CC BY
63
ГУМАНИСТИЧЕСКИМ И АВТОРИТАРНЫ И ПРАВОВОЙ НИГИЛИЗМ
В РОССИИ
В.Н. Гуляихин
Русский философ B.C. Соловьев считал несомненным историческим фактом призвание нашими предками варягов на княжение, называя это событие благородным и мудрым актом национального самоотречения, благодаря которому под руководством скандинавских князей было создано русское государство *. Если верить летописи Нестора «Повесть временных лет», то в те дни скандинавам, призванным для выполнения властных функций на русской земле, были сказаны нашими предками следующие достопамятные слова: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, приходите княжить и владеть нами»2. Н. Бердяев сомневался в достоверности рассказа летописца Нестора и называл повествование о приглашении варягов-иностранцев на княжение занимательной легендой, но, тем не менее, он придавал ей большое значение, указывая, что она лежит в основе русской истории3. Отечественные и зарубежные мыслители давно спорят по поводу действительности изложенных в летописи фактов. Против теории норманизма выступал М.В. Ломоносов, доказывая ее научную несостоятельность. Идейную борьбу с ней вели В.Г. Белинский, А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский. Пожалуй, с уверенностью можно утверждать лишь одно: с того времени минуло более тысячи лет, а с порядком на наших великих и обильных землях все так же проблематично.
Бердяев утверждает в «Судьбе России», что никакая философия истории, славянофильская или западническая, не разгадала еще тайну русской истории и русской души: почему самый безгосударственный и анархический народ создал такую мощную государственную бюрократию? «Почему свободный духом народ как будто бы не хочет свободной жизни?»4 По его мнению, это тайна связана с антиномичностью всего русского бытия, с особенным соотношением женского и мужского начала в русском народном харак-
тере. Русский философ убежден, что в России тезис оборачивается антитезисом, бюрократическая государственность рождается из анархизма, а рабство проистекает из свободы. Эту антиномичность можно проследить в России во всем, в том числе и в истории развития правовой сферы общества. Думается, что ход российской истории во многом определяют две антагонистические тенденции общественного развития, которые присущи любому социуму: гуманистическая и авторитарная.
Наличие гуманистической направленности позволило Бердяеву говорить о России как о стране безграничной свободы духа и искания Божьей правды, в которой нет пошлого западного мещанства, вызывающего чувства отвращения у русских людей. Русская душа «сгорает в пламенном искании правды», поглощенная решением вопросов о смысле жизни, и печалясь о горе и страданиях народа и всего мира. Наличие же авторитарной направленности развития общественной жизни дает право Бердяеву характеризовать Россию как страну неслыханного сервилизма и жуткой покорности, лишенной сознания прав личности и не защищающей достоинства человека, где чиновники никогда не переступают пределов замкнутого и мертвого бюрократического царства. Мыслитель эти две взаимоисключающие тенденции называл ангельской и звериной. «Святая Русь имела всегда обратной своей стороной Русь звериную. Россия как бы всегда хотела лишь ангельского и зверского и недостаточно раскрывала в себе человеческое. Ангельская святость и звериная низость — вот вечные колебания русского народа...»5
Особенно заметны гуманистическая и авторитарная тенденции в правовой сфере российской общественной жизни. Основное свойство авторитарного права — это узаконенное требование полного подчинения силам, находящимся за пределами личности (государству, религиозной организации, партии, об-
щине, роду и т. п.), когда индивид теряет свою независимость и цельность, становясь безропотным «винтиком» иерархического социального механизма. Здесь правомерным признается только такое поведение, которое основывается на безоговорочном повиновении сильной власти, даже если при этом нарушаются декларированные этой же властью правовые нормы. В результате подчинения авторитарному праву человек, потеряв свободу выбора, получает свои «тридцать серебряников» — обретает чувство защищенности, становясь как бы частью могущественной силы. Ему начинает казаться, что он преодолел свое одиночество и ограниченность. Но это мнимое чувство, поскольку индивид, признавая себя бессильным и незначительным, получает к себе соответствующее отношение со стороны этой силы. Неповиновение же авторитарной власти рассматривается ею как преступление, за которое следует наказание. «Звериная Русь» проявляет в этом акте всю свою низость и ущербность.
