CC BY
31
DOI 10.23859/1994-0637-2019-2-89-9 УДК 94(09)(=16/=35)
Беленов Николай Валерьевич
Кандидат педагогических наук, Самарский государственный социально-педагогический университет (Самара, Россия) E-mail: [email protected]
© EeroHOB H. B., 2019
Belenov Nikolay Valeryevich
PhD in Pedagogical Sciences, Samara State University of Social Sciences and Education (Samara, Russia) E-mail: [email protected]
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛЕКСИКА БАХИЛОВСКГО
ГОВОРА МОКША-МОРДОВСКОГО ЯЗЫКА1
GEOGRAPHICAL VOCABULARY IN BAHILOVSKY DIALECT OF THE MOKSHA-MORDVIN LANGUAGE
Аннотация. Вводится в научный оборот и анализируется географическая лексика одного из мокша-мордовских говоров Самарской Луки - бахиловского, бытующего у жителей села Бахилово Ставропольского района Самарской области. В системе географической лексики бахиловского говора выявляются общемордовские, общемокшанские и заимствованные из других языков лексемы, прослеживается изменение семантики ряда географических терминов. Проводится сравнительно-сопоставительный анализ географической лексики бахиловского говора с географической лексикой других мокша-мордовских говоров Самарской Луки. Работа выполнена на основании полевых материалов автора.
Ключевые слова: топонимика, географическая лексика, мордва, мокша-мордовский язык, Самарская Лука, Бахило-во, этническая история
Abstract. This article introduces into scientific turnover and analyses the geographical vocabulary of one of the Moksha-Mordvin dialects of Samara Luka, Bahilovsky dialect, existing among the residents of the village Bahilovo, Stavropol district, Samara region. In the system of the geographical lexicon of the Bahilovsky dialect the author identifies the common Mordvin, common Moksha and borrowed lexemes from other languages and traces the change in the semantics of a number of geographical terms. One makes the comparative-contrastive analysis of the geographical vocabulary of the Bahilovsky dialect and the geographical vocabulary of other Moksha-Mordvin dialects of the Samara Luka. The work is based on the author's own field data.
Keywords: toponymy, geographic vocabulary, Mordovians, Moksha-Mordvin language, Samarskaya Luka, Bahilovo, ethnic history
Введение
Бахиловский говор мокша-мордовского языка является одним из мокшанских говоров, бытующих у мордовского населения Самарской Луки. Говоры мокша-мордовского населения Самарской Луки существенно различаются между собой. Вместе с тем по ряду признаков их можно противопоставить говорам, относящимся к выделяемым А. П. Феоктистовым основным мокша-мордовским диалектам, что дает основания говорить о самаролукском диалекте мокша-мордовского языка [11].
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и правительства Самарской области в рамках научного проекта № 18-412-630002\18.
Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
97
В ходе проведенных в 2017-2018 гг. полевых исследований были выявлены три говора мокша-мордовского языка на территории Самарской Луки: торновский (бытует у жителей села Торновое Волжского района Самарской области), шелехметский (бытует у жителей села Шелехметь Волжского района Самарской области) и бахи-ловский (бытует у жителей села Бахилово Ставропольского района Самарской области; ранее, по всей вероятности, ареал говора распространялся также на жителей Бахиловой Поляны, в настоящее время полностью обрусевших, и на поселение Мор-кваши, территорию которого бахиловская мордва включает в свое топонимическое пространство и в настоящее время).
Исследования топонимического пространства мокшанских сел Самарской Луки проводились нами в течение полевых сезонов 2017 и 2018 гг. в рамках реализации проекта РФФИ «Мокша-мордовская топонимия Самарской Луки» (грант № 18-412-630002\18). При этом нами были собраны собственно топонимический материал и образцы лексики различных мокша-мордовских говоров Самарской Луки, в основном по кластерам, наиболее часто получающим отражение в топонимии: географическая, фаунистическая, флористическая и хозяйственная лексика.
