CC BY
293
МИР ЧЕЛОВЕКА
УДК 130.2 А.Ю. Шутов*
система мышления жоржа батая: опыт реконструкции
В статье проводится анализ теоретических и литературных работ Жоржа Батая с целью выявить в эклектичной мысли философа определенную систему и представить его произведения как продукт специфической методологической установки. На материале теоретических работ выявляется набор ключевых категорий, на которые опирается Батай, и тех отношений, которые он задает между данными категориями.
Ключевые слова: Ж. Батай, категория, симулякр, невозможное, диалектика, теория, литература
George Bataille's system of reasoning: an attempt of reconstruction. ALEXEY Yu. SHUTOV (Higher School of Economics)
The article analyzes the theoretical and literary works of Georges Bataille in order to identify and describe a certain stable system in philosopher's eclectic thought and to interpret his texts as a product of a specific methodological approach. Basing on the study of Batailles's theoretical works the author reveals an array of key categories, on which rests the philosophical system of French thinker, and the relations that he sets between these categories.
Keywords: G. Bataille, category, simulacrum, the impossible, dialectics, theory, literature
Проблема систематизации творчества Ж. Батая и способы ее решения
Строгая типизация творчества (как литературного, так и философского) Жоржа Батая, впрочем, как и попытки отнести его деятельность к тому или иному дисциплинарному полю неизменно наталкиваются на практически непреодолимые трудности. Данный факт обусловлен, прежде всего, сознательной стратегией самого автора, который стремился быть за пределами какой бы то ни было устоявшейся научной, религиозной, философской или художественной системы, стремился оказаться вне и одновременно на стыке различных дисциплинарных полей: «Экономист, философ, но также специалист по архивам и нумизматике, па-
леоисторик, этнолог, но также эротический автор и редактор журналов, сюрреалист и поклонник де Сада - это еще далеко не все, что можно сказать о Жорже Батае... Ускользать от определения относится, пожалуй, к сущности того, что делал этот человек. Уклоняясь от определения, он постоянно ускользал также от отождествления с тем, что он делал, от авторства, как маски, прирастание которой делает писателем или философом, экономистом или порнографом» [6, с. 169]. Результатом подобной стратегии стал тот факт, что значительная доля произведений Батая кажется на первый взгляд крайне сумбурной, разнородной, не имеющей четкой линии аргументации и единого понятийного аппарата.
* ШУТОВ Алексей Юрьевич, аспирант кафедры истории философии Научного исследовательского университета «Высшая школа экономики». E-mail: kalandrill@gmail.com © Шутов А.Ю., 2015
Однако внимательное чтение работ французского автора позволяет выделить ряд понятий, употребляемых им регулярно, даже если в разнообразных контекстах они наделяются различными и порой кажущимися противоположными смыслами. Более того, в несколько хаотическом мышлении автора обнаруживается определенная система и ряд инвариантов, а нестрогое употребление понятий предстает не как интеллектуальная неряшливость или недомыслие (на чем настаивает, например, Сартр в статье «Один новый мистик» [7]), а как хорошо продуманная и оригинальная методологическая установка, изучение которой позволит дать адекватную оценку его творчеству, значительно повлиявшему на философские идеи постструктурализма.
Одна из особенностей философской методологии Батая заключается в предельном сближении им противоположных по смыслу категорий, таких как эрос и танатос, трата и накопление, запрет и трансгрессия и др., так что каждая из этих категорий доводится Батаем до «предела», «разворачивается» до ее последних оснований и, наконец, приобретает противоположный смысл. Этот прием будет в дальнейшем характерен для большинства постструктуралистов (например, Деррида), которых в силу этого считают «софистами XX века». Однако, в отличие от них, Батай не ставил себе цель доказать плюральность знания, подорвать устоявшиеся в западноевропейской мысли категории мышления и оспорить их строгие определения. Для Батая это был, прежде всего, способ выразить смысловой конфликт двух категорий, исключающий любую возможность его снятия в синтезе.
