CC BY
40
г® ^е&ъАик, май, 2005 г., № 5
платить за дальнейшее обучение. Еще пригрозили, что если в училище не пойду, то всю стоимость обучения взыщут ... Но и в обычной школе быши свои радости. У нас был хор. А я пела в школьном хоре еще с начальных классов в Москве (помню момент — какая-то комиссия нас принимает, а наш хор с воодушевлением поет песню о Сталине). Наш учитель пения в школе № 1 был привержен классической музыке и нас приучал к ней. Предлагал разучивать сольные партии, причем нередко мужские. Так, моя подруга Женя пела ариозо Ленского, а я — смешно сказать — арию Орфея из оперы Глюка. Мы даже участвовали в каких-то концертах. Но это было скорее всего позднее, когда мы немного подросли...
Свободное время мы часто проводили вместе с Иркой Остроумовой. Она училась классом старше. У них дома было пианино, и мы очень любили распевать романсы, особенно “Не искушай”, начало которого вызывало у нас почему-то неудержимый смех.
В школе мама проработала два года, а летом 1943 г. она поступила на областные шестимесячные курсы по подготовке партийных и советских работников.
В канун нового года случилась у нас такая история. Мама собиралась на выпускной вечер по окончании курсов. Жили мы тогда в другом доме, и вход в нашу комнату на втором этаже был через люк в полу, откуда спускалась на первый этаж небольшая лестница, упиравшаяся во входную дверь. И вот мама ушла, брат уже спал, а я все еще сидела и грелась у круглой железной печки, где догорали угольки. Вьюшка была закрыта, чтобы сохранилось тепло. Тут я услышала стук в дверь, с трудом встала, спустилась по лестнице, откинула крючок и свалилась без сознания на руки маме. Оказывается, я угорела. А мама рассказывала, что, когда она дошла до поворота улицы, словно какая-то сила заставила ее вернуться домой. Меня откачали, а мама осталась без выпускного вечера.
После окончания курсов мама была направлена на работу в Радиокомитет выпускающим редактором. Летом 1944 г. она получила разрешение съездить за свой счет в Москву за вещами и взяла меня с собой. Наша комната на Симоновском валу была занята, а вещи, те, что не растащили, были сгружены в подвальное помещение соседнего дома. Нам предлагали даже там поселиться. Мы с мамой
разбирали наше “богатство”. Я помню лишь, как рассматривала свою школьную тетрадку со смешными ри-сунками...Мы пытались что-то продать за бесценок на рынке, но это плохо получалось. Кое-что взяли с собой, а все остальное так и осталось брошенным. В багаже пришла и тяжеленная “Госшвеймашина”. Она, моя ровесница, выручала нас всю жизнь, да и сейчас иногда мне служит...
Помню день Победы. Репродуктор был включен круглые сутки, и ночью на 9-е мая передали сообщение. Мы возбужденно кричали и прыгали почему-то в темной комнате, а утром я пошла к подружке, и мы долго бродили по улицам среди ликующей толпы. Мне только что исполнилось 14 лет, я заканчивала 7-й класс и была меньше и слабее своих одноклассников, которые почти все были на год старше (на всех фотографиях старших классов я ниже своей подруги на полголовы, а ведь сейчас мы одного с ней роста). Под осень нас послали на сплав в Мак-саковку, где мы, постоянно мокрые и замерзшие, тяжелыми баграми толкали бревна. Почти каждый из нас искупался в холодной воде, я тоже. Но ничего, обошлось.
Но это было уже после войны...
Д. г.-м. н. Э. Лосева
ХОЛОДНЫЕ ЗИМЫ ВОЕННОЙ ПОРЫ
События первых пяти лет своей жизни я помню выборочно. Значительная часть их восстановлена благодаря воспоминаниям родителей, и прежде всего мамы.
Сентябрь 1941 г. Мне чуть более трех лет. Немецкие армии стремительно продвигались по Украине и уже приближались к Днепру. А от Днепра до Гуляйполя, моего родного города на Запорожчине, 100 км — рукой подать. К этому времени уже было известно о расправах захватчиков с коммунистами, представителями советской власти и евреями. В связи с этим на территориях, над которыми нависла угроза оккупации, была организована, по возможности, эвакуация семей партийных и советских работников и части еврейского населения. В Гуляй-поле в число таких семей попала и наша — отец был коммунистом, заместителем председателя райисполкома по строительству. Мы отправились
на восток одним из последних эшелонов 17 сентября (19 сентября наши войска оставили Киев). Он состоял из товарных вагонов-телятников. В нашем вагоне ехали четыре многодетные семьи, в том числе пятеро нас: мама, трехмесячная сестра Лида (она родилась в день начала войны — 22 июня), я, старшие братья Валя (10 лет) и Ваня (12 лет).
Отец остался в Гуляйполе: нескольким активистам во главе с секретарем райкома партии приказано было организовать в районе партизанский отряд. Однако организация партизанского отряда на местности, представлявшей собой практически голую степь, где в небольшом городе и в селах района всех предполагаемых подпольщиков все знали в лицо, была равносильно самоубийству. И сверху был дан отбой. Несосто-явшиеся партизаны в начале октября присоединились к отступавшим войскам Красной Армии. Отец как знающий
строительное дело вскоре был направлен в саперную роту, занимавшуюся наведением переправ через реки и другие водные преграды. Забегая вперед, отмечу, что в должности старшины роты он прошел потом путь от Сталинграда до Кенигсберга, был награжден орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За взятие Кенигсберга», «За победу в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.». Домой он вернулся только в августе 1945 г.
