CC BY
74
Д. В. Эйдук
ГЕРМАНИЯ И НЕМЦЫ В РУССКОЙ ПЕЧАТИ, ИЮЛЬ — ОКТЯБРЬ 1914 г. (ПО МАТЕРИАЛАМ ГАЗЕТЫ «УТРО РОССИИ»)
«Европейская война», — ее ход, перспективы, цели, противники и союзники России, — с первого дня приковала к себе внимание газетного мира — издателей, редакторов, публицистов, равно как и читающей публики. В это время интерес к печатному слову, а значит, и воздействие прессы «на общественное мнение возрастает. При этом все силы печати концентрируются на главном направлении — формировании образа врага»1.
Материал газетной периодики позволяет исследователю проследить динамику восприятия войны, очертить круг представлений современников о ней. Поскольку публикации, касавшиеся войны и противника, были весьма многочисленны, целесообразно рассмотреть сюжетные линии одной газеты. Мы обратимся к московской газете «Утро России». В литературе она характеризовалась как «глашатай воинствующих московских капиталистов», как газета, в июле 1914 г. «громко выступавшая за войну с Германией»2. Можно говорить о том, что «Утро России» отражало знаковую линию либеральной печати, основанную на изначальном и безусловном приятии войны. При этом газета, полемизировавшая с другими органами печати, объединяла отсылки на разные факты, статьи, авторов, издания.
«Утро России» — московская ежедневная газета — была основана в 1907 г. и возобновлена в 1909 г. по инициативе П. П. Рябушинского. Он привлек к финансовому и организационному участию ряд промышленников3, — газета мыслилась им как «орган прогрессивной и либеральной части московской купеческой массы»4. По существу, хозяином оставался сам Рябушинский5; совместно с братом он выплачивал половину ежегодного взноса, — «Утро России» было убыточно и поддерживалось по политическим мотивам6. Издателем «юридически состоял И. Ф. Родионов, личный служащий Павла Павловича, заведовавший его домом»1; редактором в изучаемое время был С. М. Протопопов.
Ведущим публицистом «Утра России» считался Т. Ардов — Владимир Геннадиевич Тардов (1879-1938), поэт, фельетонист, литературный критик. Его статьи и очерки 1911-1917 гг. вошли в сборник «Судьба России», охарактеризованный автором как «книга о русской политической жизни, рассматриваемой с точки зрения философии русской истории»8.
В предвоенный период «Утром России» были предложены острые характеристики Германии и немцев, которые предвосхищали войну, готовили общество к ней. 25 июля 1914 г. Т. Ардов напоминал о своей позиции: «Читатели “Утра России” помнят статьи... я указывал на близость страшного столкновения славянства с чудовищем германизма, в котором решатся, наконец, “русские судьбы”. Помнят... и те мои “гимны” войне, которые... казались мирным людям... слишком воинственными»9. С июля 1914 г. газета последовательно поддерживала военные усилия России, выдерживая категоричный тон в отношении противника.
© Д. В. Эйдук, 2008
В первые недели войны, притом, что официальные сообщения о ходе боевых действий были достаточно лаконичны, а время развернутых военных репортажей еще не пришло10, газетные полосы заполняла публицистика. Крупнейшие писатели, философы, публицисты приняли на себя задачу «идейного оправдания войны»11, уделяя большое внимание характеристике противника. Идеи тех, кого именуют «духовной элитой России»12, отливались в форму газетных статьей; эмоционально насыщенные и публицистически заостренные, эти статьи были обращены к широкой читательской аудитории и призваны создавать определенное настроение, — прежде всего в тылу.
Известно, что русское общество встретило войну на повышенных тонах. «Вперед, — призывал Т. Ардов, — ...вперед навстречу молниям войны, которая промчится очистительной грозой над нашим миром»13.
Образ «очистительной грозы» возник не случайно; он выводил читателя к двум основным смысловым линиям.
Во-первых, тексты о войне могли подразумевать внутриполитические смыслы. Прославление «новой эры 1914 г.» и восторженное отношение к войне могло быть связано с неприятием реалий довоенного времени. Этот мотив был недвусмысленно выражен в статье Н. А. Бердяева «Война и возрождение».