Географическая лексика, бытующая в той или иной языковой единице, с одной стороны, является одним из наиболее устойчивых языковых кластеров, а с другой -подвержена значительным семантическим сдвигам и заимствованиям из других языков, в первую очередь, - под действием экстралингвистических факторов. Указанные особенности делают рассматриваемый языковой кластер исключительно информативным не только для исследования топонимии, но и для изучения и уточнения спорных вопросов этноязыковой истории носителей данной лексики. Таких спорных вопросов в истории мордвы Самарской Луки немало. Неизвестно время проникновения мокша-мордовского населения на данную территорию, не определены исходные районы расселения, остается гипотетической этноязыковая преемственность между исторической мордвой Самарской Луки и мордовским населением Самарского края ордынского времени и т.д.
Обозначенные вопросы, конечно, должны решаться комплексно, при этом надо признать, что в числе привлекаемых данных существенную роль будут играть топонимические материалы и связанные с ними кластеры лексики мокша-мордовских говоров Самарской Луки.
Основная часть
Бахиловский говор мокша-мордовского языка, в силу различных историко-географических особенностей, сопутствовавших его формированию, находится в некоторой изоляции не только от основного ареала расселения носителей других мокша-мордовских диалектов, но и в системе мокша-мордовских говоров Самарской Луки. В связи с этим распространенная в нем географическая лексика имеет ряд существенных отличий от лексики, бытующей в торновском и шелехметском говорах, и сравнительно-сопоставительный анализ здесь следует проводить с учетом вероятной гетероморфности происхождения различных групп мордовского населения на Самарской Луке.
Кроме того, приходится констатировать, что в процессе замещения коренного населения мокшанских сел Самарской Луки дачниками и новоселами, а также в силу
98
Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
естественной убыли населения бахиловский говор пострадал сильнее других, и это оказало влияние на проводимые исследования (ПМА, Самарская область, Ставропольский район, село Бахилово, 2018).
В документах первые упоминания о населенном пункте Бахилово относятся к 1665 году. Этот год принято считать хронологической точкой отсчета истории села, хотя имеются сведения о том, что оно было основано несколько столетий ранее.
Так, известный историк мордвы А. А. Гераклитов приводит сведения об интересном историческом документе, согласно которому мордва села Бахилово при межевании территории бортных ухожаев и сенных покосов в 1690 г. для доказательства своих прав на эти земли предъявляла жалованную грамоту «казанского царя Сафая якобы 6858 г.» [4, с.7]. Здесь надо отметить, что указанный 6858 г. соответствует 1350 г., т. е. времени существования Золотой Орды и правления хана Джанибека. Под «царем Сафаем» же логичнее всего подразумевать хана Сафа-Гирея, занимавшего казанский престол трижды: в 1524-1531 гг., 1536-1546 гг. и 1546-1549 гг. Разумеется, здесь есть повод для дискуссий, однако при принятии любого из указанных периодов из данного сообщения следуют два вывода: мордовские поселения появились на Самарской Луке не позднее первой половины XVI в.; самаролукская мордва находилась в то время в вассальной зависимости от казанских ханов [2].
Данная грамота впоследствии была утеряна, но упоминание о ней в контексте территориальных споров, где она фигурирует как юридический документ, игнорировать нельзя. Более того, именно на ее основании бахиловской мордве была выдана в 1600 г. грамота царя Бориса Годунова, подтверждающая права собственности на указанные ухожаи [6].
Приведенные Ю. К. Рощевским фольклорные данные о селе Бахилово также подтверждают тот факт, что бахиловская мордва поселилась на Самарской Луке в период вхождения ее в орбиту татарского влияния [10].
Специальные археологические исследования с целью уточнения даты основания Бахилово не проводились, поэтому здесь мы можем опираться только на случайные находки. При прокладке теплотрассы в селе было обнаружено мужское погребение, отнесенное специалистами к XVI в., одна часть материалов которого хранится в музее КДЦ Бахилово, организованном И. В. Мордвиновой, а другая - передана в Самарский краеведческий музей им. Алабина [1].
