CC BY
118
УДК 1/14
В.И. Казакова
GROBRAUM КАК НЕВЕРОЯТНОСТЬ КОММУНИКАЦИИ: «ВЫЗОВЫ» КАРЛА ШМИТТА В СОЦИАЛЬНОМ ПРОСТРАНСТВЕ
СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
НИЖЕГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМ. Р.Е. АЛЕКСЕЕВА
Предметом экзистенциально-онтологического анализа в настоящей статье является концепт <^гоВгаит» («Большого пространства»), выступающий как один из ключевых моментов в геополитических и правовых взглядах немецкого мыслителя Карла Шмитта. Характер рецепции его идей в духовном пространстве современной России является, по мнению автора, показательным в контексте завершения социальной транзиции, преодоления постсоветской ностальгии по догме и формированию новых ценностно-целевых ориентиров. Осмысление <^гоВгаит» в ином социокультурном климате интересно с точки зрения сопоставления русской рефлексии «пространственной избыточности» и немецкой рефлексии «пространственного дефицита». Проводится сопоставление с концепцией другого немецкого мыслителя - Никласа Лумана, чьи идеи являются в настоящее время столь же действенными в социологии, как и Карла Шмитта - в юриспруденции и политологии. GroBraum как пространство «невероятных коммуникаций» актуально для современной мыслящей России, которая вновь и вновь обращается к осмыслению идей великого правоведа, подчёркнуто стремящегося избегать какой бы то ни было актуальности.
Ключевые слова: Grofimum, социальное пространство, духовное пространство, рецепция идей, ментальная карта, экзистенциальная онтология, коммуникация, геополитика.
На исходе социальной транзиции наша мысль снова обращается к порядку. В силу старой привычки мы приписываем понятиям большую силу долженствования, чем это, по-видимому, нужно для того, чтобы слова и вещи не разводились по разным уровням социального бытия. Постепенно привыкая к отсутствию догмы, мы продолжаем оставаться чувствительными к конститутивному потенциалу понятийного аппарата, мы по-прежнему переоцениваем действенную силу слов. Завершение перехода переживается как новый уровень социальной реальности, относительно которого большинство пришло к соглашению - выработало единый взгляд. Жизнь заняла прочное место между действительностью и мыслью, и к концу второго постсоветского десятилетия постепенно вытеснила стремление к высоким идеалам и вкус к страданию и жертвенности. Мы преодолели, возможно, кризисную антино-мичность сознания, вобрав в себя основные противоречия нашего времени; бедность по-прежнему неизбывна, а богатство порочно, но в метаниях между ними мы, наконец, научились желать себе добра. В попытке установления «третьего», в поисках центра мысль обретает пространственные характеристики, всё резче обозначая при этом диссонанс Ordnung und Ortung - порядка и места, чья гармоничная взаимосвязь могла бы стать основанием смысла. Немецкий эквивалент этой диады созвучен терминологии знаменитого правоведа Карла Шмитта [1], рецепция одной из идей которого в духовном пространстве современной России и является главным предметом анализа в данной статье. Характер этого восприятия весьма показателен с точки зрения возможного завершения «переходного периода», формирования нового идеологического фона и духовного климата нашей страны.
