Научная статья на тему 'Первая мировая война в публицистике Н. А. Бердяева'

Первая мировая война в публицистике Н. А. Бердяева Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

CC BY-NC-ND
449
71
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ПУБЛИЦИСТИКА / ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА / Н.А. БЕРДЯЕВ / Д.С. МЕРЕЖКОВСКИЙ / ФУТУРИЗМ / PUBLICISM / WORLD WAR I / N.A. BERDYAEV / D.S. MEREZHKOVSKIY / FUTURISM

Аннотация научной статьи по философии, этике, религиоведению, автор научной работы — Одесский Михаил Павлович

Данная работа посвящена публицистическим статьям Н.А. Бердяева о Первой мировой войне. Знаменитый русский философ утверждал, что суть германского милитаризма это нигилистическая программа, реализованная в довоенной деятельности футуристов. Такой подход позволяет Бердяеву анализировать Великую войну с точки зрения культуры.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

N.A. Berdyaev's publicism and the Great War

The paper deals with N.A. Berdyaev's articles dedicated to the Word War I. The famous Russian philosopher argues that essence of the German militarism is the nihilistic program realized by the prewar Futuristic art. This approach allows to analyze the Great War from the cultural point of view.

Текст научной работы на тему «Первая мировая война в публицистике Н. А. Бердяева»

М.П. Одесский

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА В ПУБЛИЦИСТИКЕ Н.А. БЕРДЯЕВА

Данная работа посвящена публицистическим статьям Н.А. Бердяева о Первой мировой войне. Знаменитый русский философ утверждал, что суть германского милитаризма - это нигилистическая программа, реализованная в довоенной деятельности футуристов. Такой подход позволяет Бердяеву анализировать Великую войну с точки зрения культуры.

Ключевые слова: публицистика, Первая мировая война, Н.А. Бердяев, Д.С. Мережковский, футуризм.

В данной работе объект анализа - статья Н.А. Бердяева «Футуризм на войне» (Биржевые ведомости. 1914. 26 окт.). Эта статья интересна тем, что она, с одной стороны, входит в цикл публицистических работ, «написанных за время войны до революции» и утративших для автора актуальность, когда «война внутренне разложилась и потеряла свой смысл»1, а с другой - философ не включил ее в книги 1918 г. «Судьба России» и «Кризис искусства», в которых собрал свою военную публицистику.

Интригующий заголовок эффектно сопрягает темы Мировой войны и скандального футуризма. Бердяев начинает с воспоминаний о недавней полемике в российском обществе: «Интересы прошлогоднего сезона в значительной степени стояли под знаком футуризма. Неисчислимое количество публичных лекций, публичных статей и частных разговоров было посвящено шумихе футуризма. <...> Когда разразилась мировая катастрофа и люди были поставлены перед истинными вопросами жизни и смерти, тема о футуризме оказалась естественно снятой, как и многое наносное и второстепенное»2. В годы военных испытаний «тема о футуризме», будучи «естественно снятой» в литературном аспекте, «переходит в массовую историческую жизнь»: «В методах и приемах, которы-

© Одесский М.П., 2015

ми германцы ведут войну, есть очень много футуристического <...> Это - явление XX века, вооруженное всеми методами и приемами новейшей техники и промышленности. Германский милитаризм есть типически футуристическая механизация и автоматизация человеческой массы и человеческой жизни».

К моменту публикации статьи Бердяева сближение немецкого милитаризма с футуризмом было уже освоено российской публицистикой. По словам А.В. Крусанова, «война усилила тенденцию к распространению понятия "футуризм" за пределы искусства и одновременно изменила восприятие футуризма: на первый план вместо эксцентричности, скандальности и отрицания здравого смысла вышла тема разрушения»3. Исследователь цитирует соответствующие пассажи из газет сентября-октября 1914 г.: «На первый взгляд, сравнение германцев с футуристами покажется парадоксом, ибо что общего между воинственными немцами, поставившими своей задачей завоевание всего мира, и мирными футуристами, вроде наших Бурлюков и итальянских Маринетти. Но общее между ними есть. Футуристы поставили своей целью уничтожение древнего искусства. Эту же цель преследуют и немцы, варварски уничтожая все встречающиеся на их пути древние памятники искусства. Доказательство - разгром Лувена, разрушение Реймского собора и покушение на разрушение Собора Богоматери в Париже»4.

