CC BY
59
ГЕТЕ И ЛИННЕЙ: ДВЕ ТИПОЛОГИИ
Лар.Н. Васильева
Введение
Вариации на тему «иерархия Линнея» уже звучали в наших исследованиях, но у автора нет уверенности, что ему удалось показать все великое значение этой иерархии. Представляя собой практическое применение типологии, или классификационного эссенциализма [1; 2], к построению системы живых организмов, вклад Линнея в систематику воспринимается только как «чистая номенклатура органических существ» [3, с. 123], как «бессилие ума», не способного «даже поставить проблему специфики органического», как бесплодное «блошиное перескакивание с рода на вид и с вида на род», а создателем типологии представлен Гете, причем именно как антитеза Линнею: «Система Линнея, изучаемая им ежедневно, и ежедневный личный опыт наблюдения растительного мира медленно вызревали в нем антиномией» [3, с. 137].
Здесь вопрос частично упирается в понятие типа, хотя не менее важную роль играет перспектива рассмотрения природы. Претензии самого Гете к Линнею мы еще рассмотрим, но начать хотелось бы с более общей картины «Философского мировоззрения Гете» [3], в которой Гете противопоставлен не только Линнею: вся история западной философии обрисована как «крестный ход на Голгофу», и один лишь Гете участвует в мистерии воскресения [3, с. 85].
Ученик Платона
Свасьян называет Гете учеником Платона, «зрящим идеи», но в то же время подчеркивает, что «методическое различение идеи и опыта» у Платона привело к «отвлеченному интеллектуализму», против которого Гете выступал на стороне опыта. И хотя Гете иногда называл свой тип идеей, достаточно узкий эмпиризм не позволил ему даже прикоснуться к миру идей Платона, которые так ярко светят в классификационной иерархии Линнея.
Наиболее парадоксально то, что почти все сказанное Свасьяном о типе, предложенном в учении Гете, можно как раз применить к идее (эйдосу) Платона, но философское богатство данного понятия целиком приписывается ученику, а идеи Платона интерпретируются просто как мысли. На самом деле идеи Платона есть отличия вещей [4, с. 424; 5, с. 126-127], их, действительно, можно увидеть (узреть), причем с помощью того самого опыта, который якобы «методически отделен» от идей.
Разумеется, не всякие отличия можно назвать идеями в смысле Платона, речь идет о видо- и родообразующих отличиях: «При произнесении слова платонизм у всякого на первом месте возникает ассоциация: ... “учение об идеях”. Дело идет о родах и видах, как выражались философы древние... об ипіуе^аііа, как нашли удобным именовать тот же предмет мысли схоластики западные...» [5, с. 71], хотя дело, конечно, идет не только о родах и видах, но об универсалиях групп любого ранга, составляющих иерархию идей. При этом отличающие признаки видового или родового уровня в качестве своеобразной целостности воплощаются в многообразии состояний, определяющих конкретные виды и роды, и таким образом, идея каждого уровня - иерархический тип [6; 7] - представляет собой единое во многом (ср. единство во множестве, как опреде-ляет Платон идею [5, с. 74]). В этих самых общих рамках характеристика учения Гете в работе Свасьяна [3, с. 138] напоминает учение об идеях: «Тут, в сущности, идет речь о древнейшей философской проблеме единства в многообразии...».
К идеям Платона также подходит высказывание Свасьяна [3, с. 146] о типе Гете, который «есть... сама диалектика природы...», поскольку идея любого таксономического уровня диалектически есть единство антиномичных состояний дискриминирующих признаков. Здесь вспоминается антиномическая природа мышления Платона [8, с. 156] и учение Гете об универсальной антиномике, о координации «плюса и минуса», которые «оба требуют равных прав» [3, с. 46]. Уже отмечалось такое равноправие, как равноранговость таксонов, характеризующихся состояниями одних и тех же отличающих признаков [7].
Замечательно подмечено, что «тип и есть универсалия» [3, с. 149] (курсив наш. - Л.В.), хотя это более справедливо для классификационной типологии Линнея. Более того, именно мир отношений между вещами - в довольно своеобразной диалектике признаков - позволяет представить проблему типа как
проблему общего и единичного [3, с. 147]. Во-первых, определенная совокупность признаковых состояний есть общее для членов вида или рода и в то же время единичная идея данного вида или рода (по Гете [9, с. 391]: «Что такое всеобщее? Единичный случай»), а во-вторых, совокупность самих признаков (иерархический тип) в многообразии состояний есть общее (целое) для единичных своих воплощений, для типов многих конкретных видов и родов (по Гете [9, с. 391]: «Что такое частное? Многие случаи»).
Любопытно, что в рассуждениях о типе Свасьян [3, с. 149] упоминает «“животность” в животном, “человечность” в человеке», и это напоминает искажение платоновых идей в древнегреческой философской школе киников, признававших «существование конкретной лошади, но не “лошадности” тогда как для платоников “лошадность” реальнее конкретной лошади» [10, с. 73]. Однако какая-то «лошадность», да еще более реальная, чем конкретная лошадь, совсем не имеет отношения к учению Платона об идеях.