В годы Первой мировой войны Н. А. Бердяев опубликовал десятки статей, предложил свои ответы на основные мировоззренческие вопросы, выдвинутые войной. Статья «Душа России» вышла в свет отдельным изданием14, подавляющее большинство остальных статей было напечатано в «Биржевых ведомостях», часть их была впоследствии объединена в сборнике «Судьба России»15. При этом первый по времени развернутый отклик Н. А. Бердяева на войну, статья «Война и возрождение», появился в «Утре России» 17 августа 1914 г.16
Бердяев писал, что «Германия всегда поддерживала в России реакцию». Он надеялся, что «внешнее нашествие немцев, угрожающее чести России, быть может, освободит нас от внутренней неметчины и поможет создать государственность, более согласную с духом русского народа». В конце статьи философ весомо заключал: «Что-то дурное и злобное застоялось в России, и в ней началось уже омертвение и гниение. Мирное развитие стало невозможно... Только катастрофа может обновить и возродить русский характер, направить русскую волю на великие дела».
Во-вторых, «очистительной грозе» предстояло коснуться и европейского горизонта. В той же статье Н. А. Бердяев указывал, что «Германия давно уже является носительницей милитаризма и воинствующего империализма». Ведь «она держит в напряжении весь мир, принуждает страны, не имеющие никаких... завоевательных наклонностей, содержать огромные армии». Причина этого заключалась в том, что «германская раса — завоевательная, воинствующая».
Дальнейшая логика была несложна: вступить в войну — значит оборвать рост вооружений, вырваться из порочного круга и покончить с милитаризмом; одолеть Германию — значит не допустить военной угрозы в будущем. По Бердяеву, «все культурные страны Европы и мира постепенно начали бы разоружаться, и идея мира... начала бы побеждать».
Когда общество было уже убеждено, что противник несет ответственность за войну, «...печать указывала общественному мнению на примеры наглости и развращенности неприятеля, его алчности и преступности»17. Печать, сталкиваясь с проявлениями войны — чудовищными фактами «немецких зверств», вставала перед необходимостью как-то объяснить их. Иными словами, распределить ответственность за совершаемые
преступления и определить истоки «озверения» противника. Конечно, эти объяснения не были всецело предрешены заранее, но складывались по мере накопления информации. Возьмем для примера первые известия об участи русских, покидавших Германию.
Указывалось, что русские «хлынули из всех курортов на родину»; «большинство направилось в Берлин». Это и создало огромные транспортные трудности. «Не только пассажирские, но и товарные поезда были битком набиты. Никто не заботился о... багаже. Старались только сами удирать», — сообщал «представитель петербургского общества», бывший в Берлине 18 июля18. При этом, «немцы-обыватели» относились к путешественникам сочувственно, «проявляли даже некоторую предупредительность», — свидетельствовал В. Д. Брянский19. Отмечалось лишь недружелюбие немецких офицеров20. Ив. Липаев, возвращавшийся не через Эйдкунен и Вержболово, а через Александрово, сообщал о «грубом и диком произволе» начальника станции Торн, задержавшего путников21.
Но вскоре появились сообщения иного рода. 1 августа «Утро России» напечатало заметку о госпоже Туган-Барановской. Женщина, страдавшая «ожогом на лице», лечилась в Берлине, но сразу по объявлении войны ее попросили покинуть клинику. В дороге она «подверглась насилию», и перевязки с ее лица были сорваны. В итоге, с трудом добравшись до Петербурга, г-жа Туган-Барановская умерла «в страшных мучениях» от заражения крови.
Историю несчастной женщины, в ряду подобных же фактов, Т. Ардов использовал для вынесения окончательного вердикта. 14 августа, в статье «Наше мщение», он отвергал «чепуху, софизм, которым могут утешаться лишь малоумные филистеры», — что «мы-де воюем не с немецким народом, а с прусским империализмом, милитаризмом — всякими “измами”». Нет, «не с правительством, не с Вильгельмом, не с прусским лейтенантом, не с “измами”, присущими германскому “рейху” мы воюем, а с народом», — именно он породил «все эти милые феномены».
Уже на следующий день, 15 августа, Т. Ардов уточнял и корректировал свою оценку. Как бы объясняясь, он писал, что в Германии и сейчас рождаются «духовные ценности и огромные», но. остаются «достоянием ничтожного меньшинства».
