CC BY
3
УДК 130.2
ХРИСТИАНСКИЙ ПАРАДОКС РУССКОЙ ИДЕИ
Д.Л. Устименко1-*, А.Л. Устименко2-*
^Северо-Кавказский филиал Московского технического университета связи и информатики, г. Ростов-на-Дону ^Кубанский государственный университет», г. Славянск-на-Кубани ^e-mail: [email protected] 2)e-mail: [email protected]
В статье актуализируется проблема русской идеи. В ней подчеркивается значимость ее осмысления и существенность для всех аспектов русской истории. В историографии проблемы авторы усматривают преобладание объективизма, который выражается в демонстрации «учений», «теорий», «моделей» русской идеи. Этот подход затеняет ее глубинность и единственность. В статье констатируется духовная христианская специфика русской идеи, определяемая религиозным генезисом русского государства. Христианство оказывается не символическим явлением, а уже неизбежной судьбой русского народа, предполагающей богословско-историческое соответствие своему религиозному началу. Христианство обусловливает парадоксальный характер внешней и внутренней политики русского государства, развитие социальных коллизий, и особенно экзистенциальной жизни русских людей. Богословие истории (признание Бога незримым путеводителем России) открывает проблему принципиальной исторической парадоксальности, несоразмерности, человеческого несоответствия духовному призванию, что выражается как харизматичности, так и негативности. В подтверждение мысли о парадоксальности русской идеи авторы ссылаются на работы славянофилов, философов, приводят примеры из жизни В.В. Розанова, А. Меньшикова, А.С. Пушкина. В статье высказывается мысль-предостережение об аналогии между еврейской и русской историями. Осознание христианского богословия в переложении на историю открывает особые перспективы историософского и в принципе историографического видения и прочтения русской истории.
Ключевые слова: Русская идея, христианский парадокс, несоразмерность,
негативность, призвание.
Русская идея - тема с давней историей, с древности волновавшая русскую мысль, детально продуманная русскими философами XIX-XX вв., она и сегодня остается актуальной и, как никогда, востребованной. Русская идея - это и идеология, и смысловая матрица исторического существования России, и устроение русской души, и, по сути, весь набор существенных концептов понимания общества, нации, государства, культуры, человека в России. Она имеет как национальное, так и общемировое измерение, ведь без России немыслим глобальный мир, геополитическая расстановка сил,
культурное сосуществование народов. В выстраивании своей внешней политики и западным, и восточным странам важно учитывать глубинные идейные интересы России. Но наиболее значимо самому русскому народу понимать свою идею, ее внутренний закон, генезис, обусловливающий событийную манифестацию, возможный расцвет, а при несоблюдении его -роковые последствия. Недопонимание себя сказывается как на государственных успехах - политике, экономике, социальных и духовных процессах, так и на экзистенциальных переживаниях отдельной личности.
Однако, анализируя спектр интересов и идей культурного самосознания современного российского общества, приходится констатировать его фрагментарность и неопределенность, в том числе - на концептуальном уровне. В обществе, и в интеллектуальном сообществе, на наш взгляд, русская идея не всегда осознается в своей глубине, единственности, значимости. Одной из причин такого положения является специфика нашего исторического образования. В большинстве российских учебниках по дисциплине «История» еще с советского времени преобладает экономический марксистский подход, материальные факторы закладываются в качестве источника исторического прогресса. Но очевидно, что материалистический, прогрессистский и формационный методы концептуально неадекватны государственно-социальным и экономическим отношениям, складывающимся в различные периоды российской истории, и по набору своих понятий оказываются искусственными и извне применяемыми к своеобразному дискурсу русского языка. Об опасности рецепции европейской концептуальности для неискаженного воспроизводства русской культуры говорили еще И.В. Киреевский и А.С. Хомяков. «Начала просвещения русского совершенно отличны от тех элементов, из которых составилось просвещение народов европейских» [7, с. 161]. Естественно, научно-техническая и экономическая стороны исторического бытия важная часть истории, но не в ней заключено ее истинное понимание. Знать историю - значит уметь видеть разум человека, живущего в тот или иной конкретный исторический период, во всей полноте его интенций, интересов, оценок, мировоззренческих идей. История России -более смысловая стихия, обладающая своей мудростью, идеей, идентичность которой можно обосновать и, собственно, демонстрация совпадения предполагаемой русской идеи и исторической событийности будет являть ее истинность.