Бердяев приводит те же публицистические доказательства германского футуризма: «Футуристическая война германцев уже дала свои плоды. Часть футуристической программы Маринетти германские войска уже осуществили; они разрушают старую культуру, истребляют старые города, храмы, произведения искусства». Однако философ, не оспаривая газетной топики, по-своему аранжирует ее и выстраивает оригинальный интеллектуальный «сюжет».

Прежде всего, Бердяев переводит обсуждение в культурологический план. Он разграничивает «футуризм в литературе и искусстве», все-таки возникший в Италии, и так называемый «жизненный футуризм», реализованный в Германии: «В Германии всего менее был представлен футуризм в литературе и искусстве. Колыбелью футуризма были латинские страны, пожелавшие освободиться от тяжелого бремени своего великого прошлого. Но в Германии назревал футуризм другого рода, гораздо более существенный и грозный, жизненный футуризм - в ее милитаризме и ее промышленности».

«Футуризм в литературе и искусстве» безусловно ассоциировался с деятельностью итальянского поэта Ф. Маринетти (русских футуристов-будетлян для Бердяева словно не существует), и в

1913 г. задиристый В.В. Хлебников мечтал, что сразится с Мари-нетти не только на бумаге, но и на поле битвы: «Я уверен, что некогда мы встретимся при пушечных выстрелах в поединке между итало-германским союзом и славянами на берегах Далмации»5. Однако в Первой мировой войне Италия выступила союзником России, и Бердяев «реабилитирует» итальянский футуризм, о чем подробнее пишет в другой статье того же времени «Чувство Италии» (Биржевые ведомости. 1915. 2 июля): «В великой войне сгорит футуризм, как и многое другое, и пробудятся те силы латинской расы, которые в ней подлинно еще есть. Италии придется не разрушать памятники своего былого величия, а защищать их от футуризма германского. Вероятно, и сам Маринетти будет защищать»6.

Напротив, «жизненный футуризм» - порождение германской культуры. «Жизненный футуризм» - атрибут технического прогресса; «германская армия являет миру технические чудеса»; значит, «жизненный футуризм» есть современная Германия: «Этот футуризм незаметно угашал человеческий дух, превращал человека в средство для чудовищного, бездушного механизма. Дуализм духа и материи в Германии сильнее, чем где бы то ни было. <. > Жизнь органическая, стихийная жизнь во плоти и крови там превращается в автоматический "автомобильный" механизм, подчиняется механической дисциплине. <...> У германцев исконная варварская грубость, присущая их расе, соединилась с варварством от цивилизации».

Альтернативу футуризму - итальянскому «футуризму в литературе и искусстве» и германскому «жизненному футуризму» -Бердяев видит в славянстве. Однако описание славянского типа культуры в «Футуризме на войне» настолько конспективно, что снова приходится обратиться к другим статьям военного цикла.

Культурологическую суть конфликта славянства и германства Бердяев специально анализирует в статье «Война и возрождение» (Утро России. 1914. 17 авг.): «Пангерманизм - вечная угроза для славянства, для его существования и будущего. Поэтому все, что совершается на Балканах, у маленьких славянских народов, казалось бы, не имеющих мирового значения, отзывается на всем мире, затрагивает мировую вражду германства и славянства. Эта всемирно-историческая расовая вражда заостряется в роковой распре Германии и России, - великой выразительницы славянской расы и славянского духа»7.

Подобная интерпретация «славянской идеи» напоминает славянофильство, но к нему не сводится. Бердяев четко различал «славянскую идею» в качестве родового понятия и ее исторические

реализации (соответствующая глава в книге «Судьба России» прямо озаглавлена - «Славянофильство и славянская идея»8). С этой точки зрения различными реализациями «славянской идеи» могут считаться - на равных правах со славянофильством - панславизм М.П. Погодина и Ф.И. Тютчева, «славянская федерация» М.А. Бакунина, польский мессианизм А. Мицкевича, «славянская взаимность» Я. Коллара и т. д.9

