CC BY
63
ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ И СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ
УДК 130.2 : 82-94
Л. Е. Артамошкина
Генеративный принцип биографического текста культуры
В статье проанализированы культурфилософские и теоретические предпосылки концептуализации генеративного принципа биографического текста культуры. С проблематизацией понятия «биография поколения» связано использование и аналитика концептов «коллективная память» и «культурная память». Выявляется значение образа в процессе воссоздания прошлого в единстве и взаимовлиянии индивидуального и коллективного начал в биографии поколения.
The paper is devoted to the analysis of cultural-philosophic and theoretical premises of the generative principle of cultural biographic text conceptualization. Problematizing the concept 'generation biography', the author relies on the concepts 'collective memory' and 'cultural memory', paying special attention to the importance of the image in reconstructing the past as a unity of the individual and the collective in generation biography.
Ключевые слова: биография, образ, память, поколение, событие.
Key words: biography, image, memory, generation, event.
Биография с момента своего возникновения была жанром литературы, понимаемым предельно широко, включая жизнеописания исторических деятелей и свидетельства о жизни «простых людей», агиографические и исповедальные документы, мемуары и дневники. Биография служила исторической науке, но в определенный момент стала предметом пристального внимания литературоведов. Внимание к ней со стороны других наук было либо эпизодическим, либо, как в школе психоанализа, подчинялось специфическим интересам.
© Артамошкина Л. Е., 2013
Однако в понятии биографии заключено еще одно значение: оно состоит в ее понимании как жизненной судьбы человека вне зависимости от того, отражена ли она в письменных источниках культуры. В этом отношении для «биографии» характерна та же амбивалентность, что и, например, для «истории», означающей как некий процесс реальных событий, действий и свершений, так и его воспроизведение в исторических сочинениях и других текстах. Эта двойственность понятия представляется особенно существенной с тех (недавних) пор, когда биография стала привлекать внимание теоретиков, историков культуры, культурологов. Такое внимание обусловлено, в первую очередь, стремлением изучать культуру не в отвлеченности от ее носителя / творца, а через него, вместе с ним. В этом смысле биография предстает в статусе реального осуществления потенциала культуры; как то, что детерминируется ее ценностями, нормами, институциями, как то, что структурирует жизнь людей данной эпохи, служит основанием их взаимной идентификации и рождает ощущение своей принадлежности качественно определенной культурной ситуации. На пересечении единичного и всеобщего у человека рождается понимание себя, смысла своих действий. Итак, культура через биографию являет себя истории и современности. Поэтому, изучая биографию, жизнь человека, мы, в сущности, изучаем, как и чем представлена культура в ней и что сам актор культуры смог реализовать из ее потенциала. Биография суть живой и особый язык культуры.
Биография имеет статус и письменно выраженного свидетельства о жизни человека. Как текст она существует в двух основных формах: автобиография и собственно биография. Автобиография является способом самопрезентации человека, биография - способом презентации другого, «героя» повествования, отличного от автора биографического текста. Тематизация понятия «поколение» позволяет соотнести эти стратегии жизнеописания. Поколение обретает свою идентичность в процессе включения индивидуального через «прививку» социального в историю и вместе с тем дает истории «лицо», олицетворяет ее. Определяя поколение в единстве судьбы людей, ему принадлежащих, генеративный подход позволяет обнаружить истоки этого единства и характерные черты его исторической развертки.
Термин «поколение» обращает исследование к проблематике, обусловленной тематизацией интерсубъективного мира в методоло-
гических параметрах феноменологии Э. Гуссерля, философии поступка М. Бахтина и социальной онтологии Э. Левинаса. Концепции Бахтина и Левинаса раскрываются в связи с генеративной проблематикой позднего Гуссерля, с отношениями «Я - Другой» в контексте данной проблематики.
