CC BY
31
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 18. СОЦИОЛОГИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ. 2008. № 1
В.А. Кудрявцев
ГУМАНИСТИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА СОЦИОЛОГИИ: КЛАССИКА И ПОСТМОДЕРН
Humanism, as a kind of new-European mentality, engendered at a mature stage of its development sociologism. Sociologism, having undergone through nearly two-century changes, has evolved into a multitude of contemporary vanguard sociological conceptions. The author examines common secular roots, major features, peculiarities, and inner propinquity of two polar styles of sociological thinking — classic and postmodern.
Крутым изломом миросознания в Европе, с которого, собственно, и начался исторический отсчет новоевропейского западного менталитета, считается начало эпохи гуманизма. Под понятием "гуманизм"1 подразумевается некогда возникшее внутри римско-католической цивилизации культурное, философское, литературное, этико-граж-данское учение, имевшее определенную духовную мотивацию — освобождение сознания образованного европейца от давления общепринятой богословской идеологемы — томистской монотеистической концепции мироздания. В результате поворота мысли в сторону автономного, социально деятельного, секулярного, рационального Я традиционная средневековая связь человека с Абсолютом была нарушена, ее основа была подорвана, с течением веков эта связь где-то была существенно ослаблена, а где-то и вовсе прервана. На протяжении столетий усилиями многих поколений гуманистов, этих "первых интеллигентов Европы", имевших высокой целью "повести человечество по пути прогресса на новые духовные, художественные, нравственные и социальные высоты", секулярный образ мышления завоевывал на Западе все более прочные позиции, став мощной идеологией сначала образованного западного, а с XVIII в. и российского общества. Антропоцентризм, сменивший теоцентризм, со временем стал основой рассмотрения любой культурной, нравственной и мировоззренческой проблемы. Сущностный перелом в европейском сознании адекватно выразил М.М. Бахтин, отметивший смену характерного для Средневековья религиозно-вертикального построения космоса распластанно-горизонтальным: "Средневековая картина мира имела ценностную акцентировку пространства, иерархии соответствовали ценностные ступени: чем выше, тем ближе к
1 Нельзя путать этот термин со словами "гуманность" (от лат. Ьитапйая), "человечность".
Богу, тем совершеннее. Теперь все изменилось — центром космоса становится человек"2.
Эпоха Возрождения как возврат европейцу прежних, эллинских, языческих ценностей культуры с ее недоверием к церковно-христиан-скому вероучению, с распространением всевозможных оккультных знаний, реанимацией античного мироощущения, воскрешением древнегреческой философии с течением времени перешла в Новое время зрелой поры, когда языческое начало в человеке выступало уже не в виде примитивного мифотворчества предшествующих эпох, а под эмпирико-рационализированным лозунгом "Знание — сила" (Ф. Бэкон). Так, до поры сдерживаемый и подавляемый средневековой религиозной культурой и моралью человеческий инстинкт самоутверждения, дионисийская ницшеанская "воля к власти" в новых исторических условиях потребовали своего, соответствующего времени опытного знания и рационально-философского осмысления природы, человека, общества.
Под ударами "освобожденного разума", уже не желавшего растрачивать свою жизненную энергию на богопознание, попятилась и сама католическая церковь: она не только разделилась в результате вольных, субъективных толкований Евангелия и церковных догм Лютером и его соратниками, но, пойдя на поводу у запросов времени, дала волю различным новациям внутри себя. При этом пересмотру со стороны некоторых высших церковных иерархов подверглись не какие-то второстепенные моменты вероучения, а его канонические догматы. Именно отсюда берет свое начало "легальный", внутрицер-ковный богословский модернизм как религиозная форма проявления духа секулярности.
Со временем авторитет рацио все больше крепчал в образованных слоях общества. Протест на основе новых научных постулатов не только против церковного учения, но и религиозной веры вообще ширился и возрастал. В XIX в. этот протест окончательно выкристаллизовался, наиболее остро и последовательно выразился сначала в социальных доктринах Конта-Маркса, а затем в философии жизни Ницше с его дионисийскими пристрастиями, восстанием против устоявшихся "рабьих", т.е. христианских, форм морали и страстными, предельно честными и беспощадными констатациями того свершившегося исторического факта, что "Бог умер", "Его убили", "Небеса молчат", и человек должен четко осознать, что он, окончательно теперь обезбоженный, остался один на один с самим собой и с зияющей бездной непонятного и зловещего космоса. Испытывая скуку от наступившей в Европе повседневности, усредненности и чисто анг-
2 Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965. С. 395.
