CC BY
522
Для адекватного восприятия материалов интервью следует постоянно иметь в виду, что устная история по своей природе в большой мере индивидуальная, субъективная, и часто отражает не реальную действительность, а ее восприятие (упоминание) респондентом. Именно по этой причине нет ничего странного в том, что иногда встречаем диаметрально противоположные свидетельства разных лиц о тех же событиях (варианты ответа на вопрос, насколько достоверными являются устноисторические интервью, как эти интервью могут быть сопоставлены с другими видами источников можно найти, в частности, в ряде работ западных ученых [1-4]). Например, относительно церкви в селе Трояны одни старожилы утверждают, что ее разрушили фашисты, а другие -что коммунисты.
Ничего странного нет и в определенной непоследовательности, в несогласованности между утверждениями одного и того же респондента. И здесь причина не только в особенностях памяти старых людей. На программе «Христианство, иудаизм, ислам в истории Европы...» ее академический директор профессор МГУ и CEU М.В. Дмитриев сформулировал очень интересную мысль: то, что для католиков и Западной Европы является полностью недопустимым, для православной традиции, для постсоветского пространства достаточно симптоматично и обычно: когда кого-то спрашивают, какой он веры, тот, не задумываясь, отвечает, что православный, а затем, отвечая на другие вопросы, говорит, что вообще-то он в Бога не верит и в церковь не ходит. Но все же является православным. Немало таких примеров можно найти и в записанных нами интервью.
В целом же стоит отметить, что собранные в рамках проекта источники устной истории еще ожидают глубокого анализа. Проектом делается важный шаг на пути их введения в научный оборот. А подготовка на основе этих источников синтетической работы о трансформациях религиозности населения в условиях поликультурного региона - дело будущего.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Charlton T. Oral History For Texans. - Second edition. Austin, 1985. P. 35-37.
2. Moss W. Oral History: What Is It And Where Did It Come From? // The Past Meets The Present. Essays On Oral History / Ed. by D. Stricklin and R. Sharpless. Lanham - NY - London: University press of America, 1988. P. 8-11.
3. Portelli A. Oral History As Genre // Narrative And Genre / ed. by M. Chamberlain and P. Thompson. NY: Routledge, 2001. P. 37-40.
4. Ritchie D. Doing Oral History. NY: Twayne publishers. P. 6-8.
С.П. Петренко
ГЕРМАНИЯ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА: НАЧАЛО ФОРМИРОВАНИЯ
НЕМЕЦКОЙ НАЦИИ
История Германии в новое время имеет ряд специфических черт, отличающих ее от истории других европейских стран этого же периода. Одна из таких черт - сравнительно позднее формирование немецкой нации. Данная особенность отчетливо видна при сопоставлении истории «Страны тевтонов» (именно так буквально переводится на русский язык немецкое название Германии - «Deutschland») с социально-политической и этнической историей тех государств и народов Запада, которые выступали в указанную эпоху лидерами общественного прогресса. Например, трансформация средневековой английской народности в нацию, начавшаяся во второй половине XV века, в основном завершилась не позднее середины XVII столетия [2, 512]. Аналогичный процесс во Франции шел в течение более длительного времени - с XVI по XVIII век включительно -и достиг своей кульминации в ходе Великой революции 1789 - 1799 гг., политико-административные и иные преобразования которой «способствовали стиранию областных различий и слиянию северофранцузской и провансальской народностей в единую нацию» [9, 418]. Тогда же возникли и важнейшие этнополитические символы французской нации - трехцветный флаг и революционный гимн («Боевая песня Рейнской армии», или «Марсельеза»).
