CC BY
191
Вестник Челябинского государственного университета. 2018. № 11 (421). Философские науки. Вып. 50. С. 83-89.
УДК 1 DOI 10.24411/1994-2796-2018-11114
ББК 87.52
ГЕРМЕНЕВТИКА САДИЗМА В ФИЛОСОФИИ ЖОРЖА БАТАЯ
А. Р. Алтафова
Государственный академический университет гуманитарных наук, Москва, Россия
Статья посвящена анализу концепции садизма, принадлежащей французскому философу Жоржу Батаю. Автор показывает, что взгляды мыслителя формировались на пересечении двух противоположных направлений философской мысли, утверждающих, с одной стороны, сугубо разрушительный характер садизма как одной из форм патологии, с другой — его созидательную роль, способствующую освобождению человека от насильственного гнёта разума, раскрепощению чувственности и сексуальности. Показано, что в батаевской интерпретации, преодолевшей подобные дихотомические рамки, утверждается амбивалентный характер садизма — позиция, на которой будет стоять вся последующая философия постмодерна. Особое внимание уделяется раскрытию философско-антропологических идей философа, формировавшихся на фоне кризиса европейского рационализма. В результате проведённого анализа была выявлена оригинальная классификация садизма, разделяющая его, в зависимости от функционального значения, на «сакральный» и «профанный». Автор показывает, что речь Батая относится исключительно к первому типу садизма, выступающему формой трансгрессивного опыта и открывающему путь к суверенности.
Ключевые слова: садизм, разрушительность, человек, рациональность, насилие, смерть, суверен, сакральное, профанное, трансгрессия.
В конце XX в. после выхода в свет множества философских работ, посвящённых творчеству маркиза де Сада, тема садизма преодолела рамки психологии и прочно вошла в философский дискурс. Причины столь острого интереса к этой проблеме известны: кризис, в котором оказался западный мир, разорённый кровавыми революциями, жестокими войнами, чудовищными геноцидами, требовал нового взгляда на человека, проявившего себя как кровожадный убийца, бессердечный палач, садист. В свете трагических событий центром философско-антропологиче-ских исследований стала проблема человеческой деструктивности. В надежде отыскать причины произошедших катастроф мыслители приступили к подробному анализу самых низменных сторон человеческой души, к числу которых принадлежит и садизм.
О садизме заговорили как о болезни века, воплощении идеи декаданса человечества. Соответствующие исследования были нацелены, в первую очередь, на выявление способов борьбы с этим недугом, поразившим человечество. Так, Р. Крафт-Эбинг говорил о садизме как о болезнен-
То, что мы считаем пороком, много полезнее и нужнее, нежели добродетель, поскольку порок созидателен, а добродетель пассивна...
Маркиз де Сад. Жюльетта
ном, патологическом, состоянии [14], З. Фрейд — как о требующей терапии эротической перверсии [19], а в работах Э. Фромма это явление выступало формой разрушительной «злокачественной агрессии» [20]. Однако во Франции эта тема, подхваченная сюрреалистами, узревшими в фигуре де Сада борца за свободу, получила иное направление развития. Смысловым ядром садизма в рамках сложившегося альтернативного подхода стала идея освобождения от ханжеской морали в пользу раскрепощения чувственности и сексуальности. Не случайно сам термин «садизм» появился именно в XVIII в. — в период расцвета эпо -хи Просвещения с её культом разума и репрессированием мира чувствований и тонких эмоциональных переживаний [11. С. 58-59]. Таким образом, в философии сформировалось два основных взгляда на эту тёмную страсть, где она выступала то как едва ли не единственный путь освобождения, спасения человечества, то как путь неминуемой гибели.
В данном историко-философском контексте особенно интересна концепция садизма, предложенная Жоржем Батаем. В ней были преодолены
рамки диалектики добра и зла, в которых развивалась предшествующая мысль. Философ, для которого в предельной реальности добро и зло вообще неразличимы, занимает маргинальное положение по отношению к упомянутым взглядам на этот феномен: его невозможно причислить ни к апологетам Сада, ни к его противникам. Наряду с этим, в батаевской трактовке произведений де Сада парадоксальным образом соединяются основные положения этих противоречащих друг другу направлений, что придаёт ей особую остроту и оригинальность.