лийской рачительности, сухости, узости и посредственности ума "господ Дарвина, Милля и Герберта Спенсера", ответственных, по мнению Ницше, за понижение общего интеллектуального уровня в Европе, предсказывая растворение сильной личности в "толпе", созерцая оттуда, из XIX в., нынешнее господство массовой культуры с ее культом обезличенного сознания, этот немецкий философ со всей остротой поставил перед дряхлеющей европейской культурой радикально эгоистическую по своему характеру задачу — реанимировать стоического героя античных трагедий с последующей трансформацией его в "сверхчеловека". Появление на свет контовского социологизма с исторической точки зрения как раз и означало жесткую реакцию на угрозу широко распространявшегося в то время крайнего нигилизма и эгоцентризма, что с очевидностью вело (а опыт французской революции показал это наглядно) к тотальной анархии и тирании в обществе. Здраво, контрреволюционно мыслящая интеллектуальная элита, также включенная в процесс рационализации и "расколдовывания мира", зараженная гуманистической критикой религии, сведшей ее до уровня "частного дела граждан", теперь вынуждена была искать новые, нетрадиционные, устойчивые социальные "скрепы" взамен прежних, религиозно мотивированных, но рухнувших под напором доводов рассудка. Интеллектуальная и политическая верхушка крайне остро нуждалась в светской, научно обоснованной идеологии и морали, которые вместе дали бы обмирщенному человеку и секулярному обществу цементирующую идею солидарности как гарантии стабильности социума. Новая, "позитивная" идеология должна была в новых условиях надежно защитить совместную жизнь людей от издержек автономного аморализма, проявляющегося в разгуле индивидуальных свобод, всегда чреватом дестабилизацией, хаосом, анархией и насилием. Таким образом, социологизм появился на свет не просто как антирелигиозная установка сознания, но и как свет-ско-буржуазная "сдержка" и противовес антиобщественной стихии, перманентно бушевавшей тогда в охваченной революциями Европе. Социологизм стал научно оформленной идеологией антииндивидуа-листически, арелигиозно и антиметафизически настроенного, хотя по виду и набожного буржуа. Как и любая идеология, социология стала наукой, облеченной в форму теоретической новации и положенной на специальный, сугубо позитивный, наукообразный язык. Сначала это произошло в континентальной Франции — наследнице Просвещения, чуть позже — в островной Англии (включая Маркса) — родине педантичного эмпиризма, сенсуализма, утилитаризма и дарвинизма, а затем уже в Германии, России и в США.
Особо отметим, что по своим воззрениям первые социологи были солидарны с внехристианской позицией французских гуманистов-
энциклопедистов и просветителей, на мировоззренческих принципах которых (Сен-Симон) вкупе с утилитарными английскими теориями примирения эгоизма личности и общественных интересов собственно и закладывался фундамент нового социологического знания. Положенный в основу социологизма принцип позитивизма, т.е. поклонения "факту", а также теоретический материализм — это закономерная форма развития идей гуманизма.
Понятно, почему вышеуказанные учения, в дальнейшем несколько видоизменившись, стали столь влиятельными. Даже сегодня, в эпоху невиданного в истории усиления статуса каждого отдельного индивида (что всегда чревато возможностью произвола отдельных сильных личностей, групп, партий, особенно если они исповедуют радикальную, нигилистскую автономную мораль) нормальное, буржуазно-обывательское, конформистское общественное сознание (по Вл. Соловьеву, "мещанское царство") всегда с готовностью примет идею "консенсуса и солидарности", "сильной власти", "первичности общества по отношению к личности". Ведь в противном случае остается подчиняться призывам и политике радикалов типа Ницше, всегда говорившего "нет" всему общеобязательному, общезначимому, устоявшемуся. Обыденному светскому сознанию, в том числе так называемым интеллектуалам, с одной стороны, не свойственно ориентироваться на экстремистские, слишком опасные для относительной стабильности идеологии, а с другой — руководствоваться в жизни церковно-каноническими, слишком обязывающими к обузданию страстей моральными нормами, непомерно сковывающими свободу автономного человека. Налицо парадокс: современная секулярно-де-мократическая цивилизация, освободившись от власти церкви, морально расковала себя, устами радикально-атеистических идеологов объявив нашу эпоху "постхристианской", "постметафизической", "посткультурной" (и даже "постсекулярной"). Но на деле общество потребления ("открытое общество") раскрыло себя, в сущности, для двух вещей: для рабства и потворства страстям в форме бесчисленных товаров и услуг, и для "золотой середины бесстрастия", успокоенности, размеренности, обыденности и погрязания в рутине мирских забот, полностью заслоняющих собой "страшные и неприятные вопросы о смысле жизни". А социология, как известно, — это только саморефлексия общества. Следовательно, упрощенно светский социологизм — это вполне адекватная современному обществу теория его состояния и организации. Коль скоро эта теория становится все более формальной, структуралистской, функционалистской, социально-ролевой, т.е. все более обмирщенной и антиметафизической, она выступает всего лишь морально и религиозно нейтральной констатацией самого факта общественных взаимодействий. Поэтому социология наиболее приемлема для большинства прагматически,
технократически, комформистски настроенных социальных субъектов, включая элиту.
