CC BY
79
А.Н. Хохлов (ИВ РАН) ГУМАННАЯ АКЦИЯ РОССИИ В ОТНОШЕНИИ КИТАЯ В 1912 г.
Неизвестный эпизод в истории русско-китайских отношений
В архивных и опубликованных материалах по истории русско-китайских отношений можно найти немало ярких фактов оказания китайскому населению Цинской империи помощи со стороны россиян в спасении утопающих, ликвидации пожаров, опасных для жизни людей эпидемий и других бедствий. Для примера укажем на приводимое ниже сообщение газеты «Московские ведомости» от 5/17 февраля 1900 г.: «Три года тому назад крейсер Добровольного флота “Нижний Новгород” встретил во время сильного шторма в Китайском море погибавшую китайскую джонку. После неимоверных усилий и с опасностью для собственной жизни экипаж “Нижнего Новгорода” спас всех находившихся на джонке китайцев и доставил их в ближайший порт. На днях китайское посольство в С.-Петербурге препроводило через МИД [России] Комитету Добровольного флота ордена Дракона разных классов [степеней], пожалованные богдоханом командиру и офицерам “Нижнего Новгорода”».
Среди других примеров проявления россиянами гуманного отношения к китайскому народу особого внимания заслуживает предлагаемый ниже сюжет, связанный со спасением более 600 китайских подданных, ставших заложниками в силу драматических событий в Западной Монголии в ходе Синьхайской революции 1911-1912 гг. в Китае.
Синьхайская революция, начавшаяся 10 октября 1911 г. в г. Учан (провинция Хубэй) победоносным восстанием новых войск против господства маньчжурской династии Цин (1644-1912), не могла не привести в движение народы национальных окраин Китая. В ноябре 1911 г. Монголия, находившаяся в составе Цинской империи с 1696 г., по инициативе ламаистского духовенства провозгласила независимость. О том, как произошло это важное историческое событие в жизни монгольского народа, сказано в нижеследуемом письме, полученном кяхтинским пограничным комиссаром А.Д. Хитрово из Урги: «Утром 18 ноября Монголия с хутухтой во главе объявила себя независимой. Монгольские власти явились к маньчжурскому амбаню [правите-
лю Саньдо] и потребовали, чтобы в течение трех дней он убрался из города со всем своим штатом чиновников и за собственный счет, т. е. не по уртонам [почтовым станциям], как было раньше, а на наёмных подводах или на собственных верблюдах. В то же время на улицах города были расклеены объявления, что Монголия более не подчинена Китаю и управление перешло к Богдо-гэгэну и [монгольскому] амбаню-бэйсэ... Амбань [Саньдо] решил передать власть добровольно, а для ограждения собственной безопасности, своей семьи и чиновников прибегнул к защите русских властей и в тот же день покинул свой дворец. По ходатайству русских властей [российского консульства] монголы всё же дали ему на проезд 126 уртонных [почтовых] лошадей, и в назначенный срок он под конвоем русских казаков выехал [из Урги] в Кяхту»1.
Провозглашение Монголией своей независимости вызвало широкое движение в пользу своей самостоятельности среди монголов, населявших соседние с Халхой районы Китая, ставшие в начале ХХ в. объектом усиленной китайской колонизации, сопровождавшейся порой ассимиляцией коренного населения. Для подавления этого массового движения правительство Юань Ши-кая, пришедшее к власти на гребне борьбы с республиканцами в ходе Синьхайской революции, приняло самые энергичные меры, включая военные, которые в ходе их реализации нередко сопровождались небывалой жестокостью и актами вандализма. Об этом сообщали многие газеты, выходившие на Дальнем Востоке. Так, харбинская газета «Восток» 26 августа/8 сентября 1912 г. сообщала: «В княжестве Чжасакту по приказанию китайских властей устроена охота на мирных жителей — монголов. Китайцы устраивают засады по дорогам, выжидают приближения монголов, едущих по делам в города и местечки [другие населенные пункты], убивают их, а арбы, лошадей и груз захватывают».
28 августа/10 сентября 1912 г. та же харбинская газета, говоря о насилиях и издевательствах, чинимых китайской военщиной над населением Внутренней Монголии, при-
водила такой факт, имевший место в Хоросе: «Солдаты облили монгола ханшином [кит. спиртом], подожгли его платье и, когда обезумевший монгол бросился бежать, открыли по нему огонь».
Подобные сообщения, приходившие в российскую столицу, не могли не вызывать возмущение и осуждение среди представителей наиболее прогрессивной части русского общества. Так, бурят Ринчино Доржи, обучавшийся в то время в С.-Петербургском университете, касаясь бесчинств, творимых китайскими войсками на территории Внутренней Монголии, в статье, обращенной к сибирской интеллигенции, в частности, указывал: «Сибирское общество (не так давно) было осведомлено дальневосточными газетами и телеграфным агентством о тех диких и безобразных зверствах, ...произведенных регулярными войсками республиканского Китая над беззащитным мирным населением княжества Чжасакту Восточной Монголии.