В духе сюрреалистской провокации Батай подходит к интерпретации садизма не через проблему человеческой разрушительности, а через идею освобождения человека, полемизируя со всей рационально-психологической традицией, в рамках которой садизм мыслился как исключительно негативный, разрушительный феномен. Не случайно философ, говоря об этой беспощадной страсти, сравнивает её с небесным светилом [5. С. 625]. Известно, что образ солнца в его философии носит двойственный характер: с одной стороны, он связан с трансгрессивным выходом за свои пределы в пользу самоценной траты, мистического слияния с неким тотальным целым, с другой стороны — с насилием и разрушением, сопутствующими нарушению границ и приближению к сакральному. Батай показывает, что в основе садизма лежит огромная ценность, поэтому редуцирование этого явления лишь к социально неприемлемым формам, попытка обуздать, репрессировать эту инфернальную страсть посредством замалчивания, отрицания, неприятия едва ли способствуют упразднению зла на земле. Однако вместе с тем философ выделяет и вторую — разрушительную — сторону садизма. И хотя он не ставит напрямую проблему превозможения садистского начала — его взгляд выходит далеко за рамки прагматического интереса и направляется на самого человека, его сокровенную сущность, «истинные основы» — он всё же намечает возможный путь её преодоления. Таким образом, воздерживаясь от категоричных морально-нравственных оценок и показывая двойственный характер садизма, Батай задаёт вектор для всей последующей философии постмодерна.
«Истинный человек» Жоржа Батая
Сущность садистского акта французский философ раскрывает через исследование антропологических основ человека, и именно это при-
даёт его толкованию особую глубину. Посредством осмысления этой смертоносной страсти он продвигается к постижению внутреннего мира человека, с его скрытой яростью, «тайным внутренним возбуждением» и «глубинным неистовством» [5. С. 626]. Именно поэтому суть ба-таевской трактовки садизма открывается только в контексте его антропологических воззрений, во многом сложившихся под влиянием работ Гегеля, Ницше, Фрейда, представителей французской социологии, экзистенциализма, сюрреализма. Приняв идеи о суверенности, ущербности и слабости человека, его стремлении к подлинному бытию, внутренней разобщённости импульсов к жизни и смерти, сакрального и профанного модусах бытия, Батай пересматривает многие их положения и создаёт собственную антропологическую теорию.
Краеугольным камнем антропологии Батая выступает идея прорыва к подлинной человеческой сущности. В рамках полемики с рационализмом, возвеличивающим разум как непреложное, единственно верное начало, философ апеллирует к чувственной стороне культуры и выдвигает противоположную мысль: истина о человеке кроется за границами его разумности. Подобная установка стала своего рода отправной точкой антропологических исследований в рамках всей неклассической философской традиции, поскольку после печальных событий прошедшего века «чистый» разум объявляется не только ненадёжным, но и во многом опасным инструментом социального конструирования [10. С. 14]. Именно в стремлении преодолеть стесняющие границы рациональности философская мысль обращается к таким пограничным темам, как безумие [21], аутизм [9], спонтанность [12], животность человека [1; 17], выступающим в качестве истоков витальности, желания, полноты и подлинности.
Рациональное начало, упорядочивающее реальность, устанавливающее отношения производительности, долженствования и целесообразности, подавляет изначальную дионисийскую часть души, движимую «низменными» вожделениями. В этом смысле оно не только насильственно, но и разрушительно по отношению к истине, «сердцу» человека — на данном утверждении, принципиально важном для понимания всей системы антропологических взглядов Батая, построена, в частности, его трактовка садизма.