Другой важнейшей чертой философской мысли Батая является отказ от строгого определения используемых им категорий, позволяющий ему выстроить их в два ряда так, что любой элемент одного из рядов может трансформироваться в другой элемент одного и того же ряда. В такой амальгаме каждый элемент одного из рядов отражает в себе смыслы всех остальных элементов того же ряда. Столкновение элементов двух рядов между собой предоставляет возможности смыслообразо-вания и позволяет по-новому раскрыть каждую из категорий.
Базовые категории
При анализе таких работ Батая, как «Внутренний опыт», «Проклятая часть», «Эротика» и «Суверенность» выделяется ряд базовых категорий, выстраивающихся в дуальные оппозиции таким образом, что каждая из сторон образует своего
рода полюс, а каждая из категорий, принадлежащая к тому или иному полюсу, разделяет общие характеристики с другими категориями, относящимися к нему же. В качестве ключевых для Батая можно выделить следующие оппозиции: гомогенное - гетерогенное, запрет - трансгрессия, накопление - трата, дискретность - непрерывность, подчиненность - суверенность. Как мы видим, в каждой паре первый элемент отсылает к определенной форме герметизации, ограничению, очерчиванию границы и упорядоченности. Следует отметить, что в своих работах Батай уделяет значительно меньше внимания разработке и описанию этих элементов, справедливо полагая, что они легко поддаются изучению, будучи следствием рациональной деятельности. Вместе с тем рассуждение о них всегда сопровождается негативной коннотацией и стремлением к их преодолению посредством перехода к их противоположности. Категории первого ряда основаны на категориях второго. Так, например, гомогенное является следствием оформления и упорядочивания гетерогенного и даже после упорядочивания в основе гомогенного подспудно проявляется гетерогенное.
Категории второго ряда противостоят, в терминах Батая, герметичности и отсылают к разомкну-тости, свободе, неистовости, бесконтрольности и аморфности. В то время как категории первого ряда обозначают устойчивые и сложившиеся формы мышления, действия и бытия, которые относительно трудно изменить, категории второго ряда являют собой пример бесформенности и подвижности. Феномены, соответствующие им, способны мгновенно и внезапно появляться и столь же быстро исчезать (в качестве примеров таких феноменов можно привести революции, озарения, половое влечение, истерику). Характерным в этом плане является определение гетерогенного, данное Батаем: «Гетерогенная реальность - это реальность силы или шока. Она дана нам как заряд, как ценность, переходящая от одного объекта к другому более или менее произвольным образом так, что может показаться, словно изменения происходят не в мире объектов, но лишь в суждениях субъекта. Однако это вовсе не означает, что наблюдаемые факты гетерогенной реальности должны считаться субъективными» [9, с. 142]. Анализируя понятийные взаимосвязи в философском дискурсе Батая, американский исследователь Джозеф Ли-берстон описывает их диалектически, однако диалектику понимает не в ее гегелевском варианте, а как такую, в которой отсутствует синтез и наличествует лишь непрестанная борьба и взаимопро-
никновение двух противоположных элементов: «В самом деле, особенностью диалектики Батая является принесение ею в жертву понятия синтеза в пользу пространства напряженной контаминации, в котором два модуса бытия вторгаются друг в друга, контаминируют друг друга, подрывают друг друга, в то же время, парадоксальным образом удерживая целостность своей оппозиции» [10, с. 49]. Схожее мнение разделяет автор монографии «Введение в эротическую философию Жоржа Батая» О. Тимофеева: «Дуалистическая онтология Батая исходит из того, что противоречие между низким и высоким, природой и духом принципиально неразрешимо: первое существует постольку, поскольку существует второе. Ни тем ни другим нельзя пренебречь, но нужно искать такую позицию мысли, которая была бы соразмерна обоим. Высокое обязательно предполагает низкое, красивое - отвратительное, чистое - грязное» [8, с. 89]. Таким образом, две стороны оппозиции находятся друг с другом в состоянии перманентной борьбы. Такую диалектику борьбы Батай обнаруживает во всех важнейших сферах человеческого бытия (политике, экономике, в сексуальных и религиозных отношениях). Например, одним из основных положений в работе Батая «Эротика» является парадоксальная близость и взаимозависимость эроса и танатоса, которые, с одной стороны, противоположны друг другу, но, с другой стороны, в процессе взаимопроникновения усиливают друг друга: «Для того чтобы до конца забыться в экстазе сладострастия, нам следует всегда обозначать его ближайшую границу: ужас. Приблизить меня к тому моменту, когда у меня все поднимается от ужаса, позволяя достичь состояния радости, легко соскальзывающего в безумие, способны не только боль другого человека или моя собственная, -можно сказать, что для меня вообще не существует ни одной формы отвращения, в которой я не видел бы сходства с желанием. Это не значит, что ужас сливается с любовным влечением, но раз он не может подавить, уничтожить его, то ужас усиливает влечение. Опасность парализует, но, будучи менее сильной, она может возбудить желание. Мы не дойдем до экстаза иначе как в перспективе смерти, в перспективе собственного разрушения» [4, с. 698].
