадлежащее всем народам и векам, долговечнейшее. и вечно живое.» [Гоголь, 1994, т. 6, с. 311-312]. В письме к В.А. Жуковскому от 12 ноября 1836 г. Гоголь обещал по поводу своего будущего романа-поэмы: «Вся Русь явится в нем!» [Гоголь, 1994, т. 9, с. 92].
2 «Эпопея объемлет не некоторые черты, но всю эпоху времени, среди которого действовал герой с образом мыслей, верований и даже познаний, какие сделало в то время человечество» [Гоголь, 1994, т. 9, с. 311].
3 Впервые опубликованы в 1896 г.
не все-таки уцелел: души в ломбард не заложены, а церковь. поддержана <...> тогда как иные, живущие по столицам. образованные и начитанные <...> беспрестанно заводящие всякие филантропические заведения, требуют, однако ж, от своих управителей все денег <...> и все крестьяне заложены в ломбард и перезаложены...» [Гоголь, 1994, т. 5, с. 473]1.
Итак, с одной стороны, человек богоподобен - и неожиданный инстинкт жизни по Христу обнаруживается у Собакевича и Коробочки, самим Богом поставленных на свое место2. С другой стороны, человек несовершенен. В третьем письме по поводу «Мертвых душ» («Выбранные места из переписки с друзьями») Гоголь признается, что «первая часть должна быть вся пошлость и ... в ней все лица до единого должны быть пошлы» [Гоголь, 1994, т. 6, с. 79]. «Ничтожное» в человеке Гоголя противолежит «высокому благородству... породы». Так и Чичиков хотя бы на минуту стал почти «поэтом», увидев губернаторскую дочку, и Плюшкин когда-то был живым человеком. Гоголь формулирует и графически выделяет естественный закон самосовершенствования - «желанье быть лучшим» [Гоголь, 1994, т. 6, с. 78]. Этической перспективой «желания быть лучшим» для творца «Мертвых душ» стало достижение христианского смирения и высоты духа. Движение человеческой жизни и фундаментальный закон человеческой натуры есть движение от «пошлости» к «желанию быть лучшим». Такова художественно-антропологическая формула создателя «Мертвых душ». Если человек это мир, то «желание быть лучшим» приведет к этико-утопическому преображению мира.
У Писемского антропологическая схема несколько иная, чем у его великого учителя. Писемский, как и Гоголь, видит в человеке «низкое» - но Гоголь преодолевает это видение постулированием человека идеального. Мировосприятие Писемского исключает идеализирующее прогнозирование: «пошлое» сопутствует человеку на протяжении всей его жизни и индуцировано «средой», а «низкое» присуще человеческой природе как таковой. Это не только область влечений и инстинктов человека, но и его витальный эгоизм и чувство здоровой телесности. Гоголь тоже любуется чрезмерностью жизненной стихии в своих персонажах, но постоянно помнит о «душе и прочном деле жизни» как родовом качестве человека.
«Типы» Гоголя идеографичны, «типы» Писемского эмпиричны, но оба писателя исходят из персоналистского тезиса личностного самоопределения, далее доказывая его в разных системах философии человека. Архитектоника «Мертвых душ» подчинена телеологии движения от «пошлости пошлого человека» к «чело-
1 Сравним с художественно-публицистической аргументацией богоугодности патерналистской социоисторической модели «отец - помещик и дети - крестьяне» («Выбранные места из переписки с друзьями»): «Собери прежде всего мужиков и объясни им, что такое ты и что такое они. Что помещик ты над ними не потому, чтобы тебе так хотелось повелевать и быть помещиком, но потому, что ты уже есть помещик <.> потому, что всяк должен служить Богу на своем месте, а не на чужом.» [Гоголь, 1994, т. 6, с. 104].
2 Установкой на изучение «правильного порядка» социального мира («человек на своем месте») объясняется ламентация Гоголя относительно авторского «незнания» той или иной профессиональной сферы в первом письме по поводу "Мертвых душ" («Выбранные места», гл. XVIII): «И хоть бы одна душа подала голос! <.> Служащий чиновник мог бы мне явно доказать, в виду всех, неправдоподобность мной изображенного события приведением двух-трех действительно случившихся дел. <.> Мог бы то же сделать и купец и помещик. <.> Сверх собственного взгляда своего всяк человек, с того места или ступеньки в обществе, на которую поставили его должность, званье и образование, имеет случай видеть тот же предмет с такой стороны, с которой, кроме его, никто другой не может видеть. По поводу "Мертвых душ" могла бы написаться всей толпой читателей другая книга, несравненно любопытнейшая "Мертвых душ" <.> потому что. все мы очень плохо знаем Россию» [Гоголь, 1994, т. 6, с. 72].
веку вообще», в целом этико-философской, конкретнее - христианско-антропологической. В эпопейном романе А.Ф. Писемского «Взбаламученное море» (1863) человек не замыслен как существо, способное к духовному преображению. Гоголь в первом томе своей поэмы исследовал «всякую мерзость нашу» -Писемский воспринял это знание как философско-антропологическую аксиому. И если «пространственно-вещественная антропология Гоголя, метонимически разводящая душу и тело, создает универсальный образ раздробленности» [Гончаров, 1997, с. 132], то человек Писемского - цельная телесно-душевная сущность, создающая вокруг себя мир-монаду.