Что касается немецкой нации, то она, согласно общепризнанной точке зрения, стала формироваться лишь во второй половине XVIII века [8, 62; 3, 9].Основная причина столь значительного (на два с половиной - три столетия) отставания от передовых стран Европы достаточно очевидна: консолидация сложившихся в раннем средневековье народностей - саксонской, баварской, швабской, франконской и др. - в единый народ была крайне затруднена из-за отсутствия общего для всех немцев государства. Вплоть до эпохи наполеоновских войн на территории современной Германии насчитывалось более 200 средних, малых, очень малых и вовсе микроскопических государственных образований, правители которых демонстрировали почти полный набор средневековых феодальных титулов, выглядевших в «просвещенном» XVIII столетии уже некоторым анахронизмом. Среди них были: один король (Богемии), целый ряд герцогов (Саксонии, Баварии, Ганновера и т.д.), а также князья, маркграфы (владетели Бранденбурга и др.), ландграфы, «просто» графы и совсем уж экзотические «окняженные» (gefürstete) графы [7,50] (обладателей всех этих титулов историки называют обобщенно «имперские князья»), к которым следует прибавить еще архиепископов, епископов и прочих наделенных светской властью церковных иерархов. Плюс полсотни вольных городов, не подчиненных ни светским, ни духовным князьям. Но и это не все. В пределах Германии, главным образом в ее юго-западной части, существовало еще примерно полторы тысячи владений так называемых имперских рыцарей, считавшихся непосредственными подданными империи (reichsunmittelbare Ritterschaft) [7, 50]. Формально все перечисленные правители считались вассалами императора Священной Римской империи, которая после Тридцатилетней войны представляла собой скорее отвлеченную юридическую конструкцию, чем политическую реальность, но фактически являлись главами суверенных государств. Тем более что светские князья были, в отличие от их номинального сюзерена, наследственными правителями своих земель, тогда как император («римский кесарь» по русской терминологии XVI - XVIII вв.), согласно сложившемуся еще в средние века правилу, избирался особой коллегией выборщиков, состоявшей из наиболее сильных и влиятельных князей - так называемых курфюрстов (нем. «Kurfürst», буквально «избирающий князь» или «князь-избиратель»). Изначально их было семь, но к XVIII столетию число князей - избирателей выросло до девяти (король Богемии, маркграф Бранденбурга, пфальцграф Рейнский, герцоги Саксонии, Баварии и Ганновера, а также три духовных князя - архиепископы Кельна, Майнца и Трира). В XVI - XVII вв. права императора все более и более ограничивались избирательными капитуляциями (специальными договорами между избираемым главой Священной Римской империи и его избирателями) и, по словам немецких историков А. Шиндлинга и В. Циглера, «императорский трон фактически превратился в должность главы союза немецких территорий, избираемого в соответствии с нормами современного избираемого права» [12, 9]. Иначе говоря, к началу интересующего нас периода титул императора был уже просто почетным званием, не связанным с реальной властью. Естественно, что и сама империя утратила к этому времени почти все признаки реальной государственности. «В то время как другие страны Европы продолжали идти путем становления национального государства, Германия, уже успевшая достигнуть сравнительно высокого уровня развития, была отброшена назад. Место святого покровителя Германии архангела Михаила занял символический образ "немецкого Михеля" в ночном колпаке, которого может одурачить всяк, кому не лень» [3, 40].
Таким образом, государственное устройство Германии в позднее средневековье и раннее новое время претерпело принципиально иную эволюцию, чем политические системы двух других ведущих стран Европы. Если в Англии в этот период шло развитие парламентаризма и формирование конституционной монархии, а во Франции - усиление королевской власти и становление абсолютизма (подчеркнем, при наличии единого национального государства в каждой из этих стран), то в Германии княжеский партикуляризм взял верх над слабой центральной властью и Священная Римская империя не только не трансформировалась в национальную державу немцев, но и вообще перестала быть государством в полном смысле этого слова.