Из этого следует, что, несмотря на описанный выше интерес Батая к пограничным, неустойчивым и интенсивным феноменам, наиболее важной для него является не интенсивность как черта гетерогенной реальности, а интенсивность, проявляющаяся в противостоянии двух категорий, принадлежащих к противоположным рядам. В свою
очередь, интерес и приписывание особенной важности феноменам, которые связаны с такими категориями как трансгрессия, гетерогенность и т.п., обусловлен не тем, что Батай считает данные категории объективно преобладающими над своими противоположностями (что логически привело бы к снятию оппозиции), а тем, что в современную ему эпоху размеренность и рациональный расчет исторически преобладали над своими противоположностями. В диалектической борьбе происходит смещение в сторону полюса упорядоченности, примером чего служит забвение неистовой и яростной природы человека, а также утрата способности распознавать смысл в иррациональных проявлениях человека. Это приводит к тому, что отдельные личности и общественные образования (такие как политические партии, например) эксплуатируют колоссальную мощь, сокрытую в иррациональном поведении человека. Именно об этом пишет Батай в статье «Психологическая структура фашизма», анализируя внезапный всплеск и мгновенное распространение фашизма в широких народных массах. Другим примером пагубных последствий чрезмерного самоконтроля и отсутствия институционализированных путей непроизводительной траты накопленных ресурсов служит преобладание осторожного накопления в капиталистической экономике США, которое, по мнению Батая, создает угрозу растраты избыточных ресурсов на войну: «В основе своей угроза войны исходит оттуда, где есть перепроизводство: если экспортные возможности ограничены, а другого выхода нет, то потребителем избыточной экономики может стать только война. Американская экономика как раз и представляет собой сильнейшую взрывоопасную массу, которая когда-либо существовала на свете» [3, с. 218].
Таким образом, можно утверждать, что пристальный интерес к таким феноменам как жертвоприношение, мистический опыт и смерть не делает из Батая философа негации, который, оставив в диалектическом движении лишь одну операцию -негацию, стремится подорвать своей мыслью весь классический дискурс философии и утверждает, что лишь трансгрессия, бессмыслие и тотальная потеря Я должны являться следствием его собственной философии. Напротив, мышление Ба-тая в своей основе интегрально, он акцентирует внимание на изучении маргинальных феноменов лишь по той причине, что они, по его мнению, представляют собой незаслуженно игнорируемую часть общего диалектического движения.
Что касается терминов, которые Батай вводит для различения отдельных граней отношений, раз-
вертывающихся между указанными двумя рядами категорий, то можно выделить три наиболее часто используемые им: интенсивность, соскальзывание и невозможное. Эти термины, как и многие другие, используемые Батаем в своих работах, выступают в качестве своеобразных "концептов-образов", то есть не имеют за собой четко закрепленного смысла, не подвергаются строгой дефиниции в текстах Батая и претерпевают в зависимости от контекста значительные семантические трансформации. Вместе с тем, представляется возможным, говоря о диалектическом движении в рамках категориальной оппозиции, вычленить в многообразии смыслов указанных терминов тот, который относится только к данному движению. Результатом такой операции станет интерпретация трех терминов как инструментов, каждый из которых позволяет "захватить" и описать различные стадии стремительного диалектического движения.
