CC BY
16
Санкт-Петербургская православная духовная академия
Архив журнала «Христианское чтение»
Е.П. Аквилонов
Христианство и современные события
Опубликовано:
Христианское чтение. 1905. № 4. С. 517-539.
@ Сканированій и создание электронного варианта: Санкт-Петербургская православная духовная академия (www.spbda.ru), 2009. Материал распространяется на основе некоммерческой лицензии Creative Commons 3.0 с указанием авторства без возможности изменений.
СПбПДА
Санкт-Петербург
2009
Христіанство и современныя событія
?СЯ Россія переживаетъ страшное время великихъ испытаній. На Дальнемъ Востокѣ она ведетъ отчаянную борьбу съ коварнымъ и сильнымъ внѣшнимъ непріятелемъ, а
внутри раздирается кровавыми смутами и мятежами со
} стороны своихъ домашнихъ враговъ. Подстрекаемыя дѣятельными агитаторами, тысячи рабочихъ устрояютъ поголовныя стачки и, подчасъ насильственно требуя себѣ увеличенія платы, отказываются отъ своего труда; крестьяне волнуются подъ вліяніемъ такихъ же «радѣтелей» народныхъ благъ и разгромомъ имѣній стараются возможно скорѣе усладить горечь своей жизни; учащаяся молодежь повсюду прибѣгла къ рѣшительнымъ забастовкамъ и считаетъ невозможнымъ продолженіе научныхъ занятій; заволновались и наши далекія окраины, въ которыхъ, посредствомъ политическаго террора, туземное населеніе стремится отвоевать себѣ полную независимость отъ русскаго государства; только и слышно о томъ, какъ предательскими руками убійцъ тамъ и здѣсь насильственно отымается жизнь у представителей государственной власти. Своей печальной дѣйствительностью наше отечество походитъ на того древняго страдальца, который, по особому Болсію попущенію, подвергся самымъ тяжкимъ испытаніямъ, потерялъ свое богатое имущество, лишился самой дорогой утѣхи въ земной жизни—своихъ дѣтей и, наконецъ, пораженный проказой, въ изгнаніи, за городомъ, оплакивалъ свою печальную судьбу.
Какъ во время какого-нибудь опустошительнаго пожара, всѣ мы суетимся и мятемся въ разныя стороны, отчаянно
бросаемся отыскивать подходящія средства, съ цѣлью погасить бушующую стихію, негодуя другъ на друга, подозрительно отыскиваемъ виноватыхъ, клянемъ свой злополучный жребій, причемъ каждый считаетъ себя нисколько неповиннымъ во всемъ происходящемъ, зато во всѣхъ другихъ видитъ только враговъ,—вотъ общее и, надо сказать, тяжкое впечатлѣніе, возникающее изъ переживаемыхъ событій. А они несутся съ поразительной скоростью одни за другими: какъ во время крѣпостной осады, день теперь нужно считать за мѣсяцъ, отъ чего намъ, разумѣется, ничуть не легче.
Религія любви и мира—христіанство теперь болѣе, чѣмъ когда либо, останавливаетъ на себѣ вопросительные взоры чающихъ утѣхи и спасенія отъ житейскихъ невзгодъ. Назадъ тому двѣ тысячи дѣтъ оно преобразовало міръ: неужели теперь не поможетъ оно намъ въ родной бѣдѣ? Неужели мы не обрѣтемъ въ немъ силъ къ возрожденію своей жизни? Или останется втунѣ ободрительное слово Того, Который обѣщалъ пребывать съ нами «во вся дни до скончанія вѣка»? Не Господь ли «повелѣваетъ морю и вѣтрамъ»? Не Ощь ли и теперь силенъ погасить пламя нашей взаимной братоубійственной вражды, вывести насъ изъ огненной пытки и даровать полный миръ и благоденствіе русской православной державѣ? «Что же молчитъ наше духовенство»?—спрашиваютъ одни, а другіе ул^е мечутъ камни въ православныхъ пастырей, обвиняя ихъ въ преступномъ усыпленіи, въ полномъ омірщеніи и въ рѣшительной неспособности продолжать свое спасительное служеніе. Настала пора для всѣхъ, кто только можбтъ, по чести и совѣсти сказать другимъ слово совѣта н утѣшенія въ разсужденіи текущей дѣйствительности. Исполняя свой нравственный долгъ передъ церковью и русскимъ обществомъ, мы, съ своей стороны, рѣшились выступить съ настоящей статьею, можетъ быть, не безполезной особенно для тѣхъ, которые привыкли смотрѣть на христіанство и церковь предубѣжденными глазами.
Итакъ, прежде всего, обратимся къ временамъ древнимъ и поищемъ въ нихъ полезныхъ уроковъ для настоящаго. Исторія сохранила намъ имя одного человѣка, который, собравъ около себя небольшое общество простыхъ людей и соединивъ ихъ вѣрою въ него, какъ въ Бога, обратился къ нимъ съ такою рѣчью: «вы будете мнѣ свидѣтелями, даже до послѣднихъ земли... НІедше, проповѣдуйте евангеліе всей твари...
Научите вся языки, крестяще ихъ во имя Отца и Сына и Святаго Духа, учаще ихъ блюсти вся, елика зановѣдахъ вамъ».
Далекій отъ того, чтобы скрывать отъ нихъ неимовѣрныя трудности, сопряженныя съ выполненіемъ святой миссіи, Онъ заранѣе предувѣдомилъ ихъ словами: «вотъ, Я посылаю васъ, какъ овецъ посреди волковъ... Вы будете ненавидимы за имя Мое... Грядетъ часъ, въ который всякій, кто только убьетъ васъ, будетъ считать себя чрезъ то приносящимъ службу Богу». Чуждый какихъ либо иллюзій насчетъ подготовки Своихъ учениковъ къ трудному служенію, Онъ часто упрекалъ ихъ въ маловѣріи и въ недостаткѣ разумѣнія законовъ, лежащихъ въ основѣ Царствія Божія.
И Сей Человѣкъ, преданный однимъ изъ апостоловъ, отвергнутый другимъ изъ нихъ п оставленный всѣми въ рѣшительный часъ Своей жизни, окончилъ ее смертью на крестѣ. Тѣмъ не менѣе, до послѣдняго возгласа и вздоха Онъ не обнаружилъ, даже, и тѣни безпокойства насчетъ будущей участи Своего дѣла. Онъ твердо вѣрилъ, вопреки всему, въ несомнѣнный успѣхъ евангельской проповѣди. Не дальше, какъ еще наканунѣ Своихъ страданій, Господь ободрялъ Своихъ учениковъ, съ такой непоколебимостью предвозвѣщая плоды благовѣстія, что, казалось, Оігь уже любовался ихъ благословеппою красой.
Что, спрашивается, можно думать о такомъ человѣкѣ? Мнѣ кажется, если мы поставимъ себя на мѣсто «мудрецовъ» Его времени, напримѣръ, Гамаліила, то естественнымъ приговоромъ всему проповѣдническому предпріятію будетъ только одно: или этотъ человѣкъ—безумецъ, и, въ такомъ случаѣ, Его дѣло рушится самымъ плачевнымъ образомъ; или же, если, паче чаянія, оно удастся, то самый успѣхъ послужитъ наилучшимъ доказательствомъ того, что мнимый безумецъ хорошо зналъ, что говорилъ и что дѣлалъ; что Его необычайно-поразительныя утвержденія являются сущей правдой, и Самъ Онъ представляетъ Собой то, именно, Лицо, какимъ и выдавалъ Себя, то есть, что Онъ есть, подлинно, Единородный Сынъ Божій, предъ Которымъ должно преклониться «всяко колѣно небесныхъ, и земныхъ, и преисподнихъ». Съ той поры протекло вотъ уже восемнадцать вѣковъ: не пора ли отсюда вывести извѣстное заключеніе? (Berthoud, Apologie du christia-nisme. Laus.—Paris. 1898, p. 628 sqq.).