Очевидно, корреспонденты дальневосточных газет (“Новая жизнь” и др.) сообщали об инквизиционных пытках “огнём и водою”, которым были преданы без различия [пола и возраста] и мужчины, и женщины, и дети. С дьявольским терпением и утонченной жестокостью озверелые китайцы [солдаты и офицеры] обливали монголов холодной водой на открытом воздухе, пока те не превращались в ледяные столбы и потом они этих несчастных оттаивали на кострах и поджаривали. Женщины подвергались гнусным насилиям и затем заживо сжигались в юртах. Между прочим, жертвою злодейств [этих] китайцев [стала] и погибла 11-тилетняя прелестная малютка - дочь монгольского князя Удая»2.
О репрессивных мерах республиканского Китая в отношении монголов, заявлявших о своей солидарности с независимой Халхой, сообщали в Петербург не только представители российской печати, но и официальные лица, в том числе находившиеся на службе КВЖД. Подобные меры не могли не вызывать беспокойство и в правительственных сферах России, тем более, что российское правительство после провозглашения Халхой (Внешней, или Северной Монголией) своей независимости заявило о своей поддержке нового режима в Монголии. Чтобы детально не излагать точку зрения на монгольский вопрос министра иностранных дел С.Д. Сазонова, ограничимся заявлением наиболее популярной и осведомленной столичной газеты «Новое вре-
мя». Еще 3/16 января 1912 г. эта газета, излагая взгляды российского правительства, подчеркивала: «Российское имп. правительство не желает ни присоединения Монголии к своим владениям, ни установления протектората (здесь и далее курсив мой. - А.Х.). В этом отношении оно ни на йоту не расходится с русским общественным мнением. Монголия как русская провинция нам не нужна. Но Монголия, свободная и независимая, для нас желательна. Истинная задача русской политики заключается именно в поддержке Монголии свободной и независимой»3.
Особенно волновали россиян, в т. ч. сотрудников внешнеполитического ведомства, события, разыгравшиеся в Западной Монголии, где борьба противостоящих сторон (монголов Халхи с приверженцами старого цин-ского режима) приняла исключительно острый характер из-за обладания городом Кобдо. Этот город отчаянно оборонял засевший в крепости старый гарнизон, состоявший из маньчжур и китайцев, связанных клятвою верности маньчжурской династии Цин.
О том, как монгольским войскам удалось сломить сопротивление гарнизона Кобдо4, позволяет судить выписка из донесения российского консула Кузминского, который 27 августа 1912 г. сообщал из этого города: «Монгольские власти отправили в крепость через пленного китайца ультиматум сдать город и крепость в течение трех дней под угрозой штурма. Как и на предыдущие свои предложения монгольские власти не получили из города <...> никакого ответа. Поэтому в ночь с 6-го на 7-е августа монгольские войска, насчитывавшие в своем составе более 2500 чел., перед рассветом двинулись штурмовыми колонами на город. Город и крепость, опоясанные рвом и окопами, открыли очень сильный, хотя и не причинявший большого вреда огонь из пушек и винтовок. Сперва монголам удалось войти в город, здания в котором, откуда раздавались выстрелы оборонявшихся, <...> немедленно поджигались. В городе не уцелела ни одна [торговая] лавка. Даже лавки и [жилые] помещения русских купцов подверглись общей участи [грабежу и погромам], несмотря на старания [некоторых] монгольских начальников отстоять их.
К 7-ми часам утра крепость выкинула белый флаг и прекратила стрельбу, заявив монголам о своем согласии сдаться, если в судьбе китайцев примет участие русский консул. Пропущенная монголами депутация китай-
ских чиновников, глубоко извиняясь за случай обстрела [российского консульского флага
2-го августа], происшедший якобы по ошибке, просила содействовать прекращению кровопролития и отправлению [представителей] китайских властей и [воинов] гарнизона на родину через Россию. Обещав сделать возможное для облегчения их участи, консул заявил, что этот вопрос после инцидента с обстрелом не может быть решен им без получения указаний [от] имп. правительства.
8-го числа произошла капитуляция крепости. При взятии города и капитуляции крепости монголам досталось 12 пушек, 280 винтовок, около 500 ружей старинного [китайского] образца, склады пороха и провианта.
Потери китайцев [составили] около 200 чел. Убытки китайских купцов — огромные. Потери российских купцов выясняются особою комиссиею. Порядка и управления городом монголы до сих пор никак не могут наладить, будучи заняты пререканиями о старшинстве, особенно после приезда сюда из Урги — уже по взятии Кобдо — известного своим неспокойным характером товарища министра внутренних дел Хайсан-гуна»5.
Материальный ущерб, нанесенный штурмом г. Кобдо монгольскими войсками, оказался настолько велик, что даже возник вопрос о возможности перенесения города в другое место и соответственно его учреждений, в том числе российского консульства. Об этом сообщал в Ургу и в 1-й Департамент МИД российский консул В. Люба в нижеследующей телеграмме из Кош-Агача от 15 апреля 1913 г.: «Среди груды развалин, в которые монголами превращен некогда цветущий и красивый городок, в нескольких уцелевших домах ютится наше консульство с 58 казаками охранного отряда, [а также] 15 русских доверенных и служащих бийских торговцев, до полусотни бездомных и безработных китайцев и три сарта. В ближайших окрестностях Кобдо монголов вовсе не имеется, за исключением 10-12 лам, проживающих в двух верстах от города. В прилегающих к Кобдо окопах и рвах, опоясывавших город во время осады, в нескольких китайских кумирнях, а также в некоторых дворах — в центре самого города находится более 600 трупов китайцев, убитых при осаде и взятии монголами Кобдо и лишь слегка засыпанных землей. Кругом всего города на десяток верст валяются трупы лошадей, верблюдов и собак»6.
