CC BY
111
А. В. Лебедев Греческая философия как реформа языка
Интерес греческих философов к феномену языка был многоаспектным. Можно выделить по крайне мере пять основных аспектов.
Во-первых, их интересовали - и причем, уже на очень раннем этапе - фундаментальные теоретические вопросы - такие, как происхождение языка и связанная с ним проблема естественного/конвенционального характера «имен», а также область «этимологии». Во-вторых - начиная с софистов - грамматические аспекты языка. В-третьих, особенно со времени афинских школ IV в. до н. э. - логические исследования. В-четвертых (также начиная с софистов) - эстетические и поэтические аспекты, исследование художественных и выразительных средств языка (Аристотель относил риторику и поэтику к «технологическому» знанию, подобному медицине и сапожному делу). И, наконец, в-пятых, можно выделить еще один аспект или скорее подход к языку, а именно подход критический и реформаторский, нечто вроде лингвистической медицины, фактическая работа по «исправлению» языка и приведению его в соответствие с реальностью, а также проекты создания идеального языка.
Если первые четыре аспекта хорошо известны и освещены в обширной научной литературе, то последний названный аспект, насколько нам известно, не привлекал к себе большого внимания, а иногда и просто игнорировался. Объясняется это, разумеется, тем, что первым четырем аспектам посвящены классические специальные трактаты по философии языка (как Платоновский «Кратил»), грамматике, логике, риторике и т. д., тогда как «реформой языка» философы занимались как правило в рабочем порядке, и вылавливать соответствующие высказывания приходится из самых разных контекстов: метафизических, логических, натурфилософских, этических. Цель этого сообщения как раз и состоит в том, чтобы привлечь внимание к этому малоизученному аспекту и попытаться показать, что по своему философскому значению он отнюдь не маргинальный.
Вообще всякое создание научной и философской терминологии является в определенном смысле реформой обыденного
языка, и можно считать что сама греческая философия была такой лингвореформаторской деятельностью. Это тема безграничная, нас сейчас интересует «реформа языка» в более узком смысле - именно как декларированная идея.
Речь идет о текстах, в которых греческие философы сознательно выступают реформаторами обыденного языка и не просто вводят лексические или семантические неологизмы, но при этом предлагают элиминировать из языка некоторые общепринятые слова и выражения как «неправильные» или бессмысленные. Философ чувствует себя новым ономатотетом, наводящим порядок в запущенном языковом хозяйстве, или языковым терапевтом, который борется с болезнью языка и приводит его в соответствие с природной нормой.
Именно познание истинной природы (фиоц) вещей, недоступное обыденному сознанию «толпы», служит для него теоретической основой и одновременно санкцией на такую реформу.
На самом раннем этапе, в эпоху поздней архаики, критика обыденного языка связана с эпистемологической критикой «доксического» мира (и политеизма), в котором живет непросвещенная «толпа» (оь лоХХоь). Учителями же толпы, по мнению философов, были, разумеется, поэты, которые «много лгут» (яоААя ^ег>6оута1 аоьбоь) и которые, в частности придумали несуществующих антропоморфных богов. Метафизические монисты (как Гераклит и Парменид), считавшие феноменальный мир множества иллюзорным, напрямую связывали его «обманчивость» с обманчивостью множества «имен», фрагментирую-щих единую реальность. В поэме Парменида мы находим самую радикальную версию этой теории, предвосхищающей не столько даже гипотезу «языковой относительности» Сэпира и Уорфа, сколько крайнюю форму лингвистического идеализма1. При этом надо учитывать одну особенность архаической греческой метафизики: вслед за Араксимандром и Парменид, и Гераклит признают полярную структуру чувственного мира, то есть множественность редуцируется к двоичности, так как все чувственные качества образуют пары противоположностей (горячее и холодное, свет и тьма и т. д.), но в отличие от Анаксимандра,
1 Лингвистический идеализм иногда приписывали Витгенштейну на основании его знаменитого изречения в «Логико-философском трактате»: «The limits of my language mean the limits of my world». Эту интерпретацию оспаривает Dilman 2002. См. также Bloor 1997.
считавшего космические противоположности реальными физическими «силами», элеаты и Гераклит считают их продуктом человеческого восприятия, то есть «доксой», а не «истиной». Кажущаяся множественность (= двоичность) мира, согласно второй части поэмы Парменида, является результатом допущенной во время оно языковой ошибки. Смертные «различили» и назвали отельными именами «две формы» (Свет и Ночь), «из которых одну называть не следовало»). Parmenid. B 8.53 Морфа^ уар штебеуто Suo yvw^a^ ovo^&Zeiv T&v ^iav о' Хрвму eativ - ev ф nenXavn^evoi eiaiv - tavtia 6' eKpivavto Se^a^ rai a^^at' eGevto an' aXX^Xwv...