Зададимся вопросом: "Может быть именно такое светлое будущее, как сегодняшнее настоящее, выводили в своих теориях классики социологизма?" Оценивая их взгляды и интенции из настоящего, следует признать, что основоположники позитивизма и последовательного материализма заложили непрочный и шаткий фундамент в основание современной цивилизации. Если вынести за скобки их фантазии, домыслы и досужие рассуждения, то перед нами предстанет, в сущности, гуманистически оформленная антигуманная теория общества. Каковы ее главные принципы? Под классическим социологизмом мы в полном соответствии с учением его отцов-основателей понимаем априорную, чисто секулярную догму общества как самостоятельной, самодостаточной, саморазвивающейся социальной реальности (Конт, Спенсер, Маркс, Эспинас, Дюркгейм и др.); абсолютизацию позитивного метода социологии, цель которого — достижение консенсуса и справедливости путем "приведения умов к согласию на основе четких и ясных принципов позитивизма" (Конт); отрицание всего трансцендентного, возвышенного и сведение всей духовной сферы к чисто психофизиологическим и сугубо социальным свойствам человеческого сознания; отстаивание тезиса о земном, "естественно-историческом", крайне изменчивом и относительном происхождении и характере социально-этических норм; и при всем этом — претензию на историческую миссию и избранность социологически мыслящих индивидов3. Какой же, спустя полтора века после их писаний, могла стать отдаленная от них по времени и современная нам культура и цивилизация? Если вдуматься, то во многом именно такой, какой хотели сделать ее позитивно рассуждающие социальные мыслители.
Сегодня в эпоху глобализма и постмодернизма все данные фи-лософско-социологические идеи и тенденции, обладая огромной инерционной силой, продолжают разворачиваться во времени по заданной некогда духовной траектории: изъяв из себя вертикальную, восходящую к Абсолютному смыслу, христианскую "ось", современная цивилизация устремилась по временной оси "вперед-по горизонтали" (т.е. в чисто социальной, двухмерной плоскости) к общественному и личному "добру", как оно видится сквозь призму светских теорий прогресса. Последний уже сам по себе как процесс без каких-
3 Все в мире должно предстать перед истинным социологом "в совершенно ином виде, чем перед толпой", — заявляет Дюркгейм. Более того: "Для социологии настал момент... обрести эзотерический характер" (Дюркгейм Э. Метод социологии. М., 1990. С. 525, 527). Ясно, что термин "эзотерика" употребляется здесь не в отношении тайного знания запредельных невидимых сущностей.
либо высоких целей мыслится "добром". Сегодня в условиях ускоренного пространственно-временного сжатия мира и благодаря давлению инерционных, некогда возникших в Европе духовно-ментальных процессов современная цивилизация поступательно двинулась в будущее. "Коренной зуб немецкой философии", М. Хайдеггер, вслед за Ницше попытался "нырнуть" в образовавшееся после утраты смысла и значения бытия "ничто": изнутри самой западной культуры Хай-деггер предвозвестил, что сама она стоит перед опасностью полного обездуховления. "Обесцвечивание" цивилизации, выражаемое более всего в массовой культуре и нигилистическом отрицании абсолютных ценностей, зашло столь далеко, что Хайдеггер, суммируя полу-торавековые "достижения" и тенденции западной философской мысли, заключает: "Нигилизм по своей сущности есть основное движение в истории Запада. Это движение обнаруживает такую глубину, что его развертывание может иметь следствием только мировую катастрофу. Нигилизм есть всемирно-историческое движение народов Земли, втянутых в сферу влияния современной западной цивилизации"4. Так гуманистическая традиция как очередная фаза хайдеггеровской "метафизической эпохи" с ее погруженностью в прогресс, ныне устремленный в силу своего нигилистического мотива к "ничто", познается немецким философом как бы изнутри. Сегодня, спустя более полувека, на пороге реальной экологической, климатической, геологической, экономико-финансовой, техногенной и военной катастрофы, предупредительно-оберегательная функция гениев человечества начинает усваиваться частью светских элит, да и то поверхностно. Что же тогда привнес в классический социологизм грандиозный опыт человечества в ХХ в. и чем ныне обернулась позитивная вера во всемогущество и универсальность социологической теории?
