CC BY
34
Д. 90. Л. 23-24, 26-27, 71-74; Д. 91. Л. 15-18; Д. 92. Л. 14-15,19-21; Д. 93. Л. 6, 9, 16, 13-15; Д. 114. Л. 123-126; Д. 115. Л. 205-208; Д. 116. Д. 213216. Д. 117. Л. 181-184.
5. Там же.
6. ГАКО. Ф. Р-304. О. 1. Д. 93. Л. 13-14.
7. ГАКО. Ф. Р-304. О. 1. Л. 209-210.
8. ГАКО. Ф. Р-304. О. 1. Д. 304. Л. 72-73.
9. Рассчитано по материалам, что и сноска 4.
10. Там же.
11. Там же.
12. Там же.
13. Там же.
14. Миграции населения и трудовые проблемы Сибири. — Новосибирск, 1966. — С. 55.
15. Рассчитано по материалам: ГАКО. Ф. Р-304. О. 1. Д. 52. Л. 96; Д. 90. Л. 70; Д.93. Л. 15; Д. 117. Л. 180.
16. Рассчитано по материалам: ГАКО. Ф. Р-304. О. 1. Д. 52. Л. 96; Д. 87. Л. 42; Д. 88. Л. 40; Д. 89. Л. 13, 50; Д. 90. Л. 25, 70; Д. 91. Л. 19; Д. 92. Л. 16; Д. 93. Л. 15; Д. 114. Л. 122; Д. 115. Л. 204; Д. 116. Л. 217; Д. 117. Л. 180.
17. Курман М.В. Актуальные вопросы демографии — М., 1976. - С. 123.
БОРОВИКОВА Злата Владимировна, учитель гимназии № 62, аспирантка кафедры новейшей отечественной истории Кемеровского государственного университета.
Статья поступила в редакцию 11.06.08 г.
© З. В. Боровикова
УДК 940.55:351.824.1(470.41) И. А. ГАТАУЛЛИНА
Казанский государственный архитектурно-строительный университет
ГОСУДАРСТВЕННОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ ПРОМЫШЛЕННОСТИ В СРЕДНЕВОЛЖСКОМ РЕГИОНЕ В ГОДЫ НЭПА: ОПЫТ И УРОКИ___________________
Проблема обосновывается с точки зрения признаков и пределов вмешательства государства в рыночный процесс. Исторический опыт актуализируется с позиции современного состояния отечественной промышленности. Исследуется противоречивый характер действий государства в ходе восстановления производства. Произвол власти в распоряжении ресурсами, доходами предприятий рассматривается как следствие централизованного планирования. Признается необходимость регулирования хозяйственной жизни в начальный период НЭПа, доказывается чрезмерность вмешательства государства в промышленную сферу, вызвавшая деструктивные процессы в ней во 2-й пол. 1920-х годов.
Вопрос о роли государства в хозяйственной жизни и, прежде всего, в промышленной сфере — одна из коренных российских проблем. Естественно-историческая капитализация экономики уже во второй половине XIX в. обозначила его место и функции в этом процессе, на что обращали внимание видные политики. Так, Н. X. Бунге признавал целесообразность активного воздействия государства на ход экономического развития. Ставку на ведущую его роль на стадии модернизации сделал С. Ю. Витте. Система воззрений и комплекс практических действий этого деятеля были направлены на усиление протекционистской политики в отношении отечественного производителя.
Заметим, что модернизация конца XIX начала XX вв. протекала негладко: то ускоряясь, поддаваясь её обновленческим импульсам, то замедляясь в результате чрезмерного вмешательства государства в хозяйственную жизнь, препятствующего естественному развитию рыночных отношений. Важно другое. В этот период была предпринята попытка организации сбалансированного действия государства по отношению к рынку, подготавливающего постепенные качественные изменения в экономике.
