CC BY
65
Новый филологический вестник. 2018. №4(47). --
Л.Л. Пильд (Тарту, Эстония) ORCID ID: 0000-0002-2215-1913
«ХОР», «СТРОЙ» И СОЛЬНОЕ ПЕНИЕ В ЛИРИКЕ А.А.ФЕТА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 1850-х гг.
Работа выполнена в рамках институционального гранта Эстонии IUT34-30 (THVLC 15030I)
Аннотация. В статье анализируются поэтические тексты А. Фета второй половины 1850-х гг., посвященные музыкальной теме. Объектом внимания являются стихотворения «Был чудный майский день в Москве...», в котором ключевым можно считать образ хора, «Anruf an die Geliebte (Бетховена)», где речь идет о сольном пении, а также некоторые другие тексты, опубликованные впервые или созданные в 1856-1857 гг. Сольное пение противопоставлено в лирике Фета рассматриваемого периода звучанию «хора» и отчетливо ассоциируется с воспоминаниями о трагических событиях. Стихотворение, где идет речь о сольном пении, и стихотворение, где поют хором, обращены, на первый взгляд, к разным адресатам. «Был чудный майский день в Москве.» относится к комплексу текстов, написанных во время романа с будущей женой поэта - М.П. Боткиной, по-видимому, незадолго до венчания. В это время у Фета, появляется потребность в языке для описания новых отношений лирического субъекта с новой героиней. В статье показано, что для этого Фет обращается к лирике Жуковского и образу хорового пения. Стихотворение «Anruf an die Geliebte (Бетховена)» написано в более традиционной для Фета манере, в нем изображается сольное пение и вводится цитатно-реминисцентный пласт, восходящий к словесной части вокального цикла Бетховена «An die ferne Geliebte». Исследование глубинной семантики обоих стихотворений приводит к заключению, что лирические сюжеты обоих текстов пересекаются, в них отражается образность, связанная с «новой любовью» Фета, Марией Боткиной, и воспоминания поэта о погибшей возлюбленной - Марии Ла-зич. Текстом-посредником, который объединяет оба произведения, является вокальный цикл Бетховена на слова поэта-дилетанта А. Ейтелеса.
Ключевые слова: хоровое и сольное пение; музыкальные модели; поэтика Фета; Бетховен; вокальный цикл.
L. Pild (Tartu, Estonia) ORCID ID: 0000-0002-2215-1913
"Choir", "Harmony" and Solo Singing in the Lyrics of A. Fet in the Second Half of the 1850s.
Abstract. The article analyzes Afanasy Fet's poetic texts of the second half of the 1850's which are devoted to the theme of music. The focus is on the poems "There was
a wonderful May Day in Moscow..." where the key image is an image of choir, and "Anruf an die Geliebte (by Beethoven)", which is about solo singing. Some other texts published for the first time or created in 1856-1857, are also analyzed. In Fet's lyrics of the period under review, solo singing is opposed to the sound of "choir" and is clearly associated with the memories of tragic events. It seems that the poem, which is about solo singing, and the poem where they sing in chorus, are addressed to different addressees. "There was a wonderful May day in Moscow..." refers to a complex of texts written during the romantic relationship with the poet's future wife, Maria Botkina, presumably shortly before the wedding. At this time, Fet found a need for a language to describe the new relationship of the lyrical subject with the new heroine. The article shows that for this, Fet refers to the lyrics of Zhukovsky and to the image of choral singing. The poem "Anruf an die Geliebte (by Beethoven)" is written in a more traditional manner of Fet. It describes solo singing and introduces a quotation-reminiscence layer that goes back to the verbal part of Beethoven's vocal cycle "An die ferne Geliebte". The study of the deep semantics of both poems leads to the conclusion that the lyrical plots of both mentioned texts intersect. They reflect the imagery associated with Fet's new love, Maria Botkina, and poet's memories of his lost beloved - Maria Lazich. The text-mediator, which combines both works, is Beethoven's vocal cycle on the words by A. Jeitteles.
Key words: choral and solo singing; musical models; Fet's poetry; Beethoven; vocal cycle.