«Идеи» и конкретные объекты одинаково реальны, но эта одинаковая реальность не мешает традиционному выделению чувственных идей (доступных чувствам разноуровневых отличий вещей) в особую сферу «идеального», так как бытие идей все же отличается от бытия отдельных вещей. Оно отличается большей длительностью, даже определенной «вневременностью», и
«внепространственностью»: для быстро умирающей отдельной особи, принадлежащей к виду и роду, идеи этого вида и рода являются «вечными» (хотя появляются и исчезают во времени). Знаменитые схоластические споры о том, как существуют идеи (универсалии) - до вещей, в вещах или после вещей, как понятия о них [3, с. 151] совершенно не учитывали смысла идей как видовых и родовых отличий. Поэтому наиболее простое решение даже не было предложено: идеи вида и рода могут одновременно существовать до рождения отдельной особи («вещи»), в ней, пока она живет, определяя принадлежность к виду и роду, и после ее смерти (вовсе не как понятие, а все в том же реальном бытии, но без этой особи).
Идеи вида и рода как определенные комбинации признаковых состояний могут существовать в прогнозе еще до обнаружения всяких реальных особей или после вымирания организмов какого-то вида. В этом смысле справедливо высказывание о том, что тип есть «настоящий кладезь потенций... содержательно более богатый, чем все актуально существующие формы» [3, с. 141], так как не все воплощения идей можно встретить в природе. Если эти воплощения возникают не одновременно, а сменяют друг друга (развитие признаков от одних состояний к другим в генеалогических рядах), то идеи демонстрируют ту же текучесть, что и подвижный тип Гете - «текучий гештальт» [3, с. 29]. В идеях наблюдается «подвижное равновесие ипостасей» или «неподвижное движение и движущийся покой» [8, с. 325], и здесь уместно вспомнить слово Платона о том, что «надо... признать бытие... движущимся и покоящимся».
Гете против Линнея
Обращение к текстам самого Гете иногда как будто сближает его тип с линнеевым (классификационным) типом - «идеей» растительного или животного царства: «Я вскоре почувствовал необходимость установить такой тип, с помощью которого все млекопитающие могли бы быть испытаны по сходству и различию; и как прежде я нашел перворастение, так теперь я старался найти первоживотное, что в конце концов ведь не что иное, как понятие, идея животного» [9, с. 18] (курсив наш. - Л.В ). Однако, в сущности, Гете не видел типы Линнея как сходства и отличия на разных уровнях, соответствующих группе млекопитающих или всему животному царству (минимум две идеи в данном случае).
Гете видел «одну идею» какого-то животного, а это означает полный разрыв с миром платоновых идей - здесь универсальный (системный) подход к рассмотрению природы заменен сосредоточенностью на «предмете». Для Гете типология различий, составляющих иерархически организованный каркас органического мира, была закрытой книгой: «разделять и считать было чуждо моей природе», - писал он [9, с. 65]. Мир Линнея казался Гете своего рода мозаикой, «где один приготовленный камешек всаживают рядом с другим, чтобы, в конце концов, из тысячи отдельных кусочков создать видимость картины; и потому такое требование» было ему «до некоторой степени противно» [9, с. 70-71].
«Предметное» мышление и познание «самих вещей» утверждается Свасьяном [11, с. 391, 416] как нечто возрожденное в мышлении Гете после многих веков со времен Античности. В какой-то мере оппозиция Линнея и Гете напоминает оппозицию Платона и Аристотеля, возникшую в результате осмеяния Аристотелем эйдосов (универсалий) Платона и попытки иначе подойти к «сущности вещи» - не через сравнение с другими вещами, а через рассмотрение внутреннего устройства. Некоторые биологи [12, с. 189] даже советуют не путать эссенциализм Аристотеля с универсализмом Платона, хотя это верно лишь отчасти, так как сдвиг акцентов при поиске сущности не устранил элементов платонизма в
классификационном эссенциализме Аристотеля [7], а только вывел на первый план его «вещественный» (организменный) эссенциализм, столь превозносимый биологами [13]. Почти так же «предметность» преобладает в учении Гете, несмотря на его интерпретацию Свасьяном в духе платонизма.
Система Линнея (настоящего ученика Платона) вызывала противодействие Гете: «Пытаясь воспринять его резкие, остроумные разграничения, его меткие, целесообразные, но часто произвольные законы, я чувствовал внутренний разлад: то, что он пытался насильственно разъединять, должно было, по глубочайшей потребности моего существа, стремиться к соединению» [9, с. 503]. По этому поводу нужно сказать, что Линней пытался не «разъединять насильственно», а различать, и существование одной идеи в разных воплощениях на каждом уровне [14, с. 118] удовлетворяет потребность в соединении в той же степени, что и потребность в различении.
Что касается «произвольных законов» Линнея, то это явный намек на большую долю искусственности в его системе, но разве мог один человек, «даже гениальнейший и проницательнейший» [9,
с. 71], построить естественную систему, которая нуждалась в неизмеримо большей фактической базе и методе взвешивания отличий для правильного их распределения по рангам? Хорошо хотя бы то, что он начал это дело, сознавая степень несовершенства своих построений и в надежде, что «искусственные классы замещают естественные, пока все естественные не открыты» [14, с. 95].
