CC BY
60
УДК 159.964.2:398 ББК 82.3(0)+88.1-7
ГОРОД КАК ДРУГОЙ: ОДУШЕВЛЕНИЕ ГОРОДА В СОВРЕМЕННОЙ ГОРОДСКОЙ МИФОЛОГИИ (психоаналитический аспект)1
THE CITY AS OTHER: PERSONIFICATION OF A CITY IN THE CURRENT URBAN MYTHOLOGY (a psychoanalytic aspect)
Малая Елена Константиновна
Аспирант Центра типологии и семиотики фольклора Российского государственного гуманитарного университета, Москва E-mail: lenmamalen@gmail.com
Аннотация. Статья посвящена современным мифологическим представлениям, рассмотренным в оптике психоанализа. Автор работает с самостоятельно собранным материалом: с корпусом интервью, посвященных одушевлению и персонификации города. В результате применения к текстам приемов психоанализа доказывается сходство мифологического образа города с понятием Большого Другого в терминах Ж. Лакана и С. Жижека. Город предстает как инородное пространство, обладающее властью над сферой желаний человека, связанное с бессознательными интенциями и выражающее себя через определенную знаковую систему. Статья обращается также к литературному и кинематографическому материалу.
Malaia Elena K.
Post-graduate student of the Centre for Typological and Semiotic Folklore Studies, Russian State University for the Humanities, Moscow E-mail: lenmamalen@gmail.com
Abstract. The article is dedicated to current mythological beliefs investigated from the perspective of psychoanalysis. The author deals with her own material (a corpus of interviews on personification of a city). As the result of the psychoanalytic approach the similarity of the mythological image of the city to the concept of Big Other (in terms of Jacques Lacan and Slavoj Zizek) is proved. The City is represented as an alien space which has a power over the human wishes, which is connected with the Unconscious mind and expresses itself through a sign system. The article appeals to the literary and cinematographic material too.
1 Статья представлена на II Международную конференцию «Психологическая антропология и ан-тропопрактика: теория и практика - туда и обратно», 10-11 октября 2016 г., кафедра психологической антропологии Института детства МПГу.
Ключевые слова: психологическая Keywords: psychological anthropology,
антропология, психоанализ, мифологические psychoanalysis, mythological beliefs.
представления.
Дуальная схема «Я и Другой» за ХХ в. колонизировала такое количество научных контекстов и направлений, что может претендовать на роль теоремы Пифагора для гуманитарных наук. Зародившись в русле экзистенциальной философии, она быстро показала свою операциональность для работы с психологической проблематикой, и после книг Ж.-П. Сартра и Р. Мэя укоренилась на этом дисциплинарном поле. Одновременно с этим ее с воодушевлением приняли науки, занимающиеся проблемами репрезентации сообществ (антропология, социология, media studies).
Антропологическое и психологическое прочтения этой схемы очень схожи между собой. Их суть - в оптике, направленной на некоторый outside-субъект, который оказывается средством самоопределения inside-субъекта (чем бы он ни был - личностью или группой) и его способом артикулировать лакунарность собственного мира.
Под лакунарностью в данном случае понимаются самые широкие варианты нехватки: недостача экономического или символического ресурса, выливающаяся в конструирование ответственного за это Другого (например, этнического: «если в кране нет воды, значит выпили жиды»); или трудность самоидентификации, которая преодолевается с помощью противопоставления себя Другому (как на уровне личности, так и на уровне группы). На этом уровне рефлексии эта схема оказывается неэффективной для данного материала (о нем пойдет речь далее).
Однако существует как минимум один, ключевой для данной работы момент, который заставляет меня обратить внимание на психологическую рефлексию над Другим. Дело в том, что поздний психоанализ существенно расширяет понятие Другого, выводя его за пределы реальных субъектов, и позволяет ему существовать исключительно в сфере мыслимого и надэмпирического.
Жак Лакан, икона психоанализа конца ХХ в., размышляет о существовании в наших личных мирах Другого - символического Другого, мыслимого и конструируемого на бессознательном уровне. Кем он предстает - Отцом, Богом, Архитектором мироздания, создателем нашего личного реалити-шоу или другой властной (космически властной) фигурой, неважно. Главное, что он может не присутствовать в мире органически - Лакан помещает его в сферу чистого символического, рождаемого нашим id.
Лакановское прочтение Другого подразумевает за ним априорную власть над личностью. Первый Другой - это родитель, вводящий ребенка в мир и контролирующий его выживание. Одновременно с этим Другой - это диктат знаковых систем (языковой, символической), с рождения определяющих способ человека выражать себя. Кроме того, Другой властен в сфере желаний - с одной стороны, он обладает тем, что нас влечет, а с другой - его желание провоцирует нас самих на реакцию. При этом Другой принципиально инаков по отношению к человеку и осмысляется как отделенная, самостоятельная сущность, как непостижимое не-Я. Подробно эти положения описаны Лаканом в «Именах-Отца» и во второй книге его семинаров [1; 2].