О том, насколько важно знание не только исторической хроники, но внутреннего умственного настроения русского человека, показывает оценка А.С. Хомякова исторических работ С.М. Соловьева [15, с. 519-533]. По сути, утверждается, что С.М. Соловьев не понимает русской истории, навязывая внешнюю государственно-прогрессистскую интерпретацию. Здесь уместно вспомнить и историософские идеи философа Вл.С. Соловьева, выраженные в работах «Русская идея» [13, с. 161-206] и «Россия и Вселенская Церковь» [13, с. 233-524], отличающиеся откровенным западничеством, прогрессизмом, католифилизмом, упрощенной интерпретацией русской истории, скептическим отношением к русской православной церковности, рационализмом, догматической своевольностью. Среди них непросто найти формулу и положительный тезис о русской идее. Это же относится и к попытке Н.А. Бердяева [1] изложить русскую идею. У него мы встречаем блестящие интуиции, касающиеся антиномизма, внутренней поляризированности и парадоксальности русской души, но излишне подробный анализ учений философов ХІХ-ХХ веков сводит русскую идею к русской философии, что не позволяет увидеть центра мысли. Тем более, философы, витающие «около церковных стен» (выражение В.В. Розанова [12]), не знающие покаяния, евхаристии - разве могут они знать величие бриллианта идеи-призвания русского народа? Опять же, восхваление Н.А. Бердяевым Вл. Соловьева, преклонение перед Л. Толстым, переписавшим Евангелие, пренебрежительные оценки древнерусской духовной литературы, нейтралистское парение между славянофильством и западничеством, признание в первопорядковой любви к Я. Беме и И. Канту -и все здесь же, в «Русской идее», а главное, отсутствие эмоциональной эмпатии к России: не выдает ли уже это отношение, причем объективистское, внешнее, где равнозначно представляются идеи В. Белинского, Н. Данилевского, Н. Федорова, К. Леонтьева. О высказываниях, уже в эмиграции, Н.А. Бердяева о несвободе русской церковности (и это во время пика красного гонения Церкви) можно почитать в «Воспоминаниях» Н.О. Лосского [см. 10, с. 238-241], одного из немногих, оставшихся верным ортодоксальной вере философа.
В данном историографическом контексте нельзя обойти вниманием современных философов русской идеи. На наш взгляд, не вполне удачную интерпретацию представляет А. Дугин, написавший о «русском Логосе» [6] три тома в рамках своей серии «Ноомахии», и при этом - ничего определенного. О христианстве практически ничего, вскользь, как о русском
«платонизме», повлиявшем на нашу философию, зато много о стихиях, ветрах, Балканах, Карпатах как истоках «русского горизонта», «Логосе Диониса» и «Логосе Аполлона», «историале», «культе Великой Матери, Кибелы», «Ночи», инклюзивности «русского dasien», и «дифференциалах». Тысячелетнему русскому сознанию приписываются категории, ему чуждые. Чего стоит только фраза: «Русская философия призвана сообщить
философскую и метафизическую истину Черной Матери, доведя до конца не только построение софиологии, но и решив ключевую для эсхатологии проблему черного дубля Софии» [6, с. 421]. При этом мы не отрицаем важности исторической, географической и стихийной генеалогии для более полного понимания особенности русского характера. Но насколько подобные переносы методологически адекватны? В этом то и проблема подобных подходов: история, уже разыгрываемая своим языком, словом, в своей живой конкретно-неуловимой непосредственности вынуждена определяться из других дискурсов, правдоподобных, но не истинных. Историческое познание, на наш взгляд, призвано сохранять уникальность собственных национальных трансценденталий, обусловливаемых порядком духа родных стихий, родного языка.