Как уже отмечалось [7], у Линнея была частичная основа для естественной координации групп, что следует из его рекомендаций выделять группы одного ранга на состояниях одних и тех же признаков. Определение иерархического уровня самих признаков (взвешивание) значительно сложнее, хотя, разумеется, распределение признаков по уровням возможно уже при «черновом» (предварительном) объединении организмов в виды, роды или семейства (признаки семейств охватывают гораздо больше организмов по сравнению с родовыми и видовыми признаками).
Гений Линнея интуитивно ухватил в иерархии отличающих признаков ту имманентно присущую природе структуру (систему отношений между организмами), которая образовалась при эволюции органического мира (все разнообразие не возникло сразу). Это объясняет длительность существования его «искусственной» системы, в которой можно найти множество естественных элементов (видов и родов). Однако четко выраженного метода взвешивания отличий не было предложено, и в результате систематика была отдана на произвол «дробителей» и «укрупнителей». Кроме того, учитывая широкое распространение параллелизмов в живом мире, многие систематические группы оказывались гетерогенными (объединенными на основании гомоплазий, а не истинных гомологий), поэтому они то и дело переформировывались.
Такая, в общем-то, безотрадная картина вызывала критику многих естествоиспытателей, включая и Гете [9, с. 71]: «Невыполнимой казалась мне задача с достоверностью обозначить роды, подчинить им виды... Уже при жизни Линнея некоторые роды были разделены и раздроблены, и даже упразднены целые классы...». Дело осложнялось тем, что Линней [14, с. 92] предложил две реформы - классификационную и номенклатурную, но в сознании естествоиспытателей они как-то сливались в одну, причем номенклатурная сторона преобладала. «Нам нередко приходилось слышать, - писал Гете [9, с. 65], - вся ботаника... является всего лишь номенклатурой и, в целом, системой, основанной на цифрах, да и то недостаточно; она не может удовлетворить ни разум, ни воображение, и никто не извлечет из нее никакого прока». При общей несправедливости подобного мнения оно, однако, содержит интересную характеристику системы Линнея как «основанной на цифрах, да и то недостаточно».
Дело даже не в том, что Линней часто использовал количественные признаки (например, число лепестков, чашелистиков, тычинок, пестиков и т.д.) при различении групп. «Цифровая» - математическая
- компонента иерархии Линнея относится к области, характеризуемой Свасьяном [11, с. 374] как «математика качеств», которая отталкивается от деления и «органического расчленения единства». Деления Линнея, вызывающие столько критики, отражают на каждом уровне «саморасщепление» единого типа на состояния, причем тип не есть сумма количеств или качеств, обнаруживаемых в состояниях. Что касается «недостаточности» математики в системе Линнея, то это как раз и касается отсутствия метода взвешивания признаков для определения их относительного уровня. В конечном счете, неразвитую классификационную типологию Линнея в облике гадкого утенка, которому было еще далеко до лебедя, начали клевать со всех сторон, и Гете [9, с. 65] решил пойти «своей дорогой».
Разность дорог Гете и Линнея необходимо принимать во внимание при оценке их противостояния, и когда мы читаем у Гете [9, с. 53] о причинах, мешающих Линнею «продолжать идти вперед», нужно помнить, что Линней шел вперед по другому пути. И вряд ли справедливо при характеристике взглядов Гете как «естественной реакции» на «противоестественность» дискурсивного рассудка, говорить о замкнутости такого рассудка в рамках «номенклатурной сортировки форм», дальше которой ему «некуда
мыслить» и «нечего синтезировать» [3, с. 149, 132] (курсив наш. - Л.В.). На такое запальчивое отрицание духовного типа Линнея можно столь же запальчиво ответить, что линнеевский синтез многообразия -координация множества неравноценных таксонов на немногих уровнях - был бы просто не под силу Гете, учитывая особенности его мышления.
Организменный «тип»
Линней показан Свасьяном [3, с. 124] лишь как «патологоанатом природы», использующий «внешние признаки», дающие возможность для «чисто механического описания» организмов, в которых нет жизни, нет одушевляющей связи. Однако мышление Линнея не было механическим, оно было сущностноэйдетическим [11, с. 344], то есть даже более типологическим (сосредоточенным исключительно на универсалиях), чем мышление Гете. Просто Линней [14, с. 126] искал другую одушевляющую связь в природе, позднее определенную как «общее происхождение», и к нему, на наш взгляд, больше подходит характеристика Гете как «универсального гения» [11, с. 383], так как Гете не имел дела с «универсалиями».
В определенном смысле именно Гете [9, с. 194] был «патологоанатомом», отмечая, что считает свой труд «только анатомическим» и что «нельзя долго заниматься определениями внешних отношений и признаков, не почувствовав потребности путем расчленения основательнее познакомиться с органическими телами» [9, с. 188] (курсив наш. - Л.В ). Упоминание здесь «внешних отношений и признаков» - камень в огород Линнея, хотя изучение анатомии есть просто выявление дополнительных отношений и признаков, полезных для построения системы организмов в соответствии с линнеевыми принципами.