В конце XIX и весь XX в. в рамках социологии не прекращался процесс теоретической концептуализации понятия "общество". К какому же результату пришли социологи ныне? Каковы основные различия классического и современного типов социологии, включающей в себя теории постиндустриального, информационного и постмодернового общества? Можно ли ныне говорить о некоем единстве социологизма как науки с момента его возникновения и до сей поры?
Развивая давнюю бердяевскую констатацию ("Бог науки умер: науки больше нет — есть науки"), сегодня с тем же пессимизмом можно утверждать, что "социологии нет — есть социологии", берущие свое начало из разного рода теоретических и мировоззренческих предпочтений. Н.Л. Полякова, специалист в области социологии постмодерна, приходит к выводу: "Осмысление нового социального по-
4 Цит. по: Гайденко П.П. Философия искусства М. Хайдеггера // Вопросы литературы. 1969. № 7. С. 115.
рядка... породило новые теории общества, специфической чертой которых является то, что их практически невозможно... объединить в какую-то одну идеально-типическую модель. Социальный опыт ХХ в. оказался настолько вариативен и сложен, что сформировать какую-то общую социологическую модель оказалось практически невозможным делом, несмотря на очевидное наличие точек схождения"5. Что же происходит? С одной стороны, вовсю идет процесс тотальной глобализации, сопровождающейся универсализацией и унификацией социальных, политических и хозяйственных институтов и процессов. А с другой — если попытаться обобщить идеи и взгляды известных западных социологов постмодерна (таких, как Дж. Урри, И. Валлер-стайн, Ж. Бодрийяр, М. Кастельс, А. Гидденс и др.) — налицо явная человеческая и профессиональная растерянность в отношении перспектив социологии как науки, вплоть до не свойственных социологам предапокалиптических предчувствий "конца истории", "конца социального", "конца общества".
Предваряя постмодернистов, П.Сорокин в 60-х гг. ХХв., переоценивая собственные взгляды и пытаясь выстроить свой "интегральный подход в описании культуры", пришел к убеждению, что современная культура, целиком находящаяся под знаком "чувственности" и неадекватно осмысленной так называемой общественной пользы, идет к неизбежному кризису и краху. Нынешняя в своей духовной и мировоззренческой основе секуляризованная культура, культура основ мышления социологии постмодерна только констатирует и конкретизирует предчувствия и предсказания своего знаменитого социологического предшественника. Созерцая вокруг себя "постоянный беспорядок и нарушение баланса", превращение культурного социума в "массовое общество" и т.п., современные западные социологи самим тоном и манерой своих писаний констатируют фактический крах науки в том смысле, в каком она была задумана ее основателями. Дело в том, что исчезает сам предмет социологии в его устоявшемся традиционном понимании. На теоретической повестке дня теперь такие социологические понятия и приемы, как "мобильность", "сетевое общество", "метафоричность", создание других новых способов прочтения культурных норм, кодов и символов. Тем не менее, несмотря на явные различия классической и современной социологии, можно все-таки утверждать, что социологизм как мировоззренческая картина и система ценностных и теоретических приоритетов, как законное дитя секулярного гуманизма обладает единым телосом: ныне изменились лишь предмет и форма социологического исследования, которое осталось прежним по своему позитивистскому существу и антиметафизической основе, ибо даже апокалипти-
5 Полякова Н.Л. ХХ век в социологических теориях общества. М., 2004. С. 15.
ческая тематика социологов постмодерна носит, скорее, не христианский, а чисто светский характер земных, опытно-позитивных предчувствий и предсказаний мировой катастрофы.