Другой - это еще не социум. Отношения с Другим - отношения индивидуальные. Как из Других складывается социум? Насколько поколение определяется его социальными и индивидуальными характеристиками? Вхождение в мир других, открытие Другого, встреча с ним начинаются с момента высказывания. Почему мы хотим говорить с другими? Почему мы высказываемся? Важна сама интенция высказывания, это является признаком нашего «присутствия», его удостоверением. Сами знаки, которыми мы пользуемся как именованиями, призваны, именуя, вызывать присутствие, удостоверять в нем. Встреча может стать событием для «собеседников», «когда они видят один другого, говорят друг с другом и, наконец, "совпадают". Результатом обмена идеями станет присутствие и репрезентация знания в едином выражении или именовании» [4, с. 151]. Понятие «события», концептуализированное М.М. Бахтиным, позволяет соотносить биографию в ее индивидуальном исполнении с биографией поколения, становится основанием для рассмотрения характера бытования поколения в истории через призму биографии. «Событие» вершится в совместном и «соучастном» бытии-друг-с-другом. Единство судьбы поколения, его биографии определяется способностью отвечать со «своего единственного места в бытии» [2, с. 124], это «онтологически-событийная» и этическая задача человеческого бытия. «Ответственность», «ответственное поступание» воплощаются в истории, Самость обретается нами в ответе другому, в единственности «события бытия», которое нас связывает. Биографический сюжет начинает свое развитие с момента «второго рождения», которое одновременно означает выступание человека в истории, его деятельно-ответственное «самостояние» в потоке истории. Индивидуальные биографии складываются в своем историческом «исполнении» в биографию поколения, определяя «облик и склад» эпохи.
Проблематизация понятия «биография поколения» обращает нас к использованию концептов «коллективная память» и «культурная память».
Концепция коллективной памяти, в социологическую науку введенная М. Хальбваксом [6], открыла путь к рассмотрению феномена памяти в преемственности феноменологической, экзистенциа-
литской традиций, экспериментально-исследовательской работы гештальт-психологов, теоретиков и историков культуры. Дальнейшее развитие идей Хальбвакса привело к постановке ряда проблем, обнаруживающих влияние культурных факторов на становление мира социального, специфику культурных процессов, процессов трансляции смыслов культуры, характер и направленность смыс-лопорождающих механизмов в единстве индивидуального и коллективного, личностного и социального начал. Характер соотношения индивидуальной биографии и биографии поколения, исследования воздействия личности на культуру, степень обусловленности куль-туртворческих процессов жизнеповедением отдельной личности в целостности ее самоосуществления и могут быть раскрыты благодаря аналитике культурной памяти.
В концепции культурной памяти зафиксирована непременная топологичность наших воспоминаний и самого пространства памяти. «Топосы» коллективной памяти участвуют в формировании идентичности социальной группы, что показывал Хальбвакс на примере топографии Святой Земли [7]: социальная группа создает свое символическое единство благодаря сакрализации пространства и сохранению коллективной памятью этого сакрального пространства, что и является принципом сохранения идентичности группы. Концепции коллективной памяти Хальбвакса и культурной памяти Я. Ассмана [1] в качестве ключевого / отправного положения принимают обусловленность индивида, его жизни миром общности: социальным миром в концепции Хальбвакса и миром культуры в концепции Ассмана. Однако можно отметить и другую обусловленность: восприятие мира разворачивается из точки / местоположения Я. Эта направленность «взгляда» сопряжена с моментами «моего» самоконституирования и конституирования в этом обнимающим мир взгляде этого же мира. Дальнейшее развитие концепта коллективной/культурной памяти возможно в обнаружении сопряжения топосов индивидуальной и коллективной памяти. Такое сопряжение соответствует связи памяти автобиографической и памяти исторической, индивидуальной биографии и биографии поколения. Представляется интересным и эвристически значимым описание механизмов культурной памяти, предложенное немецким исследователем Т. Брейером: индивидуальные топосы памяти, локализованные в памяти культурной, занимают определенное место в иерархии топосов и формируют ландшафт, сохраняемый воспринимающим сознанием как образ. Такого рода образы погружены в глубины памяти индивидуальной и / или коллективной. Забвение,
которое является такой же функцией памяти, как и запоминание, может быть столь радикальным, что образ оказывается в области бессознательного [5]. Каковы условия и механизмы, позволяющие этому образу вновь актуализироваться в индивидуальной и / или коллективной памяти? Можно ли рассматривать эти условия как условия сохранения идентичности индивидуальной и генеративной?
Находясь в пространстве биографии, мы можем связать этот момент актуализации образа с потребностью / необходимостью самопонимания и понимания как возможности оставаться поступающим и принимающим решения человеком. Проходя «биографические этапы», мы в определенные моменты испытываем большую потребность опереться на образы прошлого. Исследования в области имагинативного мышления, основанные на идее культур-творческой функции образа, позволяют обнаружить более глубокие связи индивидуального и коллективного мышления и более сложный тип взаимодействия индивидуума и коллектива, нежели отношения, описываемые в терминах соподчинения и принуждения. Проводимое М. Хальбваксом принципиальное различие между исторической и автобиографической памятью позволяет рассмотреть место этих образов прошлого в индивидуальной и коллективной / культурной памяти особенности формирования и сохранения их «топосов».