Рассмотрим корпус географической лексики бахиловского говора мокша-мордовского языка.
Видь. Данная лексема отнесена нами к кластеру географической лексики, поскольку в старейшем дошедшем до нас мордовском лексикографическом источнике, списке мордовских слов у Н. Витсена, данная лексема имела двоякое значение -собственно «вода» и «река»: «вода» - "ved"; «река» - "ved"; «большая река» -"oczuved" [3]. Возможно, гидронимический формант «ва» и его вариации в названиях рек, протекающих по территории исторического расселения мордвы, может восходить именно к этой тополексеме. К этой же категории могут относиться и гидронимы с основой «вад», связываемые в ряде трудов отечественных исследователей топонимии с балтским или пермским этноязыковым элементом [8]. В бахиловском говоре мокша-мордовского языка, так же как и в торновском и шелехметском гово-
Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
99
рах, произошел переход фонемы «е» в «и»; таким образом, вместо литературно-письменного мокшанского «ведь» имеем «видь».
Виля. Обозначение села в бахиловском говоре мокша-мордовского языка полностью аналогично торновской и шелехметской формам данного термина. Отличается от литературно-письменной мокшанской формы «веле» в силу фонетических изменений, общих для всех говоров мокша-мордовского языка Самарской Луки.
Вэрь. Данный термин, означающий в бахиловском говоре мокша-мордовского языка «лес», вычленяется из местного песенного фольклора:
Тусь вэри килуть алэ пангэне, Мазы пангэнесь И тай мазы сера Корзинкац мартэ боксэнзе, Сон неезе панганеть, И сезезе и карзинансты потэзе.
Термин «вэрь» фонетически отличается от литературно-письменной торновской и шелехметской мокшанских форм, которые в данном случае идентичны «вирь». Причины данного исключения могут быть выявлены при накоплении подобных примеров в ходе дальнейшего изучения бахиловского говора мокша-мордовского языка. Образец бахиловского песенного фольклора приводится из материалов М. В. Барт и А. Шишковой.
Кур/кура/курай. Согласно нашим полевым исследованиям, так в бахиловском говоре мокша-мордовского языка сегодня обозначается озеро или пруд (ПМА, Самарская область, Ставропольский район, село Бахилово, 2018). Лексема встречается в составе топонимов: «Алкурай кереметь» - часть современной улицы Советской в Бахилово; «Веркурай кереметь» - другая часть улицы Советской, причем на стыке этих устаревших названий улица значительно искривлена; Пачкарайка - пруд в окрестностях Бахилово. Одним из вероятных значений данной лексемы в прошлом может являться мокшанская диалектная форма «курня» - «улица» [8]. Впрочем, по нашему мнению, и это значение в мордовских языках вторично, поскольку улиц как таковых в мордовских селениях не было, преобладали хаотичная и гнездовая застройки [9]. Лишь позднее, с появлением в поселениях мордвы улиц, возникла необходимость в данном термине, и он, вероятнее всего, был перенесен с обозначения прежней подобной единицы.