Востребованность интеллектуального наследия Карла Шмитта в постсоветской России, столь резко оспариваемая подчас западными политологами и обществоведами [2,3], подчёркнутое стремление «избегать какой бы то ни было актуальности» [1, с.6] порождают совершенно специфический ракурс этой рецепции, который во многих отношениях можно считать уникальным. Природа «^^ш schmittianis» нашего времени [4] лежит как бы по ту
сторону согласия-несогласия, приятия-неприятия. «Внутренняя эмиграция» шмиттианских идей, эффект одновременного присутствия и отсутствия в политической жизни своего времени выявляют ту силу мысли, которая невероятно востребована в обществе, остающемся до некоторой степени советским «sandy society», проникнутым бахтинским кризисом «современного поступка». Дефицит действенности мысли на фоне социальных трансформаций переживается особенно остро, и отнюдь не только в экзистенциальном ключе. «Недо-свершившееся», нереализованное, забытое, извечно тяготеющее над российским социальным пространством, перед лицом постиндустриальных перспектив выражается в поиске всё новых интерпретаций «возможного» как главного ценностного ориентира социальнофилософской и социологической мысли [5]. Стремясь, подчас вполне осознанно, оставаться «tabula rasa» — «чистым листом», свободным для новых начинаний, мы выбираем концепции, ценностные ориентиры которых смещены к горизонту будущего, будь то строительство коммунизма или современный проект российской модернизации. Идея «нового номоса Земли», наследуемого миротворцами [1], во многих отношениях сродни построению бесклассового общества, возглавляемому пролетариатом. Мы вновь видим здесь отказ от европоцен-тричности, столь тягостной для российской культуры, чётко очерченный путь снятия остроты социальных конфликтов — столь же логичный и ясный, сколь и мало осуществимый. Карл Шмитт вновь обращает мысль к «фундаментальному порядку земного бытия» — что весьма созвучно постиндустриальному ренессансу ценностных ориентиров аграрного общества — и вместе с тем в противовес современным тенденциям глобализации отражает глубоко этническое восприятие этого земного порядка, культурную разнородность «локализации совместной жизни людей».
Вопрос национального самоопределения в современной России обострён ощущением всеобщего распада — прежде всего, переживанием исхода советского государства, представлявшего собой наиболее фундаментальную целостность, которая была заложена в основу социального самочувствия и самого мировосприятия общества. Путь к воссозданию этой целостности, подразумевающий переосмысление прошлого и разработку стратегии будущего, является фундаментальной проблемой современного российского общества, которая всё более определяется как разрабатываемый шмиттианством вопрос об отношении к земле. Духовное сродство с традициями немецкой культуры и её позиционированием по отношению к европейскому миру, сходный характер «сознательной отстранённости, усиливающей замкнутость страны и её отставание» [6] обретает здесь особое значение, поскольку во многих отношениях представляет собой тот самый опыт «возможного», о котором столетием ранее говорил один из авторов знаменитых «Вех» Б.А. Кистяковский как о конечном основании всех отечественных социологических дискуссий [7]. То, что называют «мыслящей Россией», и в начале прошлого, и в начале наступившего века испытывало сходные проблемы, связанные с дефицитностью практических действий; в этом просматривается очевидная параллель с кризисом «бюргерской» интеллигенции, не умевшей в переломные моменты истории должным образом реализовывать свои замыслы и начинания [6]. Проблематика социальной оппозиции и маргинальности интеллектуала, свойственная любому обществу вообще, в русской и немецкой традициях имеет множество сходных черт несоразмерности мысли и действия; это общее основание проявляется в каждой из них различными, подчас диаметрально противоположными способами. «Задворки цивилизации», «запаздывающее» экономическое развитие породило сходные тенденции расстановки приоритетов — доминирования культуры и пренебрежения политикой; в то же время взгляд на европейскую жизнь «со стороны» — это и немецкий классицизм, формирование которого было бы невозможно в передовых странах, и российская неизбежность развития «вослед» этим странам, заимствуя и перерабатывая их опыт. Глубина мысли — и её вторичность, столь родственные нашему духовному миру, открывают всё новые возможности переосмысления идей немецкой геополитики в наши дни, когда мысль представляется едва ли не единственной подлинной реальностью, и когда с новой остротой даёт о себе знать не изжитая, нерешённая проблема земли. Вопрос нашего от-
ношения к пространству, бердяевский поиск гармонии «географии физической и географии душевной» затрагивается и анализируется Карлом Шмиттом с тех ракурсов, которые для нашей культуры — некое подобие параллакса: мыслимы, но не воображаемы [8]. В нашем духовном опыте они переживаются именно как «возможное» — недосягаемое и мало реализуемое, но не перестающее от этого быть актуальным. Карла Шмитта можно назвать тем «третьим», поиском которого оборачивается утрата «событийности», свойственная не только российским реалиям, но и глобализующемуся постиндустриальному миру в целом. В подобной ситуации данная роль отводится системам взглядов, наделённым значительным потенциалом «аппликативности понимания», т.е. широкими возможностями внесения их в новый постоянно меняющийся социокультурный контекст [4]. Противоречие делаемых при этом выводов самому оригиналу малозаметно и малозначимо, поскольку важность процесса самоопределения преодолевает важность адекватности понимания или воспроизведения. «Герменевтический парадокс понимания» приводит к тому, что идеи Карла Шмитта делаются объектом своеобразной «борьбы» между диаметрально противоположными идеологическими позициями [4]. Их самоопределение происходит через «угрозу его актуализации» со стороны оппозиции не в меньшей мере, нежели через собственную рецепцию его идей. Отсутствие жизнеспособных альтернатив дальнейшего развития актуализирует «третье» как новую точку отсчёта в период упадка, когда оппозиции сами по себе испытывают кризис смыслосо-держания.