«Ошибочно» была поименована, и потому признана реальной Ночь, которая не является сущностью, а просто негативным понятием - отсутствием Света. Так единый бублик превратился в два предмета: собственно бублик и дырку от бублика. Эта языковая ошибка в номинации привела не только к возникновению ложной веры во множественность мира (и множественность богов), но и к ошибочному представлению о том, что нечто может возникнуть из ничего или уничтожиться в ничто. Таким образом, сами слова «рождение» и «гибель» признаются бессмысленными и подлежащими элиминации как неправильные. Основой для реформы обыденного языка у Парменида выступает строго конвенционалистская теория происхождения «имен».
Parmenides B 8.36 DK ... o'Sev уар eativ ^ eatai aXXo ларе| той eovto^, enei то ув МоТр' eneSnaev ouXov aKivntov т' e^evar тф navT' ovo^' eaTai, oaaa ррото'ь KaTeGevTo лвлоьботв^ eivai, aXnQ^, yiyveaGai те Kai oXXuaGai, eivai те Kai o'xi, Kai т6лov aXXaaaeiv Sia те xpoa фav6v a^eieeiv.
Сложнее обстоит дело с реконструкцией теории «имен» Гераклита. В платоновском «Кратиле» гераклитовец Кратил защищает тезис о «природности» имен, и на этом основании такую теорию иногда приписывают самому Гераклиту. Но если мы обратимся к подлинным фрагментам Гераклита, в которых речь идет об «имени» и «именах», практически во всех них утверждается несоответствие «имени» вещи ее «делу», то есть ее реальной функции: «Имя луку - жизнь, а дело его ^yov Se) - смерть» (B 48); детородный орган (aiSoTov) порождает новую жизнь, но имя его производно от имени бога смерти (Аид) (B 15); о «правде» (Дике) вспоминают только в суде, то есть в связи с совершенной «неправдой» (B 23).
Имя Зевса лишь отчасти соответствует, но отчасти противоречит (où к èBéXei) сущности верховного бога (B 32) -очевидно потому, что «дело» его - не только порождать «жизнь» (Zflv ~ Znvoç), но и уничтожать отжившее.
На основании этих фрагментов можно сделать вывод, что по Гераклиту, отдельные слова («имена») обыденного языка -неправильные имена, хотя и установлены они по одному принципу номинации, а именно a contrario.
Наконец, во фрагменте В 67 прямо декларируется доксичес-кая иллюзорность всех единичных космических феноменов, составляющих пары противоположностей: «имена» тут соответствуют обманчивым «ароматам» (то есть субъективным ощущениям) благовоний, реальная природа которых одна и та же -огонь. Таким образом, Гераклит ни в коем случае не мог признавать «естественность» обыденного языка и соответствие «имен» их реальным денотатам, просто потому, что таких денотатов, по его мнению, не существует.
Исходя из нашей реконструкции метафорической модели Логоса («мир как Речь», или Liber Naturae), можно предположить, что у Гераклита была-таки теория «естественного языка» и «естественных имен», но только таковыми он считал не обыденные «имена», а «воссоединенные» пары противоположностей, такие как ЗИМАЛЕТО, ДЕНЬНОЧЬ, ВОИНАМИР и т. д., тогда как обыденные имена на самом деле («по природе») являются лишь «слогами» естественных имен. Именно этим объясняет загадочная черта Гераклитовского стиля - то, что в аутентичных фрагментах союз ка( между противоположностями, как правило, опускается. В этих текстах Гераклит реформирует греческий язык, элиминируя союз ка( как своего рода болезнь языка, в которой повинны поэты (Гесиод не знал, что День и Ночь -одно и то же - B 57). Союз ка( приравнивается тут к «языковой ошибке» смертных в «Доксе» Парменида, так как он разделяет нераздельное и единое. Таким образом, Гераклит придерживался конвенционализма в отношении обыденных имен (в полном согласии с Парменидом), и теории «естественности» в отношении интегральных, восстановленных имен, синтезирующих противоположности. Можно также предположить, что он собирал примеры номинации «a contrario» как архаические «пережитки», подтверждающие изначальное единство противоположностей в исконном «естественном языке», по-видимому, искаженном и испорченном поэтами.