Д. В. Цыганкин выделяет в топонимии Мордовии схожий термин - «кярь/керь», который возводит к обозначению коры в мордовских языках. В топонимии же, по мнению ученого, данный термин имеет значения «группа домов на отшибе», «небольшая деревушка» [12]. Видимо, именно к данной лексеме и восходит мокша-мордовское диалектное «курня»: «кур» + «ня», где «кур» имеет одно из указанных Д. В. Цыганкиным значений, а «ня» - один из аффиксов уменьшительности в мокша-мордовском языке. Можно полагать, что данный термин также является составной частью ряда мордовских ойконимов (например, названия «Салазгорь», где формант «горь» - русифицированная часть мордовского «кярь» (вариации: «гарь», «герьге»)). Насколько можно судить, в бахиловском говоре мокша-мордовского язы-
100 Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
ка семантика термина изменилась под влиянием ряда экстралингвистических факторов: так стали называть пруды и озера, однако проходил ли термин в своей эволюции стадию «курня - улица» - доподлинно неизвестно. Вероятно, ранее в мордовских языках данный термин мог иметь более широкую трактовку, главным же значением могло быть «место скопления чего-либо», от которого уже берут начало зафиксированные в источниках значения «небольшая деревушка», «улица» и т. д. Так, в материалах Х. Паасонена по мордовской диалектической лексике можно найти лексему "киппка" в значениях «часть деревни», «участок улицы», порядок»; лексему "киго" - в значениях «участок улицы», «место скопления (обычно ягод, деревьев или кустарников)». Кроме того, "КигсакБ!" - название созвездия Большой Медведицы [14]. В упомянутом мокша-мордовском селении Салазгорь имеется диалектный термин «кураня», означающий общность людей, проживающих на одной улице. Иногда улицы назывались именами лидеров таких соседских объединений. Возможно, это общее, архаичное значение сыграло существенную роль в изменении семантики термина «курай» в бахиловском говоре мокша-мордовского языка.
Данный термин представляет собой интереснейший феномен как для мордовской, финно-угорской, так и для славянской топонимии. На Украине и в ряде южнорусских говоров распространен термин «курень», семантика которого очень близка значению салазгорьского термина «кураня». М. Фасмер видит в славянском термине «курень» заимствование из тюркских языков (например, из чагатайского "кигап" -«племя; толпа; отряд воинов») [15]. Однако в свете выявленных мордовских параллелей такая этимология не представляется бесспорной. Конечно, заимствования из тюркских языков не являются редкостью и в мордовских языках. Тем не менее есть основания говорить о распространении данного термина в различных вариациях не только в мордовских, но и в других финно-угорских языках - например, в удмуртском («гурт» - «село», отнесение данного термина к тому же смысловому ряду подтверждает бытование лексемы «гурт» также и в славянских языках с подобной общей семантикой), что ставит под сомнение версию о тюркском источнике заимствования. С этноисторической точки зрения единственным вероятным таким источником мог бы являться булгарский язык, однако подобных терминов в известном бул-гарском материале не фиксируется. В чувашском языке (потомке булгарского) можно выделить термин «керт» - «сугроб», «скопление снега», а также «керче» в значении «свора; стая». Однако происхождение данных терминов в чувашском языке также дискуссионно, причем нельзя исключать и финно-угорский источник заимствования.
А. Лома, исследуя вопрос о происхождении топонимов «Курь» и «Курск», не исключает вероятности того, что славяне заимствовали данные названия из какого-то балтского диалекта [5]. Мы полагаем, что в данном случае речь может идти о древнейшем заимствовании в славянские (возможно, и в балтские) и финно-угорские языки Восточной Европы из какого-то неизвестного языка, который в широком смысле можно охарактеризовать как палеоевропейский. Пласт подобной, неэтимо-логизируемой с привлечением лексического материала родственных славянских и финно-угорских языков, географической лексики достоверно фиксируется в восточнославянских и мордовских языках. Рассмотрение данного вопроса, впрочем, уже выходит за рамки настоящего исследования.
Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2 101
Кужу. Данный термин встречается в составе топонима Пичкужу - так раньше называлась одна из улиц Бахилово, ныне носящая название «Школьная». Среди современного населения Бахилово бытуют различные версии объяснения топонима, относящиеся к разряду «народной топонимики» [1]. По нашему мнению, данный топоним двусоставный: «пич + кужу», где первый элемент восходит к общемордовскому «пиче» - «сосна», а второй является местной вариацией мордовской географической лексемы «кужо» со значением «поляна». К сожалению, бахиловский говор мокша-мордовского языка пострадал в процессе замещения коренного населения приезжим на Самарской Луке сильнее, чем торновский и шелехметский говоры, поэтому точное значение термина «кужу» в бахиловском говоре выяснить не удалось. Исходя из того, что зафиксировано название «Пичкужу» применительно к улице, можно предположить, что значение слова «кужу» в бахиловском говоре мокша-мордовского языка аналогично значению подобного понятия в других мокша-мордовских говорах Самарской Луки: окраина населенного пункта, обработанной территории (в селе Шелехметь окраинная улица, официальное название которой «Горная», местными жителями называется «Кужо»). Необходимо отметить и фонетические особенности термина «кужу» в бахиловском говоре: здесь ударение приходится на последний слог, тогда как в торновско-шелехметском варианте оно падает на первый слог; также отличается и финал - «у» вместо «о» в двух других самаролукских говорах мокша-мордовского языка.
