CC BY
116
Политика
БУТЕНИН Николай Аркадьевич,
канд. ист. наук, доцент кафедры исторического образования Школы педагогики, Дальневосточный федеральный университет (г. Уссурийск). Электронная почта: nikbut@list.ru
БУТЕНИНА Наталья Дмитриевна,
канд. ист. наук, доцент кафедры исторического образования Школы педагогики, Дальневосточный федеральный университет (г. Уссурийск). Электронная почта: nikbut@list.ru
УДК 94(47)«1914/19»:94(571.6)
«Германская карта» в политической борьбе на Дальнем Востоке России (октябрь 1917 - ноябрь 1918 гг.)
Первая мировая война, дальневосточный тыл, германский фактор, военнопленные германского блока
В статье анализируется влияние Первой мировой войны на характер политического противостояния на Дальнем Востоке России в начальный период гражданской войны. По мнению авторов, в течение длительного времени после Брестского мира и даже после окончания войны в ноябре 1918 года это влияние было весьма значительным. Авторы пытаются показать, какое место занимали в гражданской войне бывшие военнопленные Германии и её союзников, а также роль иных факторов первой мировой войны. Авторы стремились использовать системный подход в оценке событий 1918-1920 гг.
Первая мировая война, неоправданно «забытая», потеснённая в исследовательском пространстве историка Революцией, в последнее десятилетие стала предметом многочисленных исследований в отечественной историографии. Определилась и новая парадигма: от истории событий, процессов к истории «человека на войне» во всех её проявлениях [25]. Такой подход позволяет вновь вернуться к проблеме, некогда определённой В. И. Лениным в качестве политического лозунга - «от войны империалистической к войне гражданской», применительно к дальневосточному региону.
Нам представляется интересным и значимым проследить влияние германского фактора («германской карты») на дальневосточные события, выявить его роль в политических играх октября 1917 - ноября 1918 гг. на Дальнем Востоке России. Подчеркнём, речь идёт не только о политических решениях и акциях, но и о восприятии этого фактора современниками.
Дальний Восток России - глубокий тыл Первой мировой войны. На её завершающем этапе он неожиданно превратился в арену военно-политического противостояния самых различных партий,
общественных групп, государств. Несомненным толчком для такой эволюции стал Октябрьский переворот в Петрограде, переломным моментом - заключение сепаратного Брестского мира, который вывел Советскую Россию из Первой мировой войны, ну а заключительная точка была поставлена капитуляцией Германии в ноябре 1918 г., хотя последствия сказывались и позднее.
Настроения жителей Приамурского края в 1914-1918 годах по отношению к войне претерпели значительную метаморфозу: от патриотического подъёма в её начале к нарастанию общественного недовольства, «усталости» от войны. Это было вызвано постоянным оттоком на фронт трудоспособного населения (около 100 тыс. человек), усиливающимся дефицитом предметов первой необходимости [12, с. 96-97].
В то же время, даже советские историки признавали (с осуждением), что ещё «весной и летом 1917 г. на различных собраниях и съездах принимали решения с требованием оказывать полную поддержку Временному правительству, вести войну до победного конца, пока «враг стоит на землях России» [14, с. 25].
Тем не менее, население России, в первую очередь многомиллионное крестьянство, жаждало мира. И большевики этот мир обещали. Если в целом российская провинция оставалась равнодушной к событиям в центре, то Декрет о мире просто не мог не вызвать позитивной реакции крестьянства. А. Абов, с просоветских позиций анализируя настроение крестьянства в восточных регионах страны по горячим следам гражданской войны, писал: «Одного только хотел он (крестьянин - авторы) - окончания войны. Войну с Германией большевики окончили. Вот почему, плохо разбираясь в партийных программах, крестьянин сочувствовал большевикам, но очень не любил коммунистов» [1, с. 2].
Ещё более категоричен в своих оценках (1918 г.) явный противник большевизма Д. Розенблюм: «В основании большевистского восстания лежал слепой, стихийный народный взрыв, направленный против затянувшейся войны» [24, с. 5].