«GroBraum» («Большое пространство») - как идея, как концепт, как дискурс - не столь часто попадает в центр современных дискуссий вокруг наследия «политической теологии», это лишь одна из немногих точек соприкосновения sensus schmittianis [4] с современными российскими реалиями. В «борьбе за Карла Шмитта» она оказывается, как правило, на периферии дебатов, смещённых в сторону политической злободневности. Вместе с тем именно в «GroBraum» заключена, на наш взгляд одна из актуальнейших проблем диссонанса пространства и мысли, жизни и порядка, которая в своё время была столь тягостной для Das Dritte Reich и которая не меньшим бременем ложится и на современные российские реалии. Вопрос несоразмерности жизненных пространств, неразрешённость которого оборачивалась во времена Карла Шмитта политическими потрясениями и духовной трагедией его страны, диктатурой нацизма и кошмарами концлагерей, так и остаётся вне пределов осуществления; для современной российской «территории предела» он вбирает в себя всё новые характеристики антиномичности общественного сознания. «Большое пространство» - отсутствие центра и слабость формообразования, неизбежность социокультурного и экономического пограничья [9-11]. «Большое пространство» - перспективы выхода за земные пределы и необходимость вечного возвращения к ним, отторжение глобализации и стремление к единению с миром. «Большое пространство» - это, наконец, «возможная страна» - «другая Россия», использующая природные ресурсы земли наиболее оптимальным образом для реализации культурного потенциала и исторического предназначения [12].
Истоки рассматриваемого понятия и связанного с ним круга проблем восходят к идеям рационализации физико-географического пространства как материального измерения человеческого бытия, создавшим на рубеже XIX-XX столетий ту напряжённость мысли, которая послужила толчком к развитию геополитики и задала одно из главных направлений отечественной космической мысли. При этом можно говорить о весьма интересном и разноплановом взаимодействии русской и немецкой традиций осмысления «Raumliche Anschauung» -«географического горизонта сознания», формирующего социально-историческую обусловленность «жестокой тяжбы человека с пространством» [13]. «Необходимость беспрестанной вспашки и обновления жизни» [14, с. 354] различным, подчас диаметрально противоположным образом проявляется в русской «рефлексии пространственной избыточности» и в немецкой «рефлексии пространственного дефицита» [15, с.21]. Деформация «географического горизонта сознания», имеющая место и в том, и в другом случае, делает «большое простран-
ство» одной из базовых категорий, отражающих проблематизацию соотношения порядка и места, в более общем ракурсе - человеческого существования в эпоху перемен вообще. Столь востребованное в современной российской действительности «обновление жизни» в целом редко напрямую обращается к вопросу о земле, скорее избегая непосредственных проявлений «Raumliche Anschauung»; тем ярче высвечивается актуальность восприятия геополитических идей Шмитта и необходимость работы мысли в данном направлении.