Откроемъ евангеліе и посмотримъ, какъ оно выступало на
борьбу съ языческимъ міромъ. Спрашивается, что прежде всего бросается въ глаза на зарѣ христіанства? Всякій внимательный изслѣдователь болѣе всего изумляется той необыкновенной быстротѣ, съ какой христіанство распространилось на Востокѣ и оттуда—по всѣмъ провинціямъ Римской имперіи. Довольно значительныя общины вѣрующихъ были основаны въ большинствѣ тогдашнихъ языческихъ центровъ, какъ, напримѣръ, въ Антіохіи и, даже, въ Римѣ, прежде чѣмъ ап. Павелъ пришелъ туда съ своимъ благовѣстіемъ. Отправляя свое посланіе къ Римлянамъ, апостолъ порицаетъ неизвинительное невѣріе іудеевъ, ссылаясь на то, что евангельская проповѣдь уже достигла до ихъ слуха. «Спрашиваю,—пишетъ св. апостолъ,—развѣ они не слыхали? Напротивъ, по всей землѣ пронесся голосъ ихъ, и до предѣловъ вселенной слова ихъ» (Рим. X, 18).
Такимъ образомъ, спустя четверть вѣка послѣ Христовыхъ страданій, неутомимый благовѣстникъ свидѣтельствуетъ о томъ, что евангеліе распространилось во всѣхъ частяхъ тогда извѣстнаго міра и, въ частности, проникло въ тѣ города, въ которыхъ процвѣтали іудейскія колоніи. Христіане, насколько извѣстно, представляли тамъ собой ничтожное меньшинство, а церкви ихъ находились одна отъ другой въ значительныхъ разстояніяхъ. Однако, съ постепеннымъ развитіемъ своей просвѣтительно-благотворительной дѣятельности, дотолѣ отдаленныя другъ отъ друга, церкви стали образовывать изъ себя все болѣе и болѣе сгущавшуюся сѣть, пока, наконецъ, вся греко-римская имперія не оказалась связанной ея крѣпкими узлами.
Еще не окончился второй вѣкъ, какъ Тертулліанъ въ своемъ «Апологетикѣ» уже обращается ко всѣмъ власть имущимъ съ слѣдующими, дышащими непоколебимымъ убѣжденіемъ въ окончательномъ торжествѣ христіанства надъ язычествомъ, словами: «мы—вчерашніе и, однако же, все наполняемъ: ваши города, острова, укрѣпленія, муниципіи, общественныя собранія, самые лагери, трибы, декуріи, дворъ, сенатъ, форумъ» (с. 37). «Совершенно нѣтъ ни одного народа», нѣсколько ранѣе писалъ св. Іустинъ мученикъ (| 163—167),—«варваровъ, или эллиновъ, или какимъ либо другимъ именемъ называемыхъ, кочующихъ, или бездомныхъ, или ведущихъ пастушескій образъ жизни, или живущихъ въ палатахъ, -между которыми не приносились бы молитвы и благодаренія Отцу и Творцу всего
именемъ распятаго Іисуса» (Dial. с. Tryph. с. 117, по рус пер. изд. прот. П. Преображенск. М. 1892, стр. 320).
Въ продолженіе еще нѣкотораго періода времени, а, именно, до воцаренія Константина Великаго, неослабно просходило столь же быстрое распространеніе новой вѣры, вопреки всѣмъ препятствіямъ, цока, наконецъ, этотъ императоръ не объявилъ христіанство государственной религіей. Итакъ, потребовалось только три вѣка для общепризнаннаго торжества евангелія надъ грекоримскимъ язычествомъ. Неудавшаяся реакція со стороны Юліана неопровержимо подтвердила безповоротность указаннаго торжества.
Чѣмъ же и какъ объяснить это необыкновенно быстрое распространеніе христіанства? Нѣкоторые возражаютъ, что «полумѣсяцъ» въ этомъ отношеніи нисколько не уступаетъ «кресту», и что завоеванія подъ его блѣднымъ свѣтомъ происходили еще скорѣе, по сравненію съ христіанскими. Приведенная ссылка еще имѣла бы относительное значеніе въ томъ случаѣ, если бы упомянутыя религіи вышли въ свѣтъ одинаково вооруженными. Но кому не извѣстно, что исламъ прибѣгалъ не столько къ словесной проповѣди для своего распространенія, сколько къ другимъ, болѣе «дѣйствительнымъ» средствамъ? Съ самаго открытія мусульманской эры, датируемаго G22 годомъ, Мохаммедъ завѣщалъ своимъ сподвижникамъ насильственную пропаганду ислама. «Сражайтесь на"пути Божіемъ съ тѣми, которые сражаются съ вами; но не будьте несправедливы, потому-что Богъ не любитъ несправедливыхъ. Убивайте ихъ, гдѣ ни застигнете. Сражайтесь съ ними дотолѣ, пока не будетъ уже вамъ искушенія, и покуда не установится ваше поклоненіе Богу» (Коранъ, въ рус. перев. Г. Саблукова. Казань. 1894. Гл. И, стр. 27—28). [Такова заповѣдь Мохаммеда, исполнить которую можно было только посредствомъ огня и меча. Практическія послѣдствія ея обнаружились уже со второго года «гидржы», послѣ того, какъ одной кровавой битвой обезпечилась побѣда за исламомъ. Не подлежитъ "сомнѣнію, что, съ цѣлью сколько нибудь ослабить боевой пылъ своихъ сподвижниковъ, Мохаммедъ запретилъ имъ войну въ теченіе четырехъ мѣсяцевъ. Эти «священные мѣсяцы», по справедливому мнѣнію защитниковъ ислама, были хорошимъ средствомъ противъ непрерывныхъ войнъ. Но уже изъ самаго ограниченія послѣднихъ только четырьмя мѣсяцами слѣдуетъ полное разрѣшеніе правовѣрнымъ, безъ всякихъ колебаній,
вести войны въ продолженіе оставшихся восьми мѣсяцевъ въ году. Насколько сумѣли мусульмане использовать такое разрѣшеніе,—это достаточно извѣстно изъ всего историческаго прошлаго ислама, даже до нашихъ дней. Удивительно ли, что религія, предъявляющая каждому выборъ одного изъ двухъ: или коранъ, или смерть, вскорѣ получила права гражданства въ покоренныхъ ей странахъ?
Напрасно стали бы намъ возражать ссылкой на печальные факты преслѣдованія сектантовъ и еретиковъ со стороны господствующихъ церквей, свидѣтельствующіе о фанатизмѣ христіанства нисколько не меньшемъ по сравненію съ мусульманскимъ. Не отрицаемъ, что, дѣйствительно, чуть не поголовное истребленіе альбигойцевъ, гугенотовъ, иквизиціонные костры и пытки, ссылки въ рудники и заточенія, всякія издѣвательства и грубое попраніе свободы совѣсти—являются темнымъ пятномъ въ исторіи христіанской церкви. Но, вотъ, что необходимо имѣть въ виду при изъясненіи взятыхъ фактовъ: они совершились спустя значительное время послѣ появленія въ мірѣ христіанства и, что еще важнѣе, не только не имѣютъ его своей производящей причиной, а, наоборотъ, находятся въ діаметральномъ противорѣчіи съ его коренными основами. Христосъ, какъ извѣстно, повелѣлъ Своему апостолу «вложить мечъ въ нолшы» (Mo. XXVI, 52),—и Его ли вина, что высокопоставленные представители церкви опять изъяли изъ ноженъ этотъ мечъ и разили имъ своихъ противниковъ «admajo-rem Dei gloriam»? Мы знаемъ, что сказалъ Господь апостоламъ Іакову и Іоанну, просившимъ у Него позволенія низвести огонь съ неба, чтобы попалить то самарянское селеніе, жители котораго не приняли Его: «не знаете, какого вы духа» (Лк. IX, 55).
Но послѣ того, какъ, въ день пятидесятницы, апостолы «крестились духомъ Святымъ» (Дѣян. I, 5), они поняли слова своего Учителя и вѣрно пошли по стопамъ Его. ІЗъ своихъ посланіяхъ они постоянно увѣщали вѣрующихъ къ «покорности высшимъ властямъ: ибо нѣтъ власти не отъ Бога» (Рим. XIII, 1),—платить подати и подчиняться дѣйствующимъ законамъ, чтобы заградить клеветническія уста противниковъ своимъ безупречнымъ поведеніемъ: «ибо такова Божья воля, чтобы мы, дѣлая до'бро, заграждали уста невѣжеству безумныхъ людей, какъ свободные, не какъ употребляющіе свободу для прикрытія зла, по кикъ рабы Божіи» (1 ІІетр. II, 15—16).