Ситуация осложнялась конфессиональной неоднородностью населения Германии. Реформация XVI века, начавшись как национальное движение, в действительности вскоре, наоборот, расколола немцев на католиков и протестантов (главным образом лютеран, частично - кальвинистов) и тем самым исключила саму возможность возникновения сколько-нибудь значительного
объединительного движения на протяжении, как минимум, двух столетий (с середины XVI в. по середину XVIII в.). Религиозный раскол затронул разные области жизни - от народной культуры и быта (так, историки и этнографы отмечают, что в протестантских областях Германии в традиционной одежде обычно преобладали более темные, приглушенные тона, а в католических районах для нее характерны яркие цвета [10, 282]) до административно-политической сферы: в частности, с 1648 г. до начала XIX в. члены рейхстага делились, уравновешивая друг друга, на corpus catholi-corum и corpus evangelicorum [5, 345]. Среди курфюрстов также были представители и католического лагеря (все три архиепископа, король Богемии, герцог Баварии), и протестантского (правители Бранденбурга, Саксонии, Пфальца, Ганновера). Но избираемый ими император, согласно признававшейся даже лютеранами традиции, обязательно должен был быть католиком. Вплоть до 1806 г. совершенно невозможно было себе представить, что на престол Священной Римской империи может взойти протестант [12, 11]. Правда, с наступлением эпохи просвещения противостояние двух конфессий начнет терять свою остроту, однако в Германии оно будет периодически напоминать о себе еще долгое время («культуркампф» О. Бисмарка и т.п.).
К тому же смягчение религиозного конфликта, утрата им прежнего общественно-политического значения (т.е. частичное устранение одного из разделявших немцев барьеров) хронологически почти совпали с изменением геополитической ситуации в центральной Европе, которое создавало новое препятствие на пути немцев к обретению общенациональной государственности. Возвышение Пруссии, начавшееся еще в XVII в. и подтвержденное в 1701 г. получением правившей ею династией Гогенцоллернов королевского титула (формально по их восточно-прусским владениям, находившимся вне границ Священной Римской империи), достигает своего апогея в период царствования Фридриха II (1740 - 1786 гг.). В результате двух войн - за австрийское наследство (1740 - 1748 гг.) и Семилетней (1756 - 1763 гг.) - Пруссия не только завоевала и удержала в своих руках стратегически важную для нее Силезию, но и приобрела статус великой европейской державы. Поскольку, как пишет автор известной работы «Пруссия без легенды» С. Хаффнер, «государство, которое в течение семи лет вело небезуспешную войну против трех великих держав (Австрии, Франции и России. - С.П.), вероятно, само должно быть великой державой» [13, 116]. Следовательно, в Германии теперь было два мощных государства: Австрия, возглавляемая императором Священной Римской империи, и Пруссия, король которой, Фридрих II, будучи лично равнодушен к межконфессиональным спорам, объективно играл роль своего рода «протестантского антиимператора». Это означало возникновение ситуации, которую историки иногда называют « немецким дуализмом». В несколько упрощенном виде суть его сводится к следующему: каждая из двух держав была достаточно сильна, чтобы не позволить сопернице установить свою гегемонию в Германии, а в дальнейшем и объединить ее, но не настолько могущественна, чтобы сделать это самой. Такое положение дел, возникнув в середине XVIII в., продлится гораздо дольше, чем рассматриваемый нами период германской истории (вплоть до австро-прусской войны 1866 г.), и, естественно, будет крайне негативно влиять на и без того весьма туманные перспективы объединения страны.
В данных исторических условиях - государственно-политическая раздробленность страны, наличие в ней двух конкурирующих геополитических центров, конфессиональная неоднородность ее населения - в Германии, разумеется, не могло произойти формирование нации по английскому или французскому образцу. (Истины ради следует отметить, что и у тех двух народов, историю которых мы используем в качестве некоего условного эталона этнополитического развития в новое время, тоже не было полного вероисповедного единства в период формирования наций; среди англичан, помимо приверженцев официальной церкви, имелось некоторое количество католиков и значительное число пуритан, а у французов наряду с католицизмом в XVI - XVII вв. был распространен кальвинизм. Но и в Англии, и во Франции существовала доминирующая конфессия; в первом случае - англиканство, духовно объединяющее большинство англичан в рамках национальной церкви, во втором - католицизм, причем католицизм, не лишенный некоторой национальной окраски в виде так называемого галликанизма, т.е. комплекса традиций, принципов, вольностей, характерных именно для французской католической церкви. В Германии же две конфессии, католическая и лютеранская, пользовались примерно равным или, во всяком случае, со-
поставимым влиянием - тоже своего рода «дуализм», католическо-протестантский.) Тем не менее, историки и этнологи полагают, как уже отмечалось выше, что образование немецкой нации началось именно во второй половине XVIII в., несмотря на столь не благоприятствующие данному процессу условия. Это объясняется тем, что «в деле становления нации и государственности в Европе Германия заняла особое положение, превратившись в исключение из общего правила» [3,40]. Для того чтобы понять, почему немцы в своем этнополитическом развитии смогли пойти не тем путем, что французы, англичане и еще ряд европейских народов, необходимо уточнить смысл самого термина «нация».