В частности, своеобразие «славянской идеи» Бердяева, которое решительно отличает его от славянофилов, но вписывается в богатый спектр исторических реализаций «славянской идеи», составляет призыв к примирению русского народа с польским: «Наша политика должна стать решительно полякофильской. Это - обратная сторона антигерманской политики. Нравственный залог нашей победы в том, что мы боремся не только за сербов, но и за поляков, за весь славянский мир»10 (Россия и Польша // Биржевые ведомости. 1914. 10 окт.). Это примирение обретает у Бердяева глубинный культурологический характер: «Теперь уже совершенно ясна связь судьбы Константинополя и судьбы Польши с судьбой германизма. Слишком ясно, что исторические задачи России могут быть осуществлены лишь в разрыве с германизмом, лишь в победе над германским могуществом. Освобождение славян, освобождение Польши, обладание проливами и Константинополем - таковы задачи, поставленные в войне с Германией и Австрией»11 (Германия, Польша и Константинополь // Биржевые ведомости. 1915. 15 мая).

Постижение русско-польских отношений в культурологическом контексте неизбежно влекло за собой вопрос об авторитетном в польской мысли течении мессианизма: «У польских мессиани-стов, у Мицкевича, Товянского, Цешковского, было очень чистое жертвенное сознание, оно загоралось в сердце народном от великих страданий»12. В такого рода акцентировании польской составляющей и ее мессианского характера Бердяев явно вдохновлялся примером В.С. Соловьева, с риском оскорбить патриотические чувства читателей писавшего в знаменитом «Оправдании добра»: «Широкий идеализм польского духа, впечатлительного к чужим влияниям до увлечения и энтузиазма, составляет характерную черту, слишком очевидную. Универсализм поляков заслужил им со стороны ограниченных националистов упрек в "измене славянству". Но кто знаком с корифеями польской мысли - Мицкевичем, Красинским, Товянским, Словацким, тот знает, насколько в их универсализме проявилась великая сила национального гения»13. По словам современного специалиста, Соловьев считал, что именно Россия «может инициировать процесс интеграции человечества,

а для этого, в качестве первого шага, ей предстоит объединение славянских народов, "собирание славянского мира". И это дело воспринималось Соловьевым не как абстрактная идея или отдаленная задача, а как реальная "ближайшая, естественная цель" российской политики (вспомним, что его статья называется "Славянский вопрос", а не "Славянская идея"), что вполне понятно и оправданно в период, когда Россия брала на себя миссию освобождения южных славян. Однако философ был уверен, что для того, чтобы Россия стала "настоящим центром единения" славян, она должна изменить свое отношение к Западу, к католичеству (что поможет решить не только польский вопрос, но и сблизиться с остальными славяна-ми-католиками)»14.

Вместе с тем Бердяев считал и польский мессианизм, и славянскую концепцию Соловьева, и русский мессианизм (в версии славянофилов и Достоевского) равно неполными. Мессианизм предполагает слияние национального с универсальным и готовность к жертве. Потому идея славянства становится истинно мессианской лишь теперь - в экстремальных обстоятельствах Мировой войны: «Странная и особенная судьба, запечатленная избранничеством! Ныне стоит перед Россией новая жертвенная задача. Россия призвана и избрана охранить не только славянство, но и весь культурный мир от германской опасности, обращенной ко всем народам своим варварским ликом»15. Ясно, что при таком подходе к противостоянию национальных культур мысль Бердяева проецируется на новый план - мессианский.

Определение современной формы мессианской борьбы против «жизненного футуризма» Бердяев уточняет в полемическом диалоге с Д.С. Мережковским, о которой сигнализируют знаковые слова из статьи «Чувство Италии»: «В футуризме есть хамизм незначительных детей великих отцов». Это - явная аллюзия на статью Мережковского «Еще шаг грядущего Хама» (Русское слово. 1914. 29 июня), в которой автор использовал свою знаменитую формулу «грядущий хам» для составления «инвективы футуристам»16. Как ни странно, в использовании формулы Мережковского сам Мережковский выступил продолжателем А.Н. Бенуа. По замечанию Н.И. Харджиева, заглавие работы Мережковского впервые «было использовано в полемических целях Александром Бенуа в одном из его "художественных писем" о новом искусстве (1912). Вскоре после диспутов "Союза молодежи" [в 1913 г. - М. О.] А.Н. Бенуа с еще большей резкостью повторил свой выпад: "Знаете ли что возводят 'они' в свои кумиры? Машинность! - иначе говоря, один из видов смерти, один из признаков грядущего хама"»17.