Антитеза «Гете и Линней» заключается совсем не в противоположении «внутренних» или «внешних» признаков организмов. В определенном смысле эта антитеза обусловлена отмеченным выше вниманием Гете к внутреннему строению «предметов» и концентрацией Линнея на отличиях [15, с. 231] - на особых отношениях, существующих «между» и как будто «вне» предметов, хотя при этом охватываются их антиномические свойства. «Когда мы рассматриваем предметы природы, - писал Гете [15, с. 11] (курсив наш. - Л. В. ), - особенно живые, таким образом, чтобы уразуметь взаимосвязь их сущности и деятельности, то нам кажется, что мы лучше всего достигнем такого познания путем разъединения частей...». Однако найти таким путем «сущность» организма («живого предмета») так же невозможно, как найти «душу» при расчленении тела [11, с. 172].
«Сущность вещей ускользает от нас и будет ускользать всегда; мы движемся среди отношений» [16, с. 34]. И хотя есть мнение, что Линней, как и Гете, по-своему стремился к структуре предмета [15, с. 231], он больше думал о сущности видов и родов, о сущности естественных групп живого мира, связанных иерархией отличий («внешних» признаков, которые могут быть также найдены внутри организмов). То, что он был далек от мысли об эволюционном - последовательном - возникновении такой иерархии и о сохранении общего происхождения организмов в «сущностях» таксонов, не умаляет его заслуги.
Разумеется, при большей склонности Гете к «предметности», он, как и Линней, видел не только организмы, но все-таки почти на всех его типах лежит печать организмоцентризма. Изначально для Линнея была важна множественность организмов (знание, чем они отличаются и каков уровень отличий), для Гете - множественность частей в одном организме. «Всякое живое существо, - писал он [9, с. 196] (курсив наш. - Л. В. ), - не есть нечто единичное, а является известной множественностью». Оба искали порядок, охарактеризованный следующим образом [9, с. 405]: «Лучший порядок тот, благодаря которому явления становятся как бы одним великим явлением, части которого взаимно связаны».
Однако порядок Гете подразумевал как организацию отдельного живого существа, порядок Линнея -организация живого мира, и хотя этот мир тоже можно рассматривать как своеобразный растущий «организм», типологическая терминология Гете совершенно непригодна для характеристики типов Линнея (в отличие от поверхностной гармонии, отмеченной в первом разделе). «Рассматривая растительный тип,
- писал Гете [9, с. 14] (курсив наш. - Л.В.), - мы сразу обнаруживаем у него низ и верх». Какой «низ и верх»?! - воскликнул бы классификационный типолог: универсалии в иерархии Линнея не имеют «верха и низа», хотя они и расположены ниже или выше по отношению друг к другу.
Организмоцентризм Гете неоднократно подчеркивается Свасьяном [3, с. 133, 128] и при этом отмечается важность «объяснения растительного организма», тогда как всякий другой рассудок упрекается в том, что для него не может быть «сверхчувственного понятия организма». Однако любому рассудку доступны сверхчувственные понятия универсалий (идей, отличий), а через них - и вещей, так как «реальное восприятие вещей основано на их сравнении между собой» [4, с. 471] (курсив наш. - Л.В.).
Напротив, «сверхчувственное понятие» Гете рисуется как фантастический образ растения [3, с. 140] или «символическое растение», называемое типом [9, с. 97].
Нереальность типа Гете обнаруживается в двух совершенно разных интерпретациях, и одна из них представляет собой упрощенный схематический образ, параллелью которому служит описание «самого общего изображения типа» у животных [9, с. 156-157]. В данном описании тип есть результат разделения существа на «три главных отдела» («эти три части суть голова, средняя и задняя части»), и такой тип выглядит удручающе однообразно (совсем не видно идеи как «многообразия в единстве»). То же самое относится к иллюстрациям «прарастения», сопровождающим обсуждение метаморфозы или трансформации частей в пределах одного организма, - исчезает всякое многообразие растений, остаются уныло-бесцветные схематические рисунки [17, с. 95; 18, с. 137]. Удивительно, что «перворастение» одобрительно характеризуется Свасьяном [3, с. 141] как «правильная фантазия», так как именно в схеме какого-то организма происходит порицаемая им «выработка единого рассудочного шаблона, под который подгоняются все без исключения явления» [11, с. 344].
Впрочем, есть и другая интерпретация типа, гораздо более богатая, но теряющая всякое эвристическое значение при создании образа существа. Например, Гете [9, с. 194] (курсив наш. - Л.В.) считал, что можно построить тип как «общий образ» с помощью абстракции: «Что природа, желая произвести такое существо, должна свое величайшее многообразие замкнуть в абсолютное единство, это видно из понятия живого существа, решительно от всех других обособленного и действующего с известной спонтанностью». (Где бы увидеть такое обособленное и спонтанно действующее живое существо, чтобы составить о нем понятие?) Вполне вероятно, что подобные высказывания Гете побудили его последователей «замкнуть величайшее многообразие» в одной схеме, весьма похожей на причудливый организм.