Эта оптика кажется операциональной при работе с моим довольно специфическим материалом. Тексты, которые изучаются, принадлежат пространству современной городской мифологии и фольклора и являются рассказами моих информантов о контакте с персонифицированным городом (или, скорее, с Городом с большой буквы). Очень вероятно, что они восходят к определенной традиции литературы и фантазирования2.
Рассмотрев их в прошлых работах с точки зрения фольклористики и пост-тартуского структурализма, сейчас важно проанализировать их через призму структурализма лакановского толка.
Сквозь тексты моих информантов проходит красной нитью одна и та же идея - Город представляется целостным одушевленным образом, единой персонифицированной сущностью. Он контролирует человека, попавшего в него, и авторы рассказов, которые анализирую, эксплицируют свою подвластность Городу. Он реагирует на действия человека, управляет событиями, происходящими с ним. Он может принять и не принять, запутать дорогу, удержать в себе или наоборот - отпустить. По представлениям некоторых информантов, города посылают им знаки (существует даже практика гадания на урбанистических текстах - граффити, вывесках, афишах). Приведу пример одного из типичных текстов моей выборки3, чтобы сделать объект исследования более наглядным:
Я офигевала, вапще... вот. И я просто еду [в метро на вокзал] и понимаю, что... [опаздываю] ну, я реально на грани оставания, а у меня... сто рублей. [Соб.: Ужас.] То есть, у меня нет вообще денег. Абсолютно. И... я, кароч, еду такая... и просто говорю с Москвой, ну я часто говорю с Москвой, потому что, когда я приезжаю, мне, ну... то есть, это лучшее, что я могу с ней... и я говорю с Москвой, говорю: «Слушай. Ну, блин, ну, я понимаю, что... ну, что ты... ты хочешь, чтоб я тут осталась...» потом говорю: «<Ну, слушай, я щас не в силах вообще... тут остаться. давай, я обязательно к тебе приеду, ты же знаешь, что я приеду еще, и еще, и еще, и в конце концов скорее всего даже останусь...» и так далее, потом говорю: «Давай ты сейчас меня отпустишь, чтобы я смогла вырасти до тебя, и заработать денег, как бы... и приехать достойной тебя, вообще... давай, пожалуйста, я щас уеду в Питер обратно.». И я успела на поезд. Ты представляешь? [ММ].
В текстах зафиксировано явное вычитывание из реальности определенного символического порядка, высшей воли, присутствия внешнего и властного субъекта. Подобные мифологические представления могут интерпретироваться как один из каналов проявления Другого в знаковом пространстве человека.
2 Истоки ее, видимо, восходят к модернистской рефлексии над городом («Город-спрут» Э. Верхарна, «Чрево Парижа» Э. Золя, город как один из героев книги у Бальзака и т. д.), а также к традиции позд-не- и постсоветской подростковой книжности (произведения Крапивина, городское фэнтези). Кроме того, стоит отметить роль одушевленного города в русской рок-музыке [3-5].
3 Материалом исследования служат 38 устных и 14 письменных интервью, а также 64 текста из социальных сетей - Живой Журнал, Facebook, ВКонтакте, Instagram. Тексты устных интервью приводятся в расшифровке. Расшифровка следует норме русского языка во всех случаях, когда произношение соответствует стандартным разговорным особенностям. Случаи использования сленговых и просторечных форм расшифровываются фонетически (в т. ч. слова-паразиты «кароч», «вапще»/«ваще» и др.). Фактические мотивы расшифровываются с сохранением фонетики. При публикации письменных высказываний информантов сохраняется орфография автора.
1. Город-Другой и символическое пространство
«Именно с Другим, с большой буквы, имеет дело функция речи» [2]. Иными словами, Другой приписан символическому порядку. «Большой Другой - это и другой субъект, и тот символический порядок, который выступает посредником в отношениях с другим субъектом» [6].
Город в представлениях моих собеседников реализует себя через пространство знакового. Во-первых, авторы текстов видят проявление воли Города в крайней осмысленности происходящего - все, что происходит в городе, происходит не случайно. Все подчиняется единому порядку, несет в себе скрытый или явный смысл, все - символично.
Город выступает как пространство языка, как некоторая реальность, являющая себя с помощью разных кодов. Например, пространственного:
1. По незнакомым городам я перемещаюсь почти всегда пешком, это чаще всего проявляется в том, как ощущаются расстояния и происходят перемещения (по карте вроде далеко, а дошел легко и быстро - значит, принял; а если вроде недалеко, но как-то утомился по пути или, еще хуже, заблудился - а у меня с ориентированием в пространстве по жизни очень и очень хорошо - не принимает город [ЕА].
2. Вильнюс со мной играл и кокетничал: путал, не давал пройти почти по прямой, угощал диковинками [ЮС].