Если посмотреть на другие современные знаковые публикации по теме русской идеи, можно констатировать присутствие в них того же методологического объективизма, в определенном плане «правильное», схоластическое и концептуальное, но внешнее и искусственное, навешивание на русские историю, культуру, человека известных моделей: «противоречивость», «Москва - третий Рим», «соборность», «катарсис». А.В. Гулыга, признающийся в своей работе «Творцы русской идеи» [5], что он «не религиозный теоретик и не фанатик православия» [там же, с. 24], производит нужную историографическую работу по изложению взглядов русских философов о России, как это было сделано Н.А. Бердяевым, и, естественно, выражает немало верных оценок, характеристик. Но историографический метод отличается перечислением концептов без единого обоснования. При таком научно-нейтральном подходе у автора недостает собственной органической позиции. К подобной историко-философской и историко-культурной традиции относится и монография С.Н. Кочерова, О.В. Парилова и В.Ю. Кондратьева «Философия русской идеи» [8]. В ней удачно осуществлена подборка цитат, особенно, славянофилов, отмечена особая роль Православия, подчеркнута оппозиция России к Западу, указано на парадоксальность русской идеи, именно в силу особого отношения к
«трансцендентному» и одновременном желании устроится в «имманентном» и т. д. Однако с учетом множества привлекаемых авторов, в том числе современных, в работе теряется стержневая идея, онтологический (догматический, эсхатологический, провиденциальный) уровень смешивается с уровнем историческим, отчего возникает немало вопросов. То же - в попытке европейского мыслителя Т. Шпидлика раскрыть русскую идею сквозь «иное видение человека». Вопреки названию книги «Русская идея...» [18], речь идет об антропологии, выражаемой внешне, концептуально, посредством европейских понятий. В его книге присутствуют многостраничные «рефлексии», «Отделы», например, «от Боэция к Канту», рассуждения о персонализме, теории личности - как раз о том, что принципиально не было специфично для русского православного мировосприятия. Или «Проект Россия» Ю. Шалыганова [17] -
тысячестраничная критика современного российского экономизма, либерализма, с его прагматическими, утилитарными и гедонистическими ценностями, рассуждения о государстве, управлении, идеологии, а при этом -отсутствует смелая положительная акцентуация, положительная позиция автора не просматривается.
Сегодня в России по различным культурно-историческим -идеологическим, методологическим, научно-образовательным - причинам наличествует идейная полифония и продолжается рассеивание смысловой идентичности ее истории. Многочисленные современные подходы к интерпретации русской идеи, от апологии экономических моделей до военно-государственных, от поликультурных, этнических, «духовнокультурных» трактовок до теорий космополитического, глобалистского, надгосударственного элитарного управления, - не аутентичны глубокой и единственной истине русской идеи. В чем же, на наш взгляд, она состоит?
Действительно, уместно оговорить ряд методологических принципов. Идея есть конкретное высшее Благо, выбранное, принятое, воспринимаемое и культивируемое народом в своей истории. Для России таковой является Православная вера. Выбрав веру, князь Владимир выбрал не только то, куда идти, но и с кем вместе жить, а с кем воевать.
Она и есть «русская идея». В ней - смысл бытия русского человека, матрица судьбы, парадигма многих реальных политических, экономических, социальных и экзистенциальных форм исторической жизни русского народа. Констатируется она и аксиоматически, и эмпирически. Это усматривали и выражали практически все мыслители: в вышеприведенных работах
А.В. Гулыги и А.С. Кочерова приведено достаточно имен и цитат в данном ключе. «Для России неизменная доминанта национальной (русской) идеи -православие. Без него анализ проблемы национальной идеи противоестествен и антиисторичен», - отмечает В.И. Гидиринский [4. с. 16]. Эта мысль отстаивается сегодня М.М. Дунаевой, В.И. Тростниковым, А.Н. Бохановым, А.Л. Казиным, М.А. Масляным. Православие есть то «сердце истины», которое овладевает убежденностью только в практической церковной вере, и апостериори раскрывает оно свое присутствие в каждом историческом выражении, не только позитивно, но и негативно. Именно в этом его живая парадоксальность. Оно несет в себе духовные антиномии, от смыслов святости, любви, до смыслов грехопадений, от аспектов правды, победы, защиты, борьбы до покаяния, смирения, самоотвержения, от величия, торжества, радости до позора, малодушия, трусости!
Приведем глубокие мысли о России А.С. Хомякова, высказанные им в стихотворении «России»:
Тебя призвал на брань святую,
Тебя господь наш полюбил,
Тебе дал силу роковую,
Да сокрушишь ты волю злую Слепых, безумных, буйных сил. <...>
Но помни: быть орудьем бога Земным созданьям тяжело.
Своих рабов он судит строго,
А на тебя, увы! как много Грехов ужасных налегло!