Например, французский ботаник Турпин изобразил «архетипическое растение Гете» как одно растение, сочетающее разнообразие листьев, цветков и плодов [19, с. 11]. Трудно при этом отделаться от мысли, что разграничения Линнея, презрительно названные «вколачиванием межевых столбов» в непрерывную изменчивость [9, с. 71], заменены здесь вколачиванием самой изменчивости в нелепую модель. Справедливости ради нужно сказать, что тот же рисунок воспроизводится как «идеальный растительный тип Турпина» [20, с. 32], то есть как будто Гете не имеет к этому отношения. Тем не менее было бы неверно отделить имя Гете от «типа», связанного с многогообразием, пусть даже испорченного организмоцентризмом (см. далее раздел «Архетип»). Нужно только подчеркнуть, что обе интерпретации типа в виде модели существа - как бедно-схематическая, так и богато-схематическая - не соответствуют убеждению Гете [9, с. 382] в том, что ему «посчастливилось создать представление, согласное с природой» при поиске «первообраза, типического».
Что Гете посчастливилось, так это «от ограниченного понятия прарастения подняться до понятия и, если угодно, идеи закономерного образования и преобразования растительной жизни от корня до семени» [9, с. 504] и описать метаморфоз у растений как единообразный процесс превращения, в соответствии с которым природа «одну часть производит из другой и разнообразнейшие формы образует посредством видоизменения одного единственного органа» [9, с. 20] (курсив наш. - Л.В.).
Наблюдения Гете дают представление о конкретных рядах, в которых можно проследить изменение частей (например, превращение лепестков в тычинки или обратное превращение при возникновении махровых цветков), поэтому Шиллер был не прав, говоря, что в метаморфозе нет ничего от «опыта» [9, с. 97]. Не совсем также понятно, почему и Гете [9, с. 398] считал, что «метаморфоз растений... противоречит нашим чувствам». Противоречит «чувствам» не метаморфоз, а неудачная терминология вокруг него, и худшей была привязка «символического растения» к отнюдь не символическому процессу или «перворастения» - к обобщению организмов, не похожих на действительно первые растения.
Экстенсиональный «тип»
В тексте «Метаморфоза растений» [9, с. 20-57] «перворастение» не упоминается, и чтение этой работы не оставляет никакого впечатления о типологии. Здесь уместно вспомнить, что Гете [9, с. 68] использовал термин «закон» в связи с метаморфозом: «в неизмеримом растительном царстве не могло появиться столь огромного разнообразия форм без того, чтобы некий основной закон (курсив наш. - Л.В.), как бы он ни был скрыт, не свел их всех обратно к единству». Тем не менее Гете сравнивал закон именно с «типом», отмечая, что «классы, роды, виды и индивиды относятся к типу, как частные случаи к закону; они содержатся в нем» [9, с. 193] (курсив наш. - Л.В.). При этом он как-то не заметил, что переход от организмоцентризма к классам, родам и видам (системоцентризм) радикально изменил понятие типа.
Этот тип в учении Гете также выступает в двух вариантах, подобно бедной и богатой схемам организма, хотя оба, в конце концов, оказываются одинаково безликими. «Бедный тип» есть вышеупомянутый «закон», в котором метаморфоз предстает не как «символическое растение», а как средство «свести многообразные частные явления дивного мирового сада к... общему простому принципу...» [9, с. 79] (курсив наш. - Л.В.). При этом пропадает «дивный мировой сад», сохраняющийся в многоуровневых и многообразных типах Линнея, где демонстрируются «лилейные и стручковые, губанчики и антириновые, зонтичные и сложноцветные» [9, с. 68]. Напротив, у Гете опять остается нечто однообразное и совершенно не способное быть типом, содержащим классы, виды и роды, поскольку такой тип может содержать только органы. Не случайно отмечено, что Гете «предлагал, по существу, выделять таксономические категории... “внутриорганизменного” ранга» [15, с. 229].
Вероятно, Гете не стоило использовать чуждые ему классификационные понятия, потому что «сводящий к единству тип», охватывающий все группы («богатый вариант»), равнозначен растительному царству или «природе» в целом, но в ней-то, по мнению Гете [9, с. 389], нет организации, нет системы (классов, родов и видов) вообще. Напротив, заслуга Линнея в том и состоит, что в природной «хаотической полноте, нуждающейся в организации» [3, с. 48], он различил иерархически структурированное признаковое пространство платоновы идеи в мире организмов, или «нуминозный (от слова пишто8 -божественный. - Л.В.) лик иерархических сущностей»: [11, с. 314]. В отличие от «Дионисова растерзания» природы [11, с. 146-147] (курсив наш. - Л.В.), с которым ассоциируется «тип» Гете, типология Линнея есть «Аполлоново» преображение и оформление хаоса многообразия отличий. Не случайно фронтиспис работы «Нойш ОШЬгйапш» изображал лицо Линнея на теле Аполлона [21, с. 1].