К этой практике власть вынуждена была обратиться после краха всесторонне организованной системы планирования эпохи «военного коммунизма». Оказавшись на краю социально-экономической пропасти, она прибегла к использованию апробированных до революции разнообразных форм хозяйствования. В результате была решена одна из главных задач нэпа — восстановление разрушенного хозяйства. Но возрождение системы государственно-монополистического капитализма в сфере промышленного производства не стало условием для последующего поступательного развития экономики, которая подчинилась не собственно внутренним, а политическим законам, создав прецедент её функционирования с «отключёнными рыночными клапанами». Ясно, что такое положение экономики было обусловлено превалирующим действием идеологической составляющей общественно-политической системы. Однако разгул рыночной стихии в 1990-е годы, как следствие самоустранения государства от решения хозяйственных проблем, не только привел к развалу отечественной промышленности, но создал прецедент дезориентации как экономики, так и социума — фактор весьма опасный в условиях российской дей-
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 6 (74) 2008 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (74) 2008
ствительности. Значит, вопрос взаимоотношений власти и рынка не может быть однозначно оценён с позиции изъятия последнего из экономической системы также, как и с точки зрения его абсолютного признания. Решение проблемы нужно искать в разумном сочетании регулирующей (государственной) и рыночной составляющих хозяйственного процесса, взаимодополняющих и корректирующих друг друга в ходе модернизационных преобразований. В этом смысле опыт нэпа как в его позитивном, так и негативном значении содержит полезный материал для анализа современной ситуации в России, где уже давно назрела проблема создания собственной индустриальной базы, необходимой для превращения сырьевой страны в высокоразвитую технологическую державу.
Основой всей экономической политики 1920-х годов стала концепция единого хозяйственного плана. Легализация рыночных отношений, находившаяся в зависимости от этого обстоятельства, была подкреплена рядом последовательных законодательных актов советского правительства. Так, в рамках «поэтапного углубления нэпа» СНК приостановил национализацию мелкой и средней промышленности, переложив на неё программу производства предметов широкого потребления, а уже декретом от 7 июня 1921 г. разрешил создание частных предприятий с числом рабочих не более 20 человек. Национализация промышленности, проведенная до 17 мая, была подтверждена Декретом ВЦИК от 27 октября 1921 г. Постановление IX Всероссийского съезда Советов от 28 декабря 1921 г. признало невозможность восстановления крупной промышленности без связи с внутренним рынком. Предприятиям и их объединениям предоставлялось право реализовать на рынке 50 % нормы продаж, вести торговые операции как между собой, так и с кооперативным и вольным рынком; иметь товарные склады, магазины, конторы [1, с. 24]. Декрет ВЦИК и СНК «О государственных промышленных предприятиях, действующих на началах коммерческого расчета», от 17 июля 1923 г. конкретизировал их рыночную функцию — предоставил самостоятельность в торговых операциях, разрешил извлекать прибыли [1, с. 35]. Подтвердив возможность сочетания плановости и рынка, XII съезд партии сформулировал тезис об активной и господствующей роли государства в хозяйственной жизни страны [2]. Приспособление промышленности к рынку повлекло изменение форм реализации госсобственности. Постановление СНК от 5 июня 1921 г. регламентировало порядок сдачи предприятий в аренду. Наказ СНК «О проведении в жизнь начал новой экономической политики» от 9 августа 1921 г. предусматривал изменения в управлении крупной промышленностью на основе хозрасчета, а постановление 12 августа 1921 г. положило начало процессу снятия предприятий с госбюджета, образования трестов и синдикатов. Согласно представлению А. И. Рыкова, нэп должен был стать необходимой предпосылкой плана, построенного не на директивных заданиях, а на мерах косвенного регулирования конъюнктуры рынка [3]. В 1923 г. на том же партийном форуме он заявил, что управлять страной из Москвы на основе бюрократического централизма невозможно [4]. Поэтому с учётом развития рынка было изменено положение о Госплане: подчеркивалась его главенствующая роль, но не переходящая в администрирование, заменяющее рынок [5, л.15]. Однако избежать вторжения государства в хозяйственную жизнь не удалось. Цель данного исследования — попытка выяснить, почему так произошло.
Развитие основных производств в средневолжском регионе в годы нэпа осуществлялось на дореволюционной промышленной базе. Это была достаточно разветвленная фабрично-заводская сеть заведений обрабатывающей и пищевой промышленности. Своеобразие Симбирской губернии определяло шер-сто-отделочное, Саратовской — кожевенное, Казанской — кожевенно-текстильное и химическое, а Самарской — собственно пищевое производства, ставшие результатом эволюции хозяйственной деятельности, главным образом, крестьянского населения. Это были мелкие и средние заведения, но имелись достаточно крупные предприятия, формировавшие промышленную основу отдельных территорий. Так, в Казанской губернии особо значимым было мыловаренное производство братьев Крестовниковых (с 3,5 млн руб. основного и 8,5 млн руб. оборотного капитала), на котором работало 2200 рабочих; оснащенное передовой техникой кожевенное производство Алафузовых (с предвоенным капиталом 30 предприятий в 14 млн. руб.) с 10125 раб.; акционерная компания Ушковых (с 3,5 млн руб. основного и 24 млн руб. оборотного капитала) [6]. В Симбирской губернии преобладало суконное производство, обработка шерсти фабрик Акчурина, Протопопова, Кузнецова, на которых трудилось от 800 до 1354 рабочих [7], а в Самарской губернии выделялся завод братьев Маминых по механическому ремонту сельскохозяйственной техники, на базе которых впоследствии возникло объединение Балаковских металлических заводов [8].