В статье пойдет речь о «музыкальных» стихотворениях Фета второй половины 1850-х гг., в центре которых находятся образы хорового и сольного пения, неявно противопоставленные друг другу. (Более подробно о музыкальных претекстах в лирике Фета см.: [Пильд 2017, 117-131]). По словам Б.А. Каца, «идентифицировать музыкальные модели, даже глухо упомянутые в литературном тексте, всегда полезно, ибо можно восстановить тот звуковой фон, который призван был оживить в сознании читателя конкретные музыкальные и соответственно эмоциональные ассоциации» [Кац 2008, 343] (о «музыкальной» теме у Фета см., напр.: [Благой 1970]; [Кузнецова 1999]). Наша задача - выявить смысл противопоставления и связать его с теми изменениями в поэтике Фета, которые происходят в отмеченный период. Объектом внимания станут, в первую очередь, «Был чудный майский день в Москве...», где ключевым является образ хора, и «Anruf an die Geliebte (Бетховена)», где речь идет о сольном пении. Рассмотрены будут и некоторые другие тексты, опубликованные впервые или созданные в 1856-1857 гг. Стихотворение «Был чудный майский день в Москве.» («Русский вестник». 1857. № 8) состоит из девяти катренов, оно написано ямбом 4/3 с чередованием мужских и женских клаузул:
«Был чудный майский день в Москве;/ Кресты церквей сверкали,/ Вились касатки под окном / И звонко щебетали. // Я под окном сидел, влюблен,/ Душой и юн и болен./ Как пчелы, звуки вдалеке / Жужжали с колоколен.// Вдруг звуки стройно, как орган,/ Запели в отдаленьи; / Невольно дрогнула душа/ При этом стройном
пеньи.// И шел и рос поющий хор,/ И непонятной силой / В душе сливался лик небес / С безмолвною могилой.// И шел и рос поющий хор,/ И черною грядою / Тянулся набожно народ / С открытой головою.// И миновал поющий хор,/ Его я минул взором,/ И гробик розовый прошел / За громогласным хором. // Струился теплый ветерок, / Покровы колыхая,/ И мне казалось, что душа / Парила молодая. // Весенний блеск, весенний шум, / Молитвы стройной звуки / Все тихим веяло крылом / Над грустию разлуки.// За гробом шла, шатаясь, мать, - /Надгробное рыданье! / Но мне казалось, что легко / И самоё страданье» [Фет 2002, 299-300].
Отметим несколько отличий этого текста не только от лирики зрелого Фета, но и от подавляющего большинства его других стихотворных текстов. Начнем с размера. К ямбу 4/3 Фет обращался лишь в нескольких случаях, например, в раннем переводе из Гете «Певец» ("Der Sänger") и в шуточном стихотворении «Рыбка» (1858), которое, возможно, является шутливым переосмыслением баллады Жуковского «Рыбак» и романса Франца Шуберта на стихи Ф.Д. Шубарта «Форель». Однако рифмовка второго стихотворения отличается от перевода сплошными мужскими клаузулами. Таким образом, в оригинальном творчестве Фета как будто нет больше стихотворений, где ямб 4/3 с «балладной» окраской сочетался бы с перекрестным чередованием мужских и женских рифм.
В автографе восьмая строфа выглядела так: «Парила, чистый серафим, /Влетая в жизнь иную, / Покинув грустную в слезах/ Семью свою земную» [Фет 2002, 483. Здесь и далее в тексте статьи курсив в цитатах мой. - Л.П. ]. Отметим, что восьмая строфа, по всей видимости, была изменена из-за явной близости, с одной стороны, к автобиографическому контексту (об этом см. - ниже), а с другой, - к Жуковскому, к концовке его «старинной повести в двух балладах» «Двенадцать спящих дев», которая является одним из претекстов «Был чудный майский день в Москве.» и также написана ямбом 4/3 с перекрестными рифмами. В финале «повести» сосредоточено несколько образов, которые мы видим и у Фета: «Бывают тайны чудеса, / Невиданные взором: / Отшельниц слышны голоса;/Горе хвалебным хором / Поют; сквозь занавес зари / Блистает крест; слиянны / Из света зрятся алтари;/ И, яркими венчаны / Звездами, девы предстоят / С молитвой их святыне, / И серафимов тьмы кипят / В пылающей пучине» [Жуковский 1959, II, 134].
Особенной является и поэтическая семантика стихотворения, которое, как уже говорилось, принадлежит к группе произведений, описывающих пение, вокальную музыку. Чаще всего Фет обращается к сольному пению, но в стихотворении «Был чудный майский день в Москве.» «я» вспоминает о пении «хора». Хор - частотный образ в лирике Фета, однако, как правило, слово используется в переносном значении (хор дум, хор звезд/ светил, хор деревьев, хор - коллективный участник действия в античной драме и т.п.) и крайне редко в прямом - хор как «музыкальный ансамбль, состоящий из певцов»; «совместное звучание человеческих голосов». Лишь в некоторых стихотворениях встречается «хор» в последнем значе-
нии - там, где речь идет о цыганском пении. (Ср.: «Томлюся и пою. Ты слушаешь и млеешь;/ В напевах старческих твой юный дух живет. /Так в хоре молодом: "Ах, слышишь, разумеешь!" /Цыганка старая одна еще поет» [Фет 1986, 299]).