Доктрина Монро, взятая Карлом Шмиттом за основу концептуального анализа идеи «большого пространства», основывается на трёх принципах, применённых в своё время к территории североамериканских штатов: принцип независимости, принцип недопустимости колонизации, принцип недопустимости интервенции. Склонная, как и всё подлинное, стремительно превращаться в свою противоположность, данная система взглядов довольно быстро превратилась в концепцию оправдания империалистических интервенций. В качестве таковой она анализировалась также классиками геополитики Ф. Ратцелем и К. Хаусхофером, которые обозначали «большое пространство» как важнейший принцип экономики, политики и права, уделяя при этом значительное внимание североамериканскому опыту освоения новых территорий и сформированному в его результате «чувству пространства». Акцент, сделанный в своём исследовании Карлом Шмиттом и столь привлекательный для современного российского мира идей, заключается в установлении и попытке легитимации связи между независимостью пространства и независимостью самосознания. Политическое «пробуждение» народа является следствием подлинного освоения пространства — не столько на физико-географическом, сколько на экзистенциально-онтологическом уровне, позволяющем провести подлинную границу между «своими» и «чужими», между «мы» и «они». Свойство «homo sapiens» противопоставлять себя окружающему миру, лежащее в основе этнического самоопределения [16], трактуется здесь в контексте естественно-правовых идей, дефицит которых можно считать вечной проблемой русской социальной науки. Карл Шмитт решительнее, нежели это принято в нашей отечественной традиции, связывает независимость пространства и независимость самосознания с правовыми нормами, последние при этом выступают как детерминанты социальной жизни в целом. И в то же время решительнее, чем обычно, из сферы рассмотрения выводится нравственная проблематика, столь болезненно и остро переживаемая в пространстве российской «транзиции», как всегда, стоящей выше вопроса, от чего и к чему на этот раз осуществляется очередной «переход». Именно эта безотносительность к этическим аспектам, стремление стать «по ту сторону» какого-либо моральнопрактического порядка, устанавливают, пользуясь терминологией С. Жижека, «параллактическую» связь — «невозможное короткое замыкание уровней, которые по структурным причинам никогда не могут пересечься» [8]. Нельзя не согласиться, что геополитические направления мысли в современной России носят по большей части радикальный или экстремистский характер [17]. Принимая во внимание очевидную параллель с прежним опытом русского ницшеанства, без большого преувеличения можно сказать, что практически любая мысль о «жизни» в её классическом понимании неделимой органической целостности, задающей своё пространство и свои законы, воспринимается нами болезненно-обострённо, создавая тем самым благодатную почву для развития крайних форм. В этом проявляется, очевидно, характерная закономерность развития - наше жизненное пространство никогда не утрачивало «естественного ритма», к обретению которого заново взывала политическая география Ратцеля и Хаусхофера, оно было искусственным изначально. Западная оппозиция человека и пространства последовательно прошла все различные стадии - от космического равнодушия до неистовой жажды покорения, здесь можно говорить о своеобразном «пределе невозможности», достигнутого человеком в сосуществовании с результатами своей преобразовательной деятельности. В то же время российское воплощение GroBraum даёт представление о «внутренней интервенции» в духовное пространство, независимость и недопустимость колонизации которого можно считать последним основанием и главным ценностным ориентиром, неизменным в любых социальных трансформациях.
«GroBraum» формулируется как понятие «конкретного большого пространства», противостоящее абстрактным территориальным представлениям, каковым, в частности, является «государство» [18]. Переход от нейтрального физико-математического смысла к историкополитическому осуществляется, согласно Карлу Шмитту, «в технико-индустриально-научноорганизационной сфере» [18, с. 480], т.е. в той области, которая фокусирует на себе всю про-блематизацию противостояния России внешнему миру. Процесс государственнохозяйственного роста формирует «большое пространство» как «возникающую из обширной современной тенденции развития область человеческого планирования, организации и активности» - «пространство достижения» [18, с. 486]. Её становление, в экономической сфере связанное с развитием энергетического хозяйства, прогрессирующей электрификацией и газификацией территорий, в области политики и права формирует принцип «подлинного порядка пространства», основывающийся на установлении «естественных границ». Фактически «GroBraum» представляет собой альтернативный европейскому путь воссоединения и взаимодействия, солидарности и дальнейшего развития. Применительно к современному периоду он может быть рассмотрен как оппозиция глобализационной тенденции однополярности мира. Конкретный порядок, преодолевающий изолированность и разобщённость малых пространств, выявляется через противопоставление «старому европоцентричному» укладу, он видится как способ преодоления классического мышления с его механистическими и позитивистскими тенденциями.