Надо сказать, что архаические монисты занимаются в данном случае проблематикой, которой совершенно серьезно в наши дни занимается мереология.
Помимо экспериментов с союзом ка( Гераклит также стремился реформировать употреблением глагола «быть» и «становиться» (или «возникать») в связи с открытым им (уже до элеа-тов) фундаментальным онтологическим различением бытия и становления. Хотя вербальная аутентичность многих геракли-товских фрагментов проблематична, у нас создается впечатление (особенно на основании безусловно точных цитат в таких источниках, как Ипполит), что он последовательно стремился элиминировать глагол «быть» из описания феноменального мира противоположностей и циклического изменения, употребляя для этого только yiveaGai и глагольные предикаты (Gep^a ^ii/etai, ^и/ра Gepetai B 126) или asyndeton (например aGavaxoi GvnToi, GvnToi aGavaxoi B62, лиро^ Tponai npwtov GaXaaaa B 31), и наоборот, резервируя употребление eati применительно к вечным сущностям, таким как Космос, Огонь, Айон или Логос. Уже в Первом фрагменте мы имеем противопоставление yivovtai avGptonoi, но Xoyou eovto^, и троекратное «был, есть и будет» о космосе-огне во фрагменте B 30.
Механистическая физика V в. до н. э. (так называемые «плюралисты»), отнюдь не отрицая реальности физического мира и множественности, продолжает настаивать на иллюзорности возникновения и уничтожения. В действительности существует только соединение и разъединение неуничтожимых элементов, но смертные ошибочно называют это «рождением и смертью». Эмпедокл объявляет рождение (фйоц) пустым именем:
ФШ15 6' eni Т0Х5 ovo^aZetai avGponoiai (Emped. B 8 DK)
Во фрагментах Анаксагора слова, обозначающие возникновение и уничтожение или рождение и смерть, действительно элиминированы и не употребляются. Вместо них последовательно употребляется специальная терминология, описывающая образование и распад сложных тел, которая построена на основе корня Kpiv- с различными префиксами. Появление чего-то описывается как «выделение» (из смеси, ano-KpiveaGai) или «соединение» (из частей, cuy-KpivecBai), исчезновение - как «разделение» (на составные части, Sia-KpivecBai). Здесь также слова приведены в соответствие с «природой». Анаксагор, очевидно, развил и усовершенствовал терминологическую систему для описания физических процессов, созданную уже Анаксимандром.
Демокрит, считавший вслед за Гераклитом, что «слово -тень дела» (Хоуо^ еруои ак1,а), был неутомимым словотворцем в области физической терминологии: очевидно, такие слова как а^е^фрш^лп («трансформация») или еяфрш^п (60^15) до него не существовали. Он, разумеется, также не употреблял неправильные слова «рождение и гибель», и придумал слово «уль» (6ву) для обозначения атомов в протвоположность «нулю» (о'ибву) или пустоте.
К сожалению, мы мало что знаем о содержании «орфоэпических» софистических трактатов (Перь орбоелеьп?), но уже сам термин орбоелеьа указывает на их «исправительную» программу. Если справедлива наша атрибуция Дервенийского папируса Продику из Кеоса (и даже независимо от этого, так как софистическое происхождение этого текста почти несомненно), этот пробел может быть восполнен. Дервенийский автор, основной интерес которого сосредоточен не столько на проблеме языка, сколько на происхождении религии и мифологических имен, следуя основному принципу теории номинации Гераклита (естественное значение слова определяется «функцией» или «делом» обозначаемого), реконструирует «исконную», правильную и соответствующую природе семантику божественных имен, во многом предвосхищая теорию Макса Мюллера о мифологии как болезни языка. Для «правильно понимающих» теогония Орфея не содержит ничего, что противоречило бы физике Анаксагора, так как Орфей был доисторическим философом-натуралистом, текст которого просто не поняли невежды. Таким образом, антропоморфный политеизм, как и у архаических монистов, также оказывается результатом «непонимания» и языковых аберраций: исправьте язык - и богов не будет, а будет только воздух и космический Разум Анаксагора. То, что для этой цели Дервенийский автор выбрал теогонию «Орфея», которая к этому времени, очевидно, стала уже своего рода «Священным писанием» для ревнителей благочестия, вроде Диопифа, свидетельствует о его чувстве юмора и о накале полемических страстей во времена «процессов» против философов-натуралистов.