Так выглядел г. Кобдо через 8 месяцев после его штурма, в результате которого несколько сотен местных китайцев, включая чиновников и многих торговцев, оказались под угрозой физического уничтожения со стороны победителей, жаждавших мести из-за злодеяний китайской военщины, руководимой Юань Ши-каем.
Когда в Петербурге стало известно, что в результате овладения монгольскими войсками г. Кобдо (в западной части Монголии) в плену оказались несколько сот китайских подданных во главе с прежним правителем-амбанем, российское Министерство иностранных дел, опасаясь ответной мести монголов за бесчинства китайской военщины, поручило хорунжему Сидорову с группой казаков освободить заложников и отправить их через российские владения в Маньчжурию, чтобы передать их тамошним властям. О том, как китайские подданные, которым грозила суровая расправа, были эвакуированы из Кобдо на русский Алтай, в г. Бийск, а затем этапированы в Ново-Никола-евск (ныне Новосибирск), откуда они могли доехать железной дорогой до Маньчжурии, подробно рассказывает хорунжий Сидоров в своем донесении от 20 ноября 1912 г. в 1-й Департамент МИД России, текст которого с некоторыми сокращениями публикуется ниже:
«Приняв в свое ведение находившихся при мне китайских подданных, я вывел их из г. Коб-до двумя эшелонами 2-го и 4-го сентября.
Кобдоский амбань Пу-Жун выехал в составе 2-ой партии 4-го сентября. Исключая экипаж амбаня и двух верблюдов, нагруженных принадлежащими ему вещами, никаких вьючных животных при партии не было. Все люди партии, не исключая и чиновников, шли пешком и несли на себе необходимый в пути багаж и теплое платье. Двигались люди с большим трудом; некоторые падали от недостатка сил, т. к. большая часть партии состояла из солдат, выступивших в поход прямо из тюрьмы и содержавшихся там в весьма тяжелых условиях.
Так как дальнейшее [про]движение партии требовало организации и сбора перевозочных средств, необходимо было довести партию до реки Кобдо, протекавшей в 50 верстах от города Кобдо и представлявшей собою [важную] жизненную артерию Кобдоского района. Только здесь, на р. Кобдо, можно было предпринять розыски [относительно] верблюдов и продовольственного скота, необходимых для нужд [наших] партий.
Имея в виду неприязненное и даже [порой] враждебное отношение монголов к побежденному врагу, каковым являлись вверенные моему попечению китайцы, мне предстояла трудная задача в организации движения партий, для чего было необходимо прежде всего перебросить всю массу людей на правый берег реки Кобдо, полноводной и быстрой и в весьма немногих местах доступной для конного брода.
Направляясь к пункту лодочной переправы через реку Кобдо, я далеко не был уверен в готовности монголов переправить на другой берег массу людей [обеих] партий и даже имел сведения о негласном распоряжении уничтожить лодки и тем самым отнять у нас возможность переправы. По слухам, подобное распоряжение было дано от [одного влиятельного] ламы — Дамбы-Джамсына, который находился в то время в явной оппозиции ко всей коалиции монгольских князей Коб-доского округа, соглашавшихся на отправление китайцев [домой] пределами России. Не придавая особого значения подобным известиям, я продолжал движение к переправе через р. Кобдо, каковой и достиг 6-го сентября. После некоторых препирательств монголы-перевозчики принялись за перевозку партий и переплавляли таковые беспрерывно в течение 15-ти часов.
Паромная переправа через р. Кобдо организована первобытным способом и представляет из себя не более как две колоды, [вы]дол-бленные из толстых стволов дерева и связанные [между собой] двумя перекладинами. Управление подобным паромом при быстром течении требует особого навыка и умения, но тем не менее монголы отлично справляются с переправой.
Немало хлопот и затруднений представила переправа [людей], т. к. почти вся масса китайцев, как только паром приставал к берегу, устремлялась со своими вещами на утлые лодки, и лишь при дружной работе нижних чинов [нашего] конвоя удавалось сохранить хотя [бы] некоторый порядок и тем избежать несчастных случаев от переполнения лодок людьми, торопившимися переправиться на безопасный, как им казалось, правый берег р. Кобдо. Немедленно же по переправе через реку, [вся] партия [людей] была остановлена, и я выехал для сбора верблюдов, необходимых [каждой] партии для [последующей] перевозки грузов.