Историческая память удерживается благодаря различным социальным институтам. Например, это связано с сохранением определенных «дней памяти» в той или иной стране (День независимости в США, День взятия Бастилии во Франции, День Победы в России). Даже не пережив непосредственного участия в событии, мы вовлекаемся в него разными способами: фестивалями, памятными местами, мемориальными досками, музейными экспозициями.
Автобиографическая память не только связана с непосредственным нашим участием в каком-либо событии, но является частью памяти значимого для нас другого / других. Эта значимость обретается биографически. Случается так, что в нашей памяти всплывают, казалось бы, «ниоткуда» события и лица, которые становятся именно сейчас важными для нас, подвергают нас нашему собственному переосмыслению. Более того, настоящее, «которого на самом деле нет», обнаруживает себя в нашем присутствии здесь и сейчас благодаря актуализации в нас этих неожиданно возникающих образов. Но так ли уж неожиданно? Сама ожидаемость появления этих образов укоренена во всей текучей протяженности нашей жизни, в единственности и единстве ее телесно-духовного и созна-
тельно-бессознательного начал. Иллюстрирующей аналогией этой парадоксальной ситуации может служить парадокс корпускулярно-волнового дуализма. Эта аналогия, пришедшая из «строгой» науки физики, раскрывает метафизический смысл метафоры света: человек умер, а свет от него доносится через пространство и время.
Прошлое, по мысли Хальбвакса / Ассмана, актуализируется в нас благодаря совместному с другими членами группы воссозданию этого прошлого, которое одновременно оказывается его пересозданием. Наша гипотеза состоит в том, что процесс пересоздания прошлого - одновременно коллективный и индивидуальный, и основным «инструментом» в этом процессе служит образ, что подтверждается и упомянутой работой Хальбвакса «The Legendary Topography of the Gospels in the Holy Land» [7]. Так же как и один из первых современных исследователей Святой Земли Эрнест Ренан, Хальбвакс предпринял три путешествия в эти места. Он показал, что все пилигримы этой земли - крестоносцы, верующие христиане из разных стран, - описывая эту землю, думали, что описывают то, что они видели, но на самом деле они описывали то, что осталось в них после их путешествия, - образ, их собственный образ этой земли. Они находили там то, что хотели найти, видели то, что ожидали увидеть.
Не менее интересны исследования, которые являются освоением и развитием этих идей Хальбвакса. Одна из таких работ - «Поколения и коллективная память» Говарда Шумана и Жаклин Скотт [8], базирующаяся на социологическом опросе взрослых американцев и опубликованная в июне 1989 г. Опрос заключался в предложении составить список событий последних 50 лет, которые повлияли на жизненный выбор. Эта работа использовала наработки и выводы Хальбвакса о разнице между исторической и автобиографической памятью. Был сделан вывод о том, что события, которые человек непосредственно пережил, оседают в памяти глубже, чем те, о которых он услышал или прочитал. Кроме того, воспоминания зависят от возраста. Наиболее определяющими для человека становятся события, пережитые в подростковом возрасте и в ранней юности (в возрасте 10-20 лет). Это время формирования идентичности и продуктивного усвоения образов, хранимых коллективной памятью.
В последующих работах Хальбвакс исследует ту единственную область человеческого опыта, которая не детерминируется социумом и «не укоренена в социальном контексте и структуре» [6, р. 23]. Это - наши мечты. Им не хватает того, что есть в мире социальном:
структуры, регулярности, организованности. Вполне справедливо комментируется и другая мысль Хальбвакса в этой связи: мечты хаотичны, фрагментарны и показывают только отдельные образы. Мечты не могут помочь группе поддерживать коллективную память в единстве и структуре. Хальбвакс противопоставляет мечты и воспоминания в их отношениях с коллективной памятью.