Среди моих материалов присутствуют тексты, в которых город реализует свою интенцию через событийный код (посылая те или иные ситуации человеку), предметный («говоря» языком прилавков, витрин, аксессуаров и т. д.) и эмоциональный (заставляя человека переживать те или иные эмоциональные состояния). Наконец, особый интерес представляет собственно вербальный код воплощения Города как Другого - он подчиняет себе языковое пространство в лучших традициях лакановской рефлексии:
Питер «подбрасывает» таблички с именами знаковых для меня людей и юморит вывесками и граффити с понятными мне скрытыми смыслами [МЭ].
Интересна практика выкладывания в социальные сети фотографий граффити, осмысляемых как речь Города (рис. 1, 2).
Рис. 1. Подпись к фотографии: #Город
читает #мысли. #спб #wallcantalk #городговорит #сверниспрямойдороги. Текст граффити: Нужно любить жизнь больше, чем смысл жизни
Рис. 2. Скриншот записи в социальной сети Facebook, дублирующей пост на ресурсе Instagram. Автор публикует фотографию надписи на стене Живи там хорошо, сопровождая ее подписью: когда город понимает, о чем ты думаешь
Высказывания вроде «город говорит», «город понимает, о чем ты думаешь» недвусмысленно указывают на ракурс восприятия, при котором урбанистическое пространство, во-первых, наделяется автономной волей, а во-вторых, способностью выражать ее символически. Важно отметить также дидактическую и повелительную направленность «городских» высказываний - подавляющее их число программирует человеческое будущее («живи там хорошо», «скоро будет солнечно», «придется подождать», «все будет ОК»). Некоторые построены по принципу советов или предписаний («нужно любить жизнь больше, чем смысл жизни»)4. В обоих случаях Город выступает как контролирующая инстанция, как властный агент, управляющий будущим или сообщающий механизмы его построения.
2. Город-Другой и желания
В «Именах-Отца» Лакан много размышляет о связи Другого и желаний. Разбирая пример с детским восприятием кормления грудью и дефекации, он в лучших традициях неофрейдизма строит предположение о ключевой роли Другого во всем круговороте наших мотиваций. Однако его понимание этого факта более изобретательно, чем фрейдовское: по Лакану, Другой и сам является объектом желания личности - недоступным и недосягаемым.
Мы стремимся понять, что Другой нам говорит и чего желает сам, и вместе с тем сами хотим стать объектами его желания - кроме того, и наши собственные находятся в
4 Стоит оговориться, что в данный момент речь идет не о собственно практике граффити (вариантов надписей на городских стенах, естественно, существует намного больше), а о специфике именно тех текстов, которые моими информантами считываются как «высказывания» Города, как его личная символическая деятельность. Подчеркну, что такой интерпретации подвергаются далеко не все надписи.
его власти. На этом противоречивом фундаменте возводится хрупкое здание человеческого общения.
Мы желаем Другого, и мы желаем посредством Другого. И одновременно мы хотим стать желанием Другого. Крайне интересный взгляд на вещи предлагает последователь Лакана, эксцентричный Славой Жижек. Занимаясь психоанализом кинематографа, он разбирает сюжеты, очень близкие к моему материалу, и тоже проблематизирует категорию желания. В эссе «Два модерниста» [7] он подробно рассматривает отражение в кино идеи воспринимающего пространства, локуса, способного исполнять желания человека - сознательные и бессознательные.
Жижек приводит идеальный пример такого пространства - Солярис. Кстати, и сам Лем [8] прямо подчеркивает бессознательную природу гостей - вспомним чернокожее воплощение вечной женственности, преследовавшее покойного Гибаряна. Тарковский5 тоже очень тонко чувствует эту связь пространства и бессознательного - он меняет текст оригинала, в котором послание Кельвина Солярису всего лишь отменяло факт прихода двойников, и строит новый финал - с воплощенным океаном бессознательной мечты героя. Последние кадры фильма рисуют дом и отца Кельвина, которых дарит ему Солярис, прочитав его самый сильный и скрытый посыл. Продолжая мысль Жижека, проведем параллель между Пространством как Другим - и Отцом как Другим в классической традиции психоанализа (и отметим, кстати, что поза, в которой Кельвин застывает у ног отца, является прямой аллюзией к «Возвращению блудного сына» Рембрандта).
Кроме того, Тарковский же снимает «Сталкера» [9]. Зона - самодостаточное Пространство - Другой, прочитывающее человека. Путь к Комнате - или к Золотому шару, как в оригинале Стругацких, - это путь к желанию. Кроме того, это принципиально инаковый локус, непредсказуемый, неосваиваемый, довлеющий над героем, который одновременно дает возможность исполнить желаемое. Роль бессознательного во взаимодействии с Зоной сложно переоценить и у Тарковского (у которого она максимально соответствует личностному пути и героев, их скрытым и стигматизируемым травмам), и у Стругацких (вспомним, например, что в сценарной версии «Пикника на обочине» [9] Рэдрик Шухарт доходит до шара и получает рюкзак, полный денег, как горькую материализацию его бессознательного запроса).