Истинная «природа» человека скрыта от сознания, поскольку эти начала покоятся на проти-
воположных основаниях: хаоса и порядка, траты и накопления, жертвования и производства, жажды жизни и страха смерти. В стремлении сохранить жизнь разум табуирует ту часть человеческого бытия, которая связана с сакральным: смерть, убийство, насилие, кровь, инцест. Однако интенсивность жизни находится в неразрывной связи с интенсивностью «разрушительной ярости» [5. С. 626].
Таким образом, в основе человеческого существования лежит чудовищное противоречие, непреодолимая раздвоенность: будучи заложниками репрессивной языковой реальности, задающей мировой порядок, призывающей к эффективным тратам энергии, человек стремится ускользнуть от неё, выйти по ту сторону символического, к беспорядочным тратам, разорительному расточительству. Человек, стремясь восполнить нехватку бытия, находится между жаждой жизни и влечением к смерти, единственно способной её оттенить. Чтобы вырваться из рациональной «оцепенелости», необходимо разрушить границы, установленные рассудком, высвободить потаённые страхи и внутренние запреты. Так, садизм, в основе которого лежит стремление к свободе от рациональности, становится формой трансгрессии, «жгучим опытом» преодоления культурных табу, олицетворением напрасной траты.
Два лика садизма
Не всякий садистский акт являет собой трансгрессивный опыт. Внимание Батая направлено не на истязателя, с непосредственностью предающегося своим порокам, — такой человек предстаёт лишь как жалкий слабак, «пропащее ничтожество» [6. С. 620]. Взгляд философа устремлён на садистский акт как предельное, болезненное состояние духа, эксцесс, такое нарушение порядка, когда «самые основы нашей жизни вовлекаются в игру» [Там же. С. 616]. В сущности, Ба-тай имплицитно вводит классификацию садизма, разделив его на два типа, которые условно можно охарактеризовать как «профанный», стоящий на службе утилитарности, и «сакральный» — форма непроизводительной траты, открывающей путь к суверенности.
Садист-профан, узурпируя власть, стремится «стать всем». Действуя от лица своей самости, ощущая своё бессилие перед лицом смерти, он устанавливает своё господство над слабым живым существом и тем самым превращает его в вещь [20. С. 251]. Объект, в отличие от субъ-
екта, предсказуем, управляем, безопасен. Подобный садистский акт выступает неким гарантом самосохранения: то, что подконтрольно, не представляет угрозы, таким образом, власть обеспечивает сохранность жизни. Удовольствие, которое испытывает садист, вызвано ощущением все -могущества — он символически занимает место творца, то есть становится «бессмертным».
«Истинный» же садист, напротив, «теряет себя», отказывается от индивидуального в пользу некоего сверхличного инфернального начала. Он не ищет жертву, а сам становится ею [3. С. 83]. Сакрализация достигается путём символического жертвоприношения, где жертвой выступает самость субъекта. Поэтому пространство, созданное в произведениях Сада, гомогенно, в нём отсутствуют субъект-субъектные отношения [23. С. 77]. Так, маятник эпохи Просвещения с его идеалом человека как рациональной машины в произведениях Сада качается в противоположную сторону: автор создаёт мир машин наслаждающихся и доводит его в своих фантазиях до предела.
Садизм для Батая — практика сакральная. Философа, мечтавшего раскачать культурный маятник от обыденности к инаковости, от профанного к сакральному, от труда к празднику, не заботили социальные стороны садизма, имеющие негативные коннотации, а интересовал «механизм», посредством которого возможно восполнить нехватку, тоску по непрерывности, которую испытывает человек как дискретное существо. В свою очередь, эта тоска выражается в желании «снести все барьеры, вернуться в лоно первобытного хаоса и преодолеть положенный запретом разрыв» [16. С. 23]. Поэтому садизм, наряду с эротикой, смехом, жертвоприношением, смертью, становится в ряд эксцессов, выводящих человека из состояния нормы, в диалектической паре с которой выступает не патология, а трансгрессия. Принципом садизма, как и любой эротической практики, выступает выход за свои собственные границы, разрушение своего «Я», слияние с неким тотальным целым, в конечном итоге — суверенный опыт восполнения утраченной цельности [8. С. 499].