Даже, въ самые черные дни первенствующая церковь не измѣняла этимъ святымъ началамъ. Л, между тѣмъ, какъ легко было,—судя по-человѣчески,—и какъ выгодно было ей пропо-нѣдывать угнетеннымъ и гонимымъ христіанамъ самое отчаянное сопротивленіе языческимъ властямъ; какъ своевременнымъ казалось сѣять въ надорванныхъ мученіями душахъ смуту и возбуждать, особенно чернь, къ ниспроверженію существующихъ установленій и порядковъ! Однако, исторія свидѣтельствуетъ о противномъ: гонимые защищали свои священныя права словами убѣжденія и вѣры, многочисленными «апологіями» и, что особенно валено, своей кротостью и неистощимымъ терпѣніемъ, даже, во время жесточайшихъ страданій: мученикамъ и въ голову не приходила мысль о репрессаліяхъ!
Свидѣтель кровавыхъ гоненій, Тертулліанъ, пишетъ о томъ, какъ гонимые «молились о преслѣдовавшемъ ихъ императорѣ» и просили для него у Бога «долгой лшзни, побѣдоноснаго воинства и мира въ мірѣ». По словамъ одного первокласснаго историка (М. Gaston Boissier: «Latin du paganisme», 2-e 6dit., tome II, p. 347. Paris, Hachette), «невозможно представить пи одного доказательства въ пользу того, когда бы христіане проявили хоть малѣйшую попытку къ отмѣнѣ тѣхъ ѵчрежде-ній, отъ которыхъ приходилось имъ такъ много терпѣть... Начиная отъ Нерона и до Константина, многократно происходили политическіе заговоры: и, однако, ни въ одномъ изъ нихъ никогда не участвовали христіане».
Итакъ, съ мірской точки зрѣнія, христіанская религія имѣла всѣ шансы только противъ себя: неумолимую жестокость со стороны языческаго государства, ревнивый консерватизмъ печальниковъ прошлаго, темныя народныя суевѣрія, привиллегіи оффиціальнаго культа, распаленный фанатизмъ съ ненавистью всѣхъ эксплоататоровъ, для которыхъ было выгодно продолженіе всевозможныхъ злоупотребленій, и, въ довершеніе всѣхъ золъ, напыщенное презрѣніе со стороны ученыхъ философовъ, всей душой ненавидѣвшихъ новую вѣру, имѣвшую, какъ имъ казалось, іудейское происхожденіе и заповѣдавшую поклоненіе Распятому! Разсматриваемые въ отношеніи земныхъ выгодъ, вѣрующіе, повидимому, должны были все потерять и ничего не получить. Послушаемъ, какъ разсуждаетъ объ этомъ заклятый противникъ христіанства, философъ Цельсъ: «появилось новое поколѣніе людей безъ отечества, безъ древнихъ преданій, сплотившееся противъ всѣхъ гражданскихъ и религіоз-
ныхъ установленій, преслѣдуемое правосудіемъ, опозоренное всеобщимъ безчестьемъ и полагавшее свою славу въ посылаемомъ ему отовсюду проклятіи: таковы христіане!»...
На какую же будущность, на какое къ себѣ отношеніе со стороны свѣта могла разсчитывать религія, о которой, даже, передовые языческіе мыслители говорили такимъ образомъ? Но, кромѣ того, христіанство имѣло еще противъ себя безподобновысокую чистоту нравственности, требуя отъ своихъ послѣдователей святой жизни и всецѣлой преданности Богу: не то ли особенно антипатично человѣку, какъ рѣшительно порвать всякую связь съ грѣхомъ, отречься отъ своихъ страстей н навѣки похоронить свой эгоизмъ? II, тѣмъ не менѣе, въ этомъ-то послѣднемъ и состояла намѣченная христіанствомъ цѣль, здѣсь заключалось предъявленное послѣднимъ ко всѣмъ вѣрующимъ условіе полнаго оздоровленія государства и устроенія его на новыхъ, незыблемыхъ основахъ. «Соціальная реформа», о которой такъ много говорятъ особенно въ наши дни, осуществить которую стремились столько всевозможныхъ системъ, по, къ своему безчестью, не осуществили,—эту реформу, въ собственномъ смыслѣ реформацію, перерожденіе всего міра, совершило одно христіанство, не стремясь непосредственно къ этой, именно, цѣли. Оно покорило міръ духовнымъ оружіемъ. Оно обновило его своимъ благотворнымъ воздѣйствіемъ на человѣческія души. Ему принадлежитъ заслуга—изъ людей всякихъ племенъ и состояній создать славныхъ героевъ духа, соединенныхъ между собой такими крѣпкими узами взаимной любви и братства, что, восхищенные безподобной жизнью членовъ первенствующей церкви, язычники могли только восклицать: «смотрите, какъ они дрѵгь друга любятъ»! «Возлюбленные мои», обращается апостолъ къ филиппійцамъ (II, 12—15), «со страхомъ п трепетомъ совершайте свое спасеніе. Все творите безъ ропота и сомнѣнія, чтобы вамъ быть безукоризненными и чистыми, чадами Божіими непорочными среди строптиваго и равращеинаго рода, въ которомъ вы сіяете подобно свѣтиламъ въ мірѣ». На больныя души воздѣйствовало христіанство, обновило человѣческія сердца, эти «источники жизни» (І'Іритч. 4, 23),—вотъ въ чемъ разгадка благодатнаго мірообновленія со стороны христіанства, вотъ гдѣ тайна перерожденія людей! И, дѣйствительно, новая вѣра совершенно возродила семейную жизнь, возвысила женщину, порвала оковы рабства, уничтожила гладіаторскія побоища, не говоря ни одного
525
слова ни объ «эмансипаціи женщинъ», пи объ уничтоженіи рабства, ни объ отмѣнѣ цирковыхъ зрѣлищъ...
Историкъ стоитъ здѣсь лицомъ къ лицу съ безпримѣрнымъ явленіемъ; онъ видитъ предъ собой систему, возстановляющую «droits de l’homme» неуклоннымъ утвержденіемъ правъ Божіихъ, производящую чисто-моральными средствами новый порядокъ вещей, гарантирующій каждой личности свободное развитіе ея силъ и способностей и тѣмъ обусловливающій всеобщее благополучіе. Да. здѣсь воочію всѣхъ предстоитъ религія, вопреки всякихъ преслѣдованій и смертныхъ приговоровъ, торжествующая надъ своими могущественными противниками, «потому что немудрое Божіе мудрѣе человѣковъ, и немощное Божіе сильнѣе человѣковъ. Но Богъ избралъ немудрое міра, чтобы посрамить мудрыхъ, и немощное міра избралъ Богъ, чтобы посрамить сильное; и незнатное міра и уничиженное избралъ Богъ, и не сущее, чтобы упразднить сущее, для того, чтобы никакая плоть не хвалилась предъ Богомъ» (1 Кор. I, 25—29). И если уже въ этомъ не видѣть дѣло Божіе, то какое же еще требуется доказательство Творческаго всемогущества? Въ такомъ случаѣ, «если бы кто и изъ мертвыхъ воскресъ, — не повѣрятъ» (Лук. XYI, 31).
Нашъ вѣкъ въ особенности требуетъ фактовъ и документовъ. Ихъ можно представить, сколько угодно, и мы только затрудняемся обиліемъ матеріаловъ, для которыхъ окажется мало мѣста въ настоящей статьѣ. Наши современники, подчасъ, обращающіе свое завистливое око къ древнеримскому язычеству, едва ли, даже, и подозрѣваютъ все то, чѣмъ мы обязаны христіанству: такъ, къ сожалѣнію, они далеки отъ него и такъ слабо проникнуты его животворными началами. А, между тѣмъ, все доброе въ семейной и въ общественной жизни глубоко коренится въ христіанской вѣрѣ. «Не представляется ли невозможнымъ», спрашиваетъ вышеупомянутый историкъ, «что во времена Цезарей и Антониновъ, въ самомъ расцвѣтѣ гуманности и цивилизаціи, считали совсѣмъ зауряднымъ явленіемъ, что какой либо отецъ полагалъ своего ребенка на порогѣ своего дома и здѣсь оставлялъ его на голодную и холодную смерть, если не хотѣлъ его воспитывать? Такой обычай продолжался до временъ Константина, причемъ .ни одинъ честный человѣкъ не проникался негодованіемъ, и, даже, самъ Сенека, по видимому, не поражался этимъ» (см. вышеуказ. соч. стр. 352 І-го т.).