Лей. В бахиловском говоре мокша-мордовского языка данный термин, как и в литературно-письменном мокша-мордовском языке, означает реку. Фонетическое отличие («лей» вместо «ляй») объясняется общими для всех самаролукских говоров мокша-мордовского языка фонетическими особенностями. Термин зафиксирован в гидрониме «Кудналейка» - «Домашняя речка», относящемся к топонимическому пространству села Бахилово. Семантика «Домашняя речка» имеет широкое распространение в Самарском Поволжье, причем подобные гидронимы, как правило, приурочены к районам с мордовским или смешанным русско-мордовским населением (ср: «река Домашка», «Жилой ручей» и т. д.). Данная фиксация представляет значительный интерес, поскольку в торновском и шелехметском говорах мокша-мордовского языка термин «лей/ляй» не фиксируется (ПМА, Самарская область, Волжский район, Торновое, Шелехметь, 2017-2018 гг.). Время и обстоятельства его появления в бахиловском говоре также неясны. Возможно, термин был привнесен сюда позднее, во время фиксированного переселения эрзянского населения в Бахи-лово (ПМА, Самарская область, Ставропольский район, село Бахилово, 2018 г.). Впрочем, согласно материалам И. Г. Черапкина, мордовским говорам несвойственно значительно изменяться при подселении в среду его носителей существенно уступающего по численности иноязычного населения [13].
Таким образом, на текущий момент целесообразно рассматривать термин «лей» как базисную составляющую корпуса географической лексики бахиловского говора мокша-мордовского языка. Вопрос наличия/отсутствия термина «ляй/лей» применительно к рекам в мокшанских говорах Самарской Луки имеет значение не только для исследования местной географической терминологии, но и для изучения географической лексики мордовских языков вообще. Дело в том, что в материалах Н. Витсе-на, которые уместно относить ко второй половине XVII в., термин "lej" зафиксиро-
102 Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
ван, но применительно к долинам реки обозначаются "ved" [3]. В мордовских языках термин «ляй/лей» употребляется в наименовании не только рек, но и оврагов [12]. С учетом того, что самаролукские говоры мокша-мордовского языка развивались изолированно от других этноязыковых мордовских ареалов как минимум с начала XVII в., формы бытования в них данного термина (либо его полное отсутствие) могут способствовать освещению вопросов возникновения и семантической эволюции термина «ляй/лей» в мордовских языках. Согласно имеющимся в нашем распоряжении лексикографическим источникам, истоки этих явлений берут начало как раз в XVII в.
Ульте. Этот термин соответствует русскому урбониму «улица» в бахиловском говоре мокша-мордовского языка. Фиксируется, в частности, в топониме Фталульте - Задняя улица (устаревшее название улицы Магистральной, ныне центральной улицы села). Является заимствованием из русского языка. Возможно, данное заимствование в бахиловском говоре стало необходимым после изменения семантики термином «кур/кура/курай», о котором сказано выше. Интересную параллель семантического сдвига по линии «кураня» - «ульцаня» можно проследить в говоре села Са-лазгорь Торбеевского района Республики Мордовия.
Выводы
1. Все характерные особенности, которые присущи данному говору (переход ударения в слове преимущественно на последний слог, добавление финального гласного [е/э], а также переход [е/э] в [и], [я] в [е/э]), находят отражение в его географической лексике. Имеются исключения (например, переход «и» в «э» в лексеме «вирь/вэрь» - «лес»).
