CC BY
67
5. Пименова М. В. Душа и дух: особенности концептуализации. Кемерово: Графика, 2004. 386 с. (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 3).
6. Пименова М. В. Концепт сердце: образ, понятие, символ. Кемерово: КемГУ, 2007. 500 с. (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 9).
7. Рабинович Е. Г. Середина мира // Мифы народов мира: в 2 т. М.: Советская энциклопедия, 1988. Т. II. С. 428 — -429.
8. Словарь русского языка: в 4-х т. АН СССР, Ин-т рус. яз. / под ред. А.П. Евгеньевой, 2-е изд., испр. и доп. М., 1981 — 1984.
9. Топоров В.Н. Древо мировое // Мифы народов мира: в 2-х т. М.: Советская энциклопедия, 1987. Т. I. С. 398 — -406.
10. Тресиддер Дж. Словарь символов. М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. 448 с.
11. Трубецкой С. Н. Новая теория образования религиозных понятий // Трубецкой С.Н. Собр. соч. М., 1908. Т.2.
12. Фрейденберг О. оМ. Миф и литература древности. М.: Наука, 1978. 605 с. (Серия «Исследования по фольклору и мифологии Востока»).
13. Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М.: Изд-во политической литературы, 1980. 703 с.
УДК 80
ББК Ш 40
Г. Б. Попова
графические средства субъектива-ции авторского повествования
Научная статья посвящена анализу графических выделений, которые являются выразительными средствами субъективации авторского повествования.
ключевые слова: субъективация, графические выделения, композиция.
G. B. Popova GRAPHIC DEviCEs oF THE AuTHoR's
narrative subjectivation
The article deals with the analysis of graphic devices as an expressive means of the author's narrative subjectivation.
Key words: subjectivation, graphic devices, composition.
Любой текст, и художественный в том числе, воспринимается в первую очередь зрительно (визуально). Некоторую роль в восприятии играют «графические представления». Б. В. Томашевский отмечал: «Обычно графикой, т.е. расположением печатного текста, пренебрегают. Однако графические представления играют значительную роль. Так, стихи всегда (за чрезвычайно редкими исключениями) пишутся отдельно строками-стихами, и эта графическая строка является указанием, как следует читать стихотворение. <...> Точно так же и в прозе. Деление речи на абзацы, пробелы, разделение строк черточками или звездочками — все это дает зрительные указания, дающие опору вос-
приятию построения произведения. Точно так же перемена шрифтов, способ начертания слов — все это может играть свою роль в восприятии текста»»[4, 98 — 99].
Целью нашего исследования являются графические выделения, а соответственно и выразительность, в тексте современной прозы, которые соседствуют со стандартным шрифтом и являются, на наш взгляд, усилителями субъ-ективации авторского повествования.
Обратимся к самому термину «субъективация». В свое время проблемой субъективации занимались В. В. Виноградов, В. В. Одинцов,
А. И. Горшков и др. Исследованию субъектива-ции в конкретных текстах посвящена диссертация Э. Полякова «Субъективация авторского повествования в прозе Валентина Распутина».
Н. Ивановой ведется исследование субъектива-ции в произведениях известного современного прозаика В. Маканина.
Субъективацией принято считать «смещение точки видения из авторской сферы в сферу персонажа, выраженное при помощи речевых приемов субъективации (прямая, несобственнопрямая и внутренняя речь) или композиционных (представление, изобразительные, монтажные).
Следует заметить, что графические выделения были свойственны и классическим произведениям. О графике как средстве изобразительности, имеющей функцию создать психологически достоверный и эмоционально убедительный образ переживания, закрепить в образно-речевых формах изменчивые душевные состояния, организовать всю сложную систему художественного текста как образноречевого целого в классических произведениях, в частности Л. Н. Толстого, рассуждает Л. И. Еремина. Рассматривая графику «как сред-
ство выявления «внутренне-диалогических» отношений между графически нейтральным текстом и графически выделенным, актуализированным словом, она обращает внимание на графическое выявление эмоционально и психологически обусловленного центра речи персонажа. Обнаружение средствами графики чужого слова в речи автора или репликах персонажа; выявление голоса персонажа в авторском повествовании, форм речи, несущих на себе печать личности, сознания персонажа, а так же как средство создания образа живого слова, интонации, манеры речи и как средство осуществления приема «запрет на слово», речевое табу [3; с. 77]. Автор приводит множество примеров из произведений Л. Н. Толстого. В качестве подтверждения значимости рассмотрения графической выразительности и ее влияния на субъективацию повествования приведем ее пример из романа Л. Н. Толстого «Война и мир»: «... Пьер сел с своею маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцевала с большим, с приехавшим из-за границы» (Война и мир, т.І, ч. I, XVIII). Здесь явно наблюдается смещение точки видения из авторской сферы в сферу персонажа. Выделенные слова указывают на внутреннюю речь субъекта, которая передается в речи рассказчика. Тексты современной прозы не могут являться исключением и не иметь подобных графических выделений, которые, несомненно, включаются в повествование для усиления авторской субъективации и фокусирования внимания читателя на некоторых чертах, местах теста.