Однако мысль Т. Ардова сочувственно подхватил В. В. Розанов, — в своей книге «Война 1914 года и русское возрождение»22 он полностью привел «Наше мщение» и прокомментировал случившееся с Туган-Барановской. Эта книга вышла в свет до 13 ноября 1914 г.23 Некоторые из ее разделов составили статьи Розанова, ранее напечатанные в «Новом времени» в июле и сентябре 1914 г.24
Согласно Розанову, «исключительные зверства» лежат на совести всех немцев. «В запальчивости, в раздражении, в мускульном движении» можно позабыть обо всем, — но ведь в толпе никто не напомнил: «“Да ты Бога забыл! Что ты делаешь?”», — «Очевидно, забыли все».
Объясняя это, автор обращался к природе религиозности. У немцев нет «святого», «есть только “корректное ”... И когда... ему пришлось совершить “некорректный поступок”», так и что из того? «Он за “нелояльный поступок” ответит перед судом», но в данном случае и суда не будет, — « “тогда, кажется, я совсем прав и чист”». В России же «такое отношение русского человека и толпы русских людей к беззащитным, к больным, к старым и к младенцам — совершенно у нас немыслимо»! Розанов заключал: «Душа русского человека, во всяком случае, испугана грехом, чего решительно нет у немцев, и чего в протестантском богословии отнюдь не содержится». Он хотел верить, что в России подобные «зверства» невозможны, и «лютость души» является только лишь как «личное исключение», обыкновенно патологическое25.
Для части современников война стала весомым доказательством духовной болезни Европы, — показала «ограниченность, условность европейской культуры»26.
С. Н. Булгаков, выясняя этот вопрос, 5 августа опубликовал в «Утре России» передовую статью «Родине». Не без пафоса автор призывал «родину» «стать свободной, выйти из своего духовного вассальства у Европы»; ведь теперь сама «Россия призвана духовно вести европейские народы и на нее возложена страшная ответственность за духовные судьбы человечества».
Булгакова, как и Н. А. Бердяева, волновал внутриполитический подтекст войны. Позднее он вспоминал, как «беседовал с П. И. Н. (П. И. Новгородцевым? — Д. Э.) относительно нашей современности и отечественной войны: великие национальные задачи, но где же у нас люди? Что же, с Хвостовым (А. Н. Хвостовым. — Д. Э.) отечественную войну вести?».
Однако же, продолжал философ, «к счастью или несчастью, мрачные впечатления у меня скоро изглаживаются, и к началу мировой войны я опять уже был готов славянофильствовать вовсю»21. По получении известий о том, как Россия встретила войну, — признавал С. Н. Булгаков, — «мое сердце рвалось от восторга»; статью в «Родине» он иронически именовал «сумасшедшей»28.
Мысли о «мироощущении новой Европы», лишь намеченные в этом воззвании, были развиты Булгаковым в последующих трудах — статьях «Поверженный кумир»29 и «Русские думы»30, публичной лекции «Война и русское самосознание»31.
Но уже небольшой абзац о «европейской культуре», напечатанный 5 августа, дорого обошелся автору, — на него обрушилась с упреками газета «Русские ведомости». Обозреватель «Русских ведомостей», изначально указавший на некие «голоса, пытающиеся принизить и сузить смысл совершающегося»32, прямо назвал газету и публициста после того, как «Утро России» включилось в полемику. С. Н. Булгаков был обвинен в «фантастическом понимании истории вообще и... глубоком непонимании переживаемого исторического момента в частности».
«Русские ведомости» отвергли «попытку противопоставить... Россию Западу», подчеркивая, что Россия «вместе с передовыми нациями Запада призвана... отстаивать» основы «европейской культуры». О глубинном кризисе этой культуры речь не шла, и дело
33
сводилось лишь к «изменившему ей воинствующему германизму»33.
«Утро России» горячо заступилось за своего публициста, — и отмежевалось от призыва к «защите интересов общечеловеческой культуры». Газета напомнила, во-первых, об особых политических интересах каждой из союзных стран, во-вторых, о религиозном характере борьбы и о необходимости объединить славян вокруг России. Конец же полемической заметки звучал несколько двусмысленно: «Иесли нам есть, что сказать миру, то мы скажем ему это на обломках его машинной культуры»34.