2. Лексический состав географической терминологии бахиловского говора мокша-мордовского языка значительно отличается как от географической терминологии литературно-письменного мокшанского языка, так и от географической терминологии соседних говоров мокша-мордовского языка: торновского и шелехметского.
3. В географической лексике бахиловского говора мокша-мордовского языка нашли отражение различные аспекты этноязыковой истории данной группы мордвы Самарской Луки: здесь наблюдается значительное влияние русского и тюркских (кыпчакских) языков, сохранение ряда общемордовских архаичных черт, а также выделяются элементы собственной эволюции данного говора в условиях длительной изоляции от носителей иных мокшанских диалектов.
4. Исследование географической лексики бахиловского и других мокша-мордовских говоров Самарской Луки представляет интерес не только для освещения основополагающих вопросов этноязыковой истории самаролукской мордвы, но и для мордовского языкознания в целом.
Литература
1. Беленов Н. В. Мокша-мордовская топонимия Самарской Луки. Самара: Порто-принт, 2018. 200 с.
2. Беленов Н. В. Ойконим Шелехметь на Самарской Луке в этноисторическом контексте // Современные исследования социальных проблем. 2018. № 2. С. 12-17.
Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
103
3. Витсен Н. Северная и Восточная Тартария. М.; Амстердам: Европейский дом, 2010. Т. 2. 608 с.
4. Гераклитов А. А. Роль Саратова и Самары XVII в. в жизни мордвы // Журнал НижнеВолжского института краеведения им. М. Горького. Саратов: Саратовский государственный университет, 1932. С. 2-12.
5. Лома А. Из топонимии древней Скифии - в поисках страны будинов // Вопросы ономастики. 2010. № 1. С. 5-17.
6. Невоструев К. И. О городищах древнего Волжско-Болгарского и Казанского царств в нынешних губерниях Казанской, Симбирской, Самарской и Вятской. М.: Синодальная типография, 1871. 112 с.
7. Полубояров М. С. Древности Пензенского края в зеркале топонимики. М.: ФОН, 2010. 224 с.
8. Поляков О. Е. Истоки многовековой дружбы мордовского и русского народов. Саранск: Мордовское книжное издательство, 1988. 69 с.
9. Романова М. Н., Щанкина Л. Н. Поселения мордвы // Научные ведомости Белгородского государственного университета. 2011. № 19. Вып. 20. С. 106-114.
10. Рощевский Ю. К. Народная проза Самарской Луки. Тольятти: Литературное агентство Вячеслава Смирнова, 2002. 359 с.
11. Феоктистов А. П. Очерки по истории формирования мордовских письменно-литературных языков. Саранск: Мордовское книжное издательство, 2008. 392 с.
12. Цыганкин Д. В. Память, запечатленная в слове. Саранск: Красный Октябрь, 2005. 432 с.
13. Черапкин И. Г. Диалекты мордвы-мокши бывшей Пензенской губернии // Ученые записки Саратовского государственного университета. Саратов, 1930. Т. 8. Вып. 3. С. 19-31.
14. Paasonen X. Mordwinische Wörterbuch. Helsinki: Finnisch-Ugrische Gesellschaft, 19901995. Vol. 1-3.
15. Vasmer M. Russisches etymologisches Wörterbuch. Heidelberg: Universitatsverlag Carl Winter, 1958. 2890 р.
References
1. Belenov N. V. Moksha-mordovskaia toponimiia Samarskoi Luki [The Moksha-Mordvin toponymy of the Samara Luka]. Samara: Porto-print, 2018. 200 р.
2. Belenov N. V. Oikonim Shelekhmet' na Samarskoi Luke v etnoistoricheskom kontekste [The oeconym Shelehmet' in the Samara Luka in the ethno-historic context]. Sovremennye issledovaniia sotsial'nykhproblem [Modern research of social problems], 2018, no. 2, pp. 12-17.