Визуально-графические приемы в современной прозе складываются в определенную систему, куда входят: выделение части текста или слова, начертание курсивом, высота шрифта, композиционные средства набора, в том числе пробелы («нулевые» и «заполненные») и др.
Рассмотрим эти и другие графические приемы в текстах современной прозы и в рамках субъективированного повествования, выражающегося в языковом (речевом) плане или композиционном.
Графическое выделение может проявляться по-разному: чаще выделение курсивом (может быть крупный шрифт) слов и словосочетаний, характеризующих речь персонажа и тем самым, характеризуя их культурный уровень. Например, в повести Н. Горловой «Луна на ощупь холодная» читаем: «Ася родила этой зимой, в Москве. Она появилась у своей бабки без документов, внезапно — кто-то из сельчан ехал на машине, и она напросилась прокатнуться; Ася позвонила мне, и я навестила ее. Она встретила меня во дворе — ходила за пивом для отца...;Он
(Арсений) обратно сказал: «Может, в Москве родишь, там медицина лучше». Еще пример: «Ася ёрзнула, подтянула под себя платье. — Це-ловалися, так приятно...»[9; с. 45]
В произведении В. Аксенова «Время ноль» курсивом выделена чужая речь в речи повествователя, которую он использует для характеристики персонажей, и в тоже время она важна для него самого как наложение на повествование воспоминаний о матери и опять же характеристика ее речи: «Глаза у Димы голубые — плу-товски подстроились под небо. Так и сам Дима, когда не спит, лукавый — не в ущерб кому-то, не корысти ради — для общего веселья: скучать не любит и не любит скучных. Компанейский. Вылитый, один в один, обличьем в дедушку своева по отцу, в Дениса Полукарпыча, по прозвищу Ера
- шабутного был карахтеру старик, просмешник, незлобливый, зря не скажешь. Давно тот помер, я его не помню»[6; с. 27]. Графическое выдвижение задерживает внимание читателя на определенных участках текста и тем самым помогает оценить их относительную значимость и передает отношение говорящего к предмету речи и создает экспрессивность элементов. И. В. Арнольд под «выдвижением» понимает «... способы формальной организации текста фокусирующие внимание читателя на определенных элементах сообщения и устанавливающие семантически релевантные отношения между элементами одного уровня или чаще разных уровней» [1; с. 99]
Иногда, курсивное выделение может служить показателем речи одного из персонажей в диалоге уже упомянутого произведения В. Аксенова: «Вижу: фундамент, слышу: под коттедж. Под за'мок — вяло отвечаю. Сил нет делать вид, будто мне это интересно, - и делаю. Плетусь следом. Еще один фундамент — под гараж. Еще какие-то великие начала. Почти, без внутренней пока еще отделки, достроена лишь баня. Двухэтажная. Котлован рядом — под бассейн. Конечно
- крытый. Второй этаж у бани и переход из него в бассейн будет застекленный. Стеклопакет чешское. Парилка русская, и саунка. На втором этаже
- столик, кресла, самовар - не электрический, а настоящий, и уголек березовый или таловый. Ничего лишнего. Чаек из трав, без всякого спиртного. И мне, дремучему можно будет приезжать — оттягиваться, одному и с девчонками. Ну, преогромное спасибо — и я вписан в книгу» [6; с. 75]
Графические выделения для авторов современной прозы являются не только показателями «выдвижения» речи авторской или персонажа, но и могут являться участниками движения параллельного повествования. Например, в повести В. Орловой «Трапеза богомола» графи-
ческие выделения курсивом перекликаются с названиями глав и названием повести (глава 1
- притаился, глава 2 — заметил, глава 3 — прыгнул), а основное повествование прерывается этими вставками. Приведем в качестве примера небольшой композиционный отрезок: «Сергей полез в карман и вынул наушники, нащупал кнопку «играть» на черной пластине плеера, надавил. «Щастье!.. ты-ты-ты-тыц... Щастье!.. ты-ты-ты-тыц.. »
СЛИВШИСЬ С ЛИСТВОЙ, со стеблем молодого побега, богомол ждал. Он приподнял переднюю часть сухого тела и воздел к небу передние членистые лапы. Он сейчас сосредоточен....