Для того чтобы достичь суверенности, необходимо иметь огромный излишек сил, которого в реальности у человека нет. Он растрачивает свой ресурс на поддержание ложных ценностей, основанных на слабости. Здесь Батай занимает позицию Ницше, для которого уважение,
сострадание, любовь к ближнему — лишь попытка дрожащего индивида избавиться от угрозы со стороны сильных, обезопасить себя. Состояние абсолютной суверенности возможно только в условиях тотального отрицания других. Необходимо проявить своего рода «героический цинизм» [6. С. 619], подвергнуть отрицанию всё, что чуждо человеку и что в действительности к нему не относится, — сострадание, любовь, благодарность [Там же]. Только в состоянии моральной изоляции возможно постичь глубинный смысл траты.
Принцип суверенности, воплощённый в отрицании других, становится ядром садистского мира. Либертен отрицает всякий закон, всякое предписание, его свобода ничем не обуздана. Однако здесь открывается парадокс: садист, подчиняясь императиву тотального отрицания, становится жертвой собственной суверенности, поскольку отныне «он не властен принять рабство» [6. С. 621]. Это правило превосходит личность самого субъекта садистского акта, становится сверхличностным требованием. Таким образом, доведённое до вершины, до самых своих пределов, отрицание других оборачивается отрицанием самого себя.
Садизм: внутренний опыт
Творчество Сада, вне всяких сомнений, носило принципиально фантазийный характер. Дело не в том, что ужасы, описанные в его произведениях, невозможно реализовать в социальном пространстве — вовсе не это заботит исследователя. Гораздо важнее то, что слово стало для Сада пространством, в котором только и возможен трансгрессивный выход за пределы нормы. Сущностью садовского преступления выступает не только то, что он говорит о вещах запретных, низменных и постыдных, но и то, что сами эти «вещи», будучи лишёнными всякого утилитарного смысла, носят характер непроизводительной траты. За чередой всех мыслимых и немыслимых непристойностей читатель не обнаруживает никакого смысла, который мог бы хоть как-то оправдать литературных героев: их устами говорит само бесполезное, расточительное насилие, идущее вразрез с логикой утилитарной рациональности.
Ценность и цель садистского акта заключаются не в наслаждении, извлекаемом от истязания живых существ, а в преступлении, нарушении запрета на истязание живых существ. Важно подчеркнуть, что речь идёт о преступлении именно внутреннего запрета, которое осуществимо ис-
ключительно во внутреннем опыте — это и есть путь освобождения человека от довлеющей социальности. Грёза, преисполненная преступного по отношению к нормальному положению дел звериного неистовства, принимает в философии французского мыслителя очертания возможного пути преодоления «профанного» насилия, носящего исключительно разрушительный характер. Батай даёт волю насилию в области не только символического, но и воображаемого: именно там разворачиваются кровопролитные битвы, устраиваются разнузданные оргии и совершаются невиданные преступления. Снять внутренний запрет возможно, пережив его во внутреннем опыте, в воображении.
Таким образом, литература Сада стала своего рода вызовом, протестом против «порядочных людей» [5. С. 624], которыми в действительности движут страх и нужда. Своим словом скандальный писатель-вольнодумец, в первую очередь, провоцирует читателя освободиться от деспотизма утилитарности и рациональности [6. С. 619]. Батай горячо поддерживает интенцию Сада. В духе всей неклассической философской традиции французский мыслитель выступает против гнёта разума, отмежевавшегося от природы человека. На основании работ де Сада философ раскрыл совершенно неожиданный, глубинный смысл садизма, ускользающий от сознания «нормального человека». В его трактовке этот феномен исключительно парадоксален: это одновременно предел и выход за пределы, палачество и жертвенность, бесчувствие и эмоциональное «содрогание всего существа», эгоистическое отрицание других и отрицание самого себя... Однако здесь нет противоречия, напротив, подобная парадоксальность составляет сущность философских воззрений Ба-тая. Так, эгоизм и жестокость «на самой вершине» [Там же. С. 621], на своём пределе, вполне закономерно обращаются в свои противоположности.