Общую линию поддержал и разъяснил Т. Ардов. Россию «противополагают европейской культуре», — что же, он лично «этой европейской культуре» Россию противопоставлял «с удовольствием». «Характерная черта этой культуры... — преобладание в ней материального и страшное подавление человеческой личности»35. Германия же «есть настоящая представительница и носительница этой дьявольской культуры»36.
Н. А. Бердяев в этом споре занял умеренную позицию, — он утверждал, что «нынешний исторический день совершенно опрокидывает и славянофильские, и западнические платформы», и, во всяком случае, отмежевывался от всего «слишком временного, старого и устаревшего в славянофильстве», что «хотели бы восстановить С. Булгаков,
В. Иванов, В. Эрн»37. У Бердяева, таким образом, следует искать некую усредненную оценку и в отношении собственно Германии. Мы обратимся к его статье «Современная Германия», которая была напечатана в «Утре России» 19 октября 1914 г., по истечении трех месяцев войны.
Автор опирался на одноименную книгу французского писателя Анри Лихтенберже, русский перевод которой, точнее, два русских перевода, вышли в свет в 1914 г., в Петербурге и в Москве38. А. Лихтенберже, профессор иностранной литературы Университета в Нанси, был известен русскому читателю как автор книг о Ф. Ницше и Р. Вагнере39.
По словам Н. А. Бердяева, Лихтенберже — «беспристрастный и даже скорее благожелательный к германской культуре француз»40. При этом А. Лихтенберже едва ли учитывал перспективу войны, — по его мнению, с 1871 г. «Германия искренно желает мира. <...> Надо отдать справедливость немцам: победа не опьянила их и не заразила
41
их стремлением к новым успехам их оружия» .
Перед Н. А. Бердяевым же стояла вполне конкретная задача — объяснить, «почему немцы оказались такими варварами, дикими разрушителями культуры, чуждыми всякого уважения к праву, почему отрицают они всякое нравственное благородство на войне».
Дело в том, что немец «принадлежит к варварской расе тевтонов, некогда нахлынувших на латинскую культуру Европы». «Роль германской расы в истории всегда отрицательная»; судьбы Германии после франко-прусской войны — убедительное тому доказательство. В силу упомянутых расовых причин, средний немец «по природе груб и нравственно ограничен, в нем нет великодушия и сострадания, избыточной нравственной энергии», он «крайне неодухотворен» и «грубо материален» — «даже по внешнему своему облику».
Философа, как и многих его современников, волновало «огромное несоответствие» между «высшим слоем избранных» и «средним уровнем немцев», но тут ничего не поделаешь, — «духовнаяработа немцев остается чисто индивидуальной», она бессильна «перелиться в их общественную жизнь». Н. А. Бердяев, подобно В. В. Розанову, уделил внимание и протестантизму, — это «индивидуалистическая форма религиозности, которая может что-нибудь дать отдельной душе, но слишком мало может дать жизни народной».
Основной же причиной вырождения оставался «хозяйственный материализм, захвативший огромную массу германского народа» вкупе «с волей к власти и могуществу». «Империализм» понимался здесь Бердяевым именно как «брак» экономических интересов промышленников с милитаризмом прусских юнкеров. Бердяев приводил такие сведения Лихтенберже: «Место политических дебатов заняли прения о материальных интересах, в парламент проник оппортунизм, равнодушный к каким бы то ни было принципам. Интеллигенты, мало приспособленные к экономическому и политическому аферизму, постепенно вытесняются из парламента. Законодательство и управление перешли в руки профессионалов.»42.
Господство экономической конъюнктуры и всевластие плутократии можно было, пожалуй, счесть преимущественно германскими явлениями, но уж никак не исключительно германскими. Вполне понятно, почему русские мыслители, вслед за С. Н. Булгаковым, расширяли рамки обсуждения, ставили вопрос о судьбе европейской, даже мировой культуры.