Именно эти немногочисленные фабрики и заводы представляли для власти ценность в смысле их реформирования, так как в начальный период нэпа ввиду снятия предприятий с государственного снабжения, при истощенных запасах сырья и топлива, а также скудных финансовых возможностях, важно было сосредоточить все имеющиеся ресурсы на максимально меньшем их количестве, но наиболее крупных, оборудованных и гарантированно рентабельных в тех условиях. Исходя из этого промышленные заведения ранжировались по подчиненности всесоюзному и местному (республиканскому и губернскому) Советам народного хозяйства (далее: СНX), а группировались в трестированные и акционерные предприятия, находящиеся в непосредственном управлении государством; предприятия мелкие и средние, подлежащие сдаче в аренду; предприятия, подлежащие консервации и закрытию.
Реорганизация средневолжской промышленности, завершившаяся в основном к 1923 г., показала, что трест является наиболее предпочтительной формой организации предприятий, позволяющей подчинить утратившие производственную, коммерческую и юридическую самостоятельность заведения единому управлению, что отвечало требованию момента. Несмотря на стремительные темпы промышленной перестройки, когда всего за полтора года была сформирована новая структура средневолжских предприятий, последние не смогли начать производственную деятельность: проблема финансового обеспечения была насущной.
Так, на организацию «Фосфатотука» государство отпустило вместо запланированных 2493000 всего 200000 золот. руб. Особая Комиссия СТО при Госплане СССР вынуждена была признать, что «развить промышленность на такие средства было, вряд ли возможно» [5, л. 18], и фосфоритные рудники не функционировали. Сложную ситуацию переживали Бондюжский и Кокшанский предприятия. Если в 1921/22 гг. заводы ещё работали, выпуская чуть
больше половины довоенного объема химической продукции, то в 1922/23 гг. — были остановлены, хотя на них числилось 2279 чел. рабочих [5, л. 18]. Лесопромышленный трест «Симбирсклес» с уставным капиталом в 2 млн. 992 тыс. 461 руб. испытывал аналогичные трудности. В 1922/23 гг. было заготовлено всего 53 % дров, 50 % пиломатериалов, а круглого леса — 31 % от задания. ЦК в своем постановлении от 26 марта 1924 г. указал на необходимость усиления торгового аппарата и развития коммерческой деятельности [9].
Если организация трестов обеспечивалась центральным финансированием, то предприятия местного уровня начинали свою работу без денег. Так, в
1921 г. для восстановления трех разрушенных стеклозаводов Татсиликаттреста ТатСНX, по выражению директора т. Алимова, «ни разу не выделил ни одной копейки субсидий» [10]. При полном отсутствии оборотных средств трест был не в силах не только удовлетворить растущий спрос на стеклопосуду, но и приступить к налаживанию производства.
Как вели себя в этих условиях предприятия и в чем проявлялись регулирующие функции государства хорошо иллюстрирует типичная история Симбирского суконного треста (далее: ССТ).
Руководство объединения четко представляло свои задачи: организация безубыточного производства, своевременное восполнение запасов топлива, сырья, производственных материалов на средства, вырученные от продажи произведенной продукции. Уже в 1922 г. было запланировано к выпуску 146193 аршин серошинельного моренго, портяночной ткани, предполагалось произвести 33326 аршин гражданского сукна, а также 22 пуда одеял, лоскута весового [11, л. 2(об.)]. Однако выполнить данный план предстояло на крайне запущенной технической базе
17 предприятий, оборудованных мощной немецкой техникой ещё до войны, но к 1922 г. пришедших в упадок. Ожидание того, что Главк предпримет оперативные действия для исправления создавшегося положения, привело к полной остановке производства.
Неспособность Главкома разрешить проблему топливного кризиса на фабриках треста также была одной из причин их бездействия. Только переход на самоснабжение топливом, «чего так упорно добивался Симбирский суконный куст в течение нескольких лет», дал отличные результаты. Трест не только смог восстановить объем расходуемого топлива, не затрагивая его резервную часть, но и сумел значительно увеличить этот запас. «Топливный вопрос наглядно показал, сколько вреда приносят промышленности разные Гублескомы, Губтопы, Губторфы, которые совершенно не заинтересованы в её работе» [11, л. 2(об.)], — отмечалось в докладе о работе ССТ.