В судах черна неправдой черной И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна!
О, недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой Себя водою покаянья,
Да гром двойного наказанья Не грянет над твоей главой! [16, с. 136].
Парадокс русской христианской идеи состоит в ее проникновении в каждый момент бытия русского человека, обусловливая его принципиальную
историческую неадекватность. Парадоксальная мысль: Православие
исполнимо-неисполнимо. По идее, оно есть Боготворение, со стороны человека долженствующее быть исполнением Его воли посредством отсечения ложной воли своей, поэтому едва ли возможно. Парадокс - в несоразмерности человека - Богу. Поэтому принимается усилие. Поэтому и сказано: «все уклонились, сделались равно непотребными, нет делающего добро, нет ни одного» [2, Пс. 13:1, с. 539]. Весь комплекс духовной жизни в перенесении на историю, историческую жизнь русского народа, образует парадоксальную ситуацию несоразмерности, противоречивости, немощи, когда при сохранении малой веры образуется полнота, а при не сохранении -истощение.
Важно высказать существенный эпистемологический момент (из разряда «лестницы» Л. Витгенштейна): научно-философское концептуальное удвоение навязывает нам говорить об «идее», и это относится ко всем культурам, - в единственно-конкретной действительности же (если уже так популярна феноменология, пора применять ее к истории) речь идет о Боге, верой понимаемым в строжайшем богословском смысле. Для наглядности, европейская культура со всей ее историей, философией, наукой есть преломление ее предельного теологического дискурса. В этом плане, схоластическая объективистская концептуальность не способствует передаче тождественности, смысловой плотности и энергии, заключенных в «идее», по сути, для каждой культуры, - веры, конкретного понимания Бога, богословия, богоименования. «Русская идея» - словосочетание, впервые введенное Ф.М. Достоевским [см. 5, с. 20], уже есть концепт секулярного научного мышления, своей абстрактностью и предполагаемыми национальными коннотациями отвлекающее от действительно наднационального онтологического созерцания. Вместо обыденного, домашнего, «первозданного» понимания Бога, открывшегося Церкви в духовном Слове истины, мы продолжаем путаться в научной («идея», «идеи», «концепты», «понятия», «теории») человеческой сложности. Справедливости ради отметим, что в отечественной православной мысли отрабатывается такое направление, как «богословие истории» [9], однако пока оно имеет более историографическое измерение. Дефицитом остается интерпретация русской истории в библейских смыслах, типологическое и аналогическое перенесение исторических событий к премудрости Слова. Методологическая проблема универсализации и, в том числе, формализации в научно-образовательном пространстве, богословского и
исторического/историографического дискурсов - открытая еще территория для современной философии.
Русская идея - вещь незримая, непосредственная, духовная - в языке являет она свое тихое присутствие, действенно напоминая, что не слово принадлежит человеку, а человек Слову. Его имплицитность, неявственность и незнаемость не уменьшают энергии Его присутствия в слове. История разыгрывается словом. Русское слово сочеталось со Словом небесным, тождествилось с Богом, со Христом, вобрав Его мощь в собственную историчность, явственно или неявственно наполнив ее религиозной энергией, уже невольно приобщаясь к Его напряжению и последующим за ним противоречивостью, парадоксальностью. Он, являясь источником Самого Себя, Святостью, Творцом невидимых идей и видимых процессов, Промыслителем даро- и жребиеподателем судеб народов и конкретных людей, мыслимый Единым во всем, а многообразие истории мыслимое в Его единстве, незыблемо, - Тот, Кто для многих далекий, ближайшим образом разворачивает конкретность истории - именно Бог, открывшийся Троицей Лиц, явившийся в благословении Отца полнотой исполняющего вся во Христе и Духе, - в единственно непротиворечимом смысле есть «русская идея».