В качестве примера реализации экономического принципа «большого пространства» представлен путь обновления и рационализации в двадцатых годах прошлого столетия народного хозяйства Германии, которое с общеевропейской точки зрения являлось отнюдь не передовым. Шмиттом он характеризуется как «восхождение из провала» на фоне «государственного бессилия», обусловленного вырождением прежнего линеарного мышления [18, с. 484-485]. Единственным успешным политико-правовым аналогом рассматриваемого принципа признаётся доктрина Монро, противостоящая европейскому укладу не в контексте мар-гинальности, а как «alter ego», утверждающее новую подлинность [1,18]. В этом противопоставлении заключён мало приемлемый для той же зарубежной политологии момент востребованности шмиттианских идей в России, где осознание своего предназначения со времён «Москвы - Третьего Рима» традиционно рассматривается через преодоление отвлечённого и абстрактного западного начала, обретение внутренней духовной целостности. В то же время противопоставление здесь заключает в себе принципиально иной уровень осмысления позиционирования по отношению к окружающему миру и иной план его реализации. В.С. Соловьёв, создавший своим учением Всеединства одно из наиболее ярких воплощений русской идеи, говорит о внеисторическом национальном характере нашего народа, способствующем свободному соединению в целостный вселенский организм, сохраняющий свободу составляющих его элементов [19]. «Та высшая сила, которую русский народ должен провести в человечество, есть сила не от мира сего, и внешнее богатство и порядок относительно неё не может иметь никакого значения» [20]. Это стремление возвыситься над порядком - внешним и зримым, телесным и материальным - исходит, согласно ещё одному теоретику «русской идеи» Н.А. Бердяеву, из самой природы русского православия, являясь, по сути своей, нравственным выбором, диаметрально противоположным известной максиме Гёте. Путь от неоп-ределённости к стабильности, «восхождение из провала» для российской действительности -обретение заново нравственных идеалов вопреки отсутствию материального организующего начала. В постсоветском хаосе социальной жизни первыми чётко обозначившимися критериями демаркации были, несомненно, этические; в сфере стратификации таковым стал ориентир «среднего класса», воплощённый в понятиях скорее нравственных, чем рациональных. Созвучным ему становится «незавершённый проект» российской «запаздывающей модернизации» - события в большей мере культурной, нежели технико-научной или хозяйственноэкономической сферы [10].
Стремление к порядку присутствует в российской бессистемности лишь в радикальных своих проявлениях, делающих перспективу реализации принципа «большого пространства» весьма проблематичной [21]. Тем не менее, геополитическая необходимость «опредмечивания в своей территории», воссоздания соответствующих национальных императивов очевидна. Нерешённая проблема земли формирует, как и в прежние времена, уникальный путь самоопределения по отношению к внешнему миру, в первую очередь — по отношению к западной цивилизации, где аграрная и индустриальная стадия оказались действительно пережиты и исчерпаны в ресурсах своего развития. Переход от одного этапа к другому осуществлялся эволюционным способом, не всегда последовательным и поступательным, но в целом укладывающимся в рациональные объяснительные схемы. Российское «цивилизационное пограничье» [8] характеризуется совершенно иной природой перехода от аграрного к индустриальному, и далее — к постиндустриальному. Номос земли русской - слишком обширной, чтобы кому-то или чему-то принадлежать - едва ли можно назвать старым, или вообще в какой-то мере исчерпавшим себя. Постиндустриальный путь развития предполагает преодоление аграрной и индустриальной стадий, т. е. окончательное определение своего отношения к природе и технике, естественному и искусственному, которое для нашего самосознания остаётся весьма проблематичным. Перед лицом этого разрабатываемые Карлом Шмиттом идеи «строгой организации», «внутренней консистенции и надёжной просчиты-ваемости» совместной жизни различных народов [18] выступают как своего рода «вызов», который в духе А.Дж. Тойнби может быть интерпретирован как стимул к росту и развитию. Противостояние европоцентричности реализуется не через определение новых нравственных ценностей, к которым сводится в конечном итоге любой духовный поиск, но через реализацию нового материального порядка, который рассматривается как последнее основание любого цивилизационного процесса. «Большое пространство» — не изначальное бремя, а обретение и завоевание, несовместимое с приоритетом нравственных начал. Отсутствие последнего и формирует тот радикальный идеологический фон, в свет которого воспринимается в большинстве случаев шмиттианство, заслоняя его конструктивные составляющие. Тот минимум организации и дисциплины, который, согласно Шмитту, необходим для формирования высоких духовных и нравственных качеств народа, на протяжении всей российской истории приносился в жертву идеологическому противостоянию внешнему миру. Мы воспринимаем опыт поиска «третьего», лежащий как бы «по ту сторону» всех наших возможных начинаний. Мы видим иное «большое пространство», где ценой освоения и удержания не становится правосознание и порядок. Мы открываем возможность превосходства своей воли и принципов через способность к решению и право вражды. Децизионистская критика либерально-демократических идеалов становится при этом той мерой, которая способна, в свою очередь, отразить готовность к преодолению исчерпавших себя ориентиров государственного устройства. В то же время «вызов» Карла Шмитта, уже озвученный для западного политического противостояния [22-24], для российской действительности охватывает значительно более широкий круг проблем, которые могут быть представлены с точки зрения цивилизационного развития.