Кстати, характеристиками, похожими на особенности Зоны у Стругацких, обладают Безлюдные пространства Владислава Крапивина, чьи книги входят в круг актуального чтения у подавляющей части моих информантов [10]. Кроме того, активно читаемым среди моих респондентов является городское фэнтези, демонстрирующее множество примеров реагирующих, живых пространств (сумрак лукьяненковских «Дозоров» [11] материализует интенции иных, попадающих в него, и одновременно живет своей непознаваемой жизнью; Город в Горах [12], созданный сэром Максом из цикла «Лабиринты Ехо» Светланы Мартынчик, с одной стороны, также является материализацией бессознательного - снов и желаний, - а с другой стороны, вступает с главным героем в отношения сотворчества. Аналогом же сумрака у Фрая оказывается Темная сторона [13], иное пространство, воплощающее желания и реагирующее на состояние входящего в него человека).
5 «Солярис» (реж. А. А. Тарковский, 1972, Мосфильм).
Обращаясь к своему материалу, могу констатировать принципиальное сходство образа города в указанных выше текстах с пространствами жижековской рефлексии.
Во-первых, по текстам моих информантов, Город реагирует на конкретного человека, улавливая его суть и структурируя пространство вокруг него в соответствии со считанным. Иногда он воспринимает сознательный запрос - а иногда взаимодействует с бессознательной основой личности, как классическая Ид-машина (так Жижек называет в своем эссе Солярис).
1. Ноженьки приводят меня в Стромовку. Место, в котором навсегда останется кусочек моей души <...>. Это место очень резонирует с моей внутренней тишиной <...>. Встретились с Сашей на Nйrodní £Ша, кофе попили. Хренота началась где-то там. Я упрямо трансовала, вот прям в несознаночку, ну да ладно - как-то потрепались, все такое, разошлись. На дворе было что-то около шести. Уйти оттуда я не могла пару часов. Прага, ты всегда так... географически нежна ко мне. Серьезно, я шел куда-нибудь, но все равно выходил в одно и то же место. <.> Прага по-прежнему ласкова ко мне, и чуточку щемит внутри от этого. Наши отношения удивительно похожи на здоровые. Ну, такие, знаете, с принятием и адекватными границами. Я люблю тебя [ТЭ].
2. Приперлись на ж/д вокзал, и я в очередной раз думала о том, что «Господи, Краков, как же я тебя люблю, услышь меня, пожалуйста, я тебя очень люблю», и в ответ мне донеслось э-э-э... совершенно внезапно, на вокзале почему-то какая-то такая джазовая песня годов двадцатых, где мужчина и женщина пели. И я п... я п... совершенно четко поняла для себя, что это вот было мне. Что это тоже в ответ, и что меня услышали, это было очень круто. Вот [НТ].
Я выделила фрагменты текста, иллюстрирующие реакцию города именно на конкретную личность. Таким образом, большая часть текстов, составляющих мой корпус, являются текстами об индивидуально переживаемом контакте с городом, сфокусированном на личности автора текста. И урбанистическое пространство в этих рассказах ведет себя так же, как реагирующие локусы вышеназванных произведений культуры - оно меняется в соответствии с желаниями человека.
Я до сих пор не знаю, стоит ли пытаться как-то все это описывать. Разумеется, Город был рад меня видеть и ощущать в себе. <...> Когда я уставала, мне стоило лишь подумать о сквере или скамейке - и они материализовались за ближайшим углом. Когда заканчивались сигареты, я тихо просила Город о магазине или ларьке. Однажды я долго бродила одна, молчала и вдруг почувствовала, что мне необходимо выбросить несколько слов на бумагу. Я долго искала магазин канцтоваров в переулках и проспектах Петроградки (проспекты на Петроградке все равно выглядят, как переулки - именно так я их представляю), но ничего не попадалось на глаза. Но чем мне понравился Город в этот раз - что бы я ни попросила, он выполнял мою просьбу в течение двадцати минут. Я сказала в сердцах: «Да боже мой, мне всего лишь нужны тетрадь и ручка!» За следующим поворотом оказался книжный магазин. <.> Я закурила и начала писать. После первых двух строчек ручка наотрез отказалась выдавать хоть какое-то подобие чернил, хотя после этого в других декорациях она писала отменно - и до сих пор продолжает <...>. Он даже не позволяет мне писать о себе, видишь, приходится писать невидимыми чернилами. Почему? Не следует задавать ему лишних вопросов [RF].
Во-вторых, город исполняет желания - информанты сознательно адресуют ему просьбы. Существенная их часть связана со сферой сексуального: люди просят для себя возлюбленных. Структурно это та же модель, по которой Солярис порождает Хари как реакцию на появление Кельвина - только в моем случае авторы текстов отправляют этот запрос сознательно.