Еще одна особенность, выделяющая анализируемое стихотворение в корпусе других фетовских текстов, - это само произведение, исполняемое «хором». Хотя Фет не называет музыку, которую слышит герой, можно предположить, что это молитва «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас.» («Трисвятое»), традиционно исполняемая при выносе тела из дома, по дороге в храм или из храма на кладбище.
«Строй» похоронного пения противопоставлен в начале стихотворения двойственному эмоциональному состоянию лирического субъекта: «Я под окном сидел влюблен, / Душой и юн и болен, / Как пчелы, звуки вдалеке / Жужжали с колоколен» [Фет 2002, 299]. Преображение колокольного звона в пчелиное жужжание мотивировано не только отдаленностью источника звука, но и тем, что лирический субъект отождествляется с поэтом (пчела как атрибут поэта или как двойник поэта встречается в нескольких сочинениях Фета, например, в стихотворении «Пчелы» и др.). На «я»-поэта намекает уже первый стих: «Был чудный майский день в Москве...», являющийся, по всей вероятности, отсылкой к "Im wunderschönen Monat Mai" из цикла Гейне "Lyrisches Intermezzo" и, возможно (учитывая «музыкальность» всего стихотворения), к первой песне известного вокального цикла Шумана «Любовь поэта» на стихи Гейне. Таким образом, две первые строфы характеризуют «я» как персонажа, хотя и обращенного к внешнему миру, но все-таки погруженного в себя и ощущающего не только влюбленность, но и боль/болезнь.
Следующие три строфы описывают нарастание единства в душе влюбленного поэта [Фет 2002, 299]. Звучание хора крещендо (звук усиливается за счет увеличения участников похоронной процессии и в результате приближения поющих к «я») изменяет настроение героя; странным образом он вдруг перестает ощущать раздвоенность и даже в самой смерти видит «легкость». Возможно, в стихотворении отразилась концепция «хора» в драме, восходящая к представлениям Августа Шлегеля (о концептуальных построениях Шлегеля см.: [Манн 1998, 184]).
В седьмой строфе появляется глагол субъективной модальности, и все происходящее получает иное освещение. Стихотворение представляет собой воспоминание о том, что случилось когда-то с лирическим субъектом, однако поэт не уточняет, какому времени могло принадлежать изображаемое событие. Оценка произошедшего ретроспективна, т.е. совпадает с моментом написания стихотворения. В момент встречи с хором и «розовым гробиком» (по-видимому, маленькой девочки) переживание «строя», гармонического состояния души для лирического субъекта было безусловным (микросюжет, описывающий смерть ребенка, обычно связывается у Фета с воспоминаниями о трагической гибели Марии Лазич и кодируется в образах баллады Жуковского «Лесной царь». В стихотворении «Был чуд-
ный ясный день в Москве.» микросюжет как бы теряет свою трагическую остроту, но в финале стихотворения его трагизм особо подчеркнут [см. об этом: Пильд 2017, 123-124]). Внезапное появление хора и не названное произведение, которое он исполняет, возможно, вводят аллюзию на евангельскую цитату: «И внезапно явилось с Ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога и взывающее: слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» [Лк. 2:13].
«Был чудный майский день в Москве.» относится к комплексу текстов, написанных во время романа с будущей женой поэта - М.П. Боткиной, по-видимому, незадолго до венчания. (Г. Асланова относит к группе текстов, связанных с М.П. Боткиной, еще такие стихи, как «Еще майская ночь.», «Другу», «Цветы», «Музе», «Anruf an die Geübte (Бетховена)» и др. См.: [Асланова 1997, 1999]). Как показала Г. Асланова, эти стихотворения либо прямо обращены к М.П. Боткиной (некоторые из них записаны в ее альбом), либо созданы под «воздействием» невесты [Асланова 1997; 1999]. Не оспаривая вывода исследовательницы и соглашаясь с тем, что влюбленность в Боткину и последующая женитьба на ней действительно были переломными событиями в жизни поэта, которые он сам оценивал как огромное счастье и удачу, обратим внимание на то, что почти все стихотворения, написанные «под воздействием» Боткиной, обладают довольно сложной семантической структурой. Чтобы понять ее специфику, необходимо детально рассмотреть каждое из них.