Если Гете говорил о видах, родах и классах, но при этом не хотел видеть в природе иерархическую структуру Линнея, состоящую из интенсионалов групп разного уровня, то это означает, что он видел только внутреннее содержание растительного или животного царства, называемое экстенсионалом. Об этом говорит, например, высказывание Свасьяна [3, с. 150] о «текучей целостности, которая есть не род и не вид, а способ их перехождения друг в друга», что возможно только при экстенсиональной дифференциации исходного вида в род (рода - в семейство, и т.д.). Об этом говорит сам Гете [9, с. 113] с позиций трансформизма, рассматривающего «весь животный мир... как одну великую стихию».
При рассмотрении экстенсионального аспекта любой группы происходит перечисление составляющих ее элементов (видов в роде, родов в семействе, и т.д.) без указания отличий, определяющих положение организмов в системе. Таким образом, в экстенсионале всей природы универсалии как будто «растворены», и поэтому вряд ли можно говорить при этом о типе, в котором «проблема универсалий динамизирована и решена не формально, а содержательно» [3, с. 150] (курсив наш. - Л.В ). Разумеется, можно говорить об одном типе в природе как «универсалии», если рассматривать отличия живого от неживого, но Свасьян пишет, скорее, о нерасчлененной «живой материи», об «органической жизни, изображаемой фантазией» [3, с. 146], о воде, перетекающей из сосуда в сосуд, из одной формы в другую.
Архетип
Гете [9, с. 396] считал, что система Линнея «противится» возвышенному взгляду на природу, но является ли типология Гете более возвышенной по сравнению с Линнеевой? Пока что все лучшее, что сказано о его типе (см. раздел «Ученик Платона»), применимо к родо-видовой типологии Линнея. В остальных случаях «тип» либо отождествляется с «органической жизнью», представляющей нечто вроде куска полотна, из которого «природа» кроит множество платьев, либо выпадает из природы вообще, будучи карикатурой на организм. Так что же, все-таки, пытался делать Гете и каково значение его деятельности для типологии?
Прежде всего, в силу упомянутого выше закона антиномичности, говорящего о равенстве противоборствующих сторон, противостояние Гете системе Линнея и выбор «другого пути» вызывает подозрение, что Гете [9, с. 69] хотел «пробиться сквозь частности» и достигнуть с другой стороны той же вершины, откуда он «мог бы обозреть, если и не все, то большинство предметов». Это особенно ясно выступает при сопоставлении намерений обоих исследователей. Например, Линней [14, с. 93] мечтал создать «порядок из хаоса»: «Ариаднина нить ботаники есть система, без нее наука о растениях - хаос... Систематики, которые протянули эту нить, заслужили вечное признание, так как, лишенные ее, все блуждали бы в лабиринте». Однако ведь и Гете [9, с. 146] считал, что нашел «общую путеводную нить через лабиринт форм».
Более того, Гете хотел разработать и установить общий тип, чтобы «сравнивать между собой классы, роды и виды и судить о них» [9, с. 146] (курсив наш. - Л.В.), хотя, отвергая иерархическую системность
природы, как раз и не мог судить о естественных таксономических группах. Если Линней подчеркивал, что «система указывает даже растения, которые были пропущены» [2, с. 63], то и Гете писал Гердеру из Италии о «перворастении»: «С этой моделью и ключом к ней можно в дальнейшем до бесконечности изобретать растения, которые должны быть последовательными, именно: даже те из них, которые не существуют, смогли бы все-таки существовать» [3, с. 141].
Чтобы понять основания, дающие Гете [9, с. 16] право говорить о найденной «руководящей нити», нужно оставить в покое интерпретации Свасьяна и многие попытки выразить понятие типа в работах самого Гете, потому что единственный из его типов, заслуживающий внимания, - это не «символическое растение», не «прарастение» не «живое существо, решительно от всех обособленное», и не «органическая жизнь, изображаемая фантазией». При своем экстенсиональном видении и верный организмоцентризму, Гете нашел еще один тип именно внутри таксонов и на основании рассмотрения частей организмов, но этот тип уже не имеет почти ничего общего с рассмотренными выше экстенсиональным и организменным «типами», хотя в комментариях все еще фигурирует навязчивый «образ». В частности, предлагая «анатомический тип», Гете [9, с. 155] (курсив наш. - Л.В.) пишет, что он должен представлять собой «общий образ, в котором по возможности содержались бы формы всех животных» и что «уже из общей идеи типа вытекает, что никакое отдельное животное не могло бы быть выставлено в качестве такого сравнительного канона; ничто единичное не может быть образцом целого».
Отмечая, что у некоторых организмов происходит сокращение и слияние или даже исчезновение некоторых костных элементов, Гете поставил себе задачу выяснить, какое вообще разнообразие костей есть в рассматриваемой группе. Здесь он забыл, что «разделять и считать» чуждо его природе: «Основное внимание, особенно тех, кто разрабатывает остеологический тип, должно быть направлено на то, чтобы самым отчетливым и точным образом научиться подразделять кости...» [9, с. 148] (курсив наш. - Л.В). Полученный конкретный набор элементов был назван остеологическим типом, и, хотя разнообразие, охватываемое данным типом, может превосходить таковое в отдельных организмах, в нем нет ничего символического или фантастического. Что же идеального в куче костей, вынутых из реальных особей и определенным образом расположенных («игрушка из детского конструктора», по выражению А. Шаталкина)? [22, с. 281].