Что же получается? Только зародившись, социология долго и мучительно искала свой предмет, пытаясь как-то вклиниться в корпус уже существовавших общественных наук. Теперь, как будто снова утеряв его, она ищет и уже в самой общественной реальности не находит места приложению своих сил. Оптимистичные классики хотя бы ратовали за скорейшее наступление "светлого будущего" — кон-товой третьей позитивной стадии развития человеческого ума (в Марк-совом варианте — коммунистической общественно-экономической формации). Для тогдашних социологов это были ясные и непререкаемые идеи-цели общественно-исторического процесса, а стало быть, и главная задача, и смысл их жизни и деятельности.
Еще на заре позитивизма и в самом начале его проникновения в Россию Н.Ф. Федоров прозревал: "Позитивизм поблажает искусственным потребностям человека... Ставя вне исследования начальные и конечные причины, позитивизм считает невозможным знание смысла жизни и ее цели... Требование социологии будет требованием наибольшей свободы и наименьшего единства общения, т.е. социология есть наука не общения, а разобщения и порабощения... Прогресс есть именно та форма жизни, при которой человеческий род может вкусить наибольшую сумму страданий, стремясь достигнуть наибольшей суммы наслаждений..."6. Полуторавековая история современной цивилизации, равно как и трансформация и модификация социологизма в размытую социологию постмодерна в рамках все той же се-кулярной парадигмы, доказывает правоту русского мыслителя-энциклопедиста. Современные социологи реально созерцают отсутствие в модерн-секулярном обществе понятия о смысле жизни, ситуацию "разобщения и порабощения", неких "сетей", "потоков", "узлов" вместо живых людей, провалившихся в социальное никуда. Общество вроде бы есть, но его словно и нет. Нечего рационально анализировать и осмыслять. Так, Жан Бодрийяр, словно продолжая генеральную линию европейского философского скепсиса, ставит наглядным эпиграфом к своей работе с характерным названием "Прозрачность зла" постмодернистскую минорную констатацию: "Коль скоро мир движется к бредовому положению вещей, и мы должны смещаться к бредовой точке зрения"7.
Успехи научно-технического прогресса, несущего с собой достаточно высокий уровень жизни развитых обществ, сопровождаются понижением "уровня и качества" христианской религии и нрав-
6 Федоров Н.Ф. Соч. М., 1982. С. 71, 78.
7 Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М., 2006. С. 5.
7 ВМУ, социология и политология, № 1
ственности среди огромных масс людей, населяющих страны так называемого "золотого миллиарда". "Цивилизованное человечество" становится все более обездушенным, нравственно пластичным и незрячим, ментально изворотливым, духовно и мировоззренчески недееспособным. Само общество, а вслед за ним и социология как его зеркальное отражение, словно проваливаются, что и констатируют социологи постмодерна. Нет уже классического содержания в понимании общества как упорядоченного целого (хотя бы и в потенции), а стало быть, нет исторической перспективы и более или менее внятного представления о предмете социологии как таковом (М. Кастельс, Дж. Урри). В период социологической классики общество как целостная система, сформированная под влиянием многовековой христианской культуры, несомненно, существовало, хотя и в предкризисном состоянии. Первым социологам нужно было только найти, угадать свою, не дублирующую другие науки точку зрения на социум, что, как известно, рождалось в муках и шло очень трудно. Ныне, в эпоху постмодерна, несмотря на сложность и многообразие форм и событий социальной жизни, налицо анонимность, проседание общества как структурной целостности, отсутствие глубинных перспектив и ценностей, а значит — дробление, плюрализация, если не исчезновение самого социологического предмета изысканий. Универсальные законы диалектики действуют здесь наиболее показательно: социологизм, зарождаясь, всячески пытается учредиться в научном сообществе, а спустя полтора века он словно переходит в свою противоположность и отрицает сам себя. При этом почти не берется в расчет, что именно светский социологизм как творческий импульс единиц и как закостеневшая светская идеология миллионов сыграл большую (если не основную) роль в распаде самого общества в его классическом понимании. Заявленный обществоведением Homo sociologicus, несмотря на значительное число его социальных взаимодействий, — это сегодня фактически философски бессодержательное понятие. Так, возникнув как претензия на роль новой общественно-духовной скрепы, призванной демонтировать и заменить римско-католическое вероучение, социологизм превратился в одно из средств духовно-нравственного "руинирования" общества. Теперь же он, внеся свою лепту в распад без конца анализируемых социологами социальных связей и в общественный диссонанс, представляет собой лишь холодные и формальные констатации дискретных всплесков социальности.