Известно, что примерно с 1856 г. Фет внимательно читает и изучает стихи Тютчева. Результатом этих штудий оказывается статья «О стихотворениях Тютчева» (1859) [Кленин 1997, 49]. Обратим внимание, что и в стихотворении «Был чудный майский день в Москве.» обнаруживается «тютчевский след». В первую очередь, это относится к семантике лексемы «строй», которая встречается у Фета в переводах античной лирики и не столь характерна для оригинального творчества поэта: образ отчетливо ощущается в стихотворении как «чужой». Выскажем предположение, что «строй» в значении «гармонии» восходит к тютчевскому «Памяти Жуковского» (1852): «Душа его возвысилась до строю:/ Он стройно жил, он стройно пел... <.> И этот-то души высокий строй, / Создавший жизнь его, проникший лиру, / Как лучший плод, как лучший подвиг свой, / Он завещал взволнованному миру...» [Тютчев 1987, 184].
К Жуковскому мы еще вернемся, однако обратим внимание на другие отсылки к Тютчеву, которые особенно отчетливы в финальной части текста. Как уже говорилось, в последних строфах подчеркивается относительность, не абсолютность настроения лирического субъекта. «Я» как бы смотрит на свой внутренний мир со стороны, находясь уже в другой временной точке. Грамматически эта смысловая интенция выражена словоформой «казалось». Не только само это слово, но и весь лирический сюжет «Был чудный майский день в Москве.» близок стихотворению Тютчева «Еще шумел весенний день.» (<1829>; 1851):
«Еще шумел веселый день,/ Толпами улица блистала, / И облаков вечерних тень / По светлым кровлям пролетала. // И доносилися порой / Все звуки жизни благодатной, -/ И все в один сливалось строй, / Стозвучный, шумный - и невнятный.// Весенней негой утомлен,/ Я впал в невольное забвенье. / Не знаю, долог ли был сон,/ Но странно было пробужденье. //Затих повсюду шум и гам / И воца-рилося молчанье -/ Ходили тени по стенам/ И полусонное мерцанье...// Украдкою в мое окно/ Глядело бледное светило, /И мне казалось, что оно /Мою дремоту сторожило. // И мне казалось, что меня / Какой-то миротворный гений/ Из пышно-золотого дня/ Увлек, незримый, в царство теней» [Тютчев 1987, 85].
Между двумя стихотворениями довольно много лексико-семантиче-ских пересечений: совпадают образы весны, уличного шума, «строя» как гармонического звучания и, наконец, радостной умиротворенности лирического субъекта, которая с временной дистанции кажется не настоящей. У Тютчева мы видим ту же позднейшую перемену оценки эмоционального состояния героя, что и у Фета.
По мнению Эмили Кленин, лирический субъект Фета, начиная с 1856 г., учится смотреть на себя «со стороны», а сам Фет постепенно перенимает у Тютчева искусство «объективного» письма («внутренний мир сравнительно независим от внешнего, и он предстает перед читателем как конкретный вещественный объект») [Кленин 1997, 49]. Что касается стихов, связанных с Боткиной, то помимо общего движения Фета к относительной «объективности», одним из внутренних импульсов к изменениям, происходящих в это время в поэтике Фета, становится потребность в языке для описания новых отношений лирического субъекта с новой героиней.
В связи с биографическими событиями у Фета появляется даже «добрая» Муза, образ, навеянный реальным обликом будущей жены. Ср., например, фрагмент письма Фета к невесте: «Добрая Марья Петровна! Пишу эти строки с пламенным желанием успокоить Вас, а следовательно, и себя <.> Я ищу полной, светлой тишины и при Вашем добром сердце и доброй воле найду ее у себя, т. е. у Вас. Что касается до людей и их мнения, то я уже говорил Вам, и, быть может, Вы со временем убедитесь, что я хлопочу о том, чтобы идти прямо к своему идеалу, а не к людскому. Добрых, симпатичных людей встречаю на пороге, а для прочих свет и без нас просторен» [цит. по: Асланова 1997, 201]. Ср. также в стихотворении «Музе» (1857): «Дай руку. Сядь. Зажги свой факел вдохновенный. / Пой, добрая! В тиши признаю голос твой / И стану, трепетный, коленопреклоненный, / Запоминать стихи, пропетые тобой» [Фет 2002, 298] (в стихотворении 1854 г. Муза Фета представала капризной и печальной, но не доброй: «Отрывистая речь была полна печали, / И женской прихоти, и серебристых грез, / Невысказанных мук и непонятных слез» [Фет 2002, 228]). Напомним в связи с приведенными цитатами одну из важных поэтических деклараций Жуковского, выраженную в стихотворении 1812 г. «К А.Н. Арбеневой»: «Любить добро и петь его на лире - / Вот все, мой друг! Да будет власть Творца! [Жуковский 1959, I, 139]. Новая героиня Фета характеризуется как