Интенсивность задает общую рамку взаимодействия двух элементов оппозиции, подчеркивая их неизбежное стремление друг к другу, которое имеет место, несмотря на кажущуюся противоположность и разнонаправленность этих элементов. Именно парадоксальность такого движения обуславливает его интенсивный характер, поскольку оно предстает как движение, стремящееся к преодолению абсолютного различия.
Соскальзывание отсылает к тому моменту, когда "положительный" элемент оппозиции (то, что упорядочено или нормализовано) как бы срывается, проваливается, оборачиваясь своей противоположностью, будучи более не в состоянии сохранять свою устойчивость. Этот термин подчеркивает непредсказуемый и внезапный характер столкновения двух элементов оппозиции, в ходе которого «негативный» нестабильный элемент дестабилизирует элемент устойчивый.
Невозможное употребляется Батаем для обозначения максимального сближения двух противоположных элементов, которое следует за соскальзыванием. Однако такое сближение не является синтезом, поскольку никогда не носит окончательного характера, а, напротив, является мимолетным и неустойчивым. Описывая высший момент экстатического опыта, Батай так характеризует невозможное: «Я - зияющая брешь - распахиваюсь непостижимому небу, и все во мне, куда-то низвергаясь, исполняется гармонией последней дисгармонии, уничтожения всех на свете возможностей, неистовый, быстрый поцелуй, низвержение в бездну невозможного, в темную, непроницаемую ночь, хотя там есть и свет, не менее непостижимый и ослепительный, чем самые
глубины человеческого сердца» [2, с. 116]. Предельное сближение, как и мимолетное соприкосновение противоположностей, не приводит к появлению некоего третьего элемента. Оба элемента вступают в пространство свободной игры значений и смыслов, в котором каждый из них теряет присущие ему характеристики (размеренность, герметичность, открытость, неистовость и т.д.). Единственное, что остается - это связь между двумя элементами, которая теперь выступает в чистом виде, поскольку лишь ее можно различить в ситуации их взаимопроникновения и обмена смыслами. По-видимому, именно об этом говорит Батай, продолжая описание экстатического опыта, в котором различие между внутренним и внешним, субъектом и объектом теряет всякий смысл: «Нет больше ни субъекта, ни объекта, есть «зияющая брешь» между ними, и в этой бреши, где растворяются субъект и объект, есть переход, сообщение, но не от одного к другому: и один, и другой утратили раздельное существование» [2, с. 116].
Симулякр как альтернатива понятию
Как категории, так и термины, вводимые Батаем для описания отношений между ними, обладают одной общей чертой - отсутствием четкой дефиниции. Каждый из них употребляется Батаем так, словно читатель заранее знает, что именно хотел выразить автор, употребив тот или иной термин. У самого же Батая нет ни одного четкого определения используемых им терминов, более того, они часто используются в различных контекстах, от чего их смыслы меняются. Как правило, подобная авторская практика является объектом его критики, ибо отсутствие ясных дефиниций мешает пониманию разрабатываемых автором идей. Однако, в случае Батая, напротив, отсутствие определений было необходимостью.
По мнению друга и коллеги Батая Пьера Клос-совски [5, с. 83], для него особенно остро стоял вопрос адекватной передачи опыта через свои тексты и высказывания, потому что как в обыденной речи, так и в рационально выстроенном философском дискурсе самое важное и существенное в опыте (амбивалентные предельные переживания, та область диалектического движения, которая относится к невозможному) всегда остается невысказанным. По этой причине Батай был вынужден отказаться от строгого понятийного мышления и использовать вместо понятий то, что Клоссовски и Батай называют симулякрами. В первом приближении симулякр есть обратная сторона понятия, которая всегда остается невысказанной в речи, построенной по правилам общепринятой логики.