Да зачем работа, если даже деньги — и то не знаешь, на что потратить. Катя спускает все, что к ней приходит, живет в свое удовольствие. Деньги ей прямо руку жгут» [12, с.58 ].
Происходит деление на композиционные отрезки, на первый взгляд абсолютно не связанных друг с другом в смысловом плане, но входящих во внутреннее единство целого.
Иногда автор курсивное выделение берет за основу движения повествования и размышлений персонажа. Например, в повести Г. Новожилова «Московский бисей» (бисей — персонаж, пришедший в Японию из Древнего Китая. Символ верности данному слову, обязательности в исполнении обещаний, а также простодушия, граничащего с глупостью): «Знакомый начальник волею случая делается министром и не только проникается Костиным чаяниям, но протягивает ему не палец помощи, а всю пятерню. Раз-два — и сценарий готов. Принят. Перечислены деньги. Павильон готов. Новенькая аппаратура. Квалифицированных помощников в избытке. Даже сны сделались вещими, указывая пробудившему Косте нужное направление.
Бисей с легким нетерпением подошел к самой воде и стал смотреть на спокойную реку, по которой не двигалась ни одна лодка.
Легкое нетерпение. Ишь ты! Подошел к воде. Довольно быстро подошел. Остановился. Все спокойно: небеса, река, спокоен Бисей. А ведь тут нетерпение вовсю уже расходилось. Может пустить по-над водой куличка? Беспокойство должно присутствовать»[13, с. 64].
Курсивное выделение может указывать на присутствие образа автора текста и его главенствующую роль в повествовании и языковой композиции. К примеру, на протяжении всего рассказа молодого современного писателя О.Железкова «Человек, который жрал деньги» имеются подобные выдвижения: «Трактор каждый раз уходил в поле и каждый раз возвращался назад.
Я автор. Я рассказываю историю и прошу мне не мешать.
Уфим Файфман проснулся утром и проглотил новенькую пятирублевую монету...»[10, с. 27].
И, наконец, автор может использовать курсивное выделение для обозначения чего-то значимого, жизненно важного для персонажа и самого автора, вероятно, и для читателя. Так В. Маканин в рассказе «Старики и Белый дом» в самом начале символично выделено молодой и имеются в виду старики, которые решили начать новую жизнь, соединить свои жизни и жить вместе, но это не нравится уже взрослым детям и они устраивают скандал. Все дело в квартире: «Этой молодой Анне за пятьдесят, и если она надумала устроить наконец свою уходящую жизнь, то не за счет же их малых детей!» <...> «После драки старые молодые ушли. Этим же вечером, когда они, побитые, перебрались-таки жить на квартиру Анны, они осторожничали, как бы кто из соседей случаем не увидел физиономию Степаныча. После пусть увидят. Когда заживет. Старый Степаныч и одет не ах. А то ведь соседи разное подумают, Анна-то одинокая и вроде интеллигентная, а вот бомжа с помойки привела. Заскуча-а-ала! Сейчас покормит, помоет — и шмыг к нему под одеяло!.. Знаем. Жизнь знаем» [11, с. 81]. Но старое, привычное не отпускает: « - Ты, Петрович, пойми ... Я хотел бы стареть среди своей жизни» [там же ]. И далее графема молодой наряду с антонимич-ными лексемами старый, начинает «развертываться» в контекстуальные синонимы молодой
— новый, так как повествование движется к событиям 1993 года, когда возникала новая власть, «напрягала стариков Одуванчиков» (курсив автора). Повествование насыщено эмоциями героев. Невозможно различить речь одного рассказчика. Ощущение множества рассказчиков. Полифония голосов.