Какъ же, именно, христіанство относилось къ такого рода общественной несправедливости? Какими средствами удалось ему побороть, напримѣръ, рабство и павперизмъ? По вышесказанному, побѣда христіанства зависѣла отъ того, что оно аппеллировало къ человѣческой совѣсти и тѣмъ переродило зачерствѣлыя сердца... Въ общемъ все это такъ; но интересно знать и подробнѣе процессъ оздоровленія одряхлѣвшаго міра и примѣненныя къ этому средству. Чтобы правильно оцѣнить значеніе христіанства въ этомъ дѣлѣ, необходимо представить себѣ то: въ какомъ состояніи оно застало древній міръ.
Страшную картину развращенія и постоянно возрастающаго разложенія представляетъ намъ язычество, особенно въ томъ состояніи, до котораго ниспало оно въ періодъ Римской Имперіи. Тогда какъ нѣкоторые мыслители, напримѣръ, Цицеронъ и Сенека, возвышались до понятія Единаго Верховнаго Существа,—для простого парода, для общества, Богъ оставался почти неизвѣстенъ, что и было выражено на фронтонѣ, одного аѳинскаго храма: «невѣдомому Богу» (Дѣян. XYII, 23). Вездѣ господствовало, повсюду поражало взоры, наполняло воображеніе, составляло постоянную основу жизни отъ колыбели до могилы—идолослуженіе со всѣми своими принадлежностями— съ обожаніемъ страстей и, подчасъ, самыхъ грубыхъ животныхъ инстинктовъ. Языческое богослуженіе но необходимости соотвѣтствовало свойствамъ и характеру самихъ боговъ. Оно состояло въ самыхъ постыдныхъ и гнуснѣйшихъ обрядахъ: любодѣяніе и пьянство были составными частями богослуженія Венерѣ и Бахусу. По словамъ Страбона, Коринѳскій храмъ Венеры отличался неимовѣрнымъ богатствомъ, и при немъ находилось болѣе тысячи лицъ женскаго пола, общественныхъ жрицъ и рабынь: всѣ онѣ были принесены въ даръ богинѣ почитателями ея обоихъ половъ. «Онѣ-то», пишетъ онъ, «и влекли такъ сильно въ Коринѳъ и обогатили его» (см. «Размышленія о божественности христіанской религіи», О. Николя. ІІерев. съ фр. Тамб. 1866. Т. I, стр. 222). Каждый обращалъ для себя въ божество неудержимое насиліе собственной страсти: sua cuique deus dira cupido.
Каковы же доллшы были образоваться правы и обычаи йодъ вліяніемъ такого богопочитанія и такого богослуженія, которое всецѣло проникало въ жизнь общественную, семейную и личную? Болѣе двухъ третей образованнѣйшихъ странъ земли были проданы въ рабство и употреблялись единственно па то,
чтобы служить чувственности остальной трети. Одно ѵже это свидѣтельствуетъ о презрѣніи человѣка человѣкомъ же, о чрезмѣрной силѣ эгоизма и разврата, естественно проистекавшихъ изъ религіозной лжи. Господа имѣли неограниченную власть надъ рабами, могли по произволу нещадно бить ихъ и, даже, предавать смертной казни. «Если ты приказываешь поднять на крестъ раба», читаемъ въ сатирѣ Горація (1 Sat. Ill), «за то, что онъ, подавая блюдо, отвѣдалъ немного соусу, или надрѣзанной рыбы, то не глупѣе ли ты, въ этомъ случаѣ, Лабеона»? Ведій Полліонъ, другъ Августа, содержалъ огромное число муренъ (родъ угрей), для откармливанія которыхъ приказывалъ бросать своихъ рабовъ (Рііи. lib. LX, с. XXXIX). Сенаторъ Е. Фламиній приказалъ умертвить одного изъ своихъ рабовъ безъ всякой другой причины, кромѣ той, чтобы новизной зрѣлища потѣшить одного изъ своихъ угодниковъ, невидавшаго, какъ убиваютъ человѣка (Plut. Vita Q. Flamin.). Если глава семёйства былъ убитъ въ своемъ домѣ, и не удалось открыть убійцу, то всѣ его рабы подлежали смертной казни. И, въ особенности, слѣдуетъ замѣтить, что всѣ эти возмутительныя насилія, которымъ съ трудомъ вѣрится, въ то время считались прямымъ выраженіемъ естественнаго права. Законодательство первое произнесло противъ рабовъ жестокій приговоръ: пои tarn viles, quam null! sunt.
Обратимъ еще вниманіе па этотъ языческій міръ п не погнушаемся проникнуть въ глубину той его раны, которую представляютъ собой гладіаторскіе бои. Къ разряду гладіаторовъ причислялись плѣнники, рабы, преступники, осужденные на смертную казнь. Ихъ особымъ образомъ воспитывали и приготовляли къ предстоящей имъ ужасной участи и потомъ цѣлыми тысячами загоняли, какъ на бойню, въ огромный амфитеатръ, гдѣ они принуждены были сражаться одни съ другими и убивать другъ друга для потѣхи гражданъ всякаго званія, состоянія и пола. Эти кровавыя зрѣлища, но исчисленію Липсія. поглощали иногда двадцать и тридцать тысячъ несчастныхъ въ продолженіе одного мѣсяца. Весь Римъ стремился къ этимъ бойнямъ, находя въ нихъ величайшее удовольствіе. Тутъ не было мѣста никакому состраданію. Раскаленнымъ желѣзомъ и ударами бичей принуждали сражаться до смерти тѣхъ гладіаторовъ, которые умѣли защищаться отъ меча. Когда же истекающій кровью гладіаторъ, въ безсиліи, падалъ на землю, отказываясь продолжать борьбу, — тысячи
рукъ протягивались съ указаніемъ добить его, и если онъ просилъ пощады, то самымъ младшимъ изъ римскихъ женщинъ предоставлялось удовольствіе отказать несчастному въ его просьбѣ, и они жестами подавали знакъ умертвить его. По разсказамъ Сенеки, римскій народъ былъ до того ненасытенъ въ отношеніи этой страшной смертельной рѣзни, что гладіаторы, утромъ уцѣлѣвшіе отъ пасти и когтей дикихъ звѣрей, должны были по-полудни снова выходить на бой, но уже безъ всякаго оружія для своей защиты, чтобы доставить безчеловѣчное удовольствіе зрителями большимъ количествомъ смертельныхъ ранъ и множествомъ умирающихъ. И всѣ эти отвра-тилыіѣйшія мерзости смертоубійства соединялись съ ѵтончен-ченною разборчивостью, съ крайнимъ великолѣпіемъ и наслажденіемъ, достойнымъ всякаго презрѣнія. Звуки великолѣпнаго оркестра изъ тысячи музыкальныхъ инструментовъ смѣшивались съ воплями и стопами амфитеатра. Пурпуровые, шитые золотомъ, покровы бі.тли растянуты надъ головами зрителей для защиты ихъ отъ палящихъ солнечныхъ лучей. Молодые, красивые рабы подходили къ каждому изъ убитыхъ гладіаторовъ и граблями расчищали окровавленный песокъ. Посредствомъ искусно проведенныхъ трубъ воздухъ насыщался всякими благовоніями и смягчалъ острый запахъ крови. Мозаическія картины, статуи, барельефы и набожныя издѣлія изъ драгоцѣнныхъ мраморовъ изяществомъ п разнообразіемъ очаровывали взоръ публики, а подъ сводами амфитеатра, подъ вывѣскою, изображавшею безстыдную эмблему, находился будуаръ развратныхъ женщинъ, со стороны окровавленной арены и наваленныхъ труповъ.