Авторитарное право требует от людей полного презрения к себе и подчинения ума, который должен бьггь достаточно скудным для этого. Оно пытается так регламентировать социальные отношения, чтобы властная элита воспринималась как символ верховной силы, внушающей всем благоговение и собственное бессилие. На протяжении веков авторитарное право было по сути частью идеологической надстройки российского общества. Такую идеологию Э. Фромм называл светской авторитарной религией, характеризуя ее весьма негативно. В ней «жизнь индивида считается незначительной, и достоинство человека полагают как раз в отрицании его достоинства и силы. Часто авторитарная религия постулирует абстрактный и далекий идеал, почти не имеющий связи с реальной жизнью реальных людей. Ради таких идеалов, как “жизнь после смерти” или “будущее человечества”, можно пожертвовать жизнью и счастьем людей, живущих здесь и теперь; полагаемые цели оправдывают любые средства и становятся символами, во имя которых рс-лигиозные или светские “элиты” распоряжаются жизнью других людей»6.
Гуманистическое право выступает антитезисом авторитарного, поскольку ее краеугольным камнем являются естественные права и свободы человека. Своим символом оно избрало самовластие человека, а не власть над ним чуждых ему сил. Гуманистическое право направлено на создание условий для раскре-
пощения духовных и физических сил индивида. В качестве его основного лозунга выступает призыв к свободе, равенству и братству. Оно исходит из того, что каждый человек должен давать адекватную оценку властвующей элите, слепое поклонение которой означает саморазрушение личности и ее достойного правового статуса.
Гуманистическое право является производным от гуманистической идеологии, которая видит цель человека в достижении «величайшей силы, а не величайшего бессилия; добродетель — в самореализации, а не в послушании»7. Оно не отделимо от общечеловеческих нравственных принципов. Наказание для него есть нечто второстепенное, поскольку оно рассматривается не как возмездие, а всего лишь как один из путей исправления. Вина возлагается не только на человека, преступившего нормы естественного права, но и на общество, которое допустило его нравственную деградацию.
На наш взгляд, из-за наличия двух антагонистических тенденций в развитии правовой сферы российского общества необходимо различать два соответствующих направления в генезисе правового нигилизма: первое направление отрицает принципы и нормы авторитарного права, второе — гуманистического.
Раннее право, которое принято называть обычным, поскольку в нем закреплялась совокупность неписаных правил поведения (обычаев), в результате их неоднократного традиционного применения, было гуманистическим. Для русского народа на ранних ступенях развития право было не способом создания и применения законов с целью установления вины и вынесения приговора, не орудием для разъединения людей на основе установленных социальных принципов жизнедеятельности, а, скорее, средством, соединяющим людей, инструментом их примирения в случае возникновения конфликта. Первоначально право воспринималось прежде всего как процесс посредничества, способ коммуникации, а не как процесс принятия законов и вынесения судебных решений. Основная функция древнерусского народного права — это достижение социальной гармонии, а не легитимизация эксплуатации и угнетения тех или иных слоев населения.
В связи с генезисом русской государственности природа права меняется. Принуждение становится основным принципом русского права. В «Философии права» Гегель от-
мечает, что «герои, основывавшие государства, создававшие семью и вводившие земледелие, совершали это, разумеется, не как их признанное право, и эти действия являют себя еще как их особенная воля, но в качестве высшего права идеи по отношению к естественному состоянию это принуждение, совершаемое героями, есть правовое принуждение, ибо немного можно достигнуть добром против власти природы»8. Вообще, Гегель не питает никаких иллюзий по отношению к государству, утверждая, что защита и обеспечение жизни и собственности индивидов в качестве единичных не есть необходимо его субстанциональная сущность, наоборот, «государство есть то наивысшее, которое притязает на саму эту жизнь и собственность и требует, чтобы они были принесены в жертву»9.
В процессе перехода от обычного права к феодальному гуманистическая тенденция формирования общественных отношений постепенно начинает уступать авторитарной силе. Этот процесс нашел свое отражение в развитии законодательных актов. Так, в «Русской правде» еще присутствуют гуманистические свойства обычного права: в ней не предусматривается в качестве кары тюремное заключение, пытки и смертная казнь, основным видом наказания выступает денежный штраф; кровная месть была отменена (в поздних вариантах «Русской правды»); высшей мерой наказания был поток и разорение (продажа в рабство и конфискация имущества в пользу князя), которое применялось всего лишь за четыре вида преступления (конокрадство, поджог, убийство разбоем и злостное банкротство); предусматривалось наказание также и за моральный ущерб, например, за вырывание усов или бороды, за что взыскивался большой штраф (12 гривен серебра). В качестве антитезиса гуманистической направленности развития права в «Русской правде» прослеживается сильная авторитарная тенденция, отражающая формирующийся деспотический характер феодальных отношений. В системе наказаний получили ясное выражение принципы права привилегии и соблюдения социальной иерархии в наложении наказаний. Системой высоких денежных штрафов феодальная верхушка старалась внушить народу страх перед невозможностью его уплаты. Убийство господином собственного холопа не считалось преступлением. Вообще, за убийство холопа никакого наказания не полагалась.