Война оказала прямое влияние и на установление власти первых Советов на дальневосточной окраине России. Как известно, в большевизации советов в регионе решающую роль играли революционно настроенные солдаты [10, с. 33-35]. К ним советские историки относили не только тыловые части, чьё нежелание попасть на фронт вполне понятно, но, как ни парадоксально, и многочисленных дезертиров («революционно настроенных фронтовиков»), которые руководствовались несколько иными мотивами.
Наконец, Первая мировая война оказала разрушительное воздействие на патриархальные устои российской глубинки, и не только. Миллионы молодых сельчан на долгие годы отрывались от привычного уклада жизни, освобождались из-под традиционной опеки старших, приобретали новый, не всегда позитивный опыт. Разрушался патриархальный уклад семьи. Возвратившиеся домой фронтовики с трудом вливались в прежний ритм жизни. Как отмечал С. М. Белиц-кий, «...в результате трёх лет войны происходила своеобразная милитаризация населения», изменение общественной морали [5, с. 405]. Казалось бы, прямо противоположные тенденции: усталость от вой-
ны и моральная готовность взяться за оружие - в конечном счёте стали благодатной почвой для войны гражданской.
Таким образом, война с Германией (а для жителей империи противники России персонифицировались именно в Германии), не только стала важным фактором установления власти первых Советов, но и формировала общественные настроения, которые превращали насилие в основное политическое, и не только, средство достижения желаемого.
Подписание сепаратного мира с Германией и выход России из Первой мировой войны стали причиной нового тура политического противостояния на Дальнем Востоке России. Да, население страны мечтало о мире, но не о таком. Важно подчеркнуть, что выход Советской России из войны вовсе не означал выход из войны для многих миллионов россиян, как не признавших Советскую власть и, соответственно, все её решения, так и для значительной части её сторонников, по меньшей мере недовольных таким миром «без аннексий и контрибуций». Достаточно вспомнить позицию дальневосточных и сибирских Советов. Так, представитель Центросибири И. М. Гейцман на заседании Дальсовнаркома в мае 1918 г. прямо говорил: «Следовало бы лучше придерживаться политики непризнания мирного договора с Германией, да и теперь ещё не поздно» (ГАХК. Ф. 410. Оп. 1. Д. 7. Л. 219).
Заключение мира с Германией на фоне германофобских настроений в стране создавало благодатную почву для распространения слухов о «немецко-большевистском альянсе», ставивших большевиков в один ряд с ненавистным врагом. В обществе активно заговорили о необходимости «создания нового восточного фронта с целью освобождения России от германского ига» [13, с. 63]. Для обоснования такового «муссировались слухи», как было принято писать об этом в советской историографии, о том, что многочисленные (200-250 тыс.) немецкие военнопленные собираются захватить Сибирскую магистраль, превратить Сибирь в немецкую колонию и т. д. [3, с. 283]. Важно подчеркнуть, что современные исследования по этой проблеме (например, Т. Я. Иконниковой) свидетельствуют о подавляющем нейтралитете военнопленных на Дальнем Востоке, по крайней мере, до марта 1918 г. [11, с. 94].
Однако лагеря военнопленных и в Сибири, и на Дальнем Востоке были (только на Дальнем Востоке число военнопленных оценивается Т. Я. Иконниковой в 40-45 тыс). А это означает, что благодатная почва для слухов о «немецкой угрозе» действительно была. Более того, они находили подтверждение в политических акциях большевиков.