В настоящее время существует огромное количество значительно отличающихся друг от друга научных определений данного феномена («джунгли понятия нации», по выражению современного швейцарского этнолога У. Альтерматта [1, 40]), которые, однако, могут быть сведены к двум главным концепциям нации, сложившимся в Европе в XIX в. (но восходящим еще к идеям просвещения XVIII столетия - их интеллектуальными прародителями можно считать француза Ж.-Ж. Руссо и немца И.Г. Гердера). В 1907 г. немецкий историк Ф. Мейнеке в своей работе « Мировая буржуазия и национальное государство» выделил два основных типа нации, обозначив их так - «государственная нация» и «культурная нация»: «Вопреки всем оговоркам, которые нужно сразу же сделать, нации можно разделить на культурную и государственную, т. е. на нации, которые преимущественно основаны на каком-то культурном наследии, появившемся в результате совместной жизни, и нации, которые основываются преимущественно на объединяющей силе общей политической истории и конституции» (цит. по [1, 37-38]). В одном случае центральным моментом в понимании нации является государство, поскольку государственная нация конституируется на основе уже сложившейся государственно-территориальной общности. В другом - на первый план выходят такие категории, как язык, культура, общее происхождение, историческая память и т.п., т.е. здесь нация понимается, прежде всего, как языковая, культурная, или, если угодно, этническая общность, чье существование не зависит (либо мало зависит) от наличия или отсутствия «своей» государственности (заметим, что в рамки данной трактовки укладывается и широко известное в нашей стране сталинское определение нации.) Обе модели нашли свое воплощение в истории Европы (и Запада в целом) эпохи нового времени. «Государственные нации» создавались во Франции, Великобритании, Швейцарии, а также, с известными оговорками, в США и других странах. В качестве «культурных наций» во второй половине XVIII - XIX вв. консолидировались немцы, итальянцы и еще ряд народов Центральной и Восточной Европы (чехи, поляки и т.д.). Но в силу некоторых причин исторического и политического характера каждая из указанных моделей еще в XIX в. стала ассоциироваться в западной общественно-политической мысли преимущественно с одной страной: «государственная нация» - с Францией, «культурная» - с Германией. И в наши дни европейские историки и этнологи часто используют такие понятия, как «французское понимание нации», «немецкая концепция нации» (см., напр., [1, 43]), подчеркивая принципиальное различие между ними: «Немцы в своем самопонимании рассматривали нацию как фундамент для создания своего государства, французы же видели в нации продукт государства» [1, 44].
Разумеется, дихотомия «государственная нация» - «культурная нация» весьма условна. С одной стороны, при конституировании «государственных наций» во Франции, Великобритании и некоторых других странах факторы, связанные со сферой культуры, играли тоже немаловажную роль, с другой - «культурные нации» (немцы, чехи, поляки и др.) в определенные периоды своей истории добивались, и в итоге добились, трансформации в политические общности. Тем не менее не подлежит сомнению, что французский путь формирования нации - при том, что само понятие нации овладело умами европейцев и стало играть важнейшую роль в их политическом лексиконе под влиянием именно французской революции конца XVIII в., а французы надолго превратились в показательный образец нации современного типа (т.е. нации, в состав которой входят все граждане государства, не подлежащие уже делению на сословия) - является лишь одним из возможных вариантов и многим народам, чтобы утвердится в качестве нации, пришлось пройти свой особый путь.