«Большое пространство» формируется, помимо прочего, как пространство коммуникаций, становление и развитие которых играет здесь принципиальную роль. Связывая GroВraum с одним из путей перехода от аграрной стадии к индустриальной, Карл Шмитт раскрыл её на уровне, вполне применимом и для анализа исторической исчерпаемости последней, т.е. перехода к постиндустриальной стадии развития. Его геополитическая теория, возможно, одна из немногих, где механизм формирования систем коммуникаций в промышленной, хозяйственной, технической сферах напрямую связывается с мышлением политического пространства и международным правовым порядком, что в эпоху глобализации и сетевого общества обретает особую актуальность. «Большое пространство» России, геополитическая, социально-правовая и экзистенциальная необходимость которого признаётся практически на всех уровнях общественного самосознания [12, 25-27], предполагает реализацию
идеала «правильного понимания всех обстоятельств, обеспечивающих единство общества» [28]. Сами эти обстоятельства, как и условия их понимания, подчиняются, согласно автору концепции «невероятности коммуникации» немецкому социологу Никласу Луману, закону взаимовозрастающих сложностей, в свете которого «большое пространство» может быть рассмотрено в контексте системного подхода.
(Продолжение в одном из следующих номеров)
Библиографический список
1. Шмитт, К. Номос Земли в праве народов jus publicum europaeum [Текст] / К. Шмитт. - СПб.: Владимир Даль, 2008. - 670 с.
2. Хабермас, Ю. Что такое «политическое». Рациональный смысл сомнительного наследия политической теологии [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.belintellectuals.eu/
publications /497/ (Дата обращения 01.01.2012).
3. Хеффе, О. Шмитт - маргинален, Кант - актуален. Критика политического разума [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/SHmitt-marginalen.-Kant-aktualen (Дата обращения 01.01.2012).
4. Михайловский, А.В. Борьба за Карла Шмитта. О рецепции и актуальности понятия политического [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://ru-nbf.livejournal.com/136447.html (Дата обращения 01.01.2012).
5. Казакова, В.И. Решение в обществе знания: опыт феноменологического анализа [Текст] // Труды НГТУ им. Р.Е. Алексеева. Серия «Управление в социальных системах. Коммуникативные технологии». 2010. №3. Т. 84. С. 102-113.
6. Немецкая социология [Текст] / под ред. Р.П. Шпаковой — СПб.: Наука, 2003 — 562 с.
7. Кистяковский, Б.А. Русская социологическая школа и категория «возможности» при решении социально-этических проблем [Текст] // Манифесты русского идеализма. — М.: Астрель, 2009. С. 267-345.
8. Жижек, С. Устройство разрыва. Параллаксное видение [Текст] / С. Жижек — М.: издательство «Европа», 2009. — 516 с.
9. Шемякин, Я.Г. Россия-Евразия: специфика формообразования в цивилизационном пограничье России. Статья 1 / Я.Г. Шемякин, О.Д. Шемякина [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://ecsocman.hse.ru/data/2011/01/11/1214867447/Shemyakin.pdf (Дата обращения 01.01.2012).