Подобные претензии руководство треста высказывало в адрес Наркомпрода. Требовались усилия, настойчивые ходатайства в Центр, чтобы добиться включения фабрик на постоянное снабжение рабочих хлебом от Комитета продовольствия в счёт будущих поставок сукна. В условиях голода это был единственный путь решения проблемы. Но ситуация усугублялась тем, что военное ведомство не выполняло обязательств по оплате труда, выпуск же и реализация продукции гражданского образца были запрещены.
После снятия запрета трест начал вести самостоятельные продфуражные заготовки. Однако первая попытка приобрести хлеб товарообменным способом в Семипалатинске в количестве 42000 пудов через Симбирский Гублеском не удалась: посредник растя-
нул сделку на полгода. Расценив такие действия как вредительские, трест стал работать непосредственно с поставщиками. Но военное ведомство моментально забронировало все сукно гражданского назначения, «заморозив» операции по снабжению фабрик продуктами питания. Тогда правление треста решило засадить в 1923 г. 527 десятин озимого, 125 десятин ярового посевов и 30 десятин огородов, чтобы обеспечить себя не обходимым количеством хлеба и фуража.
Для разрешения сырьевой проблемы трест совместно с родственными объединениями организовал товарищество на паях «Шерсть» (в количестве 2800 шт. по 250 руб. золотом) и приступил к заготовке необходимого материала. Уже весной 1922 г. предприятие сумело доставить из Оренбурга 20000 пудов шерсти, возобновить производственный процесс.
Реализовав часть продукции, правлению удалось приобрести 129 кругов кард-лент и обновить ряд технических устройств. К 1 апреля 1922 г. на предприятиях треста функционировали 84 аппарата, на которых за I полуг. 1922 г. было выработано 1716000 аршин сукна [11, л. 25]. Так трест доказал, что производство может функционировать в условиях «полной и абсолютной самостоятельности». Это позволило Председателю правления в своем отчете 9 мая 1922 г., заявить: «Чем меньше у треста будет нянек в лице Главтопа и Наркомпрода, тем скорее он окрепнет и встанет на ноги» [11, л. 25]. Однако главной преградой на пути производственного процесса было собственно Военное ведомство. Его задолженность тресту весной 1922 г. составляла 2578202490000 руб., а по зарплате за апрель — 84 млрд ден. знаков [11, л. 25]. 1 ноября
1922 г. во избежание простоя трест был вынужден использовать резервный запас сырья.
Анализируя причины нестабильной работы суконного объединения, руководство не ограничивалось критикой главного потребителя продукции. По его мнению, ответчиком за невыполнение производственных заданий должен был выступать текстильный синдикат, который, владея сырьем и разрешительным правом на продажу продукции треста, не был заинтересован в развитии отрасли. От неоперативности его действий в решении проблем предприятия и систематического нарушения договорных обязательств как перед Военным ведомством, так и перед трестом, «страдали» фабрики, как основное, но низовое звено жестко централизованной структуры текстильной промышленности.
Аналогичная ситуация создалась в Кожтресте Татарской Республики. Когда на заседании СНК 25 октября 1922 г. рассматривался вопрос о его взаимоотношениях с синдикатом, директор объединения Приставко сообщил, что невыполнение обязательств последним создало катастрофическое положение на предприятии. Несвоевременное снабжение материалами поставило под удар производственную программу треста, работники которого не получали продовольствие, сырье, зарплату. Планы синдиката по выполнению военных заказов были явно завышены, калькуляция — убыточна, а задолженность тресту на 25 октября 1922 г. составляла 676 млрд руб. Из 2400 пуд. подошвы, присланной синдикатом, 800 пуд. оказались бракованными [12, л. 24]. Не желая мириться с этим, председатель ТСНХ Забицкий на том заседании жестко сформулировал вопрос: «Не лучше ли отказаться от заказов синдиката, изменить производственную программу и приспособиться к частному рынку?» [12, л. 25]. Когда СТО ТССР 1 марта
1923 г. утвердил решение Президиума ТСНХ о свободном выходе треста из состава Кожсиндиката,
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 6 (74) 2008 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 6 (74) 2008
предприятие получило право беспрепятственного выхода на рынки за пределами Татреспублики и самостоятельной торговой деятельности [12, л. 19].
Но рыночный формат трестовской промышленности показал, что жесткие функции контрольнораспорядительных органов были только одной из проблем, сдерживающих эффективность её работы. Изношенное и морально устаревшее оборудование предприятий не позволяло интенсифицировать производство. Содержание персонала служебного и торгового аппарата требовало значительных средств. Неравномерность показателей оплаты труда в управляющем и рабочем составе вызывало в последнем неоднозначное к этому отношение, приводящее в отдельных случаях к протестным акциям. Так, рабочие патронного завода Симбирской губернии возмущаясь «широким образом жизни» администрации, никогда не информировавшей об изменении тарифных ставок», организовали забастовку, которая длилась с 19 марта по 1 апреля 1923 г. [13, Ч. 1. С. 434; Ч. 2.С. 656].