При этом принципиально важно сознавать онтологическое и, соответственно, методологическое, различие между идеальным и божественным статусом «русской идеи» и ее бесконечными реальными экспликациями в русской исторической событийности. Истина Православия не зависит от того, исповедуют ли его русские люди сознательно, считают ли они свою непричастность к нему нормой или нет. В строгом логическом смысле оно наднационально, но в феноменологическом смысле - оно уже принято и образует вольную или невольную судьбу русского народа. Отсюда следует ряд выводов, отмеченных выше: ее истинному пониманию чужды генетические - этнографические, психологические, географические и т. и. -предпосылки. Вне причастности вероносной идее не имеет онтологического значения не только доисторическая, догосударственная, социокультурная жизнь и религия, но в предельном смысле - без Православия и современное существование России и русского народа. Как таковая «русскость» без экклезиологической импликации, без невидимо действующего закона соборности, не несет в себе идейного аспекта. Впрочем, продумывать ее нужно, но в негативном смысле, в силу ее уже неизбывности. Именно потому, что специфика русской идеи не мирская, не срединная, что
антропологически меонично, а вечная, высвечивающая жизнь Бога. Он, блистающий истиной в ее глубинных понятиях, является живой Методологемой и Трансценденталией, сущностно творящей, и с наибольшим присмотром, в том числе, как исповедуемый в ней, - русскую историю. В данной плоскости русская история по-настоящему и величественная, и трагическая, исполненная неисчислимыми духовными парадоксами.
Один из таких парадоксов - историческое забвение, когда современность не идентифицирует себя с изначальностью. В России редкостью является культура целостного исторического мышления. Сегодня на более чем тысячелетнюю длительность и дискретность русской истории накладываются образовательные стандарты, артикулирующие преимущественно историю России XX века, время уже апостасии первоначального смыслового излучения. Стоит ли при этом говорить о проблемности разделения в изложении светской и церковной истории России, о, так называемом, научном, атеистическом подходе в историческом образовании, преграждающем трансляцию единой живой истории?
Как бы не противопоставлялась «научная» событийно-квантифицированная дескриптивная методология религиозной историософии ее историческая истинность зависит от понимания едино-тождественного божественного смысла/идеи, возвращающего истории ее идентичность. И эту идею нужно усматривать в начале - в Крещении.
За неизведанную искренность Премудрый Бог даровал русскому народу прекрасные одежды духовного обновления и блистающий перстень веры, содержащей в себе великую силу, призвание и дары. Он Сам свободно принятый Ольгой и Владимиром возглавил историческое существование России, одновременно вовлекая ее в Свою Историю, где Пасхалия, Празднество и Субботствование неотделимы от подвижничества, гонений и смертных страданий. Философия, или онтология, русской истории вынуждена усматривать и ретранслировать эту, не ею избранную, жемчужину как корневую, родниковую, основу - высшее призвание и культурный стержень русской истории. Обусловливая предельные мировоззренческие смыслы, напитывая новую, предданную Кириллом и Мефодием, азбуку - русский язык в его всецелой незримой власти духовными коннотациями, именно Православная вера становится основой ментально-психологического, нравственного, литературного и всякого последующего историко-типического русского выражения. В подтверждение можно сослаться на неисчерпаемую по объему русскую литературу, от
древнерусской письменности до классики XIX века, от корпуса церковной и философской мысли до шедевриальной прозы и поэзии авторов XX века - во многом она пронизана христианскими смыслами. И если для «идеи» существенно воспроизведение собственной идентичности, то очевидной представляется и перспектива раскрытия красоты русского Слова. Парадокс в том, что Его любовь оставляет свободу негативности.
Конечно, христианство - не единственная вера русского народа. Невозможно принижать исторической значимости факторов многонациональности и, соответственно, многоконфессиональности, господства язычества. В них сокрыты неисповедимые судьбы и жизни свободного и неприручаемого Слова, как в модусе согласования с миром, так и в перспективе Его полного умаления.
«Русская идея» - дар, требующий серьезного осознания. В этом смысле русский народ схож с народом еврейским, избранным к мессианскому служению и не за то, что был особенным или «лучшим», но потому, что другие народы были более омраченными. Трагическая история еврейского народа показывает, насколько тяжел дар причастности Слову, в каком безмерном изобилии благословений и наказаний проявляется близость Богу. Парадокс и проблема такой истории в том, что идея веры обязывает к неформальному ее исполнению, что ревность суда умножается по мере полноты присутствия живого Бога. Вся богословская мощь Откровения желает исторически «веселиться» и «радоваться» с сынами человеческими, воплощаясь в любви - разматывая смертью. Жизнь/история русских людей в своих непрерывных свободных выборах, поступках, суждениях, переживаниях тоже долженствует быть творческой игрой «по правилам», серьезной и чудесной, верой просящей и принимающей от Бога духовные и материальные блага, богатеющей/оскудевающей в Боге, со страхом приемлющей благословения и наказания, безропотно принимая смерть, веруя в Воскресение.