Отметим также, что А. Лихтенберже, действительно отмечавший указанные явления — негативные, писал и о других сторонах жизни Германии. «Реалистическому (т. е. материальному. — Д. Э.) стремлению к национальному и мировому могуществу» он противополагал «стремление к национальной культуре и социальному миру». По его мнению, в сфере немецкой экономики «в настоящее время наблюдаются признаки
реакции против системы свободного предпринимательства и принципа неограниченной конкуренции». Несомненно также, «что значительная часть немецкого общества стремится к системе ограниченной конкуренции, опирающейся на идеализм с религиозным основанием, и старается разрешить социальный вопрос... в духе христианской этики». Эти тенденции, пробивавшие себе дорогу среди просвещенных представителей консерватизма, протестантской и католической церкви и носителей высшей научной и художественной культуры, оказались, по Лихтенберже, между Сциллой авторитарного абсолютизма и Харибдой социал-демократии43. Н. А. Бердяев оставлял без внимания эти настроения германского общества.
В целом, оценка Германии и немцев, предложенная русскими публицистами в 1914 г., возникла не на пустом месте. Ее истоки коренились в предшествующей традиции — исторической, философской, литературной, публицистической; сами авторы нередко указывали своих предшественников44. Так, даже «варварство германцев», бесчисленные «немецкие зверства» не были вовсе неслыханным явлением, — эти описания сопоставляли с военными новеллами Ги де Мопассана45.
С другой стороны, то, что мы склонны видеть как набор пропагандистских штампов, было для современников, — во всяком случае, могло быть, — предметом эмоционального переживания.
Категоричная жесткость оценок могла быть связана и с примечательными явлениями довоенного времени. Ведь то, что ранее было скрыто, затушевано, война выдвинула на первый план. Так, в первые недели войны читатели «Утра России» узнали, например, что в Германии существовали специальные завышенные цены для русских, рассчитанные, надо полагать, отчасти на неосведомленность, отчасти на щедрость русских путешественников; сами немцы называли эти цены «дурацкими» или «русскими»46. С другой стороны, у русских, прибывших в Берлин более чем на неделю, в полиции требовали отчет об их средствах с обязательным показом 100 марок. Узнали также, что в немецких объявлениях о сдаче комнаты указывалось — «Только не для русских!»47. Существовавшую в Германии русофобию в русской газете могли трактовать именно как фобию — страх перед Россией, перед ее растущей мощью, но ведь она принимала презрительные и обидные для всякого русского формы.
При этом соль публицистики военного времени, на наш взгляд, заключалась в том, что ищущие «духовный смысл войны»48 видели по ту сторону фронта «культ голой и грубой силы, ничем не просветленной»49, прямо проистекавший из «мечты о всесветном захвате, о грабеже, о деньгах, о грядущем обилии свиных туш во дворе у каждого Михеля»50, — и через это видение оправдывали саму войну51. России предстояло «сказать свое новое слово миру»52. И чтобы дать ответ на вызов времени не обязательно быть богатым и просвещенным53. Главное — не стать немцем, лучше уж остаться «бедным, плохо одетым варваром, с детской верой в глазах», только бы «не откормленным сосисками
54
и пивом культуртрегером » .
1 Сенявская Е. С. Противники России в войнах XX в.: Эволюция «образа врага» в сознании армии и общества. М., 2006. С. 63.
2 Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм в годы Первой мировой войны. Л., 1967. С. 59.
3 См.: Боханов А. Н. Буржуазная пресса России и крупный капитал. Конец XIX в. — 1914 г. М., 1984. С. 78-79.
4 Бурышкин П. А. Москва купеческая: Записки. М., 1991. С. 239.
5 Там же.
6 Боханов А. Н. Указ. соч. С. 78.
7 Бурышкин П. А. Указ. соч. С. 239.
8 Ардов Т. Судьба России. М., 1918.
9 См., напр.: Утро России. 1914. 2 марта.
10 О причинах этого см.: Лемке М. К. 250 дней в царской ставке (25 сентября 1915 — 2 июля 1916). Пг., 1920. С. 126-135. В это время отсутствие военных репортажей газеты отчасти компенсировали публикацией рассказов раненых воинов, находившихся на лечении.
11 Франк С. Л. О поисках смысла войны // Русская мысль. 1914. Кн. 12. С. 125.
12 Носков В. В. «Война, в которую мы верим»: Начало первой мировой войны в восприятии духовной элиты России // Россия и Первая мировая война: Материалы междунар. науч. коллоквиума, 1-5 июня 1998 г., г. С.-Петербург. СПб., 1999. С. 326.