Ещё до подписания мира с Германией начался активный процесс формирования интернациональных отрядов из бывших военнопленных. Не стоит преувеличивать масштабы этого процесса: важнейшим критерием была революционность соискателя, однако он шёл. Уместно напомнить, что в соответствии с IV Гаагской конвенцией 1907 г., «военнопленные не должны иметь никакого отношения к военным действиям» [22]. Советское правительство в июле 1918 г. официально заявляло о своём присоединении к Гаагской конвенции. Противоречие формально снималось постановлением Совнаркома, согласно которому добровольцы из числа иностранцев, вступавшие в Красную Армию, получали гражданство Российской республики. Что же ка-
сается революционной пропаганды среди военнопленных, вероятно, её советские власти не воспринимали как противоречащую 2 статье Брестского договора: «Договаривающиеся стороны будут воздерживаться от всякой агитации или пропаганды против правительства или государственных и военных установлений другой стороны» [7]. И действительно, пропаганда велась не против, а за Советскую власть, после подписания мира чуть ли ни союзницу Германии. Несмотря на всю казуистику, приходится констатировать: инициатива привлечения иностранцев (военнопленных Тройственного союза) к участию во внутренних делах России принадлежит большевикам.
Брестский мир породил многочисленные планы вовлечения России в войну с немцами как среди бывших союзников, так и в среде российской эмиграции. В свете итогов первой мировой войны, закончившейся всего через несколько месяцев полной капитуляцией Германии, они кажутся явно надуманными, преследующими совсем другие цели (хотя отрицать их полностью было бы неоправданно). Однако нам представляется, что с позиций современников всё обстояло с точностью наоборот. В первой половине 1918 г. Германия представлялась всё ещё опасным противником. Германская армия оккупировала российские земли, в том числе, не предусмотренные Брестским миром, её солдатам не противостояли российские войска, на протяжении всей мировой войны принимающие на себя основной удар Тройственного союза. Союзники лишились, как писали в литературе тех лет, «русского пушечного мяса» [30, с. 23] и действительно предпринимали всевозможные шаги для втягивания страны в войну (вплоть до признания Советов). Уместно напомнить, что летом 1918 г. развернётся знаменитая 2 битва на Марне, которую союзникам (без России) удалось выиграть ценой огромного напряжения сил.
О конкретных шагах союзников по возвращению теперь уже Советской России на театр боевых действий не раз свидетельствовали сами большевики. Так, подводя итоги внешней политики за 2 года, нарком иностранных дел П. В. Чичерин писал относительно событий марта 1918 г.: «Американская дипломатия, а также действовавшая в Советской России часть английской дипломатии стремились к тому, чтобы вовлечь Россию в качестве своей союзницы в войну с Германией» [33, с. 10].
Альтернативой этому являлось создание восточного фронта силами союзников (без участия Советов). Как известно, по поводу целей, масштабов, времени и интервенции у союзников единства не было. Для начала полномасштабной союзнической интервенции всё ещё не доставало должных («законных») оснований. Таким основанием в конечном счёте стало выступление Чехословацкого легиона. Так, анализируя противоречия в лагере союзников по поводу открытия восточного фронта, В. Черчилль в своих воспоминаниях писал: «Чтобы окончательно разрешить вопрос и привести 5 главнейших союзников к практическому соглашению, нужно было нечто иное - чехи» [32, с. 51].
Оставим за скобками драматичную историю «проданного и преданного», по определению советской историографии, корпуса; она, на наш взгляд, получила всестороннее изучение в постсоветский период, освободившись от многих идеологических штампов и клише [19; 23]. В рамках нашей темы остановимся лишь на ряде обстоятельств.
Само появление легиона, по большей части состоявшего из военнопленных, стало результатом, с одной стороны, того неравноправного положения, которое занимали славяне, в частности чехи, в Австро-Венгерской империи, а, с другой стороны, - панславянской российской пропаганды в годы Первой мировой войны. Мир с Германией ставил чехословацкий корпус в чрезвычайно сложное положение: в глазах одних они были предателями, в глазах других, в первую очередь советских властей, весьма серьёзной угрозой. В литературе периода гражданской войны не раз появлялись сообщения о якобы принятом решении чехов «вступить в войну с немцами на русской территории», готовности чуть ли не идти на Москву [27, с. 6]. Маловероятно, что такие решения действительно были (достоверных сведений о них нет). Официально корпус придерживался, по словам их политического лидера профессора Т. Г. Масарика, «вооружённого нейтралитета» и «невмешательства в русские дела» [18, с. 222], а советские власти, в свою очередь, обязались обеспечить эвакуацию легионеров в Европу через Владивосток. Предполагалось использование чехословацкого корпуса в войне с Германией на стороне Франции.