Следование не нами, современниками, но уже первыми князьями избранной вере обусловливает, собственно, драматизм/парадокс русской истории, поскольку уже обязывает к ее осуществлению. Свобода оказывается амбивалентной - и не в моральном смысле. Она предочерчена двумя горизонтами: объективным, когда неотмирность веры провоцирует
принципиальную брань внешних народов на уже Святую Русь, и субъективным, когда внутреннее несоответствие вере производит негацию во всем конечном и вечном. В этом сокровенная сердцевина: «Кто не собирает
со Мною, тот расточает» [2, Мф, 12:30, с. 1026]. Православие водружается в русскую свободную антропологическую внутренность, предопределяя напряженно-судорожный, антиномический, духовно-сложный и
противоречивый характер, парадоксальный габитус, как отдельных людей, так и развитие государственной истории в целом. Уже свершение религиозного выбора, уже ответ на Божий призыв есть невозвратное предрасположение церковного брака, имеющего бытийную серьезность, где жизнь во Христе является не перспективой, а уже «мужем», «даром», -предзаданным строем поведения, неизбежной антропологией, имеющей множество обязанностей, теологической геополитикой, защитой народов, справедливой богатой экономикой и т. д. Мгновенно, изначально, а в последующем, посредством языка, Слова-мужа, вовлекающем в себя и посредством ретранслирующего традирования, для русской истории узаконивается евангельская антропология. Естественно, сохраняется свобода, но, повторим, она уже без сослагательных экивоков, онтологически и, как следствие, экзистенциально, привязана к духовному закону. Исполнение Слова, этой любви исторического брака между Богом и Россией, осуществляется соборно, через участие в Евхаристической чаше и творении заповедей, и именно исполнители - сознательно верующие, подвижники, святые составляют Святую Русь, - не все. Именно эта лентия любящей Церкви - зачастую невидимый строй истинных возделывателей боголюбия, есть те, за кого Бог хранит Россию и смягчает над ней суды. Но там, где, перефразируя, увеличивается благодать, там умножается и беззаконие, поэтому явление русского беззакония, предательства, отступления - есть то парадоксальное, за что производится исторический суд на Россией, повергающий ее в смертные конвульсии. В стихотворении «Раскаявшейся России» А.С. Хомяков прорекает известные русские антиномии и призвание: Не в пьянстве похвальбы безумной,
Не в пьянстве гордости слепой,
Не в буйстве смеха, песни шумной,
Не с звоном чаши круговой;
Но в силе трезвенной смиренья И обновленной чистоты На дело грозного служенья В кровавый бой предстанешь ты [16, с. 137].
Величие уже сокровенного исторического брака/идеи, вопреки возможному недомыслию и несогласию с такой честью, необратимо
определяет сущностное положение русского человека в истории: сопротивляться потоку лжи, и более того, - восходить к «невестному» освящению. Эта антропология и переносится на историческую жизнь в широком смысле, где тот, кто не сопротивляется с Богом, терпит историческое поражение, как изнутри, так и извне. Русская идея и заключена, в том числе, в этом парадоксальном движении обретения и обогащения посредством смирения и самоотречения.
Трудно найти еще народ, который смог найти в себе разумные и волевые силы к идеологическому самоотречению. Древнеславянское общество сумело по благодати распознать дар веры и осуществить невозможный, молниеносный и парадоксальный разворот, по-сути, отказавшись от векового привычного исповедания. Структура собственной первоначальной жертвы оказывается аутентичной и христианскому крестоношению как распятия себя ради единения со Христом. Христианская идея проникает русскую историю, обусловливая ее узловые событийные развороты, периоды войн, подъемов и упадков. Самоотречение, или, как антипод, сохранение себя, и, в определенном смысле, война с самими собой и с миром, или, пребывание в иллюзии мира, есть христианский парадоксальный смысл русской истории, лучше сказать, жизнь русского народа в свободном самоопределении к Богу, Который уже определился к нему особым вниманием, открыв ему сокровища своей власти, святыни и могущества.