1. У меня была, знаешь, жуткая совершенно история с Сашей, фантасмагория кошмара, он только приехал в Москву, а я тут, понимаешь. в общем, я мутила с Медведем, не сильно, но все что-то так закрутилось. И тут приезжает Саша. И я хожу и рыдаю каждую свободную минуту, потому что понятно же, что мы теперь не будем вместе, ну вапще понятно. Мы и до этого-то... Ну... И Медведя типа нельзя уже кидать. Короче, пат и ад, вапще. И в итоге я ловлю себя на том, что иду куда-то под небом, мимо забора у нас там, на Южке. Снег. Январь - или декабрь? Все уже, ничо не помню. В общем, какая-то звенящая колкая синь, ночь, и небоскребы горят вокруг - совершенно нездешняя картинка. И я выговариваю в эту черноту, да, вот, со слезами, вот, да, вот, мол, «Москва, Москва, пожалуйста, пожалуйста, сделай так, чтобы я была с Сашей, больше ничего не хочу, только с ним, и все, разрули все это, пожалуйста, вот» [Соб.: А почему именно... вот... Москве?] В смысле, почему не богу там, да? Ну не знаю, Москва - это точно про меня, а бог - это еще сильно не факт все, да и он какой-то уже... не знаю, там все сложилось, там надо знать как, и вапще <...>. Так подожди, главное, главное, самое главное - мы теперь с Сашей, вот. Понимаешь. Понимаешь, да? Совсем. И вот я вот не готова это как-то комментировать [смеется] [ЕК].
2. Ну, это некий вид медитации. Когда идешь по городу и болтаешь сам с собой и с «<горо-дом» как с неким существом. Буквально идешь и такой - «<Йо, Симфер, а чего народ такой дурной, вот опять поломали скамейку, блаблабла, мельчает порода, блаблабла, бабу бы» [ЮЮ].
Первый текст явно эксплицирует определяющую роль воли Города в решении любовного конфликта информантки. Также стоит отметить просьбу, хоть и в шутливой манере, но приводящуюся ЮЮ как пример его разговора с городом: бабу бы. Обращение к городу с просьбой о решении личных проблем фиксируется и в ряде других текстов. Эта не всегда акцентированная, но явно сексуальная подоплека привлекает к себе внимание.
Кроме того, необходимо отметить и факт того, что одушевленный город часто сам начинает мыслиться как объект любовного влечения, что тоже возвращает нас к множественным пересечениям между бессознательным, сферой желаний и недосягаемостью большого Другого.
Отдельно стоит обсудить классическую модель «город-женщина». Ее исследованию посвящено огромное количество работ, и история этой метафоры уходит корнями, видимо, в древние мифологические представления о феминности занимаемой человеком земли, в матримониальные смыслы аграрных, особенно посевных работ, связывается с материнскими коннотациями плодородной почвы [14]. Затем эти смыслы переносятся на поселение и город. Посмотрев на традицию именования европейских и ближневосточных городов, можно убедиться в обилии женских названий: например, Рим, Равенна, Афины и т. д. - женские «имена», иногда теряющие свой род при переводе на другие языки [15; 16]. Так же обстоят дела и с самим словом «город», которое в латыни, немецком, французском языках обладает женским родом. Самым известным примером этой лингвистической феминности является
Иерусалим - и само его название, и слово «город» на иврите тоже относятся к женскому грамматическому роду. Это обстоятельство дает возможность представлять его (ее) в образе девы и противопоставлять блуднице-Вавилону в Откровении Иоанна Богослова (Отк. 17-18, 21-22), а также называть дщерью Сиона во многих ветхозаветных текстах: «Скажите дщери Сионовой: се, Царь твой грядет к тебе кроткий.» (цит. по: Мф. 21:5), «Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: сей, Царь твой грядет к тебе» (Зах. 9:9), «Скажите дщери Сиона: грядет Спаситель твой...» (Ис. 62:11) [17-19]. Много написано о фольклорном восприятии вооруженного взятия города через метафору свадьбы или насильственного овладения женщиной [20; 21]. Это же представление проникает и в литературу, например, «Война и мир» рисует нам, как Наполеон с Поклонной горы смотрит на Москву и видит в ней распростертую перед ним женщину: «Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность, - думал он <...>. И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу» [22].
К этому можно добавить только то, что и сегодня женская (и часто сексуальная) репрезентация города продолжает быть актуальной. С. Ю. Неклюдов описывает плакат, приветствующий посетителей Гамбурга, где въезд в город располагается между ног женщины [16]. И например, эротически окрашенными являются женские образы, в которых художник Алексей Соболевский представляет ветки московского метро (рис. 3).
Рис. 3. Арт-проект «Метро Москвы», Алексей Соболевский, Калининская линия
3. Город-Другой и Город-другой (Autre и autre)
Пройдя путь вышеприведенных рассуждений, можно констатировать, что современные мифологические представления во многом воплощают в образе Города идею Другого. Однако стоит детализировать это заключение. Известно, что Другой у Лакана и его учеников не является гомогенным понятием. Начиная с семинаров 1955 г. его школа проводит разграничение большого Другого (А) и другого малого (а).