По свидетельству Аристотеля в первой книге «Физики», в эпоху софистов продолжали обсуждаться мереологические парадоксы, связанные с употреблением глагола «быть». Некоторые софисты считали, что в предложениях типа «Человек есть белый» глагол «есть» приводит к противоречивому сочетанию единства и множества в нераздельном едином субъекте - белом
человеке. Чтобы избежать этого противоречия и привести язык в согласие с реальностью, «некоторые, как Ликофрон, опускают глагол «быть», а другие преобразуют выражение и вместо «человек есть белый» говорят «человек обелен»2... Интересно, что употребляемый тут Аристотелем глагол цетарри6ц(^ю собственно и означает «изменять форму, ре-формировать», иногда с коннотацией «исправлять».
Олимпийские боги не пострадали от попытки Дервений-ского автора (или аристофановского Сократа) распылить их в воздухе. Ни Гераклиту, ни Пармениду не удалось убедить греков в том, что отдельные слова для «дня» и «ночи» следует удалить из языка как неправильные. Терминологические системы вроде Анаксагоровской, элиминировавшие лексику «рождения и гибели», так и не вышли за пределы своих школ. Большая часть попыток со стороны философов реформировать обыденный язык повлияла на речь «многих» не больше, чем предложение Продика переименовать курицу в «петушицу», (aXeKtpi)-aiva Aristoph. Nub. 646) встреченное дружным смехом афинян. Эпистемэ не смогла одолеть доксу. Но сказать, что греческая философия вообще никак не повлияла на греческий язык, все-таки нельзя. Она повлияла на литературный язык и речь образованной части общества через вышедшие из ее недр школьную грамматику, логику и риторику. Некоторые важные философские термины, такие как Koa^o^ в значении «мир»3, uXn в абст-
2 Arist.Phys. I 2.185b25 eBopupowTo óe KaL oi rntepoi twv ápxaÍwv onwg á|ia yévntai avTolg то aúto ev KaL noiiá. óio oi |iev то éotLv áфe"liov, wqnep Лишфр^, oi óe t^v ié£iv [ieTeppú8[iitov. oTi o avGpwnog oró ieuKÓg eotiv áiiá ieieróKWTai. oróóe paóÍt,wv eotLv áiiá paóÍt,ei, iva noTe то eotL npoqánTovTeg noiiá eivai noiwoi то ev, wg |iovaxwg ieyo|iévou Toró évóg p Toró ovTog. noiiá óe Tá ovTa p ióyw (oiov aiio то ieuKW eivai KaL |iouqiKW, то ó' a^Tó a^w noiiá apa то ev) p óiaipéqei, wqnep то oiov KaL Tá liépn evTaróBa [186a] óe jjón pnópouv, KaL w|ioióyouv то ev noiiá eivai-wqnep oróK evóexó|ievov Tarótóv ev те KaL noiiá eivai, TávTiKeÍ^eva óé^ eoTi yáp то ev KaL óuvá|iei KaL evTeiexeÍa.
3 Ксенофонт в «Меморабилиях» уже употребляет слово космос в новом значении, но с пояснением «как его называют философы»: Xen.Mem. 1.1.11 oróóeLg óe nwnoTe 2wKpáToug oróóev áqepeg oróóe ávóoiov oróTe npáTTovTog eióev oróTe iéyovTog jKouqev. oróóe yáp nepL Tpg twv návTwv фгюемд, длер twv aiiwv oi nieloToi, óieiéyeTo okokwv onwg o miorójievog ило twv qoфlqтwv Kóqjiog
рактном значении «материал, материя» (благодаря Аристотелю), aTOi^Ta в значении «элементы, стихии» (начиная с Платона Tim. 48b, Eudem. Ap. Simpl. Phys. 7.13) и др. вошли в общеупотребительную лексику.
Особняком стоит попытка Аристотеля в этических трактатах «давать имена» «безымянным» (avwvu^a) моральным качествам, не имеющим установленных имен в обыденном языке. Теоретической основой для этого Аристотелю служит применение открытой им триадической концептуальной схемы: каждой добродетели как «середине» соответствуют два порока - порок чрезмерности и порок недостаточности. Аристотель именно «обнаруживает» эти неназванные качества, когда заменяет традиционную (то есть доксическую) бинарную систему «добродетель - порок» троичной, которая, по его мнению, соответствует природе. При этом Аристотель сознает себя «установителем имен», если не изобретающим, то совершенствующим обыденный язык:
Eth. Nic. II 7. 1108 a 16 eiai ^ev ow Kai TOmtov та nXeito avwvu^a, яефдтеру 6', ^лер Kai eni mv aXXtov, amo^c ovo^aTOnoietv aaфnveiac eveKa Kai той e'лapaкoXou8^тou. «Большая часть этих (моральных качеств) также безымянна, но надо, как и в других случаях, пытаться самим создавать для них имена ради ясности и облегчения понимания «.