История нюансирована и в своих проявлениях бесконечна. И в принципе, любой ее пласт - глобальный, эпохальный, событийный, экзистенциальный - в мириадах модусов, переживаний, открытий, поступков, действий, МОЖНО интерпретировать ИЗ любой СМЫСЛОВОЙ парадигмы. Философско-научный вектор истории, в котором со времен греков существует человечество, научилось изощрятся в объективистской софистике, в символизации, отвлеченном мышлении правдоподобия. И у нас, к сожалению, может не доставать последних слов, чтобы «объективно обосновать» сказанное. Для этого требуется специальная, религиозно-историческая интуиция, соответствующий тезаурус, научная и историографическая апробация, требующие актуализации сегодня. Поэтому исторические экзистенция, единичность и истинность Слова находятся друг перед другом в сокровенности, оставляя место научной свободе.
Парадокс русской идеи не в ее «загадочности», а напротив, в известной христианской понятности, в том, что делается не то, что подлинно хочется,
что для принятия Духа требуется отдание крови, что обретение новозаветной антропологии предполагает отвержение ветхозаветной природы, что возвышение основано на смирении, что богатство не в земном, а в небесном, что победы достигаются силами свыше и т. д. и т. д. Немирская идея в исполнении требует соответствующей мудрости, но едва ли достигающей понимания: как вопреки человеческой логике в русской истории действует и побеждает Бог. Многочисленные биографии указывают на парадоксальное: не столько жизнь, а именно русская смерть неожиданно являет такое преображение, в котором уже сияет Воскресение. Показательный пример -жизнь В.В. Розанова, исполненная «опытов» (измены жене), «темных ликов», противоречий, несостоятельности, разочарований, а в итоге тихое благодатное счастье последних трех дней встречи со смертью. «Он был весь счастлив, отчего вокруг меня так светло, скажите, объясните. Обнимитесь все, все... Он просил прощения у всех... диктовал письма к друзьям, и после весь тихий и радостный, слабым голосом обратился к маме: “Мама, поцелуемся во имя Воскресшего Христа! - Вернемся снова к Церкви, будем жить по-церковному, православному”» [3, с. 470]. То же у Пушкина. Или низложенный «светлейший» граф, генераллисимус, богатейший князь, друг Петра, Александр Меньшиков, потерявший родных, все: «Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты смирил меня» [11]. Здесь не человеческое, другое. От человеческого только негативность, которую, как бы от лица всех русских, точно в одном из писем высказал о. П. Флоренский: «я не знаю за собою еще ни одного поступка, за который бы я не чувствовал, через некоторое время после, своей тяжелой ответственности; чувство виновности начинает давить, и даже самое удачное, по первому представлению, с течением мыслей делается горьким и противным» [14, с. 202]. И так в каждой русской судьбе, событиях: абсолютную негативность, недостаточность, поражение Бог
восполняет победой. То, что Отец дал в Его руки, Он не погубил никого. Страшное, и возможно, неизбежное предательство покрывается Его безмерным милосердием, даже если оно проявляется смертью.
Исследование подробного исторического соизмерения - фактической летописи русской истории обозначенной идее еще ждет своего часа. Парадоксальные измерения русской идеи заключают в себе бесконечные линии научно-богословского раскрытия и подтверждения. Но в первую очередь оно предполагает понимание самого парадокса. В нем -историческое чутье, способность понимания русской истории, коллизий внешней и внутренней многовековой политики государства, общества,
культуры, просто - бытие русского человека. Мы готовы констатировать, что это являемый в России - христианский парадокс, заключающийся в принципиальной несоизмеримости, несоразмерности, безмерности, воплощаемой невозможности и т. п. между соприкосновением вечного Бога и исторического человека.
Список литературы
1. Бердяев, Н. А. Русская идея / Н. А. Бердяев ; сост., вступ, ст. и примеч. М. А. Блюменкранца. - Москва : ACT ; Харьков : Фолио, 2004. - 615 с.
2. Библия. - Москва : Российское библейское общество, 1997. - 1371 с.
3. Варламов, А. Н. Розанов / А. Варламов. - Москва : Молодая гвардия, 2022. - 512 с.
4. Гидиринский, В. И. Русская идея как философско-исторический и религиозный феномен / В. И. Гидиринский. - Москва : Изд-во ПСТГУ, 2010. - 164 с.