Наш «литерный» поезд двигался медленно: то пропускал воинские составы, то пережидал, пока восстановят разбитые в результате авианалета пути. Под бомбежку наш поезд ни разу не попал. Правда, один раз нам пришлось около часа укрываться в ближайшем лесу. Пронесло.
В последний день сентября наш эшелон прибыл на конечный пункт — на железнодорожную станцию Жернов-
ка. Это в 70 км на северо-запад от г. Саратова. Прозвучала команда выгружаться. День клонился к закату, на улице было довольно холодно, так как накануне выпал первый снег. Большинство эвакуированных остались ночевать на станции под открытым небом. Семьи, в которых были малые дети, погрузили в телеги и развезли по заранее намеченным населенным пунктам. Так мы на два с лишним года оказались жителями небольшого села Белое Озеро Березовского района Саратовской области. Когда мы там появились, в селе не было ни души. До нас здесь проживали немцы, которых со времен Екатерины II на Волге и особенно в Саратовской области было много. Мама слышала, что перед нашим приездом их погрузили в такие же эшелоны, как наш, и отправили в Сибирь. По-видимому, верховное командование страны опасалось, что при приближении фронта немцы попытаются использовать в своих целях их соплеменников (замечу, что в разгар боев за Сталинград фронт был от нас на расстоянии 400 км).
Нашу семью поселили в убогой хатенке, стоявшей на краю села. В нескольких метрах от дома начинался спуск в большой овраг. Зимой по ночам оттуда часто раздавалось завывание волков. Они несколько раз наведывались за добычей в село. В доме были небольшие сени и одна средних размеров жилая комната. До середины ее выпирала большая печка, в которую были встроены два котла, ведра на три каждый. Зачем они были нужны — для меня осталось загадкой. Поскольку никакой мебели практически не было, вместо кровати соорудили большие полати. В комнате также была яма для хранения припасов, хотя хранить в ней что-нибудь без железной тары было невозможно, так как там господствовали крысы. По ночам они часто бесчинствовали и в комнате, а однажды даже укусили сестренку, которой тогда не было еще и года. Мама в этих случаях зажигала керосиновую лампу и с палкой пыталась охотиться за ними. Но как правило, безуспешно. Лишь нашему рыжему коту удавалось иногда за ночь задушить парочку этих тварей. Но наш защитник кончил плохо — когда однажды мама оставила его на ночь в подполье для охоты на крыс, утром его там не оказалось. Что с ним случилось, мы так и не узнали.
^есмАик, май, 2005 г., № 5
Такое впечатление, что крысы разорвали его в клочья и растащили по норам.
Мама, как и большинство эвакуированных, чуть ли не с первых дней пошла работать в местный колхоз «Соц-земледелец». Техники, за исключением лошадей, не было. Мужчин, кроме нескольких инвалидов, также не было. Вся тяжесть труда на полях и в коровнике практически без выходных легла на женщин. Маме лишь на третьем году пребывания в эвакуации предложили место учителя в начальных классах. Брат Ваня вскоре после приезда в Белое Озеро самостоятельно отправился в Саратов и поступил там на учебу в школу ФЗО. Брат Валя продолжил учебу в местной школе, а меня и сестренку Лиду приняли в колхозный ясли-сад. Там нас относительно по-божески кормили, и я иногда даже приносил домой маленький кусочек хлеба. Изредка к нам в село приезжала кинопередвижка. Для всех это был настоящий праздник. Фильмы крутили в избе, приспособленной под клуб. В моей памяти навсегда запечатлелись два из увиденных фильмов — «Заключенные» и «Антоша Рыбкин».
На Украину мы вернулись тем же путем в начале февраля 1944 г. К этому времени фронт уже перешагнул на правый берег Днепра. Тем не менее до него от Гуляйполя было еще рукой подать. В Крыму, расстояние до которого около 200 км, бои продолжались еще четыре месяца. Однако все верили — возврата немцев не будет.
Зима 44-го, как и все зимы военной поры, была холодной и снежной даже на Украине. С железнодорожной
станции в город нас везли на санях среди метровых сугробов снега. Мы проезжали мимо сожженных или взорванных административных зданий, завода сельхозмашин, маслобойни, школы, кинотеатра. В отличие от саманных частных домов, уничтоженные здания были кирпичными, частью еще дореволюционной кладки. В нашем доме было очень холодно и пусто. Небогатую мебель немцы сожгли в печке. На дрова они вырубили деревья в нашем небольшом саду возле дома. Есть также было нечего. Жизнь в городе только начинала налаживаться. От холода и голода нас спасла тетя, мамина сестра, жившая с родителями на селе в 20 км от города. Она прослышала о возвращении беженцев и на следующий день приехала на санях за нами. Нас, детей, завернули в тулупы и уже через три часа мы отогревались на печке и уплетали свежеиспеченный хлеб. В свой дом мы вернулись только в мае, когда окончательно пришло тепло. Мама вскоре пошла на работу в школу. Еще через год в первый класс пошел и я.
День Победы я помню отчетливо. Было очень тепло, в садах уже отцветали вишни и яблони. Во второй половине дня обычная радиотрансляция прервалась и из черной тарелки-репродуктора раздался голос Левитана, извещавший во внеочередной сводке Совинформбюро о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Свершилось...
Жизнь с трудом, но налаживалась, хотя впереди всех нас ожидало еще одно жестокое испытание — голодный 1946-й год.
К. г.-м. н. В. Цыганко