Местные руководители были обеспокоены этим. Комиссия РабКРИНа Татреспублики на своих заседаниях определяла мероприятия, направленные на упреждение деструктивных процессов на производстве. Это регулярные ревизии уставного капитала трестов с целью изъятия всех убыточных предприятий; планирование замены устаревшего оборудования и зданий; контроль за коммерческой деятельностью трестов, злоупотребляющих высокими монопольными ценами, сокращающими сбыт, замедляющими оборот; борьба за определение по каждому тресту точной суммы спецфондов, из которых надбавки к установленным окладам рабочих и служащих не должны были превышать 20 % всей суммы их зарплаты [14]. Однако предпринимаемые меры не достигали цели: трестовская промышленность функционировала нестабильно, так как постоянно нуждалась в средствах. Почему же их не хватало, несмотря на коммерческую деятельность предприятий, льготное кредитование, центральное финансирование отдельных программ? Причина этого виделась в нерациональном распределении доходов трестов. Речь идет о прибылях, которые не направлялись на возобновление основного капитала, а отчислялись в Советы народного хозяйства «в таком количестве, что превращало властный орган в «государство в государстве», с которого те получали ещё больше общегосударственных средств» [15], — говорил на заседании бюджетной комиссии 15 февраля 1923 г. Нарком финансов ТАССР Гордеев. Однако, жестко критикуя эту практику, местные руководители реально изменить ничего не могли. После отчислений в СНX с оставшейся частью доходов директора трестов распоряжались не в интересах производства, а с целью банальной наживы. Только абсолютной безнаказанностью и отсутствием законодательных норм использования доходов предприятий можно объяснить поведение не только администрации, но и партийных руководителей, которые «пьянствуют на глазах рабочих, ездят на рысаках, вызывая острую неприязнь и недоверие к верхам» [13, Ч. 2. С. 935]. Как те, так и другие, по мнению рабочих, «став высокопоставленными, живут с шиком, по-губернаторски, когда другие умирают с голода» [16]. Такую характеристику образа жизни управленцев дали рабочие типографии № 10 Саратовской губернии 1 апреля 1926 г., что позволяет сделать вывод о нерешенности проблемы в течение всего периода нэпа. Xозяйственная деятельность трестов строилась на зыбкой основе серьезного противоречия: производственный процесс пред-
полагался на принципах самоокупаемости и коммерческого расчета, а оценка труда осуществлялась по строго «классовому тарифу», в котором наряду с льготами для некоторых категорий рабочих и служащих определялась доля партийных руководителей разных уровней. Xронический недостаток оборотных средств, некредитоспособность и в целом слабая финансовая основа предприятий из-за непрозрачности системы распределения их доходов в пользу государственнохозяйственных органов делали трестированные заведения наиболее уязвимыми по мере усиления рыночных начал в экономике. Анализ деятельности трестированных и нетрестированных предприятий показывает, что первые уступали вторым как по объемам производства, так и в реализации произведенной продукции. Так, в 1924/25 гг. в Татреспублике чугунолитейные трестированные заводы «Красный двигатель» и «Красный металлист» вырабатывали продукцию на 186,8 и 165,9, а продавали всего на 87,6 и 103,7 тыс. черв. руб. соответственно [17]. Низкий процент реализации по сравнению с показателями валового оборота и объема продукции был характерен для всех наиболее крупных трестированных предприятий и составлял по заводам: Кокшанскому — 78 %, Бондюжскому — 72,2 %, «Красный путь» — 72 %, «Пролетарий» — 52,2 % [17].
Нетрестированные предприятия, напротив, работали с прибылью, реалиизуя товар полностью или с перевыполнением заданий. Завод «Лесопильщик» при выработке продукции в 43,0 тыс.руб., продавал её на сумму 68,5 тыс.руб.; валовая продукция завода «Крестьянин» составила 59,9 тыс. черв. руб., а её реализация — 61,7 тыс. черв. руб. Это были малочисленные по количеству рабочих (от 30 до 70 чел.) предприятия, функционировавшие от одного до пяти месяцев в году. Но эффективность их работы является более значимым моментом, чем мерные характеристики производства.