5. Гулыга, А. В. Творцы русской идеи / А. В. Гулыга. - Москва : Молодая гвардия, 2006. -316 с.
6. Дугин, А. Г. Ноомахия: войны ума. Русский Логос I. Царство Земли. Структура русской идентичности / А. Г. Дугин. - Москва : Академический проект, 2019.-461 с.
7. Киреевский, И. В. Духовные основы русской жизни / И. В. Киреевский. - Москва : Институт русской цивилизации, 2007. - 448 с.
8. Кочеров, С. Н. Философия русской идеи : монография / С. Н. Кочеров, О. В. Парилов, В. Ю. Кондратьев. - Нижний Новгород : Мининский университет, 2018. - 288 с.
9. Легеев, М. Ключевые тенденции развития богословия истории в православной мысли XX в. / М. Лагеев // Христианское чтение : научный журнал. - 2022. - № 4. - С. 136-147.
10. Лосский, Н. О. Воспоминания: Жизнь и философский путь / Н. О. Лосский. - Москва : Викмо - Русский путь, 2008. - 400 с.
11. Радзинский, Э. С. Бабье Царство. Русский парадокс / Э. С. Радзинский. - Москва : ACT, 2023.-672 с.
12. Розанов, В. В. Собрание сочинений. Около церковных стен / В. В. Розанов ; под общ. ред. А. Н. Николюкина. - Москва : Республика, 1995. - 558 с.
13. Соловьев, В. С. Россия и Вселенская церковь / В. С. Соловьев. - Минск : Харвест, 1999.- 1600 с.
14. Флоренский, П. А. Переписка П. А. Флоренского и В. Ф. Эрна (публикация, коммент. Н. Н. Павлюченкова) / П. А. Флоренский // Русское богословие: исследования и материалы. - Москва : Изд-во ПСТГУ, 2014. - С. 199-231.
15. Хомяков, А. С. Замечание на статью г. Соловьева «Шлецер и антиисторическое направление» / А. С. Хомяков // Хомяков А. С. Собрание сочинений в двух томах. Том 1. -Москва : Московский философский фонд : Медиум, 1994. - 590 с.
16. Хомяков, А. С. Стихотворения и драмы / А. С. Хомяков. - Ленинград : Советский писатель, 1969. - 596 с.
17. Шалыганов, Ю. В. Проект «Россия». Полное собрание / Ю. В. Шалыганов. - Москва : Эксмо, 2018. - 944 с.
18. Шпидлик, Т. Русская идея: иное видение человека / Т. Шпидлик. - Москва : Изд-во Олега Абышко, 2006. - 464 с.
THE CHRISTIAN PARADOX OF THE RUSSIAN IDEA
D.L. Ustimenko1:), A.L. Ustimenko2)
1:North Caucasus Branch of the Moscow Technical University of Communications
and Informatics, Rostov-on-Don 2)Kuban State University, Slavyansk-on-Kuban ^e-mail: [email protected] 2)e-mail: [email protected]
The article actualizes the problem of the Russian idea. It emphasizes the importance of its understanding and relevance to all aspects of Russian history. In the historiography of the problem, the authors see the predominance of objectivism, which is expressed in the demonstration of "teachings", "theories", "models" of the Russian idea. This approach obscures its depth and uniqueness. Russian idea's spiritual Christian specificity is stated in the article, which is determined by the religious genesis of the Russian state. Christianity turns out to be not a symbolic phenomenon, but an inevitable fate of the Russian people, assuming a theological and historical correspondence to its religious origin. Russian Russian Christianity determines the paradoxical nature of the foreign and domestic policy of the Russian state, the development of social conflicts, and especially the existential life of Russian people. The theology of history (the recognition of God as the invisible guide of Russia) opens up the problem of fundamental historical paradoxicity, disproportionality, and human inconsistency with spiritual vocation, which is expressed both charisma and negativity. In confirmation of the idea of the paradoxical nature of the Russian idea, the authors refer to the works of Slavophiles, philosophers, and give examples from the life of V.V. Rozanov, A. Menshikov, and A.S. Pushkin. The article expresses a warning thought about the analogy between Jewish and Russian stories. The realization of Christian theology in translation into history opens up special perspectives for a historiosophical and, in principle, historiographical vision and reading of Russian history.
Keywords: Russian idea, Christian paradox, disproportionality, negativity, vocation.