Таким образом, вопреки завету Витгенштейна «философия оставляет все как есть», греческие философы в области лингвистики и философии языка ставили себе не только дескриптивные, но и критические и реформаторские задачи. Точно так же и в политической философии они не ограничивались описанием существующих государственных устройств, но обязательно предлагали свой проект идеального государства, и в этике занимались не столько описанием эмпирических человеческих характеров, сколько конструированием совершенной моральной личности, опять же реализующей «природу» человека или живущей «согласно природе». Можно сказать, что античные теории «естественного языка»4 являются аналогом теории
exet Kai tiöiv avayKaig ешота yiYvetai twv ovpaviwv, aXXa Kai tovg qipovutpvtag та toiafita iiwpaivovtag aneöeiKvue.
4 Во избежание путаницы, следует подчеркнуть, что «естественным» или «соответствующим природе» греческие философы называли совсем не то, что понимают под natural language в современной линг-
«естественного права» и проектов идеального государства в политической философии. В обоих случаях фундаментальным понятием искомой нормы или стандарта, на основании которого предлагается реформировать существующие несовершенные языковые формы, выступает обычно «природа» (фиоц). Только у элеатов таким стандартом служит не «природа», а «бытие» (etvai) или «то, что есть» (то ov). В поэме Парменида фйоц демонстративно не употребляется в «Пути Истины», но только в «Доксе»: тут ясно виден италийский ответ ионийцам.
Учитывая, что мир «доксы» у архаических философов обычно соответствует «человеческому знанию», а мир «истины» или «природы» (у Гераклита) - «божественному знанию», а также принимая во внимание постоянные притязания философов на собственный божественный или (у тех, кто поскромней) полубожественный статус, можно заключить, что идеальный язык, который искали греческие философы - это «язык богов». Недаром, у Парменида «Путь истины» воспроизводит то, как видят мир боги, а не смертные. Гераклитовский Логос - «вечно сущий». Идея о том, что кроме несовершенного человеческого языка существует и неизвестный людям особый «язык богов», засвидетельствована уже у Гомера. Этот язык богов знали только поэты. Но философы - в духе «древней распри» между философией и поэзией - предложили свою версию реконструкции этого языка5.
Литература
Верлинский 2006 - А. Л. Верлинский. Античные учения о
возникновении языка, СПб.: Изд-во СПб. ун-та. Levine 2003 - D. Levine. Gera, Ancient Greek Ideas on Speech, Language
and Civilization. Oxford: Oxford University Press. Dilman 2002 - I. Dilman. Wittgenstein^ Copernican Revolution: The Question of Linguistic Idealism. Palgrave.
вистике и логике, а как раз нечто противоположное - реформированный и «искусственный» (в современном смысле) язык, приведенный в соответствие с «природой», как ее понимали философы.
5 О теориях происхождения языка в связи с историей цивилизации см. Верлинский 2006; Levine 2003. О философии языка вообще и эпистемологической проблематике: Denyer 1991; Everson 1994; Havelock; Kraus 1987; Modrak 2006; Robb 1983; Schofield, Nussbaum 1982.
Bloor 1997 - D. Bloor. The question of linguistic idealism revisited // The Cambridge Companion to Wittgenstein / Eds. Hans D. Sluga and David G. Stern. Cambridge University Press.
Denyer 1991 - N. Denyer. Language, Thought and Falsehood in Ancient Greek Philsophy. London; New York.
Everson - St. Everson (Ed.). Language Cambridge 1994 (= Companions to Ancient Thought 3).
Havelock 1983 - E. Havelock. The Linguistic Task of the Presocratics // Language and Thought in Early reek Philosophy. / Ed. K. Robb . La Salle (Illionois) p. 7-82; Kraus 1987 - M. Kraus. Name und Sache. Ein Problem im frühgriechischen Denken Amsterdam.
Modrak 2006 - D. Modrak, Philosophy of Language // A Companion to Ancient Philosophy / Eds. M. L. Gill and P. Pellegrin. Oxford: Blackwell.
Robb 1983 - K. Robb (Ed.). Language and Thought in Early reek Philosophy. La Salle (Illionois).
Schofield, Nussbaum 1982 - M. Schofield, M. Nussbaum (Eds.). Language and Logos. Studies in Ancient Greek Philosophy presented to G. E. L. Owen. Cambridge: UP.