Ценой частичной утраты смысла достигается передача состояния, которое философ испытывает здесь и сейчас, в момент создания текста. Нестрогость симулякра отсылает нас к изменчивости и пластичности любого смысла, меняющегося в зависимости от индивидуальных особенностей воспринимающего этот смысл, и обстоятельств, в которых воспринимающий находится. Более того, симулякр, будучи знаком ситуативного состояния, также означает предельную разомкну-тость и открытость говорящего, являет собой интенцию преодоления жестких границ субъекта во имя установления свободного, открытого и бессубъектного сообщения (бессубъектного в том смысле, что в нем нет двух замкнутых субъектов, со своими узкими интересами и ценностями, в сообщении каждым из них движет лишь желание узнать другого). Он вовлекает собеседника (читателя) в игру смыслов, правила которой до конца не определены и потому позволяет ему участвовать в определении этих правил. Сам Клоссовски так описывает симулякр: «Симулякр обладает одним преимуществом: в нем нет намерения закрепить то, что он представляет из опыта, и то, что он выговаривает о нем; он не просто не боится противоречий, симулякр замешан на них. Ибо если он и плутует на таблице понятий, так это потому, что он верно передает долю несообщаемого. Си-мулякр - это то, что мы можем знать об опыте; понятие в этом отношении лишь жалкий отброс, взывающий к другим отбросам. Симулякр есть совершенно другое интеллигибельно-понятийного сообщения: это сообщничество, мотивы которого не только не поддаются определению, но и не пытаются самоопределяться» [5, с. 82].
Таким образом, можно сказать, что употребление понятий и категорий Батаем в качестве симу-лякров обусловлено задачей адекватного описания диалектики, о которой шла речь выше. Лишь нестрогое использование категорий позволяет Батаю демонстрировать неустойчивый характер, неожиданное соскальзывание и обращение своей противоположностью тех категорий и соответствующих им явлений, которые на первый взгляд кажутся абсолютно противоположными друг другу.
Литературный опыт
Описание констант мышления Батая было бы неполным без анализа его литературного творчества. Ядро прозы Батая составляют темы, разработанные им в философских работах: амбивалентная сексуальность и религиозность, границы субъекта и их нарушение, трансгрессия, пределы возможного. Отсутствие в области литературы таких от-
носительно жестких правил и рамок рассуждения, как в философии, позволяет французскому автору наиболее полно выразить опыт невозможного.
Ключевым событием в литературном пространстве Батая также является столкновение противоположностей, но между его теоретическими и литературными текстами есть существенное различие. Первые в немалой степени направлены на изолированное описание основных категорий и причин, по которым необходимо было выбрать именно их для того чтобы высказать самое насущное и основополагающее в человеческом бытии. Невозможное, в котором соприкасаются противоположности, описывается Батаем как часть диалектического процесса. В литературных произведениях Батая не интересует кропотливое описание всех стадий диалектического движения. С первых страниц, а иногда и с первых слов Батай вводит читателя в самое сердце невозможного и описывает лишь непосредственный его опыт.