Говоря современным языком, Гете пытался построить прогностический ряд из некоторых частей организмов, принадлежащих к определенной группе, и делал это почти так же, как, например, Вавилов [23] при вскрытии упорядоченности внутреннего полиморфизма таксонов. Вавилов составлял список признаковых состояний, встречающихся у особей родственных родов, отмечал найденные формы, ожидал новые формы в случае пробелов в том или другом ряду, и обычно это предположение блестяще подтверждалось при его контактах с природой. Гете подробно перечислял кости в остеологическом типе, и обнаружение межчелюстной кости у человека было ожидаемым заполнением временно существовавшего пробела.
Интересно, что в биологии есть еще один пример подобного построения прогностических рядов, а именно, в работах Мейена. Как отмечает Чайковский [24, с. 52] (курсив наш. - Л.В.), «по Мейену, архетип таксона - это обширная таблица, где каждая строка - мерон, а каждый столбец - возможная в принципе особь». Напомним, что «мероны» обозначают те или иные части организмов [24, с. 51] , и данный «архетип по Мейену (таблицы)» противопоставляется «архетипу по Оуэну» [24, с. 52]. «Архетип по Оуэну» представляется как «простенький рисунок», содержащий «самые общие свойства таксона (например, архетип позвоночного - это очень схематические голова, позвоночник и хвост, столь же схематические органы пищеварения и т.д.)» [24, с. 52]. Другие комментаторы, однако, объединяют Оуэна и Мейена, описывая «архетип» как «модель членов таксона» [25, с. 74] (курсив наш. - Л.В.), и в данном организменном «типе», искажающем любой конкретный объект пропорционально повышению ранга таксона, исчезает отмеченное Чайковским различие взглядов названных биологов.
Что касается Гете, то его богатая палитра «типов» включала и простенький рисунок, и «табличный» ряд, и «абстрактный закон» [26, с. 19], хотя в целом органология [3, с. 81] Гете почти повторяется в мерономии Мейена: их роднит преобладающий организмоцентризм - при стремлении к выходу на систему организмов, пристальное внимание к расчленению организмов [27], сходство архетипа как прогностического ряда (наиболее полного набора) определенных частей организмов, попытка показать преобразование элементов в архетипах (метаморфоз Гете, рефрены Мейена) и, наконец, противостояние Линнею (хотя и с определенными оговорками относительно полезности его системы).
К сожалению, в мерономии произошло отождествление «архетипа» и «интенсионала» таксона, и результат оказался двойственным. Во-первых, как уже отмечалось, в некоторых трактовках «архетипы» соответствуют «типам Линнея» («сущностям» родов и видов) и тогда, действительно, совпадают с
интенсионалами, но «тип Гете» остается без термина. Во-вторых, - и здесь кроется источник путаницы в оценках линнеевой и «типологической» систем, - основатели мерономии [27, с. 69] (курсив наш. - Л.В.) считали возможным говорить об интенсиональных и «экстенсиональных» свойствах (вместо рассмотрения интенсионального и экстенсионального аспектов каждой группы, где экстенсионал - совокупность объектов, а не свойства) и писать, что «на одном полюсе находятся классификации экстенсиональные, дескриптивные, использующие внешние характеристики объектов, а на другом полюсе - классификации интенсиональные, сущностные». Как тут не вспомнить упрек Гете и Свасьяна в адрес классификации Линнея, якобы основанной только на «внешних» признаках! И подумать только, что сущностная (основанная на эссенциализме) система Линнея при таком противопоставлении оказывается только «экстенсиональной классификацией»!
Таким образом, сбой в терминологии странным образом выбрасывает типологию Линнея за борт «сущностной» систематики (при этом «модель» вытесняет «эйдос» [11, с. 351]), и - под видом интенсионального рассмотрения - происходит какой-то «захват» всей классификации настоящим организменно-экстенсиональным мышлением. Похоже, именно этого хотел Гете на своем пути к системе организмов «без Линнея», но философски такая позиция абсолютно несостоятельна. Поразительно, что возрождающаяся архетипическая типология продолжает сопротивление типологическому мышлению в систематике и, в целом, эта бесконечная борьба с Линнеем (фактически с платонизмом в биологии, с фундаментальными основаниями классификации) совершнно не вяжется с мечтой Любищева [28, с. 67] о «возрождении подлинного платонизма» в этой области.
Заключение
Если считать, как полагает Свасьян [3], что Гете создал типологию, то существовавшая до него родовидовая типология должна называться иначе. Однако, вероятно, можно оставить термин классификационная типология для вклада Линнея и организменная типология для создания Гете и Оуэна. Одинаковость общего термина может быть оправдана ассоциациями взглядов организменных типологов с идеями Платона, хотя современные комментаторы упорно стараются показать ошибочность такой связи [19; 29; 30], и в этом они правы - типология Гете находится в русле организменного эссенциализма Аристотеля. В данной связи интересно сравнить мнение о «модели архетипического растения» Гете как «визуальном представлении» генотипического паттерна [19, с. 21] с рассмотрением генотипа в качестве «аристотелевой сущности» организма [31; 32].