Мы уже рассмотрели некоторые особенности курсивного выделения в произведениях современных прозаиков, но границы графических средств в художественном тексте расширяются. Например, А. Слаповский в романе «Адап-татор» наряду с курсивным выделением, меной шрифта, использует зачеркивание некоторых компонентов текста. Этот графический прием можно отнести к композиционному средству набора. Например: «Мне захотелось домой, лучше бы поймать машину, но я боялся, что не сумею сказать водителю, куда ехать. Поэтому побрел к метро»[,47]. Зачеркивание указывает на движение мысли персонажа и соответственно обращает внимание читателя, заставляет фокусировать внимание, задумываться над целью использованной графики автором.
Обратимся к роману Д. Бортникова «Синдром Фрица». Речь идет о мальчике, не похожем
на остальных, желающем понять себя. Автор использует черточки, которыми разделяет строки, т.е. использует «заполненный» пробел, иногда делит предложение на сегменты, использует для выделения прямой речи и т.д. Рассмотрим на примерах:
«Но где-то внутри этой скорби я чувствовал свободу.
Свободу человека, у которого теперь никого нет.
Домой вернулся другой человек.
Потом начались дожди» [6, с. 45]
Как видим не только графика, но и сами предложения начинаются с новой строки, как бы выделяя начало новой мысли.
В следующем отрезке этого же произведени явно наблюдается выраженное волнение персонажа, и автор дополняет это графическими вкраплениями, исключая традиционные знаки препинания: «Деду приходилось вытаскивать их и подносить к вывернутому наизнанку шкафу.
--- Возьмите! --- Посмотрите --- Какие чулки --- Она их надевала только один раз --- осенью --- я тогда ее ревновал --- я был идиот --- но она тоже хороша --- это всегда так --- а вот кофта --- красная --- тебе подойдет, Лиза --- ты же космонавт --- ты городская --- ты любишь красное --- берите! ...» [там же, с. 52]
Вероятно, «черточки» — это новые знаки, заполняющие предполагаемый автором пробел между строками, между предложениями. М. Эпштейн говорит о белых дырах, называя их пробелами в «системе знаков, из которых рождаются новые знаки [5, с. 6]
Отсутствие знаков препинания тоже своего рода графическое выдвижение. Что можно на-
блюдать в некоторых произведениях А. Слапов-ского. Например, в повести «Закодированный»: «День четырнадцатый
пятно на потолке похоже ни на что оно не похоже это уж привычное наше желание найти похожесть а обнаружив похожесть продолжить мысли в каком-нибудь художественном направлении а раз есть такое желание значит не все еще потеряно вялая умственная усмешка и усмешка над усмешкой и усмешка над усмешкой...» [14, с. 45]
По словам Н. С. Валгиной: «Современная пунктуация — достаточно гибкая система, способная обслужить нужды письменного общения, преследующего разные цели, в связи с чем сама письменная речь оказывается неоднородной». Неоднородной письменная речь может быть и тогда когда автор использует словесные знаки для обозначения графических знаков с сохранением их основных функций в предложении. Обратимся к небольшому отрезку текста из повести М. Гейде «Энтропия»: «Ну ты иди, спасибо. Дальше я сама справлюсь. Как бы не так.
- Я, Катерина Геннадьевна, собственно, шел сюда. Я вас просить хотел. Не могли бы вы, точка, точка, точка, позволить мне здесь, тире, тире, тире, до завтра переночевать, точка, точка, точка, ах да, вопросительный знак: хорошо?» [8, с. 61 ].
В итоге можно утверждать, что рассмотренные графические выделения (графические представления, выдвижения и др.) являются выразительными средствами субъ-ективации авторского повествования. Их изучение наряду с речевыми и композиционными приемами субъективации весьма значимо и перспективно.
ЛИТЕРАТУРА
1. Арнольд И. В. Стилистика. Современный английский язык: учебник для вузов. М.: Флинта, 2006. 383 с.
2. Валгина Н. С. Активные процессы в современном русском языке: уч. пособие для вузов. М.: Логос. 2003. 304 с.
3. Еремина Л. И. Графика как средство изобразительности в произведениях Л.Н. Толстого: Очерки по стилистике художественной речи. М.: Наука, 1979. 234 с.
4. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика: учеб. пособие. М.: Аспект Пресс, 1999. 334 с.
5. Эпштейн М. Н. Знак пробела: О будущем гуманитарных наук. М.: Новое литературное обозрение, 2004. 864 с.
Источники
6. Аксенов В. Время ноль // Москва. 2008. № 1.