И, что замѣчательно, такія безчеловѣчныя удовольствія были свойственны не какимъ либо двумъ-тремъ чудовищамъ вродѣ Нерона или Калигулы; пѣтъ, имъ съ одинаковымъ неистовствомъ предавались и самые кроткіе государи, даже такіе, которые заслужили себѣ названіе «утѣшенія рода человѣческаго». Цѣлое общество требовало, чтобы ему открывали эти бойни, съ такой же алчностью, съ какой оно старалось елседневно добывать себѣ насущный хлѣбъ. Panem et circenses! — вотъ обыкновенный ревъ кровожадной толпы (Juven. Sat. X). Роскошно празднуя одержанныя надъ Дакійцами побѣды, Траянъ устроилъ гладіаторскія зрѣлища, непрерывно продолжавшіяся сто шестьдесятъ дней, причемъ было растерзано и убито десять тысячъ гладіаторовъ и одиннадцать тысячъ дикихъ звѣрей. Зна-
мепитыгі натурфилософъ, ТТлішій младшій, въ нашісаномъ по этому случаю панегирикѣ въ честь Траяна не проронилъ ни одного слова сожалѣнія о погибшихъ жертвахъ, зато превозноситъ справедливость и человѣколюбіе прославленнаго имъ героя. Въ чемъ же проявились добрыя качества послѣдняго? Да въ томъ, что онъ не приказывалъ схватывать изъ среды зрителей и бросать на арену новыя жертвы и тѣмъ не увеличилъ и безъ того чудовищное людоѣдство. Калигула въ этомъ отношеніи былъ рѣшительнѣе: однажды, когда не доставало гладіаторовъ предъ разсвирѣпѣвшими звѣрьми, онъ повелѣлъ первыхъ, попавшихся ему па глаза, зрителей схватить, отрѣзать имъ языки, чтобъ несчастные не могли вопить о пощадѣ, и бросить ихъ звѣрямъ (Tacit. Annal. Lib. VII. supplem. 29). Описываемые правы казались современникамъ настолько естественными, что, даже, и сами жертвы приготовлялись къ своей жестокой участи съ какою-то тупой п безсмысленною покорностью судьбѣ. Онѣ какъ бы уже потеряли сознаніе своего права на жизнь. Расторгающая всѣ житейскія связи смерть ничего не значила для нихъ по сравненію съ невыносимымъ рабствомъ. Даже и ея мрачная сѣнь не была для нихъ убѣжищемъ свободы. Чело, которое она готова была осѣнить, униженно повергалось въ прахъ, чтобы въ послѣдній разъ воздать благоговѣйное поклоненіе Богу — Римскому Кесарю: «Аѵе, Caesar, morituri te salutant!» — съ такими словами готовились бойцы къ переходу въ лучшій міръ.
Кажется, пѣтъ никакой возможности представить себѣ что либо болѣе возмутительное и болѣе принижающее человѣческое достоинство, чѣмъ сколько свидѣтельствуетъ объ этомъ сама, съ фотографическою вѣрностью воспроизводящая одну изъ потрясающихъ сценъ языческаго міра, мрачная картина. Достаточно только воскресить ее въ своемъ воображеніи, чтобы видѣть весь ужасъ положенія, въ которомъ находилось дохристіанское язычество и съ тѣмъ большей радостью привѣтствовать рождество Спасителя, «показавшаго намъ свѣтъ».
Впрочемъ, нѣкоторые не раздѣляютъ такого привѣтствія, упрекая христіанство за то, что оно никакимъ формальнымъ предписаніемъ не осудило рабства. Но въ чемъ, по мнѣнію возражателей, состоитъ недостатокъ разсматриваемой религіи, то, какъ будетъ показано ниже, и составляетъ его великое достоинство. Потому, именно, и чужды христіанству всевозможныя насильственныя мѣры, что оно неудержимо
стремится къ прогрессу въ смыслѣ о р г а н и ч е с к а г о развитія. Христіанская вѣра рѣшительно не могла заниматься вопросомъ о такихъ мѣрахъ, безъ опасности покинуть предоставленную ей религіозную область и снизойти на политическое поприще* Въ противномъ же случаѣ, христіанство только распалило бы междуѵсобную войну, привело бы къ страшнымъ кровопролитіямъ, можетъ быть, перевернуло бы цѣлый міръ, сдѣлало бы, что хотите, но только не исполнило бы самаго главнаго: благодѣтельнаго преобразованія, или, точнѣе, перерожденія міра. Въ томъ, именно, и состоитъ основное заблужденіе человѣческихъ реформъ, что онѣ проводятся въ жизнь системами, по которымъ причина всѣхъ золъ находится во-внѣ, и излѣчивается такъ же одними внѣшними средствами. Евангеліе поступаетъ наоборотъ и смотритъ на дѣло несравненно правильнѣе. Исходя изъ того неоспоримаго положенія, что изъ зараженпаго источника всегда будетъ проистекать зараженный потокъ, оно обращается непосредственно къ самимъ человѣческимъ личностямъ съ увѣщаніемъ: прежде, чѣмъ добиться внѣшней свободы, будьте свободны внутри себя самихъ»! Рѣшительно отрицающее всякій деспотизмъ, евангеліе говоритъ только объ одномъ игѣ, отъ котораго необходимо, во что бы ни стало, освободиться, которое непремѣнно требуется свергнуть, и которое, въ свою очередь, повлечетъ за собою отмѣну всякаго рабства,—это иго—грѣхъ: «истинно, истинно говорю вамъ»,—таковы слова Самого Спасителя,— «всякій, творяй грѣхъ, есть рабъ грѣха: но если Сынъ освободитъ васъ, то истинно свободны будете» (Іоан. ѴШ, 34—36).
Однажды ап. Павелъ встрѣтилъ въ Римѣ одного бѣглаго раба, но имени Онисима. Онисимъ—это одинъ изъ безчисленнаго множества несчастныхъ рабовъ, и такого-то, именно, апостолъ встрѣчаетъ въ темницѣ. Кто не слышалъ объ апостолѣ Павлѣ! Что это за могучая и несокрушимая по кипящей энергіи личность! Фарисей и сынъ фарисея, надѣленный отъ природы стремительнымъ темпераментомъ, жестокій «ревнитель отеческихъ преданій» и неутомимый гонитель исповѣдниковъ Распятаго. Вперпые упоминаетъ о немъ книга «Дѣяній» по поводу мученической кончины Стефана (IX гл.). Пока еще юный для того, чтобы исполнять обязанности взрослыхъ, «дышащій убійствомъ» Савлъ только хранитъ одежды избивателей. И вотъ, спустя нѣсколько лѣтъ, сошлись лицомъ къ лицу бѣглый невольникъ и теперь уже престарѣлый апостолъ. Что же скажутъ
они другъ другу? Что стали бы они дѣлать въ томъ случаѣ, если бы христіанство не возвѣщалось въ мірѣ? Воспользуется ли апостолъ настоящимъ случаемъ въ интересахъ прокламированья «безсмертныхъ принциповъ 89 года»? Рѣшится ли онъ, по собственному почину, провозглашать ту простую истину, что его новый ученикъ имѣетъ полное право на свободу, и насильственно требовать отъ рабовладѣльца свободы бѣжавшему Онисиму,—требовать ея немедленно и «по всей формѣ»? Интересующіеся взятымъ вопросомъ благоволятъ прочитать «Посланіе св. апостола Павла къ Филимону», и они легко убѣдятся, какъ въ необыкновенномъ благорасположеніи и деликатности, съ которыми апостолъ въ этомъ коротенькомъ «письмѣ» обращается къ колосскомѵ гражданину, такъ п въ томъ, насколько, проникнутое истинно-христіанскою любовью, поведеніе апостола является чрезвычайно благороднымъ, корректнымъ и наиболѣе цѣлесообразнымъ. Какъ и кто бы ни противился признанію поразительныхъ чудесъ,—онъ мысленно, въ этой римской тюрьмѣ, присутствуетъ при совершеніи благодатнаго чуда, потому что видитъ предъ собой этого самаго фарисея, но уже перерожденнымъ, пролившимъ столько братскаго участія къ своему несчастному сотоварищу, настолько проникнутымъ печальной участью послѣдняго, какъ никто другой, даже, изъ лучшихъ людей того времени: мы знаемъ, какъ эти «лучшіе», включая сюда и философовъ, смотрѣли на рабовъ. Л, между тѣмъ, апостолъ въ этомъ отверженцѣ открываетъ безсмертную душу; Павелъ наставляетъ Онисима въ христіанской вѣрѣ, воспитываетъ его для небеснаго царствія, проливаетъ на своего ученика столько безкорыстной любви, что называетъ его своимъ братомъ, возлюбленнымъ братомъ; больше того, называетъ его сыномъ своимъ, «рожденнымъ въ узахъ», и, какъ бы еще недовольный, даже, и такими нѣжными обращеніями, соединяется съ нимъ своей душою, потому что проситъ Филимона принять Онисима, «какъ мое»—т. е. апостола, «сердце».