В повести «История глаза» Батай пишет о приключениях нескольких молодых людей, которые связаны, преимущественно, с сексуальным опытом. Однако основной сюжет Батай использует лишь как фон для того чтобы показать игру и столкновение художественных образов. Ролан Барт в критической статье «Метафора глаза» описывает происходящее как взаимодействие двух параллельных метафорических рядов. Первый ряд представляет собой глаз и ряд объектов, в которые он трансформируется. За основу берется белый цвет и округлость глаза, что позволяет Батаю метафорически трансформировать глаз в яйцо. Постепенно метафора расширяется, вбирая в себя новые объекты - солнце, арену корриды и др. Второй ряд представляет собой жидкости, которые связаны с глазом и темы объектами, в которые он превращается. По мнению Барта, оригинальность произведения Батая состоит в том, что он, начиная с самых обычных связей между элементами этих двух рядов по принципу метонимии, переходит к скрещиванию наиболее удаленных друг от друга элементов. Причем напряжение, возникающее между ними, обусловлено не только их противоположностью (подобно диалектическому разворачиванию категорий), но и тем, что каждый элемент является частью единой метафорической цепочки: «Образ Батая <...> это не безумный образ, даже не свободный, ибо совпадение его терминов совсем не случайно, а синтагма ограничена установленным принуждением: принуждением отбора, обязывающим брать термины образа только в двух определенных метафорических линиях. Это принуждение порождает сильнейшую инфор-
мацию, которая располагается на равной дистанции от банального и абсурдного, поскольку рассказ, повествование забирается метафорической сферой, участки которой взаимозаменяемы (что придает рассказу напряжение), но нерушимы (что придает рассказу его смысл) <...>» [1, с. 97]. Таким образом, в прозе Батая столкновение элементов противоположных рядов более радикально и непредсказуемо, нежели в его философских очерках. Более того, в столкновение и стремительный обмен смыслами и ассоциациями вступают не отдельные пары элементов, а все образы, выведенные Батаем в повести, что создает эффект вертиго, соскальзывания всего мира в хаотический вихрь, в котором любая вещь может вступить в тесную связь с любой другой: «<...> метонимия есть не что иное, как взломанная синтагма, насилие над пределами означивающего пространства; оставаясь на уровне дискурса, она дозволяет своего рода контрразделение объектов, применений, смыслов, пространств и свойств <...>» [1, с. 99]. Вместе с тем, абсолютная хаотичность связок и сцеплений остается иллюзией, поскольку обмен происходит между двумя строго ограниченными метафорическими цепями, что придает развертывающемуся в событиях повести движению образов характер контролируемого хаоса, а произведению в целом -оформленность и художественную силу.
Разумеется, выводы Барта нельзя применить ко всей прозе Батая, но только к отдельному его произведению. При всем этом все же можно утверждать, что внезапное и радикальное столкновение двух и более предельно удаленных друг от друга объектов, образов, персонажей (например, в «Истории глаза» набожную и скромную девушку главные герои стремительно вовлекают в свою сексуальную игру, когда она совершенно случайно проходит по горной тропе, где они занимаются любовью), относящихся к высокому (божественное, благонравное, прекрасное, упорядоченное) и низкому (отвратительное, порочное, неистовое, бесконтрольное), является одним из ключевых инвариантов прозы французского автора.
Соотношение литературных
и теоретических текстов.
Художественные черты категорий Батая
Итак, несмотря на определенную специфику художественных и теоретических текстов Батая, можно утверждать, что, литература и философия тесно переплетены в его творчестве. Любая повесть Батая основана на философском рассуждении, в свою очередь каждая теоретическая работа предполагает неявную игру художественных
образов. Интересно, что теоретические и литературные работы французского автора зачастую отличает общий словарь. Слово, которое является семантически нагруженным термином в теоретической работе (скажем, опыт или невозможное), занимает не менее важную позицию в ткани литературного произведения, но носит там чисто описательный и экспрессивный характер. Таким образом, между теоретическими и литературными произведениями устанавливается своеобразный обмен смыслами. Общие категории обретают оттенки художественных образов и наоборот.
Применительно к философскому анализу фундаментальных текстов Батая это позволяет нам предположить, что категории, которые использует в данных текстах автор, сочленяются не только попарно (гетерогенное - гомогенное и т.д.), но и что каждый элемент «отрицательного» или «положительного» ряда категорий может быть связан с любым другим элементом из противоположного ряда категорий (то есть гетерогенное может быть не только антиподом гомогенного, но и непосредственно противостоять дискретности, запрету и т.д.). Такая концептуализация открывает обширное поле смыслообразования, поскольку каждая категория, будучи способна трансформироваться в любую другую из своего ряда, заключает в себе смысловые коннотации всех остальных категории из того же ряда. В данной ситуации каждое упоминание одной из них включает в себя всю ту совокупность смыслов, которая была создана Батаем при разработке других категорий того же ряда, а столкновение двух отдельных категорий отсылает нас к столкновению двух рядов категорий во всей полноте их смыслов. Например, категория трансгрессии отсылает к непрерывности (трансгрессии индивидуальных границ субъекта), которая, в свою очередь, отсылает к гетерогенному (области крайней интенсивности и напряженности, с которыми всегда сопряжена трансгрессия).