«друг» лирического субъекта. После согласия М.П. Боткиной стать женой Фета поэт пишет и посылает ей стихотворение «Другу» (1857): «Борьбой с наитием недуга / Души напрасно не томи,/ Без слез, без ропота на друга / С надеждой очи подыми» [Фет 2002, 365]. В этом же тексте появляется прямая отсылка к одному из самых известных сочинений Жуковского: «Пусть свет клянет и негодует/Он на слова прощенья нем./ Пойми, что сердце только чует/ Невыразимое ничем» [Фет 2002, 365]; возникает образ «бессмертной души», в целом для Фета не характерный, по крайней мере, в такой прямой формулировке: «То, что в явленьи незаметном / Дрожит, гармонией дыша, / И в тайнике своем заветном / Хранит бессмертная душа» [Фет 2002, 366]. Описание возлюбленной как доброго друга, апелляция к «бессмертной душе» и «невыразимому» в одном и том же стихотворении, а также наделение Музы поэта добротой позволяет говорить о том, что Фет делает попытку описать свою новую возлюбленную, включая в текст аллюзии на Жуковского. [Отметим, однако, что в круг текстов Жуковского, актуальных для Фета при поэтическом обращении к М.П. Боткиной, не входит баллада «Лесной царь»].
Известно, что Фет является одним из главных продолжателей поэтической традиции Жуковского в русской поэзии [Эйхенбаум 1922, 122-123]; образы, поэтические формулы, ритмико-мелодические обороты из стихов Жуковского, «напевный стиль», восходящий к его поэзии, характеризуют лирику Фета на протяжении всего творческого пути. Однако в конце 1850-х гг. Фет, по-видимому, стремится разграничить те женские образы, которые встречались в его лирике до начала романа с невестой, и тот, который он пытается конструировать с 1857 г. Поэтому в текстах, изображающих новую героиню, появляется лексика, восходящая к образу Жуковского в стихах Тютчева и акцентирующая поэтическую семантику «добра» и «строя» как гармонии земной и небесной жизни. Эта образность объединяется с представлением о «бессмертии души» и проецируется даже на похоронное пение «хора».
Теперь обратимся к стихотворению «Anruf an die Geliebte (Бетховена)», где речь идет не о хоровом, а о сольном пении. Сольное пение имеет в творчестве Фета устойчивую семантику: вокальная музыка, исполняемая женским или мужским голосом, чаще всего ведет к припоминанию каких-то трагических событий или погружает лирического субъекта в «печаль». Ср., например, в стихотворении «Певице» (1857): «Уноси мое сердце в звенящую даль, / Где как месяц за рощей печаль;/ В этих звуках на жаркие слезы твои / Кротко светит улыбка любви» [Фет 2002, 259]). Ср. также: «Не напевай тоскливой муки / И слезный трепет утиши, / Воздушный голос! -Эти звуки / Смущают кроткий мир души» [«Римский праздник» (18561857); Фет 2002, 257]. К этой группе текстов мы относим и «Anruf an die Geliebte (Бетховена)» (1857): «Пойми хоть раз тоскливое признанье,/ Хоть раз услышь души молящей стон!/ Я пред тобой, прекрасное созданье,/ Безвестных сил дыханьем окрылен.// Я образ твой ловлю перед разлукой,/ Я полон им и млею и дрожу,/ И без тебя, томясь предсмертной мукой,/
Своей тоской, как счастьем, дорожу.// Ее пою, во прах упасть готовый./ Ты предо мной стоишь, как божество - / И я блажен; я в каждой муке новой / Твоей красы провижу торжество» [Фет 2002, 260].
Образность стихотворения, на первый взгляд, не согласуется с кругом той поэтической лексики, которая встречается в других текстах, обращенных к невесте. Они слабо связаны с биографической ситуацией этого времени - в мае М.П. Боткина дала Фету согласие стать его женой и уехала из Москвы. Комментаторы новейшего «Собрания сочинений и писем» Фета предполагают, что стихотворение следует датировать маем 1857 г. [Фет 2002, 473]. По мнению Б.Я. Бухштаба, заглавие стихотворения может отсылать к двум произведениям Бетховена: романсу «К возлюбленной» (1812) или вокальному циклу «К далекой возлюбленной» (1816). Ученый отметил в комментариях к изданию «Стихотворений и поэм» Фета, что слова этих вокальных сочинений Бетховена не имеют соответствий с текстом Фета [Фет 1986, 473]. Обратим, тем не менее, внимание, что словесная часть вокального цикла (автор слов - врач и поэт-любитель А. Ейтелес (1794-1858); см. о нем: [Кириллина 2009, 130]) - это лирическое повествование о разлуке и представляет собой страстную мольбу «я», обращенную к недосягаемой в пространстве и во времени возлюбленной: "Will denn nichts mehr zu dir dringen, / Nichts der Liebe Bote sein? / Singen will ich, Lieder singen, //Die dir klagen meine Pein! // Denn vor Liebesklang entweichet / Jeder Raum und jede Zeit, / Und ein liebend Herz erreichet / Was ein liebend Herz geweiht!" [The LiederNet Archiv].