Выводы, к которым приходит Батай, вовсе не являются оправданием садизма. Философ лишь открывает глубинные истины человека, в сердце которого зиждется порок. Однако теперь, вооружившись знанием о самих себе, мы можем ограничить масштабы разрушительных последствий путём достижения большей глубины самосознания: ясно понимая, к чему стремится суверенно сердце человека, мы можем противостоять «профанной» разрушительности, обратив своё стремление против своей внутренней ограниченности и не выводя её во внешний план.
Список литературы
1. Агамбен, Дж. Открытое. Человек и животное / Дж. Агамбен. — М. : РГГУ, 2012. — 112 с.
2. Батай, Ж. Внутренний опыт / Ж. Батай ; пер. с фр. С. Л. Фокина. — СПб. : Аксиома : Мифрил, 1997. — 336 с.
3. Батай, Ж. Литература и зло / Ж. Батай ; пер. с фр. Н. В. Бунтман, Е. Г. Домогацкой. — М. : Изд-во МГУ, 1994. — 166 с.
4. Батай, Ж. Предисловие к «Мадам Эдварде» / Ж. Батай // Батай Ж. «Проклятая часть»: сакральная социология / пер. с фр. С. Н. Зенкина. — М. : Ладомир, 2006. — 742 с.
5. Батай, Ж. Сад и нормальный человек / Ж. Батай // Батай Ж. «Проклятая часть»: сакральная социология / пер. с фр. С. Н. Зенкина. — М. : Ладомир, 2006. — 742 с.
6. Батай, Ж. Суверенный человек Сада / Ж. Батай // Батай Ж. «Проклятая часть»: сакральная социология / пер. с фр. С. Н. Зенкина. — М. : Ладомир, 2006. — 742 с.
7. Батай, Ж. Ученик колдуна / Ж. Батай // Коллеж социологии / под. ред. В. Ю. Быстрова. — СПб. : Наука, 2004. — 588 с.
8. Батай, Ж. Эротика / Ж. Батай // Батай Ж. «Проклятая часть»: сакральная социология / пер. с фр. С. Н. Зенкина. — М. : Ладомир, 2006. — 742 с.
9. Гиренок, Ф. Аутография языка и сознания / Ф. Гиренок. — М. : МГИУ, 2010. — 247 с.
10. Гуревич, П. С. Рациональное и иррациональное в культуре / П. С. Гуревич // Филос. антропология. — 2016. — Т. 2, № 2. — С. 7-21.
11. Гуревич, П. С. Философия человека. Ч. 2 / П. С. Гуревич. — М., 2001. — 209 с.
12. Дорофеев, Д. Д. Под знаком философской антропологии. Спонтанность и суверенность в классической и современной философии / Д. Д. Дорофеев. — СПб. : Центр гуманитар. инициатив, 2012. — 464 с.
13. Зенкин, С. Н. Сакральная социология Жоржа Батая / Ж. Батай // Батай Ж. «Проклятая часть»: сакральная социология / пер. с фр. С. Н. Зенкина. — М. : Ладомир, 2006. — 742 с.
14. Крафт-Эбинг, Р. Половая психопатия, с обращением особого внимания на извращение полового чувства / Р. Крафт-Эбинг ; пер. с нем. Н. А. Вигдорчика, Г. И. Григорьева. — М. : Республика, 1996. — 591 с.
15. Марков, Б. В. Храм и рынок. Человек в пространстве культуры / Б. В. Марков. — СПб. : Алетейя, 1999. — 304 с.
16. Тимофеева, О. Введение в эротическую философию Жоржа Батая / О. Тимофеева. — М. : Новое лит. обозрение, 2009. — 200 с.
17. Тимофеева, О. История животных / О. Тимофеева. — М. : Новое лит. обозрение, 2017. — 208 с.