Въ самомъ дѣлѣ, не чудо ли предъ нами? Въ противномъ случаѣ, пусть объяснятъ намъ происшедшее одними естественными данными. Пусть намъ укажутъ, откуда, именно, въ сердцѣ этого іудея, соотечественниковъ котораго Тацитъ называетъ «врагами рода человѣческаго», пролилось столько чисто благодатной силы, этой животворной любви? Христіане легко рѣшаютъ вопросъ: Самъ Христосъ, всѣхъ искупившій Своею
кровью, соединилъ одною любовью и фарисея и раба, призывая ихъ па самое небо. Самъ Христосъ нарекъ ихъ наслѣдниками одной и той же вѣры и надежды. Здѣсь находился Самъ Спаситель, предъ Которымъ, для общаго благословенія, преклоняютъ свои колѣни и рабъ и апостолъ въ темшшѣ, обратившейся теперь въ святилище. И вотъ, сошедшіеся узники празднуютъ въ немъ «общеніе святыхъ»; они образуютъ собой христіанскую семью искупленныхъ «изъ всякаго колѣна», подъ дарственнымъ скипетромъ Самого «Цари мира» (Лк.XIX, 38; Іоан. XII, 15). «Встань же, Онисимъ, и возми обратно свои оковы! Иди, если хочешь, опять страдать н служить; на своемъ челѣ ты носишь ореолъ и въ сердцѣ—такое воспоминаніе, которое ничѣмъ не изгладится... Здѣсь, въ этой темницѣ, нашелся человѣкъ, нарекшій тебя своимъ братомъ и возродившій тебя къ вѣчной жизни. Простертыя руки его готовы обнять тебя, и его сердце бьется созвучно съ твоимъ собственнымъ. Иди же въ міръ съ новымъ благовѣстіемъ этой необыкновенной любви, открой предъ его, утопающими въ плотскомъ рабствѣ, деспотами, душу, освободившуюся отъ тлѣнія и грѣха; исполни, бѣдный невольникъ, ожидающую тебя великую миссію»! (Eugöne Bersier, Sermons choisis. Paris. 1891, p. 235).
Такъ, народившійся въ узахъ апостолъ открылъ высокое нравственное достоинство человѣка. Мало того, что онъ здѣсь возсоздалъ человѣка изъ презрѣннаго раба, но еще другимъ чудомъ онъ переродили» сердце его для самой возвышенной любви... Онъ заповѣдалъ Онисиму любить своего господина и далъ силы одержать надъ собой наиболѣе славную побѣду, наставляя этого раба служить съ любовью.
Можетъ быть, современные соціологи,—находись они здѣсь,— привѣтствовали бы возвращенную невольнику нравственную свободу, если только правильно поняли бы ее (2 Кор. III, 17), но, съ своей стороны, едва ли воздержались бы отъ революціонной пропаганды, представляющейся многимъ какой-то панацеей отъ всѣхъ общественныхъ бѣдъ и скорбей. Вѣдь такъ часто упрекаютъ христіанство въ безсиліи его ученія! Это, говорятъ,—религія изнѣженныхъ и слабовольныхъ послѣдователей, не имѣющая въ себѣ силъ разбить оковы рабства и мгновенно возвысить угнетенныхъ. Но, повторяемъ, въ томъ, гдѣ противники ея видятъ религіозную немощь, тамъ-то и находится залогъ той благодатной энергіи, какая совершенно недоступна человѣку въ естественномъ его состояніи. Люди слѣпо уно-
ваютъ на силу, особенно грозно проявляющуюся въ бурныхъ революціонныхъ движеніяхъ, и упорно не хотятъ замѣтить ее въ удивительномъ, поистинѣ, только христіанскомъ терпѣніи, обезоруживавшемъ, даже, самыхъ кровожадныхъ палачей. И если кому, то преимущественно такимъ поборникамъ вѣры и правды, къ числу которыхъ несомнѣнно принадлежалъ и апостолъ, особенно ярко бросалась въ глаза поразительная дисгармонія въ современной жизни. Не въ апостольскомъ ли посланіи (Рим. I, 29—32) читается о язычникахъ, которые «исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбія, злобы, зависти, убійства, распрей, обмана, злонравія, злорѣчивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобрѣтательны на зло, непослушны родителямъ, безразсудны, вѣроломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы»? И кто знаетъ, можетъ быть, не одинъ разъ и къ апостоламъ, какъ нѣкогда къ Самому Господу, приступалъ коварный искуситель съ своими недобрыми совѣтами—поклониться ему и, съ помощью меча, обращать погибавшій отъ всякаго насилія міръ, обращать, разумѣется въ сторону, подальше отъ Искупителя? (2 Кор. XII,
8—9). Такъ, вѣдь, просто обнажить мечъ и разить имъ своихъ враговъ. Но съ той знаменательной ночи, когда пламенный ученикъ Христовъ вынулъ мечъ въ защиту своего Учителя (Мѳ. ХХУІ, 51—52), христіанство ни разу не прибѣгало къ насилію, къ несчастью, ставшему удѣломъ однихъ только непросвѣщенныхъ ревнителей человѣческаго равенства и свободы. Да, какъ ни горько было лучшимъ благовѣстникамъ христіанской вѣры смотрѣть на «лежащій во злѣ міръ» (1 Іоан. У, 19), они боролись съ послѣднимъ только однимъ духовнымъ оружіемъ и, благодаря этому вѣрному средству, достигали спасительной цѣли. Но что вышло бы въ случаѣ употребленія ими такъ называемыхъ «рѣшительныхъ», или «радикальныхъ» средствъ,— объ этомъ страшно и подумать! Представимъ себѣ, что апостолъ предложилъ бы своему союзнику, вмѣсто евангельской проповѣди, зажигательную, въ родѣ современныхъ «прокламацій», рѣчь, возбуждающую къ грабежамъ и убійствамъ, къ «забастовкамъ» и къ неповиновенію властямъ; допустимъ, что и другіе многочисленные Онисимы были бы насыщены такимъ же революціоннымъ духомъ:—разумѣется, мгновенно вспыхнула бы страшная междуусобная война. Римскій кесарь былъ бы низвергнутъ съ высоты своего трона; потоками полилась бы кровь жрецовъ и патриціевъ; зависть и месть совершали бы
свое разрушительное дѣло, и, въ концѣ концовъ, древній міръ низринулся бы въ бездну неописуемыхъ злодѣяній. Но пусть такъ: можетъ быть, столь дорогой цѣной окупилось бы общее счастье? Можетъ быть, между людей породилось бы задушевное братство? Къ сожалѣнію, ничего такого не произошло бы. Изъ ненависти происходитъ только одна ненависть, и кровь взываетъ только къ кровавой же мести: «ибо всѣ, взявшіе мечъ, мечемъ и погибнутъ» (Mo. XXVI, 52). Не такова христіанская реформа. Евангеліе стремится даровать человѣчеству другую жизнь, и эта послѣдняя проистекаетъ изъ торжествующей надъ ненавистью любви, изъ побѣждающаго грубое насиліе возрожденнаго духа, какъ объ этомъ и повѣдалъ Своимъ ученикамъ Самъ Господь словами: «миръ оставляю вамъ, миръ Мой даю вамъ; не такъ, какъ міръ даетъ, Я даю вамъ» (Іоан. XIV, 27). Какъ небо отстоитъ отъ земли, такъ и Его. Христовъ, миръ безконечно превышаетъ всякій, проповѣдуемый на этомъ свѣтѣ, миръ. И если бы только пріумножилось число истинныхъ миротворцевъ! Совсѣмъ бы не узнать было вселенной!