Когда-то социология, отпочковавшись от социальной философии, выставила себе за идеал методы (а зачастую — и цели) естественных наук. Отсюда берет начало мифологема о научности социологического знания, если только под этим не иметь ввиду фактоописание и чисто логические спекуляции. Известно, что здание науки стоит на
фундаменте постулатов, без которых не было бы и самой науки, хотя эти постулаты не могут быть научно доказаны. Это означает лишь одно — условность, а не абсолютность всех научных доказательств. "В большинстве случаев, — замечает А.И. Осипов, — научные доказательства суть вероятные выводы из вероятных положений. При этом вероятность тем меньше, чем сложнее предмет обсуждения"8.
Законы науки являются столпами научного миросознания, однако наука стоит на законах, ею самою открытых. И здесь возникает проблема: "Новая задача, возникшая перед европейским естествознанием, — констатирует президент РАН, академик Ю.С. Осипов, — теперь уже должна удовлетворять другому требованию: законы, которым подчиняются наблюдаемые факты, требуют объяснения. Выяснилось, что сами законы есть просто тонкий поверхностный слой той сферы принципов симметрий и неких фундаментальных закономерностей, которым подчиняется бытие мира в целом. Без знания последних невозможно объяснить, почему наш локальный мир подчиняется именно этим законам, а не другим"9. Иными словами, можно лишь с большой натяжкой утверждать, что открытые наукой законы отражают мир как он есть в себе, что законы эти непременны и обладают универсальным онтологическим статусом, т.е. вполне адекватно отражают и фиксируют бытие внешнего мира. На самом деле наш ум находится лишь на поверхности вещей, более или менее точно схваченных и корректно описанных. Заключать на основании фундаментальных законов естественных наук, что мы проникли в самые сокровенные глубины бытия мира, а тем более строить на этой основе "единственно верное научное мировоззрение", якобы навсегда устраняющее религиозные истины, — это свойство слишком поверхностных и поспешных, философски и религиозно мертвых умов. Поэтому сам Ю.С. Осипов советует отличать науку как рациональную познавательную деятельность от так называемого научного мировоззрения, которое, по его мнению, наукой не является. Оно, чрезмерно популяризируя и необоснованно обобщая научные данные, более или менее корректно использует их, опираясь на свои философские предпочтения и выражающие их системы. Так, например, диалектический материализм, всегда претендовавший на универсальность и на замену собой религии (а еще точнее — на создание некоей атеистической религии), как известно, пока не состоялся, чего нельзя сказать о состоявшейся уже науке, считает Ю.С. Осипов. На этом основании он делает тот вывод, что наука специфически мировоззренческими задачами не занимается: доказательством тому
8 Вера и знание. Наука и техника на рубеже столетий: Сб. докладов. Саров, 2000. С. 63.
9 Там же. С. 21.
служит наличие множества ученых, включая очень крупных и гениальных, с абсолютно разными мировоззренческими ориентация-ми (христиане, атеисты, агностики). Словом, формирование мировоззрения — это всегда дело философии, религии и глубинного свободного личного выбора человека.
В свою очередь философия, имеющая куда большую автобиографию, чем наука, тоже вынуждена опираться на дискурсивное мышление. Как и наука, она всегда постулирует свои изначальные положения. В позиции философа, в конце концов, все решали его миросознание, философская вера, исповедуемая религия (или его фундаментальный скептицизм, агностицизм, атеизм). Позитивная социология, появившаяся на свет как протест против современных ей католицизма и метафизики, пытавшаяся стать "чем-то вроде папизма в Средние века", не осознает своих метафизических предпосылок. Поэтому она вполне метафизически (хотя и бессознательно) возводит общество до уровня "научного" поклонения, делает его предметом поклонения своеобразной социологической, наукообразной религии.