Мережковский считает достойным обсуждать не футуризм, а лишь «те причины, которые заставляют о нем говорить»18. По Мережковскому, «футуризм - благословение сегодняшнего дня, поклонение существующему порядку вещей, "образу мира сего, преходящему", - как вечному. Да не будет того, что было; да не будет того, что будет, - да будет то, что есть. Футуризм называет себя "футуризмом" (от futurum - будущее), чтобы скрыть главную сущность свою - отрицание будущего». И Бердяев практически дословно повторяет его, отказывая футуризму в праве на истинное представление о будущем: «Футуризм терминологически связан с будущим, грядущим. Но в сущности он отрицательно связан с прошлым и настоящим, он внутренне скован реакцией на прошлое и старое, в нем нет внутренней свободы». По Мережковскому, «футуризм - рабья песнь машине, владычице мира». В этом зачарованный эсхатологическими видениями обличитель «грядущего Хама» прозревает откровение - «"апокалипсис" обратный и нечаянный»: «От Бога - к Зверю, от Зверя - к Автомату, механизму бездушному - таков путь нисхождения, футуризмом начатый, но не им предсказанный». Спасение от приближающейся глобальной катастрофы Мережковский находит в истинном христианстве: «Что такое "хам"? Раб на царстве. Без Царя Христа не победить Хама. Только с Царем истинным можно сказать рабу на царстве: ты не Царь, а Хам». Отождествляет футуризм с «машиной» - вслед за Бенуа, Мережковским - и Бердяев.

Своеобразие же подхода выражается в том, что, согласно Бердяеву, теперь пророчество исполнилось: футуризм не «"апокалипсис" обратный и нечаянный», но политическое настоящее - Мировая война и германский милитаризм. Политизация футуристического апокалипсиса позволяет принципиально уточнить и спасительный путь. Это - славянский мессианизм: «Цивилизованное есть духовное варварство. Этот роковой процесс нельзя предотвратить и победить каким-либо охранением органических устоев жизни. Ему можно противопоставить лишь свободу духа. И я верю, что в славянстве, в России есть та свобода духа, которая может быть противопоставлена футуристической войне с ее автоматическими чудовищами. Этот иной дух должен сказаться и в ином духе нашей армии, в преобладании у нее факторов духовных над факторами механическими и автоматическими. <...> Славянство должно явить миру более высокий тип, чем германство, не потому, что оно технически отстало, менее цивилизовано и держится за старые устои, а потому, что в нем есть более высокие технические потенции, обращенные к грядущему, а не прошедшему. Славянство -

раса будущего, а не прошлого, и в расе этой невозможно варварство от ложной цивилизованности».

Формула «свобода духа», что «противопоставлена футуристической войне с ее автоматическими чудовищами», конкретизируется в статье «Дух и машина», которой Бердяев значимо увенчал всю книгу «Судьба России». Эпатажно называя свою позицию «духовным марксизмом» (и тем самым полушутливо апеллируя к давним спорам марксистов с народниками), философ призывает не идеализировать аграрное общество и техническую отсталость: «Но порабощающей власти развитой техники можно противопоставить высокий и свободный дух, но нельзя противопоставить технику отсталую и элементарную. Материальная отсталость и элементарность не есть сила духа»19. Если Мережковский распознал в «Автомате» шаги Антихриста, то Бердяев определяет машину как «путь духа в процессе его освобождения от материальности»20. Статья (и вся книга «Судьба России») завершается оптимистическим рецептом: «Если Россия хочет быть великой Империей и играть роль в истории, то это налагает на нее обязанность вступить на путь материального технического развития. Без этого решения Россия попадает в безвыходное положение. Лишь на этом пути освободится дух России и раскроется ее глубина»21.