Пер.: Неужели я не хочу больше стремиться к тебе? / Не желаю быть послом любви? / Петь хочу я, петь песни, / Которые выразят тебе мои страдания // Лишь перед звуками песни любви отступят / Любое пространство и любое время / И одно любящее сердце получит то, / Что другое любящее сердце ему посвящает! [Здесь и далее в тексте статьи подстрочный перевод мой. - Л.П.]
Кульминацией лирического монолога «я» становится горькое признание в обреченности влюбленных на разлуку: "Es kehret der Maien, es blühet die Au, / Die Lüfte, sie wehen so milde, so lau, / Geschwätzig die Bäche nun rinnen. // Die Schwalbe, die kehret zum wirtlichen Dach, / Sie baut sich so emsig ihr bräutlich Gemach, / Die Liebe soll wohnen da drinnen. <.. .> // Wenn alles, was liebet, der Frühling vereint, / Nur unserer Liebe kein Frühling erscheint, / Und Tränen sind all ihr Gewinnen" [The LiederNet Archiv].
Пер.: Возвращается май, зацветает луг / Ветры дуют так мягко, так тепло / Бегут говорливые ручьи. // Возвращаются к хозяйской крыше ласточки / Они так усердно вьют свои свадебные покои / И там, внутри, должна жить любовь. <.> // Всех, кто любит, соединяет весна, / Лишь для нашей любви весна не наступит никогда / Ее полностью поглотили слезы.
Несмотря на то, что два текста Фета различаются с точки зрения доминирующего в них настроения («мажорность» в стихотворении «Был чудный майский день в Москве.» постепенно сменяется интонациями сомнения, а в финале «минорного» стихотворения о «призыве возлюблен-
ной» появляется образ «торжества»), в них обнаруживается семантическое сходство, если увидеть в заглавии и содержании второго стихотворения аллюзию на лирический сюжет вокального цикла Бетховена (образы «мая» и «ласточек» / «касаток», в свою очередь, возможно, объединяют текст Ейтелеса и стихотворение Фета о похоронах ребенка). Женитьба Фета не предполагала безусловного наслаждения чистой радостью и отказа от трагических воспоминаний об умершей возлюбленной.
Как нам уже приходилось писать, у Фета есть целый ряд стихов, по-видимому, созданных под влиянием прослушанных музыкальных произведений и биографически связанных с воспоминаниями о Марии Лазич [Пильд 2017, 117-131]. Известно, что М.П. Боткина была исполнительницей фортепианной (но, кажется, не вокальной) музыки Бетховена (о «семантическом ореоле» музыки Бетховена в лирике Фета см.: [Пильд 2018]). Так, например, 4 ноября 1857 г. Фет отправляет брату Марии Петровны В.П. Боткину стихотворение «Вчера я шел по зале освещенной.» и признается, что сочинил его под влиянием игры своей жены, исполнившей сонату Бетховена. Ср. комментарий Ю.П. Благоволиной к «Переписке» Фета и В.П. Боткина: «Приведя в одном из писем полный текст только что написанного стихотворения "Вчера я шел по зале освещенной...", Фет замечает: "Эта штука вдруг запела у меня в ушах, когда Мари сыграла сонату Бетховена. Какое тут соотношение - не спрашивай" <.> Стихотворение, по-видимому, навеяно воспоминаниями о М. Лазич - превосходной музыкантше, тоже некогда блестяще исполнявшей Бетховена» [Литературное наследство 2008, 180].