Социологизм как тип миросознания, умонастроения и соответствующий ему метод постижения социальной реальности, конечно, имеет право на существование. Он появился в определенный социально-исторический период в Западной Европе, пытался решать конкретные задачи, стоявшие тогда перед европейским обществом. Используя фаталистские интенции Хайдеггера в отношении нигилизма как прямого следствия секулярной мировоззренческой установки сознания, можно сказать, что появление социологизма — это "судьба самого бытия". В философском исследовании глубинных свойств бытия и человека в мире ясную цель ученому (философу, социологу) может дать только глубинная (пусть иногда и не осознаваемая) религиозная убежденность ученого. Если какой-либо исследователь, погруженный в свой предмет, не задается "последними вопросами", — вопросами происхождения и смысла мира и человека в нем, — выводы его будут ограниченными, а зачастую и ложными. Гениальный советский физик Ландау считал, что один из мучительных вопросов, стоящих перед космологами, звучит так: "Как и откуда возникла Вселенная?" Очень вероятно, полагал он, что ответ на этот вопрос невозможно дать средствами человеческого разума, ибо это вопрос веры. Однако сам процесс работы над разрешением проблем Вселенной приводит многих ученых к религиозной вере. А. Эйнштейн, много размышлявший о структуре мироздания, признается в том, что "в наш материалистический век серьезными учеными могут быть только глубоко религиозные люди"10. Эйнштейн отлично понимал неразрешимость и сокровенность тайн Вселенной, поэтому избегал
10 Эйнштейн А. Собр. науч. трудов: В 6 т. М., 1967. Т. 4. С. 129.
того состояния сознания, о котором профессор богословия Оливье Клеман сказал: "Самый высокий ум, закрытый для тайны, делается плотским"11. По-видимому, сам предмет естественной, особенно современной науки, трудности наблюдения и раскрытия его содержания ведут ученого в глубь тайны мироздания, заставляют задаваться главными, мировоззренческими вопросами. Последние в основе своей не могут не быть глубоко религиозными, поскольку связаны с происхождением и смыслом всего видимо существующего из невидимого, запредельного, разумно не постигаемого, рационально не схватываемого. Напротив, социологизм как гуманистическая философско-ми-ровоззренческая позиция изнутри себя заряжен какой-то инерционной силой религиозно-метафизического бесчувствия, ограничен захватывающей картиной социального, за пределы которого ум социолога старается не распространяться. Тем не менее без метафизики социологу-позитивисту не обойтись. Схемы Сен-Симона, Конта, Спенсера, Маркса, Дюркгейма ("новое христианство", "три фазиса развития человеческого ума", "учение о всеобщей эволюции", "коммунизм как исторически закономерная, заключительная общественно-экономическая формация", "лабораторно, научно выработанная мораль, внедряемая в общество" и т.п.) — это научно недоказуемые, квазиметафизические гипотезы, не подтверждаемые общественно-исторической практикой. Во многом благодаря этой очевидности социологи постмодерна, осознавшие шаткость ключевых классических концепций, заняты ныне скептическими констатациями настоящего и даже написанием отнюдь не оптимистичных возможных сценариев будущего (например, "Пять сценариев для 2000 года" Франко Ферраротти). Угадывание ими вариантов грядущего — это тоже не строго социологические выводы, а, скорее, выражение духа современной цивилизации: "Апокалипсис стал банальностью... нашей повседневной жизни. Тем не менее... он может стать реальностью"12. Постмодернисты прочувствовали, что сегодня перед человечеством стоит альтернатива: либо научно-техническому прогрессу будет сопутствовать прогресс нравственный, либо оно сильно рискует вскоре исчезнуть с лица земли. Чтобы история дальше пошла по первому варианту, нужно, во-первых, перестать верить в примитивное, быстрое, "научное" решение жизненно важных проблем, а, во-вторых, наконец, понять, что уклонение и изоляция науки, философии и социологии от подлинной нравственности, возникшей в лоне религии, с неизбежностью ведет к разрушению целостности общества и примитивизации человека, поскольку лишает его многомерного видения мира.
11 Клеман О. Истоки. М., 1994. С. 83.
12 GiddensA. Consequences of Modernity. Stanford, 1990. P. 173.
Итак, спустя столетия неукротимый оптимизм основателей социологии трансформировался в декадентский постмодерн, описывающий структуру современного общества и человеческого Я как что-то аморфное, размытое, бессмысленно-повседневно существующее, дискретно-расчлененное. Этим теоретическим недугом западная мысль больна уже давно. Несмотря на это, она упорно не желает восстановления целостности через истинный, а не мнимый "поворот к трансцендентному", продолжает мыслить и чувствовать в секуляр-ном, позитивистском духе. Хотя давно ясно, что для нахождения полноценных, морально-онтологически заряженных направлений гуманитарного образования и науки необходимо осуществить духовно-культурный синтез трех вышеуказанных движущих сил цивилизации — философской метафизики, науки и новой социологии.