Исчисляя груз багажа каждого человека партии в размере около двух пудов и заботясь
прежде всего поднять груз и тем самым дать возможность людям, хотя бы и пешком, но всё же двигаться вперед, я поставил себе задачей найти 120 верблюдов для доставки [всего] груза до Кош-Агача. Задача эта оказалась очень трудной и её удалось разрешить не сразу, [при этом] в это же время я получил от г-на имп. российского консула из Кобдо самые тревожные известия с предложением принять самые энергичные меры для немедленного движения к пределам России ввиду усилившегося брожения среди монгольских масс, сосредоточенных под Кобдо.
При найме верблюдов мне пришлось встретиться с неблагоприятными условиями, затруднявшими успех найма, причем монголы или отказывались наотрез без объяснения причин, или указывали на несвоевременность найма ввиду трудности работы верблюдов при [нынешней], хотя и теплой, погоде, что было действительно справедливо, т. к. обычный период работы верблюдов наступает в октябре, или же [монголы] высказывали опасения, что китайцы, сосредоточенные в [такой] массе, могут свести с монголами, проводниками верблюдов, свои счёты. Кроме того, немалым препятствием служила для монголов, даже [по]желавших идти с нами, медленность нашего движения, неизбежная при наличии пеших людей. Во избежание потерь людьми я должен был идти окружным путем, избегая безводных пространств, лежащих на обычных караванных путях, легко доступных для лошадей и верблюдов, но пагубных для пеших людей, редких [гостей] для степи.
После нескольких дней поисков некоторое количество верблюдов было найдено, и караван получил возможность, хотя и с трудом, но всё же двинуться вперед, не удаляясь, впрочем, от р. Кобдо, т. к. отдалившись от этой в полном смысле артерии Кобдоского района, я рисковал очутиться в безвыходном положении, ибо путь наш лежал чрез малонаселенные пространства и что не было найдено на р. Коб-до, того уже нельзя было найти в дальнейшем. Наконец мне все же удалось найти 100 верблюдов по сравнительно высокой цене, а именно по 13 руб. 50 коп., с обязательством везти груз (вещи и теплое платье китайцев) до Кош-Агача. Обычно же за эту цену везут груз до селения Онгудай, т. е. на 250 верст дальше Кош-Агача. Означенное число верблюдов дало нам возможность поднять большую часть груза китайцев, [причем] впоследствии число верблюдов несколько увеличилось и окончательно
выразилось в цифре 150, с каковым числом вьючных животных я и достиг государственной [русско-китайской] границы.
Весь путь от Кобдо до Кош-Агача люди партии шли пешком. Амбань Пу-Жун, выехавший из Кобдо в фудутунке [китайском двухколесном возке], вынужден был, по моей просьбе, отказаться от этого громоздкого, неудобного и тяжелого экипажа, который и был заменен обыкновенной русской повозкой, приобретенной у одного из русских торговцев. В повозку амбаня был запряжен верблюд, которого вел на поводу один китаец из свиты ам-баня.
Для некоторых чиновников, ввиду невозможности по состоянию здоровья следовать пешком, были наняты верховые лошади. Некоторые из китайцев складывали деньги [вскладчину] и покупали одну лошадь, реже верблюда, на двоих, иногда троих и даже на четверых [лиц], которые и ехали [на них] по очереди. Так как животные эти несли непомерную тяжесть и обыкновенно были уже хилы и стары, то вследствие этого они не выдерживали трудностей пути и [порой] падали на дороге.
Жаркая погода и некоторый недостаток воды и корма пагубно отзывались и на лошадях конвоя, из числа которых пало [четыре] коня. Кроме того, у возчиков-монголов пало три верблюда, и потеря этих ценных для них животных [так] угнетающе повлияла на них, [что] много слов и убеждений пришлось потратить для того, чтобы заставить их отказаться от намерения оставить меня, оставив заботу о своих деньгах, что для меня и, разумеется, конечно, и для партий было равносильно гибели.
Принимая во внимание склонность китайцев к муке, [следует сказать, что] продовольственный вопрос в эшелоне стоял остро, т. к. запас муки был весьма невелик — около 100 пудов на партию, а впереди [нам] предстоял переход [длиною] около 500 верст до русской границы, да и там, по [некоторым] сведениям, муки не было. Вследствие этого я был вынужден соблюдать полную, доходившую до максимальных размеров экономию в муке, т. к. опасался остаться без этого, необходимого в китайском обиходе продукта. Дополнительно [к] 100 пудам муки я имел несколько ящиков “гоми” (китайской вермишели), которую расходовал столь же экономно.
Подробно останавливаюсь на этом ввиду возможных на меня нареканий за скудное до-
вольствие людей, но повторяю, что исключительные условия передвижения вынуждали меня [постоянно] иметь в виду конечную цель [поставленной передо мной] задачи, не останавливаясь [для ее выполнения] перед трудностями и лишениями.
Закупая по дороге возможно большее количество крупного скота, я двигался к пределам России, надеясь провести продовольственный скот беспрепятственно через границу, полагая, что этот скот не будет задержан ветеринарно-санитарным надзором.
Имея некоторое количество скота, купленного в Монголии, я, купив его сравнительно дешево, мог соблюсти значительную экономию, и ввиду этого предложение ветеринарносанитарного надзора задержать упомянутый скот на границе в течение 21 дня могло поставить меня в весьма затруднительное положение, т. к. скот этот, сокращавший денежные расходы при движении партий, при остановке из-за него становился для меня дорого стоящим балластом.