7. Бортников Д. Синдром Фрица: роман. СПб.: ООО изд-во Лимбус Пресс, 2002. 224 с.
8. Гейде М. Энтропия // Новый мир. 2006. № 6.
9. Горлова Н. Луна на ощупь холодная // Новый мир. 2007. № 1.
10. Железков О. Человек, который жрал деньги: Пролог // Молодая литература России: сб. прозы, поэзии, критики и публицистики. Вып. 2. М.: Вагриус, 2003. 399 с.
11. Маканин В. Старики и Белый дом // Новый мир. 2006. № 9.
12. Орлова В. Трапеза богомола // Новый мир. 2006. № 12.
13. Новожилов Г. Московский Бисей // Новый мир. 2006. № 10.
14. Слаповский А. И. Адаптатор. Качество жизни. М.: Вагриус, 2004. 352 с.
УДК 49 ББК Ш 164
В. И. Рассадин
о тюркском влиянии на сложение комплекса скотоводческой лексики монгольских языков1*
Как известно, основные современные монголоязычные народы — монголы (живущие в Мон-голии и Китае), ойраты (вместе с калмыками) и буряты (вместе с баргутами) — издавна обитающие на территории обширного степного пояса Евразии, традиционно считаются классическими коче-выми скотоводами, разводящими пять основных видов скота — верблюдов, лошадей, коров, овец и коз. В монгольских языках с этими животными связан целый комплекс хорошо разработанной лексики, отражающий как сами разнообразные половозрастные названия скота и его масти, так и слова, называющие формы и приемы содержания и выпаса скота, характеристику пастбищ, хозяйственное использование скота и т.п.
ключевые слова: номадная лексика, монгольские языки, тюркское влияние, комплекс животновод-ческой лексики, протомонголь-ский язык-субстрат,
V. I. Rassadin
Turkic influence on the formation of cattle breeding vocabulary of the Mongolian languages
The main contemporary Mongolian-speaking peoples are — the Mongols (living in Mongolia and China), the Oirats (together with the Kalmyks) and the Buryats (including the Barguts). These nations have been living at steppes of Eurasia from ancient times and are traditionally considered to be classical nomadic cattle breeders of five main cattle species — camels, horses, cows, sheep and goats. There is a thoroughly developed complex of the vocabulary reflecting various names of cattle which differ in sex, age and paint as well as the
1 Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, грант № 09-04-36760е/Ю
words naming the forms and ways (methods) of cattle herding, characteris-tics of pasture, practical use of cattle etc.
Key words: nomadic vocabulary, the Mongolian languages, the Turkic influence, the complex of cattle breeding vocabulary, the protomongolian substrate-language.
Еще в XVIII в. европейские ученые заметили наличие большого количества сходных терминов в области степного скотоводства между монгольскими и тюркскими языками. Выявленные ими общие тюрко-монгольские скотоводческие термины были отнесены к алтайскому праязыку. При дальнейшей работе с этими терминами алтаистам (например, Ц. Д. Номинха-нову [6]; А. М. Щербаку [14]; К. А. Новиковой [4; 5]; А. Рона-Ташу [7]) удалось установить заимствованный характер многих из этих терминов, взятых монгольскими языками из тюркских, а тунгусо-маньчжурскими языками из монгольских. Г. Клосон, исследовавший тюрко-монгольскую языковую проблему [17], тоже считает, что монгольские языки испытали сильное тюркское влияние.
Опираясь на тезис А. Рона-Таша [7, с. 37] о том, что монгольские языки многие животноводческие термины заимствовали из протобулгарско-го языка, мы попытались провести комплексное сравнительное исследование тюркских и монгольских терминов внутри целого пласта номадной лексики. При этом основным критерием тюркского происхождения рассматриваемого термина для нас послужило его наличие в пратюркском и древнетюркском языке и распространение по современным тюркским языкам и невозможность этимологизации из монгольских языков. Кроме того, специалистами по этимологии тюркских языков убедительно доказано, что все эти видовые и половозрастные названия пяти видов скота, традиционно разводимые тюрками и представленные как в древнетюркском языке, так и в современных, унасле-дованы языками-потомками от общетюркского праязыка [11, с. 425] вместе с самим степным скотоводством номадного типа, пришедшим из глубины тысячелетий. Пратюркская форма была нами взята из данного источника [СГТЯ]. Источником древнетюркских форм послужил «Древнетюркский словарь» [1]. Мате-