Однако в условиях взаимного недоверия, а также, как сейчас доказано, двойных стандартов в советской политике (знаменитая телеграмма Троцкого относительно чехословаков, о которой им стало известно) достаточно было маленького толчка, чтобы «мятеж» (или «самозащита»?) начался. О том, как слухи в атмосфере взаимной неприязни формируют общественное мнение, явственно свидетельствует Челябинский инцидент с участием ставших непримиримыми врагами военнопленных Тройственного союза. По словам всё того же Т. Г. Масарика, «наши солдаты были убеждены, что большевиков против нас ведут немцы, особенно австрийцы и венгры» [18, с. 83]. Ему вторит советский критик эсеро-меньшевистской контрреволюции П. Лисовский: «Их (легионеров - авторы) убедили (эсеры и меньшевики - авторы) в том, что советское правительство заключило союз с Германией с тем, чтобы чинить всевозможные препятствия отправке чехословацких войск на родину. Большевики изображались в виде германских агентов, состоявших на службе у кайзера» [16, с. 93].
Мы не придерживаемся традиционного для советской историографии тезиса о «преднамеренности», «подготовленности» и т. д. чехословацкого выступления. Более приемлемо объяснение его драматическим стечением случайностей. Однако не воспользоваться таким великолепным поводом («спасение братьев чехов») союзники не могли. Причём тема открытия восточного фронта зазвучала громче. Так, на заседании Дальсовнаркома в мае 1918 г. (после событий в Челябинске, но до выступления Владивостокских частей корпуса) приводятся слова американского консула Гаррисона: «Откройте фронт с немцами, и завтра будет ликвидирован чехословацкий корпус» (ГАХК. Ф. 410. Оп. 1. Д. 7. Л. 219).
Резюмируя результаты заседания, председатель Дальсовнаркома А. М. Краснощёков говорил: «Дальсовнарком знает, чего хотят иностранцы. Они желают, чтобы Россия опять открыла фронт с Германией или своими силами, или разрешила Америке, Англии и Франции открыть фронт.» (ГАХК. Ф. 410. Оп. 1. Д. 7. Л. 219).
Если советские власти такого согласия не дали, то их российские противники к таковому были готовы. Ещё 24 апреля 1918 г. Г. В. Чи-
черин, комментируя аргументы дипломатов по поводу высадки японского десанта во Владивостоке, сообщал об угрозе иностранной интервенции: «Господин Ж. Нуланс (французский дипломат - авторы) предвидит возможность вторжения по соглашению, с так называемым «общественным» мнением России» [34, с. 36]. И такое общественное мнение без всяких кавычек действительно существовало. Его рупором на Дальнем Востоке был, например, правый эсер П. Я. Дербер, возглавивший Временное правительство Автономной Сибири во Владивостоке сразу же после выступления там легионеров. От имени этого правительства 1 июля 1918 г. прозвучал призыв к союзникам «создать единый антигерманский фронт, при признании политической и экономической независимости России» [21, с. 59].
В антибольшевистских кругах как на территории России, так и в эмиграции задолго до этих событий тема помощи союзников активно обсуждалась. Единодушия в этом вопросе не было.
Подавляющее большинство было солидарно с позицией российского посланника в Китае Н. А. Кудашева. В письме А. Н. Русанову, бывшему комиссару Временного правительства на Дальнем Востоке, он писал: «Это вмешательство, к сожалению, вследствие нашей разрухи ставшее неизбежным, не должно иметь в виду наведение порядка в России, а должно быть принято как у нас, так и за границей лишь как одно из законных средств, коими располагают союзники, для нанесения с востока чувствительного удара Германии» [29, с. 45].