Выход из положения был найден в том, что 60 голов скота было перебито на линии 50-верстной [приграничной] полосы и, согласно разрешению ветеринарного участкового врача, [битый] скот в виде мяса был отправлен вперед для организации движения партий вперед из Кош-Агача на Бийск. Разрешить этот вопрос представилось [тем более] возможным вследствие наступивших холодов, но в то же время значительным неудобством явилась необходимость отдать подводы для перевозки мяса, в результате часть людей, имевшая возможность ехать, пошла пешком.
Денежные затруднения, встреченные мною в Кош-Агаче, уже известны Вашему Превосходительству из телеграмм моих за №№ 12 и 17, ив настоящее время, пройдя уже труднейшую часть пути, докладываю, что в Кош-Агаче я встретился с непомерно высокими ценами, вызванными широким размахом только что проехавших через Кош-Агач, бежавших из Монголии китайских купцов, которые по незнанию местных цен платили в буквальном смысле слова бешеные деньги за проезд до Бийска.
Местные подрядчики и возчики, полагая, что движущая партия [китайских подданных] обогатит их ввиду своей многочисленности, предложили мне подводы с уплатой до Бий-ска по 50 руб. за человека, т. е., полагая трех человек на подводу, запросили по 150 руб. (с каждой). Разумеется, цены эти далеки от дей-
ствительных, но мне всё же пришлось считаться с высоким уровнем цен на перевозочные средства, каковые приходилось выписывать за 200 и более верст из первых русских селений: Онгудая и Шабалино, лежащих по Чуйскому тракту.
Достигнув Кош-Агача 27 сентября, я прежде всего задался вопросом, могу ли поспеть в г. Бийск до окончания навигации по р. Оби, по которой я мог бы, зафрахтовав одну или две баржи, на буксире сплавить всю партию до станции Ново-Николаевск. Пароходство Мельниковых, запрошенное мною о приблизительном сроке окончания навигации, сообщило, что навигация по Оби закончится не позже 5-го октября. Так как к 5-ому октября попасть в Бийск было для меня невозможно, то пришлось иметь в виду организацию движения из Кош-Агача до Бийска грунтовыми путями, т. е. на расстоянии 900 верст, считая от Кош-Агача до Бийска 500 верст и от Бийска до Ново-Николаевска около 400 верст.
Условия передвижения в значительной мере ухудшились вследствие [наступивших] морозов и выпавшего снега. Неимение китайцами теплой и прочной обуви при их национальном головном уборе, мало пригодном для зимы, сильные ветры, господствовавшие в это время года, — всё это создавало весьма тяжелую обстановку, при которой и был пройден путь от Кош-Агача до селения Онгудай, первого значительного пункта, лежащего на моём пути к Бийску на расстоянии 250 верст от Кош-Агача. Высокие горные перевалы, трудные спуски и подъёмы, головоломные пути горного хребта центральной части Алтайских гор, так наз. Чуйский тракт, несколько истощили силы людей, и потому я был вынужден дать [всей] партии отдых в селе Онгудай, где, ввиду получения известий от Вашего Превосходительства, я счел себя вправе нанять еще некоторое число подвод. Но опять-таки ввиду высоких цен [мне не удалось] посадить всех людей на подводы, и часть таковых (около 160 чел.) выступила из Онгудая пешком.
В селении Онгудай имеется участковая правительственная (казенная. - А.Х.) больница, куда я обратился за содействием по оказанию медицинской помощи вверенной мне партии [китайских подданных]. Заразных больных обнаружено не было, а нуждавшимся в помощи было дано пособие. Заведующий больницею участковый врач г-н Глущенко по моей просьбе представил в мое распоряжение
одного фельдшера, который и сопровождал меня до г. Бийска.
От Онгудая до г. Бийска путь пролегает по равнинам и на пути находятся значительные селения с населением до 10 тыс. душ и более. Таковы села Черга, Шаболино, Алтайское и Смоленское. На перегоне Онгудай - Бийск я был вынужден ввиду морозов расквартировать партию по домам обывателей при содействии уездной полиции. Я опасался пожаров, весьма возможных при неосторожном обращении китайцев с огнем и при их неумении обращаться с ним в деревянных, [по]крытых соломою домах [из-за] привычки китайцев с детства к глиняным строениям. Кроме того, наивная доверчивость китайцев вызывала у меня опасение за целостность их имущества, которое они не умели [надлежащим образом] хранить и беречь.
Наше следование по русским селениям в период осенних праздников, рекрутского набора и ярмарок требовало напряженной работы [нашего] конвоя по охране порядка, [поэтому] подчас приходилось принимать самые крутые меры против хулиганов. В большинстве случаев я ограничивался отправлением подобного рода лиц под арест, но в селе Мед-ведском ввиду исключительных обстоятельств я потребовал составления протокола и передал дело полиции, о чем доношу особо.
На перегоне между Онгудаем и Бийском в [нашей] партии было два смертных случая: скончались китайцы, страдавшие, по свидетельству фельдшера, хроническими формами легочных заболеваний. С соблюдением законных формальностей покойные предавались погребению, о чем составлялись мною [соответствующие] акты.