13 Утро России. 1914. 25 июля.
14 Бердяев Н. А. Душа России. М., 1915.
15 Бердяев Н. А. Судьба России: опыты по психологии войны и национальности. М., 1918.
16 См.: Бердяев Н. А. Судьба России. Кризис искусства. М., 2004; БердяевН. А. Футуризм на войне: Публицистика времен Первой мировой войны. М., 2004.
17 Волковский Н. Л. История информационных войн: В 2 ч. СПб., 2003. Ч. 2. С. 74.
18 Биржевые ведомости. 1914. 21 июля.
19 «Исправляющий должность» московского городского головы, он был застигнут международными осложнениями в Англии и также проезжал через Берлин 18 июля. См.: Утро России. 1914. 23 июля.
20 Там же.
21 Там же. 2 августа.
22 Розанов В. В. Война 1914 года и русское возрождение. Пг., 1915.
23 Книжная летопись. 1914. № 45. 15 ноября.
24 См.: Розанов В. В. Собр. сочинений. Последние листья. М., 2000.
25 Там же. С. 281-284.
26 Утро России. 1914. 5 августа.
27 Сергий Булгаков, прот. Автобиографические заметки. Paris, 1991. С. 83-84.
28 Там же. С. 86.
29 Утро России. 1914. 30 августа.
30 Булгаков С. Н. Русские Думы // Русская мысль. 1914. Кн. 12.
31 Булгаков С. Н. Война и русское самосознание. М., 1915.
32 Русские ведомости. 1914. 8 августа.
33 Там же. 10 августа.
34 Утро России. 1914. 12 августа.
35 Последнее объяснялось тем, что «Человек среди стихии этой культуры давно перестал быть человеком. Это — “средство”». Германия пришла к Ницше, «который сказал, что “человек лишь мост к будущему” и провозгласил мораль сильных». Там же. 10 августа.
36 Там же.
37 Бердяев Н. А. О «вечно-бабьем» в русской душе // Биржевые ведомости. 1915. 14-15 января.
38 Лихтенберже А. Современная Германия / Пер. с фр. Р. М. Марголиной. СПб., 1914; Лихтенберже А. Современная Германия / Пер. и предисл. Н. Попова. М., 1914.
39 Лихтенберже А. Философия Ницше. СПб., 1901; Лихтенберже А. Рихард Вагнер как поэт и мыслитель. М., 1905.
40 Утро России. 1914. 19 октября.
41 Лихтенберже А. Современная Германия. СПб., 1914. С. 109.
42 Там же. С. 139-140.
43 Там же. С. 205.
44 «Утро России» старалось подчеркнуть позицию авторов «радикально-демократического» толка. 4 сентября Н. А. Скворцов писал о том, как обрушивался на пруссаков «всей силой своей сатиры» М. Е. Салтыков-Щедрин. 6 сентября газета вспоминала сотрудников петербургского сатирического журнала «Искра», прозванных «поморными» за то, что заставляли читателей «помирать со смеху», — и приводила их отклики на события франко-прусской войны.
45 Французского писателя, повествовавшего о франко-прусской войне, «обвиняли в чрезмерном сгущении красок, — “Все-таки германская армия не была похожа на орду гуннов”». В 1914 же году «германские офицеры инсценируют самые ужасные из невероятных мопассановскихрассказов». См.: Утро России. 1914. 27 июля.
46 Там же. 14 августа.
47 Там же. 13 августа.
48 Там же. 17 августа.
49 Там же. 19 октября.
50 Там же. 14 августа.
51 К тому же, война сама по себе отрицала мещанство и буржуазность, — позволяла народам, «деморализованным жаждой буржуазного благополучия», проявить героический дух. См.: Там же. 17 августа.
52 Бердяев. Н. А. Душа России. С. 29.
53 Т. Ардов обосновывал благодетельность тех исторических моментов, когда «на “высокую”, отъевшуюся... культуру обрушивался демократический кулак дикаря». Так, «под натиском варваром кровожадный, рабовладельческий но «культурный» Рим сменился глубоко духовным, хотя и некультурным средневековьем». См.: Утро России. 1914. 14 августа.
54 Там же.