Звучали и немногочисленные голоса здравомыслящих политиков. Тот же Русанов в своём ответе Кудашеву предостерегал, что опора на иностранцев «усилит ещё более враждебность населения к подобной власти, русской по названию, но по существу чужой, базирующейся на иностранцах» [29, с. 46].
В нашу задачу не входит определение процента искренности и лукавства подобных заявлений. Для нас важнее другое - обозначить роль «германского фактора» в интервенции на Дальнем Востоке России.
Именно выступление чехословацкого корпуса открыто вывело на военно-политическую арену так называемых интернационалистов из военнопленных венгров, австрийцев, немцев. В этой связи представляет интерес сообщение Т. Г. Масарика в Меморандуме для президента Вильсона о состоянии России и большевизма, составленное по предложению американского представителя в Токио 10 апреля 1918 г.: «Нигде в Сибири (от 15 марта до 2 апреля) я не видел вооружённых немецких военнопленных» [18, с. 229].
Обратим внимание на дату: в свете грядущих событий заподозрить автора в предвзятости трудно. Однако следует уточнить маршрут Масарика - по КВЖД, минуя большую часть Приамурского края. Между тем при подавлении антисоветского Гамовского мятежа в Благовещенске ещё в марте 1918 года интернационалисты принимали непосредственное участие.
Ситуация существенно изменилась после выступления чехословацкого легиона и с началом интервенции. После неизбежной и необходимой демобилизации старой армии реальной вооружённой силы местные советы не имели. Отряды Красной гвардии из добровольцев, а затем и спешно создаваемые отряды Красной армии из мобилизованных крестьян не были преградой для легионеров, чей професси-
онализм высоко оценивали даже их противники. Советское правительство это понимало. Хочется привести не вызывающее особого доверия, но весьма показательное упоминание Т. Г. Масарика о том, что «большевики в июне (1918 г. - авторы) предложили немцам, чтобы они разрешили против наших использовать в Сибири вооружённых военнопленных, немцы. высказались против этого» [18, с. 82]. Как известно, работа по привлечению военнопленных велась и раньше, без всякого разрешения.
С началом «мятежа» резко возросшая большевистская пропаганда среди военнопленных находила благодатную почву. Абсолютное большинство из них были крестьянами и рабочими, даже в плену подвергавшимися дискриминации: содержание офицеров было на порядок лучше. Именно русская революция открыла перед военнопленными путь домой. Наконец, появлялись серьёзные материальные стимулы. В апреле - мае 1918 г. рядовой боец красного интернационального отряда в Сибири получал жалованье 250-300 руб. в месяц. При этом рядовой стрелок антибольшевистского чехословацкого корпуса имел жалованье 5 руб. в месяц [15].
И всё-таки, на наш взгляд, решающим фактором, определившим выбор, был враг, с которым предстояло сражаться - предатели-чехо-словаки.
Чешский капитан В. Голичек, участник военных действий на Уссурийском фронте так характеризовал своих противников: «Кадры большевистской армии составляют немецко-мадьярские военнопленные и латыши, обученные, организованные и руководимые германскими и австро-венгерскими офицерами» [9, с. 61-62]. Это несомненное преувеличение. Однако В. Голионко в своих ранних (идеологически не выправленных) публикациях рисует крайне противоречивую картину создания вооружённых сил советов в Хабаровске, где сквозь декларации о всенародном подъёме просвечивают трудности с мобилизацией вообще и пополнением командного состава из бывших русских офицеров в частности. На этом фоне «коммунистические отряды, формировавшиеся из военнопленных, преимущественно из венгров» [8, с. 31], действительно становились важнейшей силой. Определить реальную численность интернационалистов, в частности на Уссурийском фронте, в атмосфере паники и неразберихи того времени вряд ли возможно, хотя такие подсчёты, особенно венгерских интернационалистов, активно велись [2; 35]. Тем не менее, можно согласиться с относительными оценками А. Лобова - 1/3 от общего числа бойцов [17].