Ассоциативное соотнесение актуальных музыкальных впечатлений с музыкой из прошлого могло возникнуть в поэтическом сознании Фета и перед созданием стихотворения о «призыве возлюбленной». Как мы видим, герои Фета находятся в разных мирах (та, к кому обращен «призыв», обитает не в земном мире). Этим обстоятельством объясняется драматизм лирического сюжета и высокая степень эмоционального напряжения в «Anruf an die Geliebte (Бетховена)». В первом катрене идет речь о многократности обращения «я» к «ты» («Пойми хоть раз.»); во второй строфе мы узнаем о последней встрече «я» и «ты» в прошлом («я образ твой ловлю перед разлукой»); в этой же строфе акцентируются мучительные переживания «я» («И, без тебя томясь предсмертной мукой»); и наконец, в финальной строфе подчеркивается прямая связь между стремлением «я» к смерти, связанным с тоской, блаженством и торжеством красоты возлюбленной. Добровольное умножение мук «я» и его готовность к смерти («Ее пою, во прах упасть готовый»), по-видимому, обусловлены возможной встречей лирических персонажей в неземном мире. Однако страстный призыв «я» остается без ответа, воображаемый адресат обращения не слышит или не откликается на многократно прозвучавшее воззвание.
Примечательно, что мотив «не-контакта» адресата обращения с взывающим к нему героем, восходит не только к бетховенскому вокальному циклу, но и к Тютчеву, его двум стихотворениям: «Еще томлюсь тоской
желаний.» (1848) и «Проблеск» (<1825>). Ср.: «Еще томлюсь тоской желаний, / Еще стремлюсь к тебе душой -/ И в сумраке воспоминаний / Еще ловлю я образ твой... / Твой милый образ, незабвенный, /Он предо мной, везде, всегда,/ Недостижимый, неизменный, -/Как ночью на небе звезда...» [Тютчев 1987, 152] (ср. у Фета: «Я образ твой ловлю перед разлукой <...> И, без тебя томясь предсмертной мукой»). Ср. также в «Проблеске»: «То потрясающие звуки,/ То замирающие вдруг... /Как бы последний ропот муки, /В них отозвавшися, потух!» [Тютчев 1987, 71] (ср. у Фета: «И без тебя томясь предсмертной мукой»). «Проблеск» Тютчева также носит «музыкальный» характер, здесь идет речь о непостижимой для человека небесной музыке арфы, которая в восприятии обобщенного собеседника («ты») превращается в упавшую на пыльную землю ангельскую лиру. Фет конкретизирует тютчевскую тему «не-контакта» человека с небом и переносит ее в стихотворение о разлуке «я» и «ты».
Подведем итоги. Сольное пение противопоставлено в лирике Фета рассматриваемого периода звучанию «хора» и отчетливо ассоциируется с воспоминаниями о трагических событиях. Стихотворение, где идет речь о сольном пении, и стихотворение, где поют хором, рассчитаны, на первый взгляд, на разных адресатов. Как мы показали, тексты, прямо обращенные к М.П. Боткиной, ориентированы в большей степени на лирику Жуковского. Стихотворение, связанное с другим адресатом (возможно, с умершей возлюбленной), ориентировано преимущественно на лирику Тютчева и на словесный ряд вокального цикла Бетховена "An die feme Ge^Me" Однако стихотворение о «чудном майском дне», написанное предположительно позднее, «подсвечивается» «чужой», «не своей» семантикой - аллюзиями на образы «мая» и «ласточек» / «касаток» в бетховенском цикле. Попытка реконструкции сложной соотнесенности претекстов в двух стихотворениях приводит к заключению, что Фет, скорее всего, осознанно выстраивает многоголосную, полифоническую систему образов в двух стихотворениях, видимо, рассчитанную на конкретного адресата - М.П. Боткину.
ЛИТЕРАТУРА
1. Асланова Г.Д. «Навстречу сердцем к Вам лечу»: история женитьбы А.А. Фета по архивным документам // Новый мир. 1997. № 5. С. 197-210.
2. «От тебя одной зависит мое полное счастие ...». Письма А.А. Фета к невесте / публ. и примеч. Г.Д. Аслановой // Наше наследие.1999. № 49. С. 40-54.
3. Благой Д.Д. «Поэт-музыкант» // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1970. Т. 29. Вып. 5. С. 11-42.
4. Жуковский В.А. Собрание сочинений: в 4 т. М.; Л., 1959. Т. 1: Стихотворения.
5. Жуковский В.А. Собрание сочинений: в 4 т. М.; Л., 1959. Т. 2: Баллады, поэмы и повести.
6. Кац Б.А. Диссонансы без разрешений. Музыка/музыки в поэме Аполлона Григорьева «Venezia la bella» // И время и место: историко-филологический сбор-
ник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата. М., 2008. C. 334-349.
7. Кириллина Л.В. Бетховен. Жизнь и творчество. Т. 2. М., 2009.
8. Кленин Э. Композиция стихотворений Фета: мир внешний и внутренний // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 1997. Т. 56. № 4. С. 44-51.