Стоит обратиться к лакановской цитате, которая кажется мне ключевой и для понимания концепции Другого, и для разбора моих кейсов.
Различие между Другим с большой буквы (А), то есть Другим, поскольку он не познан, и другим с маленькой буквы, то есть другим, который совпадает с моим «собственным Я» ("moi"), источником всякого знания, является фундаментальным [2, с. 337-338].
Смысл разделения заключается в том, что, по Лакану, необходимо очертить границу между Большим Другим - общим символическим вектором человека, его сконцентрированным чувством зависимости, его вынесенным за скобки Большим Братом - и малым другим, который, по сути, является подменой первого, недостижимого. Малый другой - это попытка личности справиться с недосягаемостью и собственным ал-канием Большого Другого. И эта попытка приводит к созданию проекции своего Я на внешние объекты.
Это же происходит и на рассматриваемом материале. Привлекают внимание некоторые моменты несходства «классического» лакановского Другого с одушевленным Городом. Некоторые из них, видимо, можно объяснить подменой А на а-другого.
В первую очередь, обратим внимание на то, что Большой Другой в рамках теории психоанализа - это недосягаемая и принципиально непознаваемая величина. Лакан подчеркивает, что при столкновении с ним личность оказывается в состоянии тревоги из-за непредсказуемости ответа и травмирующей инаковости, сравнимой с отличностью иностранного языка. Таким образом, Город в тех текстах, в которых он имеет понятный человеку характер, скорее всего, оказывается малым другим, которым сознание информантов подменяет смутную громаду Большого Другого.
Кроме того, в достаточно большой части текстов Город реагирует не столько на бессознательное человека, сколько на прямой вербализованный запрос, что, конечно, свидетельствует о сведении мифологического Города до уровня равного информанту, человекоподобного собеседника. В рамках психоаналитической оптики я склонна объяснять этот факт таким же образом, как и предыдущий.
Стоит, впрочем, еще раз подчеркнуть, что помимо этих оговорок в рассматриваемом материале есть достаточное количество фрагментов, отвечающих классическим признакам присутствия в опыте переживания города идеи Большого Другого как непостижимой фигуры власти, контролирующей нас и нашу сферу желаний, определяющей символические системы, в которые мы попадаем в городе, и тесно связанной с нашим бессознательным.
Интересно, что разбор современных мифологических представлений поставляет для психоанализа «чистые примеры» реализации тех или иных психических явлений. Если обычно при анализе Другого, проступающего сквозь завесу первых слепков межличностного общения (например, при работе с образами Отца-Другого), мы неминуемо должны разделять реальное поведение субъекта, принятого на роль Другого, и собственно идею Другого, накладывающуюся ребенком на него (а также еще не забывать о проекции его собственного Я, то есть о малом другом), то в случае с городской мифологией дело обстоит несколько нагляднее и проще.
Город бессубъектен - даже наше обобщение его хаотического многообразия улиц, домов, людей, машин, свалок, дворов и так далее до уровня единого образа является искажением реальности (или логической операцией, что не противоречит одно другому).
Поэтому в факте конструирования его воли информантом мы можем наблюдать чистую проекцию его собственной психической жизни, не смешиваемой ни с какими иными субъектными посылами. Это ценная ситуация для исследования - игра психики и знаковых систем, «чистый материал» для исследования восприятия, психологических и мифологических механизмов.
Список информантов
1. ММ, 1991 г. р., женщина, родилась в Барнауле, живет в Санкт-Петербурге, образование высшее историческое, роллер (зап. Е. Малой, ноябрь 2014).
2. ЕА, 1995 г. р., женщина, родилась и живет в Москве, образование неполное высшее филологическое, анкетирование с открытыми вопросами (январь 2016).
3. ЮС, 1971 г. р., женщина, родилась и живет в Москве, образование высшее филологическое, высшее психологическое, преподаватель литературы, консультирующий психолог (зап. Е. Малой, февраль 2015).
4. ТЭ, Туа Эхтер, запись в блоге от 30 октября 2015 (http://tuaehter.diary.ru/ p206544682.htm).
5. НТ, 1989 г. р., женщина, родилась и живет в Москве, образование высшее филологическое, лингвист, путешественник (зап. Е. Малой, ноябрь 2015).
6. RF, RANDOM_FOX, запись в блоге "Mayhem" от 16 мая 2009 (http://random-fox. livejournal.com/ 6189.html).
7. ЕК, 1992 г. р., женщина, родилась в Симферополе, живет в Москве, образование высшее филологическое, занимается литературным творчеством (зап. Е. Малой, апрель 2016).
8. ЮЮ, 1979 г. р., мужчина, родился и живет в Симферополе, образование высшее физическое, сисадмин, анкетирование с открытыми вопросами (январь 2016).