Было бы чрезвычайным упрощением, как это делают некоторые исследователи, делить военнопленных по национальному признаку на сторонников и противников советов: чехословаки - за белых, венгры, немцы и т. д. - за красных [6, с. 44]. Большевистская пропаганда не оставляла без внимания ни тех, ни других. Известны, в частности в Приморье, где вообще чехословацкие легионеры выступили с большим (на месяц) опозданием, случаи их участия на стороне красных. С другой стороны, не стоит преувеличивать и масштабы интернациональной помощи красным - едва ли 10% военнопленных приняло участие в гражданской войне (по подсчётам Н. В. Суржиковой, от 7,5% до 13%) [31, с. 271].
Таким образом, идея создания восточного фронта против Германии, спровоцированная Брестским миром и реализованная благодаря выступлению чехословацкого легиона, не только сплотила союзников для открытой интервенции, но и стала катализатором гражданской войны на востоке России, способствовала вовлечению в военное противостояние новых контингентов. Среди них и русское офицерство из европейской части России.
Весьма показательны воспоминания полковника Н. А. Андрушке-вича о его плавании с другими русскими офицерами (числом 15) на английском корабле во Владивосток, с тем чтобы вступить в войну с Германией «где-то на Урале». События происходили в ноябре месяце, и сообщение о завершении Первой мировой войны с воодушевлением и растерянностью встретили ещё в плавании [4]. При всей абсурдности ситуации: где Владивосток и где Урал? О каком германском фронте на Урале могла идти речь? Патриотизм Андрушкевича и его товарищей по несчастью сомнения не вызывает.
Германия капитулировала. Казалось бы, в политическом играх на востоке России не осталось места для «германской карты». Однако германофобские настроения вовсе не исчезли. В риторике гражданской войны они заняли заметное место при обличении противника. В уставе Гродековского союза «Возрождение Родины» в 1919 г. прописано «оказание помощи русской армии, сражающейся на германско-большевистском фронте» (РГИА ДВ. Ф. Р-955. Оп. 1. Д. 186. Л. 15).
В свою очередь большевики обвиняли своих военно-политических оппонентов: «В штабе Семёнова работают бывшие или настоящие агенты германского штаба, шпионы германских империалистов» [20, с. 16]. Наконец, мемуаристы из чехословацкиих легионеров, подвергавшихся постоянным нападкам белой эмиграции за гибель адмирала Колчака, в известной мере оправдываясь, отмечали его общую «неспособность», и всячески подчёркивали «его германофильское окружение» [18, с. 83], возможно, как главную причину трагедии.
Завершение Первой мировой войны принципиально изменило обстановку на востоке России: отпали даже призрачные мотивы военного присутствия как для чехословацких легионеров, так и для союзников, недовольство интервенцией захватывало все слои российского общества. Надежды на невмешательство во внутренние дела России полностью развеялись, а масштабы помощи откровенно разочаровывали. Определяя политику интервентов как «определённо враждебную России», активный участник белого движения генерал-лейтенант К. В. Сахаров так определял её последствия: «Среди красных, управляемых III интернационалом, забила струя национального русского подъёма, непримиримого и ненавидящего всё, идущее на Русь извне» [26, с. 319].
Уместно напомнить и о том влиянии, которое оказали на российское общество сами итоги Первой мировой войны. Накануне Парижской конференции в российской прессе активно обсуждался вопрос об участии в ней страны, которая внесла столь внушительный вклад и понесла столь сокрушительные потери в войне: кого пригласят - Всероссийского правителя Колчака, представителей Советского правительства? Что получит Россия? Прогнозы не оправдались: никого не пригласили, к раздаче призов не допустили. Это было ещё одно на-
циональное унижение, усиливающее враждебность к вчерашним союзникам.
Большевики сумели возглавить борьбу с интервенцией, определяя себя как партию защиты национальных интересов России. В апреле 1920 г., когда большинство интервентов уже покинуло край, Воззвание областного комитета РКП призывало «всех, кому дорога Россия, дать решительный отпор всем сторонникам Японии, предателям России» [28, с. 198].