10. Казакова, В.И. GroPraum как ментальный конструкт в дискурсе российской модернизации [Текст] // Модернизационный потенциал регионов: сборник докладов и тезисов международной научно-практической конференции. - Иваново: изд-во «Ивановский госуниверситет», 2011. С. 424-425.
11. Казакова, В.И. Граница: пути осмысления предела в экономическом пространстве современной России [Текст] // Российский студент - гражданин, личность, исследователь: материалы VII Всероссийской научно-практической конференции 22 марта 2012 г. - Н. Новгород: НГТУ, 2012. С. 380-381.
12. Дергачёв, В.А. Цивилизационная политика (большие многомерные пространства) [Текст] / В.А. Дергачёв - Одесса: ИПРЭЭИ НАНУ, 2003. - 262 с.
13. Устрялов, Н.В. Элементы государства [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www. magister.msk.ru/library/philos/ustryalov/ustry002.htm (Дата обращения 01.01.2012).
14. Хаусхофер, К. Статус-кво и обновление жизни [Текст] / К. Хаусхофер. О геополитике. Работы разных лет. - М.: Мысль, 2001. С. 353-370.
15. Казакова, В.И. Технический артефакт в горизонте жизненного пространства [Текст] / В.И. Казакова - дисс. на соискание уч. степ. канд филос. наук - Н. Новгород: ННГУ, 2007. - 151 с.
16. Гумилёв, Л.Н. Этногенез и биосфера земли [Электронный ресурс] // Режим доступа: http:// lib.rus.ec/b/2S77б1/read (Дата обращения 01.01.2012).
17. Умланд, А. Об идейных истоках и политической роли правоэкстремистского интеллектуализма в неоавторитарной России [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://e-continent.ru/electronic/ kontingent/ulmand/1s2k2012/ (Дата обращения 01.01.2012).
18. Шмитт, К. Порядок больших пространств в праве народов, с запретом на интервенцию для чуждых пространству сил [Текст] / К. Шмитт. Номос Земли в праве народов Jus publicum europaeum. - СПб.: Владимир Даль, 2008. С. 479-572.
19. Соловьёв, В.С. Русская идея [Электронный ресурс] / Режим доступа: http://www.vehi.net/ soloviev/russianidea.html (Дата обращения 01.01.2012).
20. Соловьёв, В.С. О законе исторического развития [Электронный ресурс] / Режим доступа: http://grani.agni-age.net/articles4/solovyev1.htm (Дата обращения 01.01.2012).
21. Белолипецкий, В.Г. Системное и бессистемное в российском сообществе [Текст] // Философия хозяйства. 2005. №6. С. 23-30.
22. Mouffe, S. The Challenge of Carl Schmitt [Текст] / S. Mouffe - London: Verso, 1999.
23. Smolensky, I. S. Mouffe vs Carl Schmitt: The Political, Democracy and the Question of Sovereignty [Электронный ресурс] // Режим доступа: httpV/www.filozof.uni.lodz.pl/hybris/pdf/h^^. Smolens-ki.pdf (Дата обращения 01.01.2012).
24. Михайловский, А.В. Западное понимание политического Карла Шмитта. О рецепции и актуальности понятия политического [Электронный ресурс] // Режим доступа: httpV/www.zlev.ru/^!/ 1б1 _32.htm (Дата обращения 01.01.2012).
25. Крейтор фон, Н. Карл Шмитт, Гросраум и русская доктрина Монро [Электронный ресурс] / Режим доступа: http://imperativ.narod.ru/imp7/kreitor1.html (Дата обращения 01.01.2012).
26. Филиппов, А.Ф. К политико-правовой философии пространства Карла Шмитта // Социологическое обозрение. 2009. Т.8. №2. С. 41-52.
27. Филиппов, А.Ф. О Карле Шмитте [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://index. org.ru/nb/2000/ schmitt.html (Дата обращения 01.02.2012).
2S. Луман, Н. Невероятность коммуникации [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://gtmarket. ru/laboratory/expertize/2972 (Дата обращения 01.02.2012).