Список литературы
1. Лакан, Ж. Имена-Отца [Текст] / Ж. Лакан; пер. с фр. А. Черноглазова. - М.: Гно-зис: Логос, 2006. - 160 с.
2. Лакан, Ж. Семинары. Книга 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954-1955) [Текст] / в ред. Ж.-А. Миллера, пер. с фр. А. Черноглазова. - М.: Гно-зис: Логос, 1999. - 519 с.
3. Мазин, В. А. Введение в Лакана [Текст] / В. А. Мазин. - М.: Фонд науч. исслед. «Прагматика культуры», 2004. - 208 с.
4. Арустамова, А. А. Урбанистическое сознание и русская рок-поэзия 1980-1990 гг.: К специфике воплощения [Текст] / А. А. Арустамова, С. Ю. Королева // Русская рок-поэзия: текст и контекст: сб. науч. тр. - Вып. 3. - Тверь, 2000. - С. 84-92.
5. Жижек, С. Киногид извращенца: Кино, философия, идеология [Текст]: сб. эссе / С. Жижек; предисл. А. Павлова; пер. с англ. - Екатеринбург: Гонзо, 2014. - 472 с.
6. Логачева, Т. Е. Рок-поэзия А. Башлачева и Ю. Шевчука - новая глава петербургского текста русской литературы [Текст] / Т. Е. Логачева // Русская рок-поэзия: текст и контекст: сб. науч. тр. - Вып. 1. - Тверь, 1998. - С. 56-69.
7. Хуттунен, Т. «Невы Невы»: интертекстуальное болото Бориса Гребенщикова [Текст] / Т. Хуттунен // Русская рок-поэзия: текст и контекст: сб. науч. тр. - Вып. 9. - Тверь, 2007. - С. 161-167.
8. Лем, С. Солярис [Текст]: роман / С. Лем; пер. с пол. Д. Брускина. - М.: АСТ, 2014. - 288 с.
9. Стругацкий, А. Сценарии. «Жиды города Питера...». Сталкер [Текст] / А. Стругацкий, Б. Стругацкий. - М.: Текст, 1993. - 384 с.
10. Крапивин, В. П. Сказки и были Безлюдных пространств [Текст]: фантастические повести / В. П. Крапивин. - М.: ЭКСМО, 2004. - 864 с.
11. Лукьяненко, С. В. Ночной дозор. Дневной дозор. Сумеречный дозор [Текст]: фантастические романы / С. В. Лукьяненко. - М.: АСТ, 2004. - 938 с.
12. Фрай, М. Чужак (Лабиринт) [Текст]: роман / М. Фрай. - СПб. : Олма Пресс: Азбука, 2000. - 607 с.
13. Фрай, М. Темная сторона [Текст]: [повести] / М. Фрай. - СПб.: Олма Пресс: Азбука, 2000. - 669 с.
14. Фрейденберг, О. М. Въезд в Иерусалим на осле (из евангельской мифологии) [Текст] / О. М. Фрейденберг // Фрейденберг О. М. Миф и литература древности / [сост., подгот. текста, коммент., указ. и послесл. Н. В. Брагинской]. - М.: Наука, 1978. - С. 491-531.
15. Кондакова, И. А. К вопросу метафорической концептуализации (на материале лондонской метафоры в книге П. Акройда «Лондон: Биография») [Текст] / И. А. Кондакова // Филологические науки. Вопросы теории и практики. - Тамбов: Грамота, 2015. - № 1, ч. 1. - С. 97-101.
16. Неклюдов, С. Ю. Тело Москвы. К вопросу об образе «женщины-города» в русской литературе [Текст] / С. Ю. Неклюдов // Тело в русской культуре: сб. ст. / сост. Г. Ф. Кабакова, Ф. Конт. - М.: НЛО, 2005. - 400 с. - С. 361-385.
17. Топоров, В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте [Текст] / В. Н. Топоров // Исследования по структуре текста. - М.: Наука, 1987. -С. 121-132.
18. Schmitt, J. J. Israel and Zion - Two Gendered Images: Biblical Speech Traditions and Their Contemporary Neglect [Text] / J. J. Schmitt // Horizons. - 1991, Apr. - Vol. 18, Iss. 1. - P. 18-32.
19. Jobes, K. H. Jerusalem, our mother: metalepsis and intertextuality in Galatians 4:21-31 [Text] / K. H. Jobes // Westminster Theological Journal. - 1993. - Vol. 55, No. 2. - P. 299-320.
20. Возякова, Н. В. Город-жена в испанских пограничных романсах. Опыт прочтения [Текст] / Н. В. Возякова // Новый филологический вестник. - 2007. - Т. 4, № 1. -С. 153-162.