Таким образом, за два года гражданской войны, в общественном сознании населения России, и особенно Дальнего Востока, происходит поразительная трансформация. «Не патриоты» (интернационалисты, или космополиты, по определению сторонников белого движения), превратились в главных защитников интересов России. Их политические противники, «патриоты», в глазах крестьян и городских жителей выглядели теперь как коллаборационисты (вряд ли, впрочем, им было известно это слово).
Именно борьба с интервенцией и национальный подъём стали той консолидирующей платформой, которая объединяла (пусть ненадолго, до победы) рабочих и крестьян, большевиков и их вчерашних противников из лагеря «демократической контрреволюции» эсеров и меньшевиков. На наш взгляд, и в этих событиях проявилось влияние Первой мировой войны.
Литература
1. Абов А. Крестьянство и колчаковщина // Сибирская деревня. 1924. С. 2-9.
2. Авдеева H. A., Крушанов А. И., Мухачёв Б. И., Шиндялов H. A. Венгерские интернационалисты борются за Советскую власть на Дальнем Востоке // Венгерские интернационалисты в Сибири и на Дальнем Востоке. 1917-1922 гг. - М.: Наука, 1980. - С. 76 - 90;
3. Алексеев А. Интервенция // Сибирская советская энциклопедия. Т. 2. - Новосибирск: Сибкрайиздат, 1931. Стб.283.
4. Андрушкевич Н. А. Последняя Россия. Воспоминания о Дальнем Востоке [Электронный ресурс]. URL.: http://www.xxl3.ru/kadeti/ pomnim3.htm [Дата обращения: 16.11.2012].
5. Белицкий С. М. К изучению опыта гражданской войны. 19181921 гг. // Гражданская война 1918-1921гг. Т. 2 Военное искусство Красной армии. - М.: Изд-во «Военный вестник», 1928. - С. 399-419.
6. Бондаренко Е. Ю. Иностранные военнопленные Первой и Второй мировых войн на Дальнем Востоке России // Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. 2012. № 1. С. 43-47.
7. Брестский мир // [Электронный ресурс]. URL.: http://www. hrono.ru/dokum/191_dok/19180303brest.php [Дата обращения: 16.03.2014].
8. Голионко В. Партия и Советы в Хабаровске за период 19171918 гг. // Дальистпарт. Вып. 3. - Владивосток, 1925. С. 8-48.
9. Голичек В. Чехословацкое войско в России. - Иркутск: Издание информационного просветительского отдела Чехословацкого военного министерства, 1919. - 86 с.
10. Зуев В. Н. Участие войск Приамурского военного округа в революционных событиях 1917 г. // Дальний Восток России в период революций 1917 года и гражданской войны. Сб. науч. статей. - Владивосток. 1998. С. 33-47.
11. Иконникова Т. Я. Военнопленные первой мировой на российском Дальнем Востоке // Россия и АТР. Владивосток. 1999. № 1. С. 90-94.
12. Иконникова Т. Я. Политические настроения дальневосточников в 1917 г. // Вестник Дальневосточного отделения РАН. 1993. С. 96-97.
13. Керженцев В. Союзники и Россия. - М.: Изд-во ВЦИК Советов Р., С., К. и К. депутатов, 1918. - 80 с.
14. Крушанов А. И. Октябрь на Дальнем Востоке. В 2-х частях. Ч. 2. Победа Великой Октябрьской социалистической революции (март 1917 - апрель 1918 гг). - Владивосток, 1969. - 180 с.
15. Ладыгин И. В. Как сражалась революция. «Другая» интервенция в Сибири. [Электронный ресурс]. URL.: http://www.novonikolaevsk. com/forum/viewtopic.php?f=19&t=1046 [Дата обращения: 16.03.2014].
16. Лисовский П. На службе капитала. Эсеро-меньшевистская контрреволюция. - Л.: Прибой, 1928. - 142 с.