3. Vitsen N. Severnaia i Vostochnaia Tartariia [Northern and Eastern Tartary]. Amsterdam; Moscow: Evropeiskii dom, 2010, vol. 2. 608 р.
4. Geraklitov A. A. Rol' Saratova i Samary XVII v. v zhizni mordvy [The role of Saratov and Samara of the 17th century in the life of the Mordovians]. Zhurnal Nizhne-Volzhskogo instituta kraevedeniia im. M. Gor'kogo [Tha Bulletin of Nizhny Volzhsk Institute of Area Studies named after M. Gorky]. Saratov, 1932, рр. 2-12.
5. Loma A. Iz toponimii drevnei Skifii - v poiskakh strany budinov [Looking for the Land of the Budini. A Toponomastic Research in Ancient Scythia]. Voprosy onomastiki [Problems ofonomastics], 2010, no. 1, pp. 5-17.
6. Nevostruev K. I. O gorodishchakh drevnego Volzhsko-Bolgarskogo i Kazanskogo tsarstv v nyneshnikh guberniiakh Kazanskoi, Simbirskoi, Samarskoi i Viatskoi [About the hillforts of Ancient Volzhsky-Bulgarian and Kazan realms in the today's Kazan, Simbirskaya, Samarskaya and Vyatskaya provinces]. Moscow: Sinodal'naia tipo-grafiia, 1871. 112 р.
7. Poluboiarov M. S. Drevnosti Penzenskogo kraia v zerkale toponimiki [The ancientry of the Penza region reflected in toponymy]. Moscow: FON, 2010. 224 р.
104 Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
8. Poliakov O. E. Istoki mnogovekovoi druzhby mordovskogo i russkogo narodov [The background of the centuries-old friendship between the Mordovian and Russian peoples]. Saransk: Mordovskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1988. 69 p.
9. Romanova M. N., Shchankina L. N. Poseleniia mordvy [Settlements of the Mordovians]. Nauchnye vedomosti Belgorod-skogo gosudarstvennogo universiteta [Belgorod State University Scientific Bulletin], 2011, no. 19, vol. 20, pp. 106-114.
10. Roshchevskii Iu. K. Narodnaia proza Samarskoi Luki [The folklore prose of the Samara Lu-ka]. Tol'jatti: Literaturnoe agentstvo Viacheslava Smirnova, 2002. 359 p.
11. Feoktistov A. P. Ocherki po istorii formirovaniia mordovskikh pis'menno-literaturnykh iazykov [The essays on the history of the development of Mordovian written literary languages]. Saransk: Mordovskoe knizhnoe izdatel'stvo, 2008. 392 p.
12. Tsygankin D. V. Pamiat', zapechatlennaia v slove [The memory reflected in word]. Saransk: Krasnyi Oktiabr, 2005. 432 p.
13. Cherapkin I. G. Dialekty mordvy-mokshi byvshei Penzenskoi gubernii [The Moksha and Mordva dialects in Penza province]. Uchenye zapiski Saratovskogo gosudarstvennogo universiteta [The Scientific Journal of Saratov State University], 1930, vol. 8, iss. 3, pp. 19-33.
14. Paasonen X. Mordwinische Wörterbuch. Helsinki: Finnisch-Ugrische Gesellschaft, 19901995, vol. 1-3.
15. Vasmer M. Russisches etymologisches Wörterbuch. Heidelberg: Universitatsverlag Carl Winter, 1958. 2890 p.
Для цитирования: Беленое Н. В. Географическая лексика бахиловского говора мокша-мордовского языка // Вестник Череповецкого государственного университета. 2019. № 2 (89). С. 97-105. DOI: 10.23859/1994-0637-2019-2-89-9
For citation: Belenov N. V. Geographical vocabulary in bahilovsky dialect of the moksha-mordvin language. Bulletin of the Cherepovets State University, 2019, no. 2 (89), pp. 97-105. DOI: 10.23859/1994-0637-2019-2-89-9
Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
105