только его хозяину уплачивалось денежное возмещение. В то же время штраф за убийство княжеского слуги был настолько велик (80 гривен), что уплатить его силами одного крестьянского хозяйства было невозможно (80 гривен равнялись стоимости 23 кобылиц, или 40 коров, или 400 баранов).
Историческим условием, способствующим развитию авторитарной тенденции в социально-правовых отношениях, было влияние византийской культуры на формирование русской государственности. О воздействии византийской культуры на развитие социальных отношений в русском обществе задумывались многие мыслители. На византизм, как на качество, присущее жизни русского общества, обратил внимание еще П.Я. Чаадаев, расценивавший его как главное препятствие на пути исторического прогресса русского общества. Византинизм впитал в себя парадигмы восточного христианства, иудейский мессианизм и римскую идею мирового господства. Другой русский мыслитель К.Н. Леонтьев считал, что усложнение элементов, составляющих общество, требует особой деспотической интеграции. Деспотический принцип общественной жизни он называл принципом «византизма». Философ отмечал, что «византийский дух, византийские начала и влияния, как сложная ткань нервной системы, проникает насквозь весь великорусский общественный организм»10. Более подробно содержание принципа византизма, то есть совокупности принудительных начал в общественной жизни, характеризовались им в государственном отношении как самодержавие, в религиозном — как истинно православное христианство византийского типа, в нравственном — как отрешение от идей обретения земного благополучия, земного счастья. К византийским началам он относил также, в той или иной степени, неравенство, иерархию, строгую дисциплину, смирение и послушание, то есть в общем-то то, что, на наш взгляд, способствует развитию авторитарной тенденции. Тем не менее,
1ТАЦ1ЛП Палитгопо тдт/эиил Т[ П гКлП_Т ПО!
цу/ПшОь/х^шцуч/ии, ИМСППи ин фуНДа]
'IV! 11 V
из этих начал возможно создание истинно прочных и «красивых» общественных и жизненных форм.
Кроме «византизма», фактором, способствующим усилению авторитарной тенденции в русской общественной жизни, по мнению многих мыслителей, была зависимость от Орды. С карамзинских времен азиатский способ властвования и рабскую по-
52 В.Н. Гуляихин. Гуманистический и авторитарный правовой нигилизм в России
корность народа связывали с монгольским нашествием. В первой половине XIII в. после разгрома монголами русские княжества попали в положение данников. Дани и поборы, карательные и полицейские функции на территории русских княжеств осуществляли баскаки. В результате Московским княжеством были восприняты многие черты восточной деспотии в различных областях государственного строительства: в сфере административного управления, в системе и порядке налогообложения, формирования ямской транспортной службы, организации войска и финансово-казенного ведомства и т. д. Отчасти можно согласиться с одним из основоположников евразийства П.Н. Савицким, который сделал шокирующий общественное мнение вывод: «без татарщины» не было бы России. Но, пожалуй, с одним существенным уточнением: «без татарщины» не было бы именно такой России — страны рабов, страны господ, какой она остается во многом и в XXI веке.
Еще на один исторический фактор, способствующий развитию деспотизма в русском обществе, указывает К. Маркс. В рукописных «Набросках ответа на письмо В.И. Засулич» он объясняет возникновение деспотизма в России локализованным микрокосмом земледельческих общин, то есть их изолированностью, отсутствием связи между жизнью одной общины и жизнью других. Маркс пишет, что «этот локализованный микрокосм... который повсюду, где он встречается, воздвиг над общинами более или менее централизованный деспотизм»11. По его мнению, это свойство русской общины объясняется обширным протяжением территории и политическими судьбами, пережитыми Россией со времен монгольского нашествия.