Наглядным примером попытки подобного "обращения" могут служить взгляды позднего П. Сорокина. В заключительный период своего научно-философского развития он, наконец, пришел к выводу, что игнорирование при исследовании социальных явлений ценностей социальной адаптации, т.е. морали, а также эстетического запроса и удовольствия с необходимостью ведет к "сциентистской схематизации общественного бытия", сопровождаемой вырождением языка, нравственности, культуры. Преодолевая и изживая в себе остатки позитивизма, он стал плотно сотрудничать с талантливым русским философом Н.О. Лосским, сильно повлиявшим на трансформацию сорокинских взглядов на основе разработки им онтологической теории ценностей, являющейся, на наш взгляд, моделью подлинной онтологической социологии.
Суть философского учения Н.О. Лосского такова. Все деятели творят реальные процессы в соответствии с одинаковыми идеальными формами времени, пространства и т.п. Благодаря этому "субстанциональные деятели" не отделены друг от друга, а, напротив, тождественны между собой, или "консубстанциональны", как выражался сам Лосский. Сама эта консубстанциональность есть условие космического процесса как осуществления в нем абсолютных ценностей. Этот факт говорит о том, что Лосский полагал самой целью Творения, равно как и целью мироздания консубстанциональность, причем консубстанциональность как условие космического процесса, целью которого является не бездушное функционирование галактик, а осуществление и учреждение в нем абсолютных ценностей. И формой (а также одновременно носителем и создателем) таких ценностей является общество, состоящее из связанных между собой деятелей: вся полнота жизни, по Лосскому, не может быть достигнута в одиночку — только взаимно дополняя друг друга, понимая цели друг друга посредством любви, интуиции и воздержания от взаимной враждебности, люди приходят к "единодушной жизни", или "конкретной
субстанциональности". Такая совокупная система мира, состоящая из целого ряда творчески независимых личностей, устанавливает, по Лосскому, единую систему космоса, который не может иметь основания в себе самом. Основой системы мира может быть только "принцип, находящийся над миром", "по ту сторону мира" в силу своей несоизмеримости с миром. Только настрой исследователя посредством метафизической, интеллектуально-духовной интуиции к "сверхкосмическому" может, по его мнению, открыть "существование в своем значении для абсолютной полноты жизни", смысл и ценности совокупного бытия человечества или культуры в целом.
Тем самым Н.О. Лосский в методологическом отношении дает науке об обществе космические и даже запредельно метафизические ориентиры. В онтологическом плане он заявляет, что цели и задачи человека и общества — это не что иное, как космические цели, задачи всего мироздания. Ясно, что такой взгляд идет вразрез со всей стратегемой секуляризации и теорией гуманизма как утверждения крайнего индивидуализма и чисто земных общественных ценностей, которыми только и живут современные люди. Другой вопрос, возможно ли на таких религиозно-философских основаниях построить гармоничную и последовательную теорию общества? По крайней мере поздний Сорокин строил свою интегральную социологическую теорию культуры, опираясь именно на философскую базу Н.О. Лосско-го. Сорокинская попытка преодоления чистого социологизма заслуживает внимательного изучения и анализа.
Традиционно черпая мудрость из зарубежной мысли, что вполне естественно, наши исследователи вместе с положительными моментами заимствования глубоких идей почерпнули из западных рассуждений и массу заблуждений. Профессор П.В. Знаменский считал, что сами Петровские реформы поворачивали Россию с Востока на Запад, от старых византийских влияний к западной цивилизации, а последняя взросла на почве именно римско-католической. Вся беда заключалась не в том, что русские тянулись к образованию, а в том, что они постепенно проникались самим духом западного гуманизма, особенно во времена проникновения позитивизма и марксизма в Россию. Г. Флоровский по этому поводу писал: «...была какая-то вера в эти чужие ответы, точно страх перед самим (самостоятельным. — В.К.) исследованием. И слишком многие из нас тогда изучали не сам предмет, а западную литературу предмета. Казалось, что в том попросту и состоит очередная задача новой русской науки, чтобы "догнать" западное просвещение. Получается впечатление, что у нас думали скорее как бы по западнической инерции, а не из внутренней потребности и убеждения»13.
13 Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Париж, 1988. С. 367.
С тех пор мало что изменилось: социологизм как тип миросоз-нания и рассуждения со всеми его издержками и практической несостоятельностью унаследован нами с Запада вместе с "учениями латинскими". Инерционная сила, авторитет и давление этого типа мышления, по-видимому, столь велики, что не дают нам перейти на более или менее самостоятельное видение и традиционное восприятие мира с тем, чтобы начать серьезное исследование социальной реальности с целью верного конструирования национальных общественно-культурных проектов.