В город Бийск [наша] партия вступила 1-го ноября и сосредоточенно [компактно] расквартировалась в двух местах, а именно в городском здании училища и в доме местного коммерсанта г-на Осипова. Дом г-на Осипова, по своим размерам весьма удобный для размещения [большой группы людей], был уступлен вследствие просьбы торгового старшины в г. Кобдо г-на Грехова лишь в день прибытия [нашей] партии, за полчаса до [её] размещения, а потому оказался не отопленным. В случае [получения отказа] мною было подготовлено помещение в здании бывшего синематографа, но с платою по 25 руб. в сутки. Останавливаюсь на этом обстоятельстве специально, т. к. таковое отмечено в бий-ской печати7.
В г. Бийске были наняты подводы по 13 руб. и частью по 14 руб. до г. Ново-Никола-евска с расчетом посадки всей партии [китайских подданных] на подводы. При квартировании в Бийске местными коммерсантами, ведущими торговлю с монголами, направлялись людям вверенной мне партии пожертвования, состоявшие главным образом из мяса и хлеба и раздававшиеся ими лично. Супругой местного купца Разумника Ивановича Кузнецова, Марией Алексеевной Кузнецовой, было пожертвовано для нужд партии до 100 пар теплой валеной обуви, около 160 пудов мяса и до 300 пудов хлеба. Ввиду столь широкой благотворительности г-жи Кузнецовой я счел своим долгом благодарить её письмом, копия какового прилагается.
По прибытии в Бийск я сдал в городскую больницу четырех китайцев, из которых один [вскоре] скончался, а трое остались на излечение, о чем доношу особо. Все остальные китайцы эшелона, нуждавшиеся в медицинской помощи, были освидетельствованы врачами, приглашенными торгующими в Монголии местными купцами, и, получив [медицинское] пособие, остались при нашей партии. На место выбывшего фельдшера Онгудайской участковой больницы мною ввиду недостатка в г. Бийске правительственных фельдшеров был найден вольнонаёмный, каковой и сопровождал [нашу] партию до г. Ново-Николаев-ска. Городской врач Бийска, произведя осмотр людей всей партии, уведомил меня, что заразных болезней в партии не обнаружено.
Происшествий особо важного характера за время следования нашей партии не было. при каждой возможности я, пользуясь случаем, разъяснял своим людям, [китайцам], необходимые правила, обеспечивающие порядок, необходимый в столь значительной массе людей, и вместе с тем предостерегал от дурных поступков, могущих навлечь на подданных Китая [недовольство] со стороны жителей сел и городов, в каковых нам приходилось останавливаться.
Для подготовки к размещению партии в г. Ново-Николаевске мною были сделаны соответствующие запросы в отношении подлежащих железнодорожных и полицейских властей. В видах большего удобства и необходимости хотя бы несколько обучить людей посадке и следованию в вагонах, я просил железную дорогу предоставить мне пустующие вагоны, поставив таковые на запасный путь, но таковое ходатайство мое было отклонено. По
извещении [о том] полицмейстера г. Ново-Николаевска для меня были приготовлены в городе квартиры, в коих я и размещу свою партию.
В 12 час. дня вся партия на 190 лошадях отправилась из Бийска на Ново-Николаевск. В Бийске было оставлено четверо больных китайцев. Их отправили в больницу, но их одежда оказалась в таком виде, что городской врач был вынужден сейчас же просить городскую управу об ассигновании денег для покупки им [нательного и другого] белья, но так как управа на сей предмет не нашла возможным произвести затраты, то опять пришлось прибегнуть к пожертвованиям»8.
О нелегком путешествии китайских подданных из Кош-Агача (на границе с Китаем) до Бийска рассказала выходившая в этом городе газета «Алтай» в нижеследуемой корреспонденции от 3/16 ноября 1912 г.: «Китайцы из Кош-Агача отправились 7 октября. Для перевозки багажа и слабых и больных китайцев было нанято 85 таратаек. Вся масса китайцев шла пешком, в таком виде они следовали до Онгудая. В Онгудае [было] нанято 210 подвод с условием вести по три человека на каждой подводе. Человек 120-130 шли пешком. Экипажами до Онгудая служили несколько таратаек, более всего дровни без отводин и несколько розвальней. Выехали из Онгудая 19 октября и в день проезжали по 20-35 верст. В [селах] Шебалино и Алтайское были дневки. Из Онгудая отряд сопровождала повозка Красного Креста с фельдшером.
До селения Черги китайцы ночевали в палатках, [а] после размещались в [домах] обывателей в деревнях.
Многие китайцы не имеют теплой одежды, особенно плоха обувь. “Сядет [китаец] на дровни, подожмет под себя ноги, склонит голову, - рассказывает один из ямщиков, - и сидит неподвижно. Думаешь, [что он] замерз, поднимешь его голову [и видишь] - нет, он еще жив”. В селе Катунском, например, одного [китайца] поставили на квартиру; хозяин видит, что человек [этот] совсем не дышит, запряг лошадь [и] отвез его на квартиру к начальству, говоря, что он вовсе не хочет, чтобы у него в доме был покойник. [Китаец тем временем] отдышался . Видели мы и китайца с обмороженными ногами и руками. Печальнее всего то, что китайцы [в большинстве своем] не знали, что их сопровождал фельдшер, к которому они могли обратиться за медицинской помощью».