Наконец, в финальный абзац «Футуризма на войне», суммирующий содержание статьи, закрадывается фраза, которая проецирует обсуждение футуризма на астральный план. Бердяев вдруг возвращается к эстетическим аспектам футуризма: «За именем "футуризм" скрываются действительно новые искания в поэзии и живописи и новые, не выявленные еще мироощущения». Действительно, в статье «Пикассо» (впервые - журн. «София». 1914. № 3; вошла в книгу «Кризис искусства») Бердяев специально исследовал художественный авангард при помощи приблизительно тех же категорий, которые он прилагал к анализу современной техники: «Живопись погружается в глубь материи и там, в самых последних пластах, не находит уже материальности. Если прибегнуть к теософической терминологии, то можно сказать, что живопись переходит от тел физических к телам эфирным и астральным»22. В статье «Пикассо», как и в «Футуризме на войне», Бердяев утверждает, что собственно футуристическая поэзия «до сих пор не дала ничего значительного», однако здесь он называет писателя, который реализовал новые духовные веяния: «Но вот Андрей Белый, которого я считаю самым оригинальным, значительным, близким к гениальности явлением русской литературы, может быть назван кубистом в литературе. В его романе "Петербург" можно открыть тот же

процесс распластования, расслоения космической жизни, что и в картине Пикассо»23. Отождествление литературной позиции Белого с футуризмом или кубизмом вызывает естественные споры. Безусловно, некоторое сходство присутствует24. Вместе с тем Белому случалось атаковать футуризм, подобно Бердяеву апеллируя к статье Мережковского (эссе 1918 г. «Кризис жизни»): «...футуристические манифесты о разгроме искусства обернутся действительностью; томагавок "грядущего хама" грозит Джиоконде»25. В любом случае: Бердяев готов принять в Андрее Белом писателя-кубиста, коль скоро он не воспевает «машину», а открывает символизируемую ею духовную истину.

Закономерно, что статья, где детализируется анализ «Петербурга» (Биржевые ведомости. 1916. 1 июля; вошла в «Кризис искусства»), декларативно озаглавлена - «Астральный роман». Также закономерно, что в обобщающей статье «Кризис искусства», которая специально писалась для книги 1918 г. и дала ей заглавие, Бердяев относит Белого не только к кубизму, но и определенно к футуризму: «Все эти вихри - астральные вихри, а не вихри физического мира или мира человечески-духовного. Футуристическое мироощущение и футуристическое творчество А. Белого тем радикально отличается от других футуристов, что оно связано у него с большим духовным ведением, с созерцанием иных планов бытия»26.

Варьируя газетную топику и играя ее проекциями (в культурологическом, мессианском, астральном планах), Бердяев подвергает футуризм своего рода «молекулярному анализу» и разлагает на несколько «футуризмов». Футуризм - не только искусство, но духовная основа «машины» и германского милитаризма. Вместе с тем славянство, ведя судьбоносную борьбу с германством, получает уникальную возможность воплотить мессианские чаяния - не отказаться от «машины», а поставить ее на службу новым духовным задачам и тем самым обрести «свободу духа». Футуризм -симптом: он вопрошает о будущем, хотя «внутренне скован реакцией на прошлое и старое». «Расой будущего» станут славяне, когда жертвенно посвятят себя выявлению «не выявленных еще мироощущений» человечества.

Н.А. Бердяев принадлежит к тем философам, которые вычеканили как своеобразное мировоззрение, так и своеобразный стиль изложения. Его мысль «мечется между крайностями, объединяя их в антиномии, которые то и дело смешивает с обычными логическими противоречиями», его речь - «сбивчивая, отрывистая, нерв-ная»27. В текстах Бердяева тема не развивается постепенно, а играет роль повода для интеллектуальных вариаций. Последующая фраза

не продолжает предыдущую, но ее перифразирует или неожиданно трансформирует, вводя обязательный намек на «чужое слово» или беглый очерк идеи, которая порой развертывается в другом тексте самого философа. Изучение статьи «Футуризм на войне» предсказуемо оборачивается распутыванием такого рода неожиданных ходов. Для исследователя это распутывание увлекательно. Однако не исключено, что в силу тех же причин (или горечи несбывшихся ожиданий на великое культурное возрождение?) автор статьи и не републиковал ее в составе итоговых книг «Судьба России» и «Кризис искусства».