Человек Писемского, обладающий выраженной телесностью / биологической аттрактивностью, индивидуализированной «тектоникой» характера и культурно-генетической связью с провинциальной Россией, - это «человек обыкновенный». Как предмет и субъект романного жанра, в таких качествах он самодостаточен. Но «Взбаламученное море» определяется как эпопейный роман, в котором автор исследовал реакции «обыкновенного» человека на необыкновенность исторического момента. Поэтому антропология Писемского историзируется - вокруг человека создается когнитивное поле истории, «становящейся самосознанием» [Рикер, 2002, с. 84].
«Взбаламученное море» задумывался как «большой роман», который «захватит» «всю почти нашу матушку-Русь» [Писемский, 1936, с. 151]1. Эпопейное задание (ментальный мир романа - «вся Русь» в период 1843 - 1863 гг.) корректируется фокализацией авторского видения на «отрицательной» этике: в книге запечатлена «верная, хотя и не полная картина нравов нашего времени <.> и если в ней не отразилась вся Россия, то зато тщательно собрана вся ее ложь» [Писемский, 1895, с. 288]. Эпопейный образ мира у Писемского релевантен гоголевскому определению «меньшего рода эпопеи»: человек и нравственное содержание («уроки») эпохи. У Писемского актуализируется компонент исторического момента, и его формула эпопеи может быть определена как «человек и эпоха». Это, естественно, ограничивает художественную реальность эпопеи Писемского по сравнению с поистине вселенским охватом «человека - мира» в художественной концепции Гоголя. Автор «Мертвых душ» инкорпорирует дух человека в духовное пространство мироздания, в перспективе предполагая гармонический симбиоз; автор «Взбаламученного моря» хаотизирует душевно-телесную субстанцию человека в соответствии с хаосом эпохи - человек в эпопее Писемского «летит» в историческую бездну, а вместо «желания быть лучшим» испытывает желание самоистребления (Софи Ленева, Валериан Сабакеев), тотального разрушения («нигилисты» Галкины и Виктор Басардин), тревожного уединения (Евпраксия Сабакеева-Бакланова) или беспокойной деятельности (Варегин), наконец, эгоистического самосохранения (Бакланов).
Главный герой романа, Бакланов, на протяжении романного времени деградирует от «поэзии» к «пошлости», что, впрочем, расценивается автором в качестве практически не знающей исключений психологической закономерности: «. герой мой . не герой, а обыкновенный смертный из нашей так называемой образованной среды. <.> Внутри, в душе, у этих господ нет . никакого самоделания; но зато натираться чем вам угодно снаружи - величайшая способность!» [Писемский, 1895, с. 93]. Бакланов - человек с фрагментарной картиной мира и, соответственно, с дискретным социальным мироощущением - барин-нигилист (культурное пространство между «барством» и «нигилизмом» в биографии Бакланова наполнено несколькими промежуточными социальными ролями). Он бесконечно подстраивается под обстоятельства, его перемещения по жизненной траектории хаотичны и импульсивны и, по сути, дублируют основной эпический
1 Сравним с намерением Гоголя «в этом романе («Мертвые души». - Л.С.) показать хотя с одного боку всю Русь» [Гоголь, 1994, т. 9, с. 76].
сюжет - стихию русской исторической жизни конца 1850 - начала 1860-х гг. Так же неупорядочен внутренний мир и биографический текст большинства персонажей эпопеи.
Персонажи «Взбаламученного моря» меняются к худшему, потому что это запрограммировано в их душевной конституции (слабости, недостатки, пороки присущи человеку) и катализировано исторической эпохой. Человек и эпоха взаимно резонансны. «Взбаламученное море» - первый роман Писемского, в котором детерминанта исторического времени становится антропологически значимой, и в дальнейших романах писателя она будет в немалой степени определять персональную судьбу героев.
Исходный человеческий материал в эпопейных романах Гоголя и Писемского - «пошлый человек» и его манифестация в обыденном и непоэтическом контексте - морфологически идентичен. Однако ориентация Гоголя на «идеального» человека, а Писемского - на человека «реального», несоизмеримость художественных дарований писателей - приводят первого к созданию генерализирующих смыслов онтологической антропологии («человека вообще»), а второго - к созданию «отрицательной» антропологии человека эпохи 1860-х годов («человека обыкновенного»). Автор «Взбаламученного моря» остался, условно говоря, в антропологическом пространстве первого тома «Мертвых душ», наполненном пошлостью - «трагическим знаком опустошения человеческих душ» [Зеньковский, 1997, с. 167]. Попытки Писемского воссоздать этически безупречного человека (Евпраксия Сабакеева, Валериан Сабакеев, Варегин) могут быть объяснены ин-троекцией идеальных персонажей второго тома «Мертвых душ» в его творческое сознание. Писемский «спорил» с утопической антропологией Гоголя, но этот спор был вызван, скорее, страхом обманутых ожиданий: «реалист» Писемский сомневался, что человек способен к трансцендентным метаморфозам «внутреннего строения».
Литература
Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999.
Венгеров С. А. Алексей Феофилактович Писемский. М.; СПб., 1884.
Виноградов И. А. Гоголь - художник и мыслитель: христианские основы миросозерцания. М., 2000.
Воропаев В. А. Николай Гоголь. Опыт духовной биографии. М., 2008.
Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9 т. М., 1994.
Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. СПб., 1997.
Григорьев А.А. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 2.
Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. М., 1997.
Иванов И.И. Писемский. СПб., 1998.
Карасев Л.В. Вещество литературы. М., 2001.
Писемский А.Ф. Собр. соч.: В 24 т. СПб.; М., 1895. Т. 10.
Писемский А.Ф. Собр. соч.: В 9 т. М., 1959. Т. 9.
Писемский А.Ф. Письма. М.; Л., 1936.
Рикер П. История и истина. СПб., 2002.