Любопытные сведения о пребывании эвакуированных из Кобдо китайских подданных в г. Бийске приводит та же местная газета «Алтай» в нескольких номерах, позволяющих говорить не только об огромном внимании к ним и заботе местных жителей, но и о необычайном гостеприимстве сибиряков. Так, 2/15 ноября 1912 г. эта газета сообщала: «31 октября приехало около 700 китайцев из Кобдо с амбанем во главе, сопровождаемые [россиянином] хорунжим и 15 казаками. Амбань и некоторые видные и вместе с тем. более обеспеченные китайцы были размещены у лиц, ведущих торговлю с Монголией, — Ассанова, Кузнецова, Васенёва, Горохова и пр. Тут им предоставлено, конечно, и теплое помещение, и горячая пища и пр. Простые же солдаты. плохо одетые, загнаны в количестве 400 чел. в [довольно] холодный, не отоплявшийся с лета дом Осипова, где прежде находилась гимназия. Около 6 час. вечера, когда уже стемнело, служащий А. Д. Васенёв увидел несколько китайцев, идущих к реке с котелками за водой. Зная монгольский язык, он, выспросив их, посоветовал им вернуться, т. к. ночью они, пожалуй, не найдут проруби, а сам доложил об этом [их] хозяину, который сейчас же отправил в дом Осипова бочку с водой, а служащего [купца Васенёва] командировал пойти и посмотреть, в каком положении находятся китайцы. [На поверку] оказалось: совершенно холодное помещение, дров нет, воды нет, выдано далеко не достаточное количество хлеба и больше ничего. Китайцы одеты плохо, да и эта плохая одежда промокла от сырого снега, шедшего весь день. А. Д. Васенёв отправил дров, доложил о бедственном положении китайцев [купцам] Ассанову и Кузнецову. Послано было за хлебом и за мясом, только благодаря этому китайцы на этот раз не остались голодными и холодными».
В другой газетной корреспонденции (подписанной инициалами «М.К.» под названием «К приезду китайцев»), опубликованной 6/19 ноября 1912 г., сообщалось: «В субботу 3-го октября помощник бийского уездного исправника, местный воинский начальник и городской врач посетили китайцев, квартировавших в домах Осипова, Зотеева, Ивановой. К приезду означенных лиц китайцам было приказано прибрать свои лохмотья, подмести в комнатах и привести себя в опрятный вид. Все китайцы стояли на ногах в тех комнатах, где они помещались. При входе [местных] начальников многие вставали на колени, что по
ихнему обычаю принято у них при встрече начальства.
Сопровождавший китайцев казачий офицер [Сидоров] указывал на “бодрый дух китайцев, несмотря на трудности пути, перенесенные ими”. Фельдшер, сопровождавший партию [эвакуируемых], докладывал врачу, что больных нет, а у кого есть “легкие обморожения” - тем сделана перевязка».
Касаясь перехода группы китайцев-бежен-цев от Онгудая до Бийска, автор той же корреспонденции (М.К.) на основе рассказов очевидцев отмечал: «Отсюда [от Онгудая] итти стало легче. Больных везли, оказывали им хотя и слабую помощь. Крестьяне встречали дружелюбно, а бабы целыми возами вывозили на стоянки печеный хлеб. “Здесь мы увидели, -сказал один [китайский] чиновник, - что есть “люди с душой”. В Бийске мы наелись, отдохнули и согрелись. Все эти дни нам привозили мясо, хлеб, чай. Что нас ожидает далее — никто из нас не имеет представления, а также и о том, что происходит в нашем отечестве. Скоро будет год, как мы не имеем никаких сведений с родины, от правительства”».
По прибытии (по КВЖД) партии эвакуированных китайских подданных из Кобдо в Чанчунь их встретили там сотрудники российского консульства и местных китайских властей. Об этом хорунжий Сидоров 9 декабря 1912 г. со станции Куанчэнцзы сообщил нижеследующим текстом телеграммы вицедиректору 1-го Департамента МИД: «Доношу Вашему Превосходительству, что вверенная мне партия благополучно прибыла 3 декабря в 9 час. вечера на ст. Куанчэнцзы КВЖД. Заботами и распоряжением г-на имп. российского консула в г. Куанчэнцзы [наша] партия на ст. Куанчэнцзы встречена была представителями властей со стороны России, а на ст. Чанчунь партию встретил местный военный дао-тай (бинбэйдао. — А.Х.) Мэнь Сянь-и в сопровождении чинов подведомственных ему учреждений.
Одновременно с сим г-н имп. российский консул командировал для встречи партии и для оказания мне содействия по ведению переговоров с китайскими властями состоящего при имп. консульстве коллежского регистратора г-на Кондакова.