Твердую позицию по объемам валового оборота и валовой продукции занимали арендованные предприятия. Так, показатели кожевенных производств в Татреспублике превышали трестовские почти в два раза, составив в 1924/25 гг. 5063/40525 и 2176/ 1408,7 тыс.черв. руб. соответственно [17]. Но самым прибыльным в этой группе предприятий было мукомольное производство. Сумма вышеуказанных показателей 19 арендованных мельниц республики в 1924/25 гг. составила 8049,9 и 8978,9 тыс. черв. руб. соответственно, что превышало показатели не только Татпищетреста на (83,8 %), но даже таких крупных промышленных заведений как Бондюжский завод с выработкой 7827,9/7030,5, мыловаренный — 7882,6/ 5524,6, текстильная фабрика с 4425,1/1979 тыс. черв. руб. соответственно [17].
Быстрая оборачиваемость средств и отсутствие больших вложений обеспечивали высокую доходность мельничного хозяйства, аренда которого составляла 69 % от всех производств этой группы. Однако главным мотивом взятия мельниц в аренду, был мотив «снятия жира» в виде неучтенного материала, позволявшего арендаторам, по мнению экономиста Л. Ра-фаловича, «долго задаром жить, но частью которого приходилось кое с кем делиться» [18, С. 125].
Факты обвальных процессов в отечественной промышленности в 1990-е годы, когда при попустительстве властей директора предприятий не только бесконтрольно распоряжались прибылью, но и распродавали производственное имущество, помогают разобраться в намёке экономиста 1920-х годов. Арендаторам мельниц, вероятно, приходилось делиться с
государственными органами, контролировавшими огромные финансовые потоки мельничного производства и в зависимости от этого выдававшие патенты на ведение этой деятельности. Наиболее последовательные борцы с частным капиталом усматривали «совершенно очевидную опасность» последнего в мукомольном деле. Так, Ф. Э. Дзержинский выступал за необходимость ведения борьбы с ним [19]. Арендаторы, в свою очередь, распознав в этом бесперспективность развития рынка в России вообще и в мельничном хозяйстве в частности, действовали по принципу: <Лоть день — да мой, а там трава не расти» [18, с. 126]. Они не ошиблись: во второй половине 1920-х годов Мельтрест монополизировал право на ведение этой деятельности. Мельницы были полностью огосударствлены.
Совершенно очевидно, что высокая доходность арендованных предприятий была следствием, прежде всего, органичности данной формы рынку, трудно поддающейся регулированию, тогда как низкая эффективность трестированных заведений была обусловлена искусственностью их рыночной привязки, усиливавшую государственное управление ими. Зависимость трестов от центрального финансирования и синдикатов делала их нежизнеспособными в условиях действия рыночного механизма. Наиболее уязвимым было положение трестов металлической промышленности. Так, к середине 1920-х годов, когда в связи с некоторым улучшением материального положения деревни возрос крестьянский спрос на плуги и сельскохозяйственные машины, а уже с марта 1924 г. финансовые органы стали предоставлять долгосрочные кредиты на их покупку, Металлтрест Татреспублики не мог справится с этой задачей. Отсутствие оборотных средств сдерживало производственный процесс, задолженность банкам и частным лицам ставили под сомнение его кредитоспособность, ухудшали финансовое положение. В данной и подобной ситуациях тресты прибегали к крайней мере — увеличению стоимости продукции. В мае 1924 г. Татметаллтрест предлагал пуд трехдюймовых гвоздей за 12 руб., плуг однолемешный — по 27 руб., веялки — по 80 руб., а конные приводы — за 120 руб. [20]. При покупательной способности населения, скажем, в Самарской губернии в 4 руб. 81 коп. и потреблении промышленных товаров на душу 0,06 железа листового или 0,02 фунта гвоздей в год [21], такие приобретения были едва ли возможны для комитетов обществ взаимопомощи или кооперативных объединений, не говоря о большинстве отдельных бедняцких и середняцких хозяйствах. Цены «кусались», продукция пылилась на складах, а возросшая товарность крестьянского хозяйства не компенсировалась увеличением объема промышленного производства.