18. Фокин, С. Л. Философ-вне-себя. Жорж Батай / С. Л. Фокин. — СПб. : Изд-во Олега Абышко, 2002. — 320 с.
19. Фрейд, З. Очерки по психологии сексуальности / З. Фрейд ; пер. с нем. М. В. Вульфа. — Минск : БелСЭ, 1990. — 166 с.
20. Фромм, Э. Анатомия человеческой деструктивности / Э. Фромм. — М. : Республика, 1994. — 447 с.
21. Фуко, М. История безумия в классическую эпоху / М. Фуко ; пер. с фр. И. К. Стаф. — М. : ACT : ACT Москва, 2010. — 698 с.
22. Элиас, Н. О процессе цивилизации. Социогенетические и психогенетические исследования. Т. 1 : Изменения в поведении высшего слоя мирян в странах Запада / Н. Элиас. — М. ; СПб. : Университет. кн., 2001. — 332 с.
23. Энафф, М. Маркиз де Сад: изобретение тела либертена / М. Энафф ; пер. с фр. Н. С. Мовниной. — СПб. : Гуманитар. Акад., 2005. — 448 с.
Сведения об авторе
Алтафова Анелия Рафисовна—аспирант Государственного академического университета гуманитарных наук, Москва, Россия. [email protected]
Bulletin of Chelyabinsk State University. 2018. No. 11 (421). Philosophy Sciences. Iss. 50. Pp. 83-89.
HERMENEUTICS OF SADISM IN GEORGES BATAILLE'S PHILOSOPHY
A.R. Altafova
State Academic University of Humanities, Moscow, Russia. [email protected]
The Article examines the concept of sadism belonging to the French philosopher Georges Bataille. The author shows that Bataille's views were formed at the intersection of two opposite directions of philosophical thought. The first direction asserts the purely destructive nature of sadism as a form of pathology, and the second one insists on creative role of sadism, which contributes to the liberation of man from the violent oppression of reason, the emancipation of sensuality and sexuality. The article shows that Bataille's interpretation overcomes such dichotomous framework and affirms the ambivalent nature of sadism and this is the position on which all subsequent postmodern philosophy will stand. The author paid particular attention to the disclosure of philosophical and anthropological philosopher's ideas, formed in the crisis of European rationalism. The author used the methods of hermeneutic text analysis, philosophical comparativistics, and general interdisciplinary approach. As a result of the analysis, the original classification of sadism was revealed, in which sadism divides into «sacred» and «profane», depending on its functional value. The author shows that Bataille's speech refers exclusively to the first type of sadism, which is a form of transgressive experience and opens the way to sovereignty. A special author's contribution to the study of this topic is the disclosure of the heuristic meaning of sadism, which can be the key to understanding many social problems of our time.
Keywords: sadism, death, sovereign, transgression, sacral, profane, destructiveness, human, rationality, violence.
References
1. Agamben Dzh. Otkrytoye. Chelovek i zhivotnoye [The Open: Man and Animal]. Moscow, 2012. 112 p. (In Russ.).
2. Bataj Zh. Vnutrenniy opyt [Inner Experience]. St. Petersburg, 1997. 336 p. (In Russ.).
3. Bataj Zh. Literatura i zlo [Literature and Evil]. Moscow, 1994. 166 p. (In Russ.).
4. Bataj Zh. Predisloviye k «Madam Ehdvarde» [Preface to «Madame Edwarda»]. Bataj Zh. «Proklyataya chast'»: Sakral'naya sotsiologiya [Cursed Part: Sacred Sociology]. Moscow, 2006. 742 p. (In Russ.).
5. Bataj Zh. Sad i normal'nyy chelovek [De Sade and the normal man]. Bataj Zh. «Proklyataya chast'»: Sakral'naya sociologiya [Cursed Part: Sacred Sociology]. Moscow, 2006. 742 p. (In Russ.).