21. Неклюдов, С. Ю. «Сдается пылкий Шлиппенбах» (К истории одной метафоры) [Текст] / С. Ю. Неклюдов // ПОЛУТРОПОМ К 70-летию Владимира Николаевича Топорова. - М.: Индрик, 1998. - С. 715-729.
22. Толстой, Л. Н. Война и мир [Текст] / Л. Н. Толстой // Собр. Соч. в 20 т. - Т. 6. - М.: ГИХЛ, 1962. -366 с.
References
1. Lacan J. Imena-Ottsa. Moscow: Gnozis: Logos, 2006. 160 p. (In Russian)
2. Lacan J. Seminary. Kniga 2. "Ya" v teorii Freuda i v tekhnike psikhoanaliza (1954-1955). Moscow: Gnozis: Logos, 1999. 519 p. (In Russian)
3. Mazin V. A. Vvedenie v Lakana. Moscow: Fond nauch. issled. "Pragmatika kultury, 2004. 208 p.
4. Arustamova A. A., Koroleva S. Yu. Urbanisticheskoe soznanie i russkaya rok-poeziya 1980-1990 gg.: K spetsifike voploshcheniya. In: Russkaya rok-poeziya: tekst i kontekst: sb. nauch. tr. Iss. 3. Tver, 2000. Pp. 84-92.
5. Zizek S. Kinogid izvrashchentsa: Kino, filosofiya, ideologiya: sb. esse. Ekaterinburg: Gonzo, 2014. 472 p. (In Russian)
6. Logacheva T. E. Rok-poeziya A. Bashlacheva i Yu. Shevchuka - novaya glava peter-burgskogo teksta russkoy literatury. In: Russkaya rok-poeziya: tekst i kontekst: sb. nauch. tr. Iss. 1. Tver, 1998. Pp. 56-69.
7. Khuttunen T. "Nevy Nevy": intertekstualnoe boloto Borisa Grebenshchikova. In: Russkaya rok-poeziya: tekst i kontekst: sb. nauch. tr. Iss. 9. Tver, 2007. Pp. 161-167.
8. Lem S. Solyaris: roman. Moscow: AST, 2014. 288 p. (In Russian)
9. Strugatskiy A., Strugatskiy B. Stsenarii. «Zhidy goroda Pitera...». Stalker - Moscow: Tekst, 1993. 384 p.
10. Krapivin V. P. Skazki i byli Bezlyudnykh prostranstv: fantasticheskie povesti. Moscow: EKS-MO, 2004. 864 p.
11. Lukyanenko S. V. Nochnoy dozor. Dnevnoy dozor. Sumerechnyy dozor: fantasticheskie romany. Moscow: AST, 2004. 938 p.
12. Fray M. Chuzhak (Labirint): roman. St. Petersburg: Olma Press: Azbuka, 2000. 607 p.
13. Fray M. Temnaya storona: povesti. St. Petersburg: Olma Press: Azbuka, 2000. 669 p.
14. Freydenberg O. M. Vyezd v Ierusalim na osle (iz evangelskoy mifologii). In: Freyden-berg O. M. Mif i literatura drevnosti. Moscow: Nauka, 1978. Pp. 491-531.
15. Kondakova I. A. K voprosu metaforicheskoy kontseptualizatsii (na materiale london-skoy metafory v knige P. Akroyda "London: Biografiya"). Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. Tambov: Gramota, 2015. No. 1, part 1, pp. 97-101.
16. Neklyudov S. Yu. Telo Moskvy. K voprosu ob obraze "zhenshchiny-goroda" v russkoy literature. In: Telo v russkoy kulture: sb. st. Moscow: NLO, 2005. 400 p. Pp. 361-385.
17. Toporov V. N. Tekst goroda-devy i goroda-bludnitsy v mifologicheskom aspekte. In: Issledovaniya po strukture teksta. Moscow: Nauka, 1987. Pp. 121-132.
18. Schmitt J. J. Israel and Zion - Two Gendered Images: Biblical Speech Traditions and Their Contemporary Neglect. Horizons. 1991, Apr. Vol. 18, Iss. 1, pp. 18-32.
19. Jobes K. H. Jerusalem, our mother: metalepsis and intertextuality in Galatians 4:21-31. Westminster Theological Journal. 1993. Vol. 55, No. 2, pp. 299-320.
20. Vozyakova N. V. Gorod-zhena v ispanskikh pogranichnykh romansakh. Opyt prochteniya. Novyy filologicheskiy vestnik. 2007. Vol. 4, No. 1, pp. 153-162.
21. Neklyudov S. Yu. "Sdaetsya pylkiy Shlippenbakh" (K istorii odnoy metafory). In: POLYTROPON: K 70-letiyu Vladimira Nikolaevicha Toporova. Moscow: Indrik, 1998, pp. 715-729.
22. Tolstoy L. N. Voyna i mir. In: Collected Work of L. N. Tolstoy in 20 vol. Vol. 6. Moscow: GIKhL, 1962. 366 p.
Интернет-журнал «Проблемы современного образования» 2016, № 6