Трестам химического направления, напротив, удавалось интенсифицировать свою деятельность в условиях рынка. Так, производство мыла на Казанском заводе в 1925 г. составило 532 тыс. пуд., что дало увеличение выработки по сравнению с 1922— 1923 гг. на 770 % [22]. На XII партийной конференции ТАССР в декабре 1926 г. отмечалось, что теперь не отдельные предприятия, а республика в целом работают на прибыль, которую дают главным образом завод им. М. М. Вахитова и крупные предприятия Пище-треста [22]. По перспективному плану развития ТР намечалось увеличить производство мыла в 1927 — 1928 гг. до 22300 тонн. Но вопреки здравой логике Xимдиректорат ВСНX снизил плановое задание до
18 тыс. тонн, а Масложирсиндикат, в свою очередь, утвердил выработку свечей в объеме 2400 тонн при
потребности и возможности произвести в 5 тыс. тонн. В итоге завод был загружен только на 20 %, а производство необходимого количества мыла и свечей оказалось «распыленным» между трестовскими объединениями Казани, Москвы и Ленинграда. Местные руководители расценили такое положение как «экономический нонсенс». Возникла конфликтная ситуация, которую пытались разрешить на высоком партийном уровне. Однако просьбы областкома ВКП(б) в ЦК ВКП(б) об оказании содействия в вопросе концентрации всего свечного и мыловаренного производства в Казани не нашли понимания в Центре [23]. К 1929 г. завод окончательно лишился самостоятельности. Став пайщиком Всесоюзного масложирового синдиката, предприятие не имело права выхода за пределы его плановых заданий по производству, снабжению сырьем и сбыту всех своих товаров.
Не меньшему диктату со стороны родственного синдиката подверглась кожевенная промышленность Татреспублики. Выступая на VII Всетатарском съезде Советов 15 марта 1927 г., председатель СНX ТАССР X. Габидуллин сказал, что республика утрачивает способность самостоятельность выступать на сырьевом рынке, поскольку Кожсиндикат является монопольным заготовителем [24].
Так государство, с одной стороны, стремилось распоряжаться прибылями трестов и соответственно было заинтересовано в развитии их коммерческой деятельности, а с другой, пыталось обуздать децентра-лизаторскую тенденцию в промышленности, с помощью синдикатов ограничивая действие рыночных начал в ней. Именно синдикаты лишали предприятия возможности свободного выбора покупателя и свободного согласования с ним, цены продаж — двух фундаментальных образующих рыночного механизма. Если огосударствление трестов не встречало препятствий, то контроль над арендованными и частными предприятиями давался синдикатам труднее всего. Так, в обзоре Саратовского губвнуторга, посвященном анализу состояния внутренних рынков губернии за 1925/26 гг., отмечалось, что деятельность татарских кожзаготовителей и распространение кожпродукции арендованных заводов в Среднем Поволжье столь сильны, что они перекрывали доступ к рынкам государственно-кооперативного сектора, а синдикату приходилось буквально отвоёвывать кожевенный рынок у частника [25]. С этой целью 10 октября 1926 г. на совещании госорганов было решено: просить ТатКомвнуторг принять решительные меры к сокращению кредитования частного заготовителя [26]. Однако положение регулирующих органов было сложное: они нуждались в усиленном привлечении наличных средств для сырьевой компании, которые могли быть получены только от сделок с частником, и в то же время делали все для того, чтобы устранить его как опасного конкурента. Так, Нижневолжская контора Всесоюзного кожевенного синдиката в письме Саратовскому Губвнуторгу от 14 июля 1927 г. сообщала об известной ей практике Ртищев-ского отделения продажи сырья от собственного убоя не столько госорганам и кооперации, сколько частнику. «Если это немедленно не прекратится, то Губвнуторг не получит ни обуви, ни кожтоваров, а информация будет передана в Центр» [25], — угрожая, предписывал филиал Кожсиндиката. В записке уполномоченного Губфинотдела т. Семенова П.М. в Саратовский Губторг сообщалось о деятельности частников-кожевенников, имеющих свыше 3-х дубильных чанов, работающих без документов, скрывающих данные своего предприятия до 100 % продукции
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 6 (74) 2008 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (74) 2008
сдающих на реализацию частному торговцу [26]. Ответработник требовал: «Подвергать обследованию все без исключения кожевенные предприятия, имеющие 2 и более чанов; тех же, кто использует кооперацию для своих торгашеских интересов, а также торгует с частниками — закрывать» [26]. Так государственные органы выдавливали предпринимателя из производственного процесса. Маскируясь под кооперативные артели, скрываясь от обременительных налогов, частник подвергал себя ещё большей опасности, грозившей законодательными санкциями против него.
Таким образом, обзор состояния промышленности в Средневолжском регионе в 1920-е годы вызывает неоднозначную оценку действий государства по её восстановлению и дальнейшему развитию. В начальный период нэпа государственное регулирование было необходимо как для организации структурной перестройки промышленности, так и для наиболее равномерного распределения средств. Эта работа имела важное значение с точки зрения выявления фактического состояния промышленности и определения её перспектив. Однако по мере углубления рынка выяснилось, что нэповская экономика не имеет возможность выбрать лучший вариант хозяйствования, так как право фактической собственности на редкие в тех условиях ресурсы принадлежало бюрократии в лице сначала главков, потом синдикатов, которые сдерживали интенсификацию производства, распоряжались прибылями предприятий. Вероятно, нужно говорить о системном пороке центрального планирования, сложившегося в 1920-е годы, когда общественная собственность фактически узаконила произвол власти, а регулирующие функции её сменились вторжением государства в рыночный процесс, повлекшим усиление деструктивных явлений в экономике.