17. Лобов А. Интернационалисты в гражданской войне 1918-1922 // Общ.-пол. журнал «Прорыв». 2005. № 2 (12). [Электронный ресурс]. URL.: http://www.proriv.ru/articles.shtml/lbov?intern_v_GV [Дата обращения: 16.03.2014].
18. Масарик Т. Г. Мировая революция. Воспоминания. Т. 1. - Прага, 1926. - 239 с.
19. Недбайло Б. Н. Чехословацкий корпус в России (1914-1920 гг. [Электронный ресурс]: Дис. ... канд. ист. наук. - М.: РГБ, 2005 (Из фондов Российской Государственной библиотеки) URL.: http://scahi. ru/download/nedbailo_cheh_korpus.pdf [Дата обращения: 24.11.2012].
20. Парняков П. О семёновщине. - Иркутск: Изд-во Центро-Си-бирь, 1918. - 18 с.
21. Петров А. Наша экономическая зависимость // Великий океан. Владивосток, 1919. № 2-3. С. 55-62.
22. Положения о законах и обычаях войны IV Гаагской конвенции 1907 г. [Электронный ресурс]. URL.: army.armor.kiev.ua/hist/gaaga. shtml [Дата обращения: 13.03.2014].
23. Прайсман Л. Г. Чехословацкий корпус в 1918 г. // Вопросы истории. 2012. № 5. С. 75-103; № 6. С. 54-76.
24. Розенблюм Д. Социально-психологические основы большевизма // Большевики у власти. Социально-политические итоги Октябрьского переворота. Сб. статей. - М.: Изд-во «Революционная мысль», 1918. - С. 5-12.
25. Россия в первой мировой войне: новые направления в исследовании. Сборник обзоров и рефератов. 2013. [Электронный ресурс]. URL.: http://www.inion.ru/files/File/ww1_sbornik.pdf [Дата обращения: 03.03.2014].
26. Сахаров К. В. Белая Сибирь. - Мюнхен, 1923. - 325 с.
27. Святицкий Н. М. Реакция и народовластие. (Очерк событий на Востоке России). - М.: Народ, 1920. - 32 с.
28. Сергей Лазо. Воспоминания и документы. - М.: ОГИЗ «История гражданской войны», 1938. - 218 с.
29. Сибирский архив. Приложение к журналу «Вольная Сибирь». - Прага: Изд-во общества сибиряков в ЧСР, 1929. - 48 с.
30. Славянофил. Чешские аргонавты в Сибири. - Токио: Типография: Тойо-Инсацу-Кабусики-Кайша, 1921. - 54 с.
31. Суржикова Н. В. Мифу Миф? Военнопленные-интернационалисты и Гражданская война на Востоке России в зеркале советской историографии // Гражданская война на востоке России. Урал, Поволжье, Сибирь, Дальний Восток: Материалы Всерос. науч. конф. Пермь. 25-26 ноября 2008 г. - Пермь, 2008. [Электронный ресурс]. URL.: https://www.permgani.ru/publikatsii/konferentsii/grazhdanskaya-vojna-na-vostoke-rossii/n-v-surzhikova-voennoplennye-internatsionalisty-i-grazhdanskaya-vojna-na-vostoke-rossii-v-zerkale-sovetskoj-istoriografii. html [Дата обращения: 31.01.2016].
32. Черчиль В. Мировой кризис. - М.: Госвоениздат, 1932. - 328 с.
33. Чичерин Г. В. Внешняя политика Советской России за два года. Очерк, составленный к 2-летней годовщине рабоче-крестьянской революции. - М.: Госиздат, 1920. - 32 с.
34. Чичерин Г. В. Статьи и речи по вопросам внешней политики. - М.: Изд-во соц.-эк. лит-ры, 1961. - 516 с.
35. Шерешевский Б. М. О некоторых вопросах участия венгерских интернационалистов в борьбе за власть Советов в Сибири и на Дальнем Востоке. 1917-1922 // Венгерские интернационалисты в Сибири и на Дальнем Востоке. 1917-1922 гг. - М.: Наука, 1980. - С. 228-237.