Примечания

1 Бердяев Н.А. Судьба России. М.: Советский писатель, 1990. С. 3.

2 Здесь и далее цит. по: Бердяев Н.А. Футуризм на войне // Бердяев Н.А. Футуризм на войне: Публицистика времен Первой мировой войны. М.: КАНОН+, 2004. С. 17-21.

3 Крусанов А.В. Русский авангард: 1907-1932 (Исторический обзор): В 3 т. Т. 1. Кн. 2. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 485.

4 Там же; ср.: Йовович Т. Зинаида Гиппиус и авангард // Авангард и идеология: русские примеры / Ред.-сост. К. Ичин. Белград: Филол. фак-т Белград. ун-та, 2009. С. 348-356.

5 Цит. по: Харджиев Н.И. «Веселый год» Маяковского // Харджиев Н.И. От Маяковского до Крученых: Избранные работы о русском футуризме / Сост. С. Кудрявцев. М.: Гилея, 2006. С. 123.

6 Бердяев Н.А. Чувство Италии // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. / Сост. Р.А. Гальцева. М.: Искусство, 1994. Т. 1. С. 370.

7 Бердяев Н.А. Война и возрождение // Бердяев Н.А. Футуризм на войне... С. 8.

8 См.: Бердяев Н.А. Судьба России. С. 130-138.

9 Ср.: Кацис Л.Ф., Одесский М.П. «Славянская взаимность»: Модель и топика. Очерки. М.: Regnum, 2011. С. 11.

10 Бердяев Н.А. Россия и Польша // Бердяев Н.А. Футуризм на войне... С. 15.

11 Бердяев Н.А. Германия, Польша и Константинополь // Там же. С. 69.

12 Бердяев Н.А. Судьба России. С. 104.

13 Соловьев В.С. Оправдание добра. М.: Республика, 1996. С. 271; ср.: Кацис Л.Ф., Одесский М.П. Указ. соч. 110-116.

14 Аксенова Е.П. Славянская идея в русской философской мысли (В.С. Соловьев, Н.А. Бердяев, Г.В. Флоровский) // Славянский альманах 2000. М.: Индрик, 2001. С. 160-161.

15 Бердяев Н.А. Война и возрождение. С. 9.

16 Корецкая И.В. «Грядущий Хам» Мережковского: текст и контекст // Д.С. Мережковский: мысль и слово. М.: Наследие, 1999. С. 146; ср. также: Андрич Н. Д.С. Мережковский и футуризм: Созидание будущего как отрицание вечности // Авангард и идеология. С. 342-347.

17 Харджиев Н.И. Поэзия и живопись (ранний Маяковский) // Харджиев Н.И. От Маяковского до Крученых... С. 61.

18 Здесь и далее статья цит. по: Мережковский Д.С. Еще шаг грядущего Хама // Мережковский Д.С. Было и будет. Дневник. 1910-1914; несвоевременный дневник. 1914-1916. М.: Аграф, 2001. С. 344-353.

19 Бердяев Н.А. Судьба России. С. 217.

20 Там же. С. 216.

21 Там же. С. 223.

22 Бердяев Н.А. Пикассо // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. Т. 2. С. 421; ср. в «Судьбе России» цитировавшееся определение машины - «путь духа в процессе его освобождения от материальности»; ср. также: Бычков В.В. Кризис культуры и искусства в эсхатологическом свете философии Николая Бердяева // Н.А. Бердяев и единство европейского духа / Под ред. В.Н. Поруса. М.: Библ. богослов. ин-т св. апостола Андрея, 2007. С. 220-228.

23 Бердяев Н.А. Пикассо. С. 422.

24 Спивак М.Л. Андрей Белый в 1913 году: в поисках альтернативы слову // 1913: «Слово как таковое»: к юбилейному году русского футуризма / Сост. Ж.-Ф. Жак-кар, А. Морар. СПб.: Изд-во Европ. ун-та, 2014. С. 181-193.

25 Белый Андрей. На перевале. Берлин; Пб.; М.: Изд-во З.И. Гржебина, 1923. С. 48.

26 Бердяев Н.А. Кризис искусства // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. Т. 2. С. 411.

27 Порус В.Н. От редактора // Н.А. Бердяев и единство европейского духа. С. VIII.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.