Первыми на такой путь, примерно в середине XVIII в., вступили немцы. В отсутствие объединяющей силы государства основой для образования их нации могли служить только социокуль-
турные факторы. У. Альтерматт отметил одну особенность западной соседки Германии: «Границы Франции в большей степени были определены геополитикой, чем этнографией» [1, 39]. Продолжая эту мысль, мы можем сказать, что границы (этнические) будущей немецкой нации определялись как раз в основном этнографией, т.е. этнокультурной общностью населения германских земель. Важнейшим элементом этой общности являлось наличие, несмотря на большое количество диалектов и говоров (обычно их объединяют в две группы: нижненемецкие и верхненемецкие, причем последнюю часто подразделяют на две подгруппы - средненемецкую и южнонемецкую [11, 371; 6, 13-14]), единого для всей Германии немецкого литературного языка. Еще в позднее средневековье на территории Саксонии «в Мейссене, Дрездене и в особенности в Лейпциге создается тот "верхнесаксонский обиходный язык" ("obersächsische Umgangssprache"), обычно называемый "мейссенским" ("meissnisch"), который лег в основу письменного языка восточнонемецких княжеских и городских канцелярий, в частности саксонской канцелярии, и в дальнейшем, через Лютера, в основу общенемецкого национального литературного языка» [6, 17-18]. Распространению последнего «особенно способствовали выполненный Мартином Лютером перевод Библии и литературное движение XVIII века, свою роль сыграло также и развитие книгопечатания в период XVI-XVIII веков» [3, 27].
Поскольку вновь формирующаяся нация «имела прежде всего культурно-языковую природу» [8, 63]., то первоначально она «существовала ... лишь в головах образованных людей» [там же]. Благо таких людей в Германии было немало. Отчасти вследствие ее раздробленности (каждый немецкий князь стремился иметь при себе штат поэтов, музыкантов, ученых и т.д.), отчасти в силу иных причин. В результате в стране «сложился образованный дворянско-буржуазный слой из чиновников, пасторов, юристов, учителей, врачей, книготорговцев и лиц свободных профессий» [там же]. Представители этого слоя, добившиеся положения в обществе, как правило, благодаря своим знаниям и труду, начинают осознавать, что у них есть общие национальные интересы, не совпадающие с интересами имперских князей. Начался процесс формулировки этих интересов, в котором ведущую роль сыграли публицисты. Так, Ф.К. Мозер в своем сочинении «О немецком национальном духе» (1765 г.) безжалостно указал на униженное состояние народа, живущего в раздробленной стране: «Мы - один народ, с одним именем и языком . и вот такие, как есть, мы . для соседей - добыча, предмет их насмешек, народ, живущий в междоусобных распрях . народ великий и однако же призираемый, казалось бы счастливый, а на деле достойный сожаления» (цит. по [3, 47-48]). Немцы консолидировались как «культурная нация», и неудивительно, что в процессе ее создания участвовали, говоря языком XX в., «деятели культуры», а не политические деятели (как при конституировании французской и британской «государственных наций»). «Гете и Веймар значили для немцев то же, что Наполеон и Париж для французов» [8, 64]. Правда, Веймар был не единственным духовным центром Германии. Особенностью этой страны можно считать то, что «в ней сложилось множество центров культуры в отличие от Франции, где Париж определял культурно-политическую жизнь всей страны» [там же].