9. Кузнецова Е.Р. Музыкальный элемент как особенность сюжетострое-ния в русской лирической поэзии XIX-XX вв.: А.Н. Апухтин, Я.П. Полонский, А.А. Фет, Н.С. Гумилев, Г.В. Иванов, эволюция музыкальности. Самара, 1999.
10. Литературное наследство. Т. 103. Кн. 1: А.А. Фет и его литературное окружение. М., 2008.
11. Манн Ю.В. Русская философская эстетика. М., 1998.
12. Пильд Л. Поэтические смыслы в цикле А.А. Фета «Romanzero»: перевод музыки в слово // Wiener Slawistischer Almanach. 2017. Bd. 93. Идеологические контексты русской культуры XIX-XX вв. и поэтика перевода. C. 117-133.
13. Пильд Л. Семантический ореол музыки Бетховена в лирике Фета // Acta Slavica Estonica. 2018. T. X. Личность и эмоции в культуре Серебряного века. (В печати).
14. Тютчев Ф. И. Полное собрание стихотворений. Л., 1987.
15. Фет А.А. Стихотворения и поэмы. Л., 1986.
16. Фет А.А. Сочинения и письма. T. 1. Стихотворения и поэмы, 1839-1863. СПб., 2002.
17. Эйхенбаум Б.М. Мелодика русского лирического стиха. Пб., 1922.
18. The LiederNet Archiv. An die ferne Geliebte. URL:http://www.lieder.net/lieder/ assemble_texts.html?SongCycleId=128 (дата обращения 22 марта 2018 г.).
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Blagoy D.D. "Poet-muzykant" ["Poet-musician"]. Izvestiya AN SSSR. Series: Seriya literatury i yazyka [Series of Literature and Language], 1970, vol. 29, issue 5, pp. 11-42. (In Russian).
2. Klenin E. Kompozitsiya stikhotvoreniy Feta: mir vneshniy i vnutrenniy [Composition of Fet's Poems: Outer and Inner World]. Izvestiya Rossiiskoy akademii nauk. Series: Seriya literatury i yazyka [Series of Literature and Language], 1997, vol. 56, no. 4, pp. 44-51. (In Russian).
3. Pild L. Poeticheskiye smysly v tsikle A.A. Feta "Romanzero": perevod muzyki v slovo [Poetic Meanings in the Cycle of Fet "Romancero": Translation of Music into Words]. Wiener Slawistischer Almanach, 2017, vol. 93: Ideologicheskiye konteksty russkoy kul'tury 19-20 vv. i poetika perevoda [Ideological Contexts of Russian Culture of 19-20 Centuries and Poetics of Translation], pp. 117-133. (In Russian)
4. Pild L. Semanticheskiy oreol muzyki Betkhovena v lirike Feta [The Semantic Oreol of Beethoven's Music in Fet's Lyrics]. Acta Slavica Estonica, 2018, vol. 10: Li-chnost' i emotsii v kul'ture Serebryanogo veka [Personality and Emotions in the Culture of the Silver Age]. (In Russian. In print)
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
5. Kats B.A. Dissonansy bez razresheniy. Muzyka/muzyki v poeme Apollona Grigor'yeva "Venezia la bella" [Dissonances without permits. Music / musics in the poem of Apollon Grigoryev "Venezia la bella"]. I vremya i mesto: istoriko-filologich-eskiy sbornik k shestidesyatiletiyu Aleksandra L 'vovicha Ospovata [The Time and the Place: The Historical and Philological Collection of Essays for the Sixtieth Birthday of A.O. Ospovat]. Moscow, 2008, pp. 334-349. (In Russian).
(Monographs)
6. Kirillina L.V. Betkhoven. Zhizn'i tvorchestvo [Beethoven. Life and Works]. Vol. 2. Moscow, 2009. (In Russian).
7. Mann Yu.V Russkayafilosofskaya estetika [Russian Philosophical Aesthetics]. Moscow, 1998. (In Russian)
8. Eykhenbaum B.M. Melodika russkogo liricheskogo stikha [Melody of Russian Lyric Verse]. Saint Petersburg, 1922. (In Russian).
Пильд Леа Лембитовна, Тартуский университет.
Доктор философии по русской литературе (PhD), доцент по русской литературе, старший научный сотрудник отделения славистики. Сфера научных интересов: история русской литературы и культуры XIX-XX вв.
E-mail: [email protected]
Lea Pild, University of Tartu.
PhD (Russian Literature), Associate Professor in Russian Literature, Senior Research Fellow at the Department of Slavic Studies. Research interests: the history of the Russian literature and culture of the 19th - 20th centuries.
E-mail: [email protected]