Таким образом, анализ общих форм мышления Батая открывает в мысли, основанной на симуля-крах, определенные повторяющиеся фигуры и закономерности. Тексты, которые, на первый взгляд, кажутся в высшей степени неупорядоченными и гетерогенными, вдруг предстают как хорошо структурированные и продуманные, а видимая хаотичность мысли - особым способом выражения, обусловленным оригинальной методологической установкой, основная цель которой - как можно более точно выразить опыт невозможного, то есть опыт столкновения радикально противопоставленных категорий, который обнаруживает их неустойчивость и неразрывную связь между ними.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Барт Р. Метафора глаза // Танатография эроса. СПб.: Мифрил, 1994.
2. Батай Ж. Внутренний опыт. СПб.: Аксиома, Мифрил, 1997.
3. Батай Ж. Проклятая часть: Опыт общей экономики // Проклятая часть: сакральная социология. М.: Ладомир, 2006.
4. Батай Ж. Эротика // Проклятая часть: сакральная социология. М.: Ладомир, 2006.
5. Клоссовски П. Симулякры Жоржа Батая // Танатография эроса. СПб.: Мифрил, 1994.
6. Рыклин М. Жорж Батай: опыт вне жанров // Комментарии. 1997. № 12.
7. Сартр Ж.-П. Один новый мистик // Танатография Эроса. СПб.: Мифрил, 1994.
8. Тимофеева О. Введение в эротическую философию Жоржа Батая. М.: Новое литературное обозрение, 2009.
9. Bataille, G., 1989. La structure psychologique du fascisme. Hermès, no. 5-6, pp. 137-160.
10. Liberston, J., 1974. Bataille and communication: savoir, non-savoir, glissement, rire. SubStance, Vol. 4, no. 10, pp.47-65.
REFERENCES
1. Bart, R., 1994. Metafora glaza [The metaphor of the eye]. In: Tanatografiya erosa. Sankt-Peterburg: Mifril, pp. 91-100. (in Russ.)
2. Bataille, G., 1997. Vnutrenniy opyt [Inner experience]. Sankt-Peterburg: Aksioma, Mifril. (in Russ.)
3. Bataille, G., 2006. Proklyataya chast': Opyt obshchey ekonomiki [The accursed share: an essay on general economy]. In: Proklyataya chast': sakral'naya sotsiologiya. Moskva: Ladomir, pp. 109-236. (in Russ.)
4. Bataille, G., 2006. Erotika [Erotism]. In: Proklyataya chast': sakral'naya sotsiologiya. Moskva: Ladomir, pp. 491-705. (in Russ.)
5. Klossovski, P., 1994. Simulyakry Zhorzha Bataya [George Bataille's simulacres]. In: Tanatografiya erosa. Sankt-Peterburg: Mifril, pp. 79-90. (in Russ.)
6. Ryklin, M., 1997. Zhorzh Batay: opyt vne zhanrov [Georges Bataille: experience beyond genres], Kommentarii, no. 12, pp. 169-170. (in Russ.)
7. Sartre, J.-P., 1994. Odin novyy mistik [New mystik]. In: Tanatografiya Erosa. Sankt-Peterburg: Mifril, pp. 11-44. (in Russ.)
8. Timofeeva O., 2009. Vvedenie v eroticheskuyu filosofiyu Zhorzha Bataya [An introduction to erotic philosophy of Georges Bataille]. Moskva: Novoe literaturnoe obozrenie. (in Russ.)
9. Bataille, G., 1989. La structure psychologique du fascisme. Hermès, no. 5-6, pp. 137-160.
10. Liberston, J., 1974. Bataille and communication: savoir, non-savoir, glissement, rire. SubStance, Vol. 4, no. 10, pp. 47-65.