Теперь разсмотримъ подробнѣе, въ томъ же посланіи, какъ апостолъ относится къ потерпѣвшему рабовладѣльцу. Прежде всего, нельзя равнодушно пройти мимо той заботливости, которой такъ проникнутъ ан. Павелъ, изыскивая всѣ средства, только бы расположить Филимона въ пользу бѣжавшаго раба. Филимонъ состоялъ въ числѣ вліятельныхъ членовъ колосской церкви. II вотъ, авторъ посланія апеллируетъ къ его христіанской вѣрѣ и къ его, извѣстной всѣмъ «братьямъ», любви, пишетъ съ непоколебимой увѣренностью въ томъ, что адресатъ его посланія сдѣлаетъ, даже, больше просимаго. Достаточно обратиться къ самому тексту посланія, чтобы видѣть необыкновенную деликатность, съ какой апостолъ открываетъ свою волю, избѣгая всякаго принужденія. «Имѣя великое во Христѣ дерзновеніе приказывать тебѣ. что должно, по любви лучше прошу, не иной кто. какъ я, Павелъ старецъ, а теперь и узникъ Іисуса Христа» (ст. S—9). Состарившійся апостолъ— узникъ за Христа! Великій благовѣстникъ, полагавшій свою душу на евангельское служеніе, прославленный по всему міру и, однако, готовый смиренно испрашивать для своей благой воли согласія у своего, несравненно менѣе, чѣмъ самъ онъ, извѣстнаго «сотрудника» (ст. 1), «чтобы доброе дѣло» послѣдняго «было не вынужденнымъ, а добровольнымъ» (ст. 14). «Такъ, брать», продолжаетъ Панел ь, «дай мнѣ воспользоваться
отъ тебя въ Господѣ; успокой мое сердце въ Господѣ» (ст. 20). Мы ужо внаемъ, какими словами онъ выражался объ Онисимѣ, и какими, самыми нѣжными именами называлъ апостолъ своего темничнаго сожителя; но это еще не все. Онисимъ провинился въ невѣрности, въ измѣнѣ своему господину. Относясь съ возможной снисходительностью къ проступку виновнаго, писатель посланія счелъ за лучшее прошлое, т. е., побѣгъ раба, противопоставить настоящему поведенію его, чтобы показать то, какъ теперешній рабъ Христовъ не можетъ оказаться худымъ рабомъ и земного господина. «Онъ», этотъ самый Онисимъ, «нѣкогда былъ для тебя негоднымъ, за то теперь сталъ годенъ и тебѣ, и мнѣ» (ст. 11): такъ, совершенное апостоломъ въ темницѣ крещеніе, подлинно, обновило невѣрнаго раба и сдѣлало его отнынѣ вѣрнымъ.
Чѣмъ же, какъ не всесильною благодатью, возродился къ новой жизни этотъ, такъ еще недавно омрачавшійся языческой тьмою человѣкъ? И послѣ того намъ возражаютъ, что христіанство будто бы принижаетъ человѣческую природу, притупляетъ нравственное чувство и потворствуетъ низменнымъ страстямъ! Чего, впрочемъ, не говорятъ въ нашъ декадентскій вѣкъ! Не вѣдаютъ, что говорятъ. А, между тѣмъ, эта религія производитъ сверхъестественное освященіе не въ одномъ какомъ либо человѣкѣ, но въ тысячахъ и милліонахъ людей. Среди общественнаго растлѣнія и все возрастающаго разврата, наперекоръ всѣмъ препятствіямъ, опа—и только она—стоитъ непоколебимо твердо, непрестанно обновляя и освящая людей. Она творитъ эти дивно-прекрасныя души, всецѣло устремленныя къ небу, и которыя знаетъ, подчасъ, только одно небо. Изъ нашей жалкой и переполненной зломъ природы она творитъ ангеловъ, созидаетъ святыхъ. «Святыхъ»! многимъ ли извѣстно, что это значитъ? Размышлялъ ли кто когда нибудь объ этомъ феноменѣ, называемомъ святостью?
Что такое человѣкъ въ своемъ естественномъ состояніи? Мы можемъ опредѣлить это по себѣ самимъ: это, если взять во вниманіе худую сторону его состоянія, существо, наклонное къ злу, преданное эгоизму, лѣности, гордости, корыстолюбію, чувственности, жестокости, двоедушію, способное дойти до изумительной низости. Онъ или вполнѣ поддается своимъ наклонностямъ и, въ такомъ случаѣ, извращается въ высшей степени; или наполовину обуздываетъ свои наклонности и, потративъ на это неимовѣрныя усилія, уже не въ состояніи совершить что либо воистину доброе. Эта возвышенная натура
вращается въ кругу отрицательной и безплодной морали и, если не дѣлаетъ зла,—это уже героизмъ съ ея стороны. Но и здѣсь требуется еще, чтобы темпераментъ, возрастъ, внѣшнее состояніе, естественная доброта, отсутствіе болѣе сильныхъ интересовъ поддерживали волю въ борьбѣ съ низменными склонностями, или чтобы она находила для себя опору, напримѣръ, въ людскомъ мнѣніи, въ такъ называемой благородной гордости и подобныхъ побужденіяхъ, которыя уравновѣшивали бы зло самимъ же зломъ и помогали человѣку, по крайней мѣрѣ, хранить равновѣсіе между крайностями, быть эпикурейцемъ въ нравственной области. Вотъ и все, къ чему способенъ естественный человѣкъ.
На этомъ-то, именно, низкомъ уровнѣ нравственности беретъ христіанство человѣка и возводитъ его на высочайшую степень святости, т. е., доводитъ до такого состоянія, на которомъ подавляются всѣ злые инстинкты нашей природы, и добро въ самомъ общемъ, абсолютномъ его смыслѣ становится предметомъ ежедневныхъ занятій, когда душа, въ неустанномъ стремленіи къ совершенству, отказываетъ себѣ не только въ запрещенномъ, но и въ дозволенномъ, въ самыхъ дорогихъ естественныхъ привязанностяхъ, совершаетъ надъ собой внутреннее обрѣзаніе и духовное жертвоприношеніе, живетъ тѣлесною жизнью только для того, чтобы ежедневно умирать для нея, и чрезъ то рождается въ новую жизнь, ростетъ и возвышается въ ней, посвятивъ себя исключительно долгу и добродѣтели, никогда не смотритъ на то, что сдѣлано добраго, а на то, чего еще не исполнено, смиренно и уничижеино смотритъ на себя, даже, при совершеніи великихъ подвиговъ и потому не знаетъ никакихъ предѣловъ въ исполненіи долга и стремится сдѣлаться совершенною, «потому что Отецъ нашъ небесный совершенъ есть» (Mo. Y, 48). И, что особенно поразительно, христіанство возводитъ въ такое состояніе всякаго человѣка, безъ различія возрастовъ и состояній, и, даже, наперекоръ самымъ сильнымъ препятствіямъ. Сказанное гонителю: «трудно тебѣ идти противъ рожна» (Дѣян. IX, 5) здѣсь находитъ себѣ полное подтвержденіе. Обыкновенно, даже, происходитъ такъ, что среди затрудненій и противодѣйствій со стороны природы и общества и происходятъ эти метаморфозы, называемыя обращеніями, которыя не менѣе изумительны въ порядкѣ нравственнаго міра, чѣмъ метаморфозы баснословной древности въ порядкѣ природы. Требуется ли проявить въ яркомъ свѣтѣ самоотверженную любовь и апостольскую рев-
ность,—благодать избираетъ для этого дышащаго ненавистью гонителя; нужно ли показать образецъ непреклонной твердости и неустрашимости, на то избирается юная дѣва; нужно ли представить поразительный примѣръ смиренія, скромности и милосердія,—онъ, подъ воздѣйствіемъ благодати, является на царскомъ тронѣ. Всесильная благодать вдыхаетъ простоту вѣры въ сердце философа и самую возвышенную философію въ сердце простолюдина: наслѣднику великаго имени и блестящаго положенія вт. свѣтѣ внушаетъ любовь къ самоотверженію и произвольной нищетѣ, изъ отверженной и презираемой міромъ грѣшницы творитъ любимицу всесвятого Бога.
Безспорно, и между язычниками были добродѣтельные люди, и у нихъ существовали мудрецы; но въ античномъ мірѣ отнюдь не проявлялось того, что мы разумѣемъ подъ названіемъ «святый», потому что истинная добродѣтель возможна только тамъ, гдѣ есть истинная религія представляющая собой живой союзъ Бога съ человѣкомъ. Но, по причинѣ грѣхопаденія, человѣкъ потерялъ истинное вѣдѣніе о Богѣ, и многобожіе извратило истинную религію до такихъ чудовищныхъ крайностей, что вмѣсто того, чтобы человѣку быть отраженіемъ совершенствъ Божіихъ, онъ самое Божество превратилъ въ зерцало своихъ собственныхъ несовершенствъ, которыя и принималъ за образецъ для своей жизнедѣятельности. Отношенія между Богомъ и человѣкомъ были извращены. Какъ же могло быть, чтобы, при такой аномаліи, сохранилась въ человѣкѣ идея нравственнаго совершенства?