По прибытии поезда на станцию Чанчунь я встречен был местным военным даотаем Мэнь Сянь-и, приветствовавшим меня и выразившим мне благодарность за заботы и труды при весьма тяжелых и неблагоприятных усло-
виях пути. В ответ на приветствие даотая я сообщил о своем желании, чтобы столь долгий путь подданных Китая чрез пределы России послужил новым связующим звеном в дружеских отношениях обоих [соседних] государств.
Передача людей [сопровождаемой мною] партии в ведение китайских властей состоялась там же на станции Чанчунь, причем никто из людей партии никаких жалоб и претензий не заявил. Ввиду сего о таковом их заявлении было занесено в акт, коим была оформлена передача людей [упомянутой] партии; каковой акт и был подписан и в подлиннике при сем мною представляется»9.
Так закончилась беспрецедентная гуманная акция российского правительства в отношении республиканского Китая, связанная с освобождением из плена и вывозом из Кобдо в пределы Маньчжурии более 675 китайцев во главе с цинским амбанем.
После подписания русско-китайского протокола с представителями китайской администрации, возглавляемой военным даотаем юго-западной части провинции Цзилинь (Гирин) Мэнь Сянь-и, в присутствии начальника
3-го отделения полицейского надзора на КВЖД капитана Крылова, полицейского надзирателя станции Куанчэнцзы и переводчика
В. Кондакова, хорунжий Сидоров 6 декабря 1912 г. отправил в Петербург, в 1-й Департамент МИД из Куанчэнцзы следующую телеграмму: «Китайцев сдал [в] ведение китайских властей. Сдача оформлена актом, подписанным властями двух государств. Претензий и жалоб нет»10. В тот же день телеграмма, полученная в Омске, была отправлена по назначению в российскую столицу, где с удовлетворением встретили весть о завершении гуманной акции по вызволению из плена в Кобдо нескольких сот китайцев путем вывоза на российскую территорию с последующей транспортировкой их по железной дороге и передачей властям Китайской Республики. Этот благородный акт, совершенный российским правительством в интересах Китая и Монголии, не мог не сказаться положительно на имидже России, которую некоторые китайские центральные и местные газеты без достаточных оснований обвиняли в желании присоединить к своим владениям Монголию, ставшую на путь независимости.
Примечания
1 Подробнее см.: Хохлов А.Н. Монголия до и после провозглашения независимости в 1911 г. (по письмам очевидцев-россиян) // VII Международный конгресс монголоведов (Улан-Батор, август 1997 г.). Доклады российской делегации. М., 1997, с. 78-83.
2 См.: «Алтай» (Бийск), № 238 (17 октября /9 ноября 1912 г.).
3 «Новое время», № 12863 (3/16 января 1912 г.).
4 В составе гарнизона в Кобдо находились не только местные регулярные солдаты (главным образом маньчжуры), но и бежавшие сюда из районов собственно Китая китайцы. Это видно из следующего сообщения газеты «Новое время» от 3/16 мая 1912 г.: «За последнее время [в связи с Синьхайской революцией] замечается усиленное бегство китайцев изнутри страны, причем большое количество [их] прибыло в Кобдо. Из трех сот китайцев, прибывших из Уланкомского округа [в Западной Монголии], почти все были зачислены по распоряжению местного амбаня [правителя] в гарнизон, где они обучаются военному делу».
5 Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. Китайский стол, оп. 491, 1912, д. 99, л. 305-306.
6 Там же, д. 639, л. 48.
7 Кроме амбаня, в отдельных квартирах, как сообщает Сидоров, помещались лишь немногие и этим немногим жилось, конечно, далеко не лучше, чем тем, которые были помещены в пустых домах Осипова, Зоте-ева, Ивановой. Бийские купцы Ассанов, Грехов и Постовалов, приютившие китайцев у себя, не только кормили их, но и отдали им теплую обувь. Вся масса в 700 чел. питалась преимущественно пожертвованиями, которые делали не только купцы, когда-то вершившие в Монголии с китайскими торговцами большие дела, но и совершенно посторонние лица. Так, Сабардиной удалось собрать по подписке более 100 руб., на которые она купила 30 пудов печеного хлеба и 10 пудов сушек, при этом собрала несколько пар пимов — сибирских валенок.
В воскресенье М.А. Кузнецова привезла 50 пар пимов для раздачи наиболее нуждающимся. Отталкивая друг друга, китайцы бросились к пимам, стараясь первыми показать свои замотанные в тряпки ноги. Эти 50 пар далеко не удовлетворили всех нуждающихся в обуви. Пришлось ехать еще за таким же количеством. На этот раз китайцев пришлось построить в ряды. И тогда стал понятен ужас людей, которым предстояло пройти еще 12 дней до Ново-Николаевска, а ноги их в лучшем случае были обмотаны в разные тряпки, а порой всунуты в дырявые дамские ботинки или калоши.
8 АВПРИ, ф. Китайский стол, оп. 491, д. 630, л. 33-39 (текст на бланке: «3-го Сибирского казачьего полка хорунжий Сидоров, состоящий в распоряжении МИД и командированный для сопровождения партии китайских подданных из Кобдо в Харбин»).
9 Там же, л. 61.
10 Там же, л. 71.