До середины XVIII в. понятие «немецкий» использовалось главным образом применительно к языку. Причем сам немецкий язык еще не имел на своей родине того общественного статуса, которого в ту эпоху уже добились национальные языки во Франции и Англии. В Германии же в сфере науки и образования по-прежнему господствовала латынь, а аристократическая верхушка предпочитала пользоваться французским. Например, король Пруссии Фридрих II, будучи большим поклонником этого языка, свои философско-политические трактаты писал исключительно по-французски. Общеизвестно, что этот монарх, ставший позднее одним из символов «германского духа», не скрывал презрительного отношения к немецкому языку и немецкой литературе. Однако, «именно в это время в стране возникли многочисленные филологические общества, которые боролись за чистоту немецкого языка» [8, 62] и расширение сферы его применения, хотя первоначально эта «борьба ограничивалась в основном пределами протестантской Северной Германии» [там же]. Данные устремления особенно отчетливо проявились в академической среде. «В ряде университетских городов появись "Немецкие объединения" (Deutsche Union), а 1740-е годы ознаменовались первым значительным подъемом в области немецкого литературного движения» [3, 47]. Национальная тема была подхвачена писателями и поэтами: Клопшток, Лессинг, поколение «Бури и натиска», молодой Гете и особенно Гердер. Современный немецкий историк и этнолог
О. Данн констатирует, что «движение достигло своего апогея около 1770 года», охватив «всю образованную публику» [3, 48], и делает следующий вывод: « ... собирание воедино немецкого просвещенного общества успешно состоялось. Начавшись в протестантских странах, этот процесс в последней трети XVIII века охватил уже все немецкие земли» [3, 42]. Зародившееся осознание немцами своего национального единства находило выражение в создании патриотических объединений и групп, в издании множества журналов, в названии которых присутствовало слово «немецкий» и т.п. Данные явления свидетельствуют о том, что образованные круги Германии постепенно конституировались в новую национальную общественность. Этому «способствовали коммуникативные связи, осуществляемые благодаря новой письменной культуре», опиравшейся «на верхненемецкий литературный язык. В результате конфессионального раскола империи она пережила кризис и лишь с XVIII века одержала окончательную победу» [там же]. Однако французский историк Ж. Дроз подчеркивает ограниченный характер этой победы - немецкий «патриотизм проявляется только в области культуры», в виде выступлений против «засилья иностранной литературы и иноземных обычаев» - и утверждает (в очевидном противоречии с О. Данном), что «немецкая интеллигенция продолжает оставаться космополитичной» [4, 14]., а «такие личности, как Лессинг и Гете, считают абсурдным легкие попытки некоторых немецких кругов создать нацию» [там же].
Так или иначе, но процесс формирования немецкой нации, первая («эмбриональная») стадия которого, безусловно, относится все же ко второй половине XVIII в., будет продолжаться еще несколько десятилетий (как минимум, до 1870 г.) и его решающий этап (мы предполагаем посвятить ему отдельную статью) начнется не ранее эпохи наполеоновских войн.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Альтерматт У. Этнонационализм в Европе. М.: Изд-во Российск. гос. гуманитар. ун-та, 2000. 367 с.
2. Гроздова И.Н. Англичане: Советская историческая энциклопедия. М.: Сов. энциклопедия, 1961. Т. 1. С. 512.
3. Данн О. Нации и национализм в Германии. 1770-1990. СПб.: Наука, 2003. 470 с.
4. Дроз Ж. История Германии: АСТ: Астрель, 2005. 157 с.
5. Егер О. Новая история. Т. 3. Всемирная история. М.: АСТ, 2000. 720 с.
6. Жирмунский В. Предисловие // Немецкая диалектография: сб. статей. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1955. С. 3-22.
7. Кареев Н.И. История западной Европы в новое время. СПб., 1893. Т.3. 650 с.
8. Патрушев А.И. Германская история. М.: Весь Мир, 2003. 256 с.
9. Покровская Л.Н. Французы: Советская историческая энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1974. Т. 15. С. 417-418.
10. Страны и народы. Т. 4. М.: Мысль, 1979. 381 с.
11. Филимонова Т.Д., Смирнова Т.Б. Немцы // Народы и религии мира: энциклопедия. М.: Большая Российская энциклопедия, 1999. С. 370-375.
12. Шиндлинг А., Циглер В. Кайзеры. Ростов н/Д.: Феникс, 1997. 640 с.
13. Haffner S. Preussen ohne Legende. Hamburg: Gruner+Jahr AG & Co, 1979. 358 s.
Н.В. Селюнина
ИНСТИТУТ ЮНГ НА ВОДНОМ ТРАНСПОРТЕ РОССИИ В ПЕРИОД ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
Адресная направленность социальных мер помогала управленческой системе СССР в период Великой Отечественной войны решить жизненно важные проблемы и одобрялась народом. Одним из направлений социальной политики являлась всесторонняя поддержка семей военнослужащих, забота властных структур и общественных организаций о детях моряков и речников торгового флота России. Эта проблема не стала предметом специального исследования в книгах о деятельности водников в период Великой Отечественной войны. В данной статье делается попытка частично восполнить этот пробел.