Заслуживает внимания оценка известного советского историка А.А. Зимина социальных отношений на Руси во второй четверти XV века, когда к власти пришла семья великого князя Василия II: «Вот уж появились и льстецы, возводящие власть самодержца к Августу-кесарю, а то и к самому Вседержителю. Вот уже и наследники Орды лишены “выходов” — их собирают теперь в свою казну великие князья. Набеги воинственных соседей постепенно прекращаются. Страна вроде бы благоденствует. Каждый при своем деле. Мужик пашет. Купец торгует. Барин воюет и управляет. Появились иноземные гости и послы, дивящиеся, откуда взялась такая мощная держава. И плата ведь, которую весь
народ (и господа, и слуги) заплатил за царство благоденствия, невелика — всего только утеряна свобода... Да помилуйте, нужна ли она вообще? И была ли она когда-нибудь на Святой Руси? Может быть, и не было, но градус несвободы повысился»12.
В эпоху петровских реформ на основе традиционных взглядов русского народа окончательно сформировалось представление о всемогуществе государства в решении всех проблем, начиная со снабжения народа хлебом и кончая исправлением нравов. Из-за сформировавшейся «народной» формы инфантилизма у российского государства вплоть до нашего времени остаются тенденции к всеобъемлющей регламентации и бесцеремонному вмешательству во все сферы общественной и частной жизни. Своеобразие России заключается в том, что в ней совместились причудливым образом конструкция монгольской империи, московская версия византинизма и бюрократия, привитая ей немцами. Дальнейшее взаимодействие России с цивилизациями Азии и Кавказа, последующее включение их государств и народов в свой состав также привнесло в отечественную культуру деспотические паттерны.
В России до начала XIX века вряд ли можно найти в какой-либо сфере общественной деятельности правопорядок западноевропейского образца. Российская государственная власть не стремилась разграничить область публичного и частного права или ввести принцип легалитета. Если бы это произошло, то означало бы, что абсолютная власть царя была бы ограничена, а это, конечно же, не соответствовало его интересам. Дворяне также не стремились к тому, чтобы их личная власть была бы ограничена нормами права. Напротив, оно противилось любому контролю. Следовательно, в государстве объективно отсутствовали субъекты права: крестьяне были на положении рабов, а царь и помещики не были заинтересованы в правовом урегулировании своей деятельности. Порой помещики карали не только любой видимый протест, но и всякое суверенное мышление своих рабов. В «Падении» А. Камю приводит рассказ о русском помещике, который приказывал кучеру стегать кнутом и тех своих крепостных, которые кланялись ему при встрече, и тех, которые не кланялись, наказывая и тех и других «за дерзость»13. С точки зрения господина самостоятельная воля зависимого крестьянина есть возмутительное деяние, которое опасно и недопустимо.
Одним из наиболее ярких представителей авторитарного правового нигилизма был К.Н. Леонтьев, который занимал принципиально «охранительные» позиции по отношению к царскому режиму, всячески идейно обосновывая историческую необходимость авторитарной власти. Он ставил царскую власть выше закона, считая, что конституция только ослабит государство и не внушит русскому народу английскую любовь к закону. Исходя из этого, Леонтьев отрицал естественные права и свободы человека. Он очень не любил либералов и даже называл их преступниками. В своей работе «О всемирной любви. Речь Ф.М. Достоевского на Пушкинском празднике» христианский философ писал о том, что если либералов поразят несчастья или если они потерпят какую-нибудь земную кару, то этому роду зла можно даже немного и порадоваться «в надежде на их нравственное исцеление». Более того, телесное наказание для либералов было бы очень полезно для поднятия их духовного настроения. Вряд ли можно согласиться с точкой зрения Н. Бердяева, который считал, что Леонтьев только из-за эстетических предубеждений выступал против права и закона, санкционируя роковые черты русского народа, отвращавшие его от права и закона. Думается, что причины нигилистического отношения Леонтьева к естественным правам и свободам человека более глубокие. С некоторым удивлением Бердяев цитирует в общем-то аморальные и нигилистические по отношению к правам человека высказывания Леонтьева, объясняя его позицию своеобразным эстетическим подходом к социальной действительности: «Какое дело честной исторической реальной науке до неудобств, до потребностей, до деспотизма, до страданий? Ни к чему эти ненаучные сентиментальности, столь выдохшиеся в наше время, столь прозаические вдобавок, столь бездарные! Что мне за дело в подобном вопросе до самых стонов человеческих?.. Государство есть как бы дерево, которое достигает своего полного роста, цвета и плодоношения, повинуясь некоему таинственному, не зависящему от нас деспотическому повелению внутренней, вложенной в него идеи»14. Леонтьев, восклицая: «Вождей создает не парламентаризм, а реальная свобода, то есть некоторая свобода самоуправства. Надо уметь властвовать беззастенчиво!»15, тем самым проповедует мораль и право власти, деспотических вождей
и предводителей против морали и прав народа и независимых личностей. Он не верит ни в какой правовой порядок: «Торжество коммуны, более серьезное* чем минутное господство 71-го года, докажет, несомненно, в одно и то же время и бессилие «правого порядка», искренно проводимого в жизни (чем искреннее, тем хуже!), и невозможность вновь организоваться народу на одних началах экономического равенства»16.