Вся жизнь языческаго міра, въ концѣ концовъ, приводила человѣка къ горькому сознанію, что, даже, и философія не въ состояніи дать успокоеніе надломленной неразрѣшимыми вопросами душѣ. Эпикуреецъ видѣлъ въ мірѣ только одно зло; стоикъ составилъ понятіе о человѣкѣ, какъ о грѣшникѣ, а ежедневный опытъ неотразимо подтверждалъ такое понятіе. Такимъ образомъ, философія періода римской имперіи не видѣла для себя какой либо другой болѣе серьезной цѣли, или задачи, кромѣ одной: освобожденія человѣка отъ страданій и прирожденной ему грѣховности. Философствовать, по Эпикуру, значитъ учиться тому, чего надо желать и чего избѣгать. Начало философіи есть сознаніе собственнаго безсилія и потребности въ сторонней помощи. Кто хочетъ быть добрымъ, тотъ долженъ, прежде всего, убѣдиться въ собственной порочности. Философъ—это медикъ, къ которому приходятъ больные. Онъ не учитъ, но исцѣляетъ, и ого главная задача со-
стоитъ въ томъ, чтобы возбудить въ своихъ паціентахъ чувство собственнаго страданія и полнаго невѣдѣнія, незнанія. Такъ существенно измѣнился древне-стоическій взглядъ на совершенство человѣческой природы, и быть мудрымъ уже не означало теперь жить сообразно съ природой, но «исцѣлять» природу, совершенствовать ее, освобождать отъ недостатковъ. Такъ, въ самомъ главномъ пунктѣ была поколеблена стоическая са-модовлѣемость. Предъ нами проходятъ многочисленные проповѣдники житейски-практическаго самоотверженія, цѣлящіе психіатры или, выражаясь языкомъ Сократа, «повивальныя бабки» добродѣтели. Нравоучители по призванію, они шли навстрѣчу своему времени, такъ нуждавшемуся въ исцѣленіи. Выдающіяся личности вродѣ, напримѣръ, Димитрія, друга Сенеки, дѣлали попытки къ исправленію нравственной распущенности своего вѣка посредствомъ различныхъ идеаловъ возвышенной жизни. Но времена Сократа миновали безвозвратно, а популярная философія сдѣлалась камнемъ соблазна. Если каждый, въ своей ограниченности,—такъ разсуждали,—оказывался не въ состояніи правильно организовать свою жизнь, то для этого существуетъ другъ, учитель, мудрецъ, подъ руководствомъ которыхъ жизнь должна же получить для себя незыблемые устои. «Мы должны», говоритъ Эпикуръ, «отыскать для себя такого благовоспитаннаго человѣка, который находился бы постоянно предъ нашими глазами, чтобы жить такъ, какъ бы онъ смотрѣлъ на насъ, и всегда поступать такъ, какъ бы самъ онъ видѣлъ наши дѣянія». А такъ какъ, даже, и самый вѣрный другъ не гарантированъ отъ всевозможныхъ паденій, а мы, къ прискорбію, очень часто убѣждаемся въ той истинѣ, что и другіе не сильнѣе насъ, то стоики указываютъ на древнихъ героевъ, или на идеалъ человѣка-философа. «Носи въ своемъ сердцѣ единое существо», пишетъ Сенека, «чтобы почитать его съ такимъ благоговѣніемъ, которое освящало бы всю твою душу. О, какъ счастливъ тотъ, кто совершенствуется не только въ присутствіи такого существа, но и одною мыслью о немъ». Честность Аристида, слава Ѳемистокла, добродѣтель Эпами-нонда, твердостъ Катона и т. и. представляли собой любимый предметъ прославленія со стороны стоической школы. Какъ видно, не было недостатка въ образцахъ нравственности; но, именно, въ этомъ-то изобиліи ихъ и заключалась недостаточность каждаго изъ нихъ для добродѣтельной жизни. Споръ о томъ: кто же лучшій изъ героевъ? всѣхъ ихъ низводилъ съ высоты величія, а для учениковъ, подчасъ, и Діогенъ казался
недостаточно бѣднымъ, и Эпамішондъ—не вполнѣ .мужественнымъ, и въ Катонѣ видѣли очень мало катоновскаго. Съ историческими идеалами произошло, въ концѣ концовъ, то же, что и съ живыми, и жаждущіе исцѣленія опять пришли къ тому горестному сознанію, что и мудрецъ—все тотъ же несовершенный человѣкъ. Въ такихъ обстоятельствахъ неудовлетворенные искатели правды, естественно, пришли къ заключенію, что только одна небесная помощь въ силахъ освободить человѣчество отъ нравственной порчи. Такъ, потребность искупленія стала религіозною потребностью. Стоики провозгласили, что только одинъ, примиренный съ Богомъ, человѣкъ можетъ найти примиреніе съ міромъ. Философія въ этой стадіи развитія становится богослуженіемъ, а философъ—іерофантомъ (Hausrath. N.-Tliche Zeitgesch. Zw. Aufl. Heidelb. 1875. II. 42 ff.). Такимъ образомъ, мы достигли пункта, на которомъ укрѣпилась мысль о необходимости посредника между Богомъ и людьми. Извѣстно, съ какимъ неимовѣрнымъ напряженіемъ своего умозрѣнія пытался неоплатонизмъ перекинуть мостъ изъ этого міра въ потусторонній міръ. Язычество мало-по-малу начинало вѣровать въ абсолютную преміриость Божества, и если бы чувство нашего единенія съ Богомъ, какъ и, вообще, сознаніе примиренія могло сообщаться человѣку однимъ умозрительнымъ путемъ, то возвышенное ученіе неоплатониковъ о Логосѣ вполнѣ разрѣшило бы эту задачу. Такъ, въ принципѣ препобѣждался дуализмъ. Но посредствомъ отвлеченной мысли невозможно было достигнуть непоколебимаго убѣжденія въ бытіи Логоса, примиряющаго міръ съ Богомъ. Только христіанство впервые возвѣстило міру ту радостную истину, что Логосъ—«Слово стало плотью и обитало съ нами, и мы видѣли славу Его» (Іоан. I. 14). Только послѣ того, какъ эта религія указала на Него, исполненнаго благодати и истины, — дѣйствительно былъ пре-нобѣжденъ дуализмъ и закрылась зіявшая между Богомъ и міромъ и раздѣлявшая ихъ доселѣ бездна. Проповѣданная стоиками, философская апатія и атараксія не могли исцѣлить этотъ грѣховный міръ, зато апостольская проповѣдь въ это время уже благовѣствовала: «всякій, вѣрующій, что Іисусъ есть Христосъ, — отъ Бога рожденъ», и «всякій, рожденный отъ Бога, побѣждаетъ міръ. И сія есть побѣда, побѣдившая міръ, вѣра наша» (1 Іоан. У, 1—5 *).
Проф.-прот. Е. Аквилоновъ.
*) Окончаніе слѣдуетъ.
39
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ
Санкт-Петербургская православная духовная ака-демия Русской Православной Церкви - высшее учебное заведение, целью которого является подготовка священнослужителей, преподавателей духовных учеб-ных заведений и специалистов в области богословских и церковных наук. Подразделениями академии являются: собственно академия, семинария, регентское отделение, иконописное отделение и факультет ино-странных студентов.
Проект по созданию электронного архива журнала «Христианское чтение»
Проект осуществляется в рамках процесса компьютеризации Санкт-Петербургской православной духовной академии. В подготовке электронных вариантов номеров журнала принимают участие студенты академии и семинарии. Руководитель проекта - ректор академии епископ Гатчинский Амвросий. Куратор проекта - проректор по научно-богословской работе священник Димитрий Юревич. Матери-алы журнала подготавливаются в формате pdf, распространяются на компакт-диске и размещаются на сайте академии.
На сайте академии
www.spbda.ru
> события в жизни академии
> сведения о структуре и подразделениях академии
> информация об учебном процессе и научной работе
> библиотека электронных книг для свободной загрузки