При всей полезности построения архетипов для систематики, организменная типология имеет весьма ограниченную область применения и не может рассматриваться как альтернативное направление по отношению к существующей классификации организмов. Тем не менее имя Гете используется при создании новых классификационных подходов, например, в так называемой рациональной таксономии [33], которая, как и следовало ожидать, опять противопоставляется системе Линнея. В этом, кстати, заключается много иронии, поскольку в Гете, по мнению Свасьяна [11], должно заключаться все противоположное «рационализму» и «таксономии».
Литература
1. Mayr E. Principles of systematics zoology. New York: McGraw-Hill, 1969.
2. Stafleu F.A. Linnaeus and the Linnaeans. Utrecht: A. Oosthoek’s Uitgeversmaatschappi N.-V., 1971.
3. Свасьян К.А. Философское мировоззрение Гете. М.: Evidentis, 2001.
4. Лосев А.В., Тахо-Годи А.А. Примечания [к диалогам Платона] // Платон. Собр. соч.: В 4 т. М.:
Мысль, 1993. Т. 2.
5. Флоренский П.А. Соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1999. Т. 3(2).
6. Vasilyeva L.N. Systematics in mycology // Bibliotheca Mycologica. 1999. Vol. 178.
7. Васильева Л.Н. Эссенциализм и типологическое мышление в биологической систематике // Журнал общей биологии. 2003. Т. 64. № 2.
8. Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. М.: Правда, 1990.
9. Гете И.В. Избранные сочинения по естествознанию. М.: Изд-во АН СССР, 1957.
10. Красилов В.А. Метаэкология. Закономерности эволюции природных и духовных систем. М.: ПИН РАН, 1997.
11. Свасьян К. А. Становление европейской науки. М.: Evidentis, 2002.
12. Khalil E.L. Economics, biology, and naturalism. Three problems cincerning the question of individuality // Biology and Philosophy. 1997.Vol. 12. № 2.
13. Lennox J.G. Aristotle’s philosophy of biology. Cambridge: Univ. Press, 2001.
14. Линней К. Философия ботаники. М.: Наука, 1989.
15. Корона В.В. О сходстве и различиях морфологических концепций Линнея и Гете // Журнал общей биологии. Т. 63. № 3.
16. Бергсон А. Творческая эволюция. М.: Терра-Книжный клуб; Канон-пресс-Ц, 2001.
17. Канаев И.И. Иоганн Вольфганг Гете. Очерки из жизни поэта-натуралиста. М.; Л.: Наука, 1964.
18. Любарский Г.Ю. Архетип, стиль и ранг в биологической систематике. М.: КМК Scientific Press, 1996.
19. Hammen L. Type-concept, higher classification and evolution // Acta Biotheoretica. 1981. Vol. 30. № 1.
20. Meyer-Abich A. Beitrage zur Theorie der Evolution der Organismen. I. Das typologische Grundge-setzt und seine Folgerungen ftir Phylogenie und Entwicklungsphysiologie // Acta Biotheoretica. 1943. Vol. 7.
21. Ereshefsky M. The porverty of the Linnaean hierarchy. Cambridge: Univ. Press, 2001.
22. Шаталкин А.И. Проблема архетипа и современная биология // Журнал общей биологии. 2002. Т. 63. № 4.
23. Вавилов Н.И. Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости. Л.: Наука, 1987.
24. Чайковский Ю.В. Грамматика биологии // Вестник АН СССР. 1986. № 3.
25. Раутиан А.С. Апология сравнительного метода: о природе типологического знания // Оскольский А. А. и др. Гомологии в ботанике: опыт и рефлексия. СПб.: С.-Петербургский союз ученых, 2001.
26. Гоманьков А.В. Идеи С.В. Мейена в теоретической морфологии // Оскольский А. А. и др. Гомологии в ботанике: опыт и рефлексия. СПб.: С.-Петербургский союз ученых, 2001.
27. Мейен С.В., Шрейдер Ю.А. Методологические аспекты теории классификации // Вопросы философии. 1976. № 12.
28. Любищев А. А. Проблемы формы, систематики и эволюции организмов. М.: Наука, 1982.
29. Amundson R. Typology reconsidered: two doctrines on the history of evolutionary biology // Biology and Philosophy. 1998. Vol. 13. № 2.
30. Camardi G. Richard Owen, morphology and evolution // Journ. Hist. Biol. 2001. Vol. 34. № 3.
31. Delbbck M. Aristotle-totle-totle // Monod J., Borek E. (eds.) Of microbes and life. New York; London, 1971.
32. Schwartz S.P. Natural kinds // Behav. Brain Sci. 1981. Vol. 4.
33. Ho M.-W., Saunders P.T. Rational taxonomy and the natural system // Acta Biotheoretica. 1993. Vol. 41. № 4.