Л.Н. Толстой, пожалуй, был наиболее выдающимся правовым нигилистом дореволюционной России. Его нигилизм отличается в принципе от нигилизма К.Н. Леонтьева, поскольку происходит из любви к человеку и жизни, а не к деградирующей монархической форме власти. Толстой отрицает антигуманные правовые отношения во имя естественных прав человека. Тогда как Леонтьев отрицает естественные права человека во имя монархического порядка, ставя царскую власть выше любого закона. В своем «Письме студенту о праве» Л.Н. Толстой с возмущением отвечал на обвинения Л.И. Петражиц-кого в незнании природы этики и права: «...вся эта удивительная так называемая наука о праве, в сущности величайшая чепуха, придумана и распространяема не с легким сердцем, как говорят французы, а с очень определенной и очень нехорошей целью: оправдать дурные поступки, постоянно совершаемые людьми нерабочих сословий. Серьезная сторона этого дела еще и в том, что ни на чем нельзя с большей очевидность увидать ту низкую степень истинного просвещения людей нашего времени, как на том удивительном явлении, что собрание таких самых запутанных, неясных рассуждений, выражаемых выдуманными, ничего не значащими, смешными словами, признается в нашем мире “наукой” и серьезно преподается в университетах и в академиях»17.
Для великого русского писателя важен здравый смысл в оценке права как феномена социальной жизни, а не атрибутивно-импе-ративные переживания, на которые опирался Петражицкий. Толстом}' совершенно ясно, что под словом «право» скрывается только самое грубое оправдание тех насилий, которые совершаются одними людьми над другими. Для него правом в действительности является разрешение для людей, имеющих власть, заставлять людей, над которыми они имеют власть, делать то, что им выгодно, а для подвластных же правом является разрешение делать все то, что им не запрещено.
54
В. Н. Гуляихин. Гуманистический и авторитарный правовой нигилизм в России
Пожалуй, следует согласиться с оценкой Н.В. Устрялова, высказанной им в статье «Проблема прогресса»: философ Толстой велик своей вдохновенной узостью, гипертрофированной совестью, бесстрашной слепотой морального максималиста, зачарованного отвлеченным совершенством. Думается, что для прогрессивного развития общества моральный максимализм Толстого по отношению к праву представляет чуть ли не такую же опасность, как и реакционный консерватизм Леонтьева, рядящегося в эстетические одежды. По всей видимости, истина лежит где-то посередине между крайними философскими позициями этих мыслителей, поскольку нельзя следовать принципам гипертрофированного гуманизма, так как это ведет к распаду социальных связей, но и авторитаризм, когда права и свободы личности — ничто, приводит общество рано или поздно к деградации. Как утверждал еще Аристотель, добродетель человека заключается в умении ориентироваться — в нахождении середины, чего не сумели сделать Толстой и Леонтьев, что, впрочем, свойственно русскому человеку.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Соловьев B.C. Русская идея // Соловьев B.C. Спор о справедливости: Соч. М., 1999.
7 Там же. С. 745.
3 Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1997.
С. 229.
4 Там же. С. 232.
5 Там же. С. 248.
6 Фромм Э. Психоанализ и религия // Сумерки богов. М., 1990. С. 168.
7 Там же.
8 Гегель Г. Философия права. М., 1990. С. 142.
9 Там же. С. 148.
10 Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство. М., 1996. С. 100.
11 Маркс К. Наброски ответа на письмо
B.И. Засулич // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М., 1961. Т. 19. С. 405.
12 Зимин А.А. Витязь на распутье. М., 1991.
C. 210-211.
13 Камю А Избранное. М., 1990. С. 391.
14 Цит. по: Бердяев Н. Константин Леонтьев: Очерк из истории русской религиозной мысли. Paris, 1926. С. 140.
15 Там же.
16 Там же.
17 Толстой Л.Н. Письмо студенту о праве // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М., 1956. Т. 38. С. 231.