Библиографический список
1. Советская товарная биржа в 20-е годы. Документы и материалы. — М. : Дело, 1992.
2. Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. — М., 1967. — Т. 2.
3. Рыков А.И. Избранные произведения. — М. : Экономика, 1990. — С. 16.
4. Двенадцатый съезд РКП(б) : стенографический отчет. — М., 1968. — С. 468, 675 — 691.
5. Российский государственный архив экономики (далее РГАЭ). 7019. Оп. 1. Д.1.
6. Назипова К.А. Национализация промышленности в Татарии (1917-1921). - М. : Наука, 1976. - С. 13.
7. Государственный архив Ульяновской области. Ф.101. Оп.1. Д.63. Л.1,2.
8. РГАЭ.Ф.3429. Оп.2. Д.1088. Л. 31.
9. РГАЭ. Ф. 7019. Оп. 1. Д. 131. Л. 3, 61.
10. Национальный архив Республики Татарстан (далее: НАРТ). Ф. 787. Оп. 1. Д. 497. Л. 8.
11. РГАЭ. Ф. 3429. Оп.2. Д.958.
12. РГАЭ. Ф. 3429. О. 2. Д. 1279.
13. «Совершенно секретно,,,»: в 7 т. /Лубянка — Сталину о положении в стране (1922—1934гг.). — М. : Изд. Центр Института Российской истории РАН. 2002. - Т. 1.
14. НАРТ. Ф. 990. Оп. 1. Д. 105. Л. 75.
15. НАРТ. Ф. 3452. Оп. 1. Д. 365. Л. 15.
16. «Совершенно секретно,»: в 7 т. / Лубянка — Сталину о положении в стране (1922—1934гг.). — М. : Изд. Центр Института российской истории РАН, 2002. — Т. 4. — Ч. 1. — С. 206.
17. Подсчет автора по данным: НАРТ. Ф. 1296. Оп. 2. Д. 375. Л. 4,5.
18. Рафалович Л. Новая экономическая политика // Экономист. — 1922. — № 2.
19. Лютов Л. Реформирование промышленности России в годы НЭПа (1921 — 1929 гг.) : дис. , докт. ист. наук. — Саратов, 1997. — С. 77.
20. НАРТ. Ф. 990. Оп. 1. Д. 242. Л. 56.
21. Государственный архив Самарской области (далее: ГАСам.О) Ф. 839. Оп. 2. Д. 39. Л. 5(об.), 6.
22. Апайчева И.А. Хозяйственное взаимодействие республик Среднего Поволжья в годы НЭПа. — Казань : Изд-во Казан. унта, 1993. — С. 26.
23. Центральный государственный архив политической документации Республики Татарстан. Ф. 15. Оп. 1. Д. 3. Л. 227.
24. Индустриализация ТАССР 1926— 1941: Сб. документов. Казань; Таткнигоиздат, 1968. — С. 72.
25. Государственный архив Саратовской области (далее: ГАСар.О) Ф. 441. Оп. 1. Д. 910. Л. 83.
26. ГАСар. О. Ф. 441. Оп. 1. Д. 10. Л. 59.
ГАТАУЛЛИНА Ирина Алексеевна, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и культурологии.
Статья поступила в редакцию 11.06.08 г.
© И. А. Гатауллина
Книжная полка
Азиатская Россия во второй половине XIX - начале XX в.: проблемы региональной истории: сборник научных статей, посвященный 60-летию профессора, доктора исторических наук А. П. Толочко / под ред. Ю. А. Сорокина. - Омск: Изд-во Ом. гос. ун-та, 2008. - 340 с. (переплет).
Сборник посвящен 60-летию видного сибирского историка, доктора исторических наук, профессора А. П. Толочко. Освещается вклад юбиляра в изучение партийно-политического движения, городского самоуправления, общественной и культурной жизни Азиатской России. Исследуются малоизученные проблемы управления, социально-экономического, общественного и культурного развития этого обширного региона во второй половине XIX — начале XX в.
Для научных сотрудников, преподавателей вузов и всех интересующихся историей Сибири и сопредельных территорий.
По вопросам приобретения — (3812) 67-32-55 E mail: karpova@univer,omsu,ru