6. Bataj Zh. Suverennyy chelovek Sada [De Sades sovereign man]. Bataj Zh. «Proklyataya chast'»: Sakral'naya sotsiologiya [Cursed Part: Sacred Sociology]. Moscow, 2006. 742 p. (In Russ.).
7. Bataj Zh. Uchenik kolduna [The Sorcerer's Apprentice]. Kollezh sociologii [College of Sociology]. St. Petersburg, 2004. 588 p. (In Russ.).
8. Bataj Zh. Ehrotika [Erotism]. Bataj Zh. «Proklyataya chast'»: Sakral'naya sotsiologiya [Cursed Part: Sacred Sociology]. Moscow, 2006. 742 p. (In Russ.).
9. Girenok F. Autografiya yazyka i soznaniya [Autography of language and consciousness]. Moscow, 2010. 247 p. (In Russ.).
10. Gurevich P.S. Ratsional'noye i irratsional'noye v kul'ture [Rational and irrational in culture]. Filosof-skaya antropologiya [Philosophical anthropology], 2016, vol. 2, no. 2, pp. 7-21. (In Russ.).
11. Gurevich P.S. Filosofiya cheloveka [Philosophy of Man. Part 2]. Moscow, 2001. 209 p. (In Russ.).
12. Dorofeyev D.D. Pod znakom filosofskoy antropologii. Spontannost' i suverennost' v klassicheskoy i sovremennoy filosofii [Under the sign of philosophical anthropology. Spontaneity and sovereignty in classical and modern philosophy]. St. Petersburg, 2012. 464 p. (In Russ.).
13. Zenkin S.N. Sakral'naya sotsiologiya Zhorzha Bataya [Sacral Sociology of George Bataille]. Bataj Zh. «Proklyataya chast'»: Sakral'naya sociologiya [Cursed Part: Sacred Sociology]. Moscow, 2006. 742 p. (In Russ.).
14. Kraft-Ehbing R. Polovayapsikhopatiya, s obrashcheniyem osobogo vnimaniya na izvrashcheniye polo-vogo chuvstva [Sexual psychopathy, with special attention to sexual perversion]. Moscow, 1996. 591 p. (In Russ.).
15. Markov B.V. Khram i rynok. Chelovek v prostranstve kul'tury [The temple and the market. Man in the space of culture]. St. Petersburg, 304 p. (In Russ.).
16. Timofeyeva O. Vvedeniye v eroticheskuyu filosofiyu Zhorzha Bataya [Introduction to the erotic philosophy of George Bataille]. Moscow, 2009. 200 p. (In Russ.).
17. Timofeyeva O. Istoriya zhivotnykh [The history of animals]. Moscow, 2017. 208 p. (In Russ.).
18. Fokin S.L. Filosof-vne-sebya. Zhorzh Batay [Philosopher-outside-himself. Georges Bataille]. St. Petersburg, 2002. 320 p. (In Russ.).
19. Freyd Z. Ocherki po psikhologii seksual'nosti [Essays on the psychology of sexuality]. Minsk, 1990. 166 p. (In Russ.).
20. Fromm Eh. Anatomiya chelovecheskoy destruktivnosti [Anatomy of human destructiveness]. Moscow, 1994. 447 p. (In Russ.).
21. Fuko M. Istoriya bezumiya v klassicheskuyu ehpokhu [A History of Insanity in the Age of Reason]. Moscow, 2010. 698 p. (In Russ.).
22. Elias N. O protsesse tsivilizatsii. Sotsiogeneticheskiye i psikhogeneticheskiye issledovaniya. Tom 1. Izmeneniya v povedenii vysshego sloya miryan v stranakh Zapada [On the process of civilization. Sociogenetic and psychogenetic studies. Volume 1. Changes in the behavior of the upper layer of laity in the West]. Moscow, St. Petersburg, 2001. 332 p. (In Russ.).
23. Enaff M. Markiz de Sad: Izobreteniye tela libertena [Marquis de Sade: the invention of the libertin body]. St. Petersburg, 2005. 448 p. (In Russ.).