Однако не менее существенны, на наш взгляд, взаимосвязи между образами мечты/мечтаний и воспоминаниями. Воспоминания тоже являются нам как образы, собственно, мы имеем в виду образный характер нашего мышления, понимания и отношения к действительности. Более того, мы «овладеваем» действительностью с помощью образов. Действительно, областью наименьшего подчинения социальному являются наши мечты. В них проявляется образо-творчество, когда мы создаем проективный образ самих себя, образ своей жизни. Образ же, связывающий наши воспоминания, удерживается в памяти и затем «проникает» в наши мечты. Как и почему образ удерживается в памяти? Почему именно этот образ оказывается востребованным в наших мечтах? Насколько в образах наших мечтаний сопрягаются социальные и индивидуальные начала, каким модификациям подвергаются образы в нашем воображении? Характер мечтаний способен повлиять на биографию, т. е. на волевое и творческое построение собственной жизни. Мечта - проект жизни, ее предварительный образ. Насколько направленность и содержание наших мечтаний определяется обществом и насколько мечты отдельного человека (воплощенные в жизнь, например, Петром I как мечтателем) способны изменить жизнь других? Каковы социальные рамки наших мечтаний? Такого рода вопросы возникают в дальнейшей аналитике концепции Хальбвакса. Им воспроизводится следующая цепочка: сначала мы рефлексируем над событием, и оно становится объектом нашего воспоминания, затем в определенный момент это отрефлексированное событие, ставшее воспоминанием, проникает в наши мечтания и в наши сновидения. В случае с мечтами связь с происшедшим событием особенна: это может быть и наше и не наше событие, оно может быть физическим или ментальным. Важно, что оно является «толчком» для мечты, «пусковым механизмом». Образ является как бы скорописью для события, так оно «компактнее» проникает в память.
В концепции Хальбвакса не уточнятся соотношение памяти и образа. Это уточнение сделать необходимо, если принять во внимание последующее развитие поставленных проблем, например, в книге «Память, история, забвение» П. Рикёра. Обнаруживая воз-
можное место встречи феноменологии индивидуальной памяти и социологии коллективной памяти, Рикёр открывает пространство для проверки эвристических последствий такой встречи - это пространство истории. Биография поколения представляется нам, в свою очередь, пространством воплощения подобной встречи. Как «актуальная персональность» (термин М. Хальбвакса) мы не есть нечто данное, но всегда лишь становящееся, так как воздействие социума на нас не прекращается всю жизнь. Это замечание особенно существенно, если мы говорим о мечте. Здесь наша актуальность, подвижность, целенаправленность нашего «становления» приобретают особую значимость. До некоторой степени активность как актуальность важна для мечты как таковой, для нашей способности мечтать, так как мечта выражает нашу проективную способность. Так, лежебока Обломов тоже активен в этом смысле, потенциально активен. В мечте, собственно, и проявляется творческая потенция человека. В мечте создается образ самого себя как идеал, для достижения которого и вершится многое в жизни, сам процесс воплощения подобного образа и создает биографию.
Напомним в качестве примера один историко-литературный сюжет. Ф.М. Достоевский в один из «переходных» периодов жизни, когда добился отставки (осень 1844 г.) и смутно определял «проект» будущего, пережил «видение на Неве» (как он сам это называл) в январе 1845 г.:
«Подойдя к Неве, я остановился на минутку и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в дымную, морозно-мутную даль, вдруг заалевшую последним пурпуром зари, догоравшей в мглистом небосклоне <...> Становился мороз в двадцать градусов <...> Морозный пар валил с усталых лошадей, с бегущих людей <...> Казалось. что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который, в свою очередь, тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу. Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне <...> Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но еще не осмысленное; как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне не знакомый <.> Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование <...> И вдруг, оставшись один, я об этом задумался. И стал я разглядывать и вдруг увидел какие-то странные лица <...> И замерещи-лась мне тогда другая история, в каких-то темных углах, какое-то титулярное сердце, честное и чистое <...> а вместе с ним какая-то девочка, оскорбленная и грустная, и глубоко разорвала мне сердце вся их история» [3, с. 57].
Этот момент Достоевский вспоминает как начало, смутно угадываемое в этих образах, своей биографии писателя, в единстве самой жизни и слова о ней. Образ становится ядром биографической фабулы, разворачивавшейся в сюжет жизни и судьбы, которая становится выражением существенных черт судьбы целого поколения. Образ, приобретающий жизнетворческий импульс в биографии индивидуальной, может быть актуализирован в памяти поколения, формируя единство идентичности и определяя «лицо» поколения в истории. Таковым, например, явился образ Вольтера в поколении «вольтерьянцев» или образ Ницше в поколении «ницшеанцев»1.
Рассмотрение взаимного влияния и воплощения образов, индивидуально сформированных и выраженных в отдельной биографии, и образов, носителем которых является коллективная память, может быть основанием для обнаружения генеративного принципа в аналитике биографического текста. Концептуализация генеративного принципа позволяет рассматривать биографию в единстве и воплощении двух начал - единственности события индивидуальной биографии и биографии поколения.
Список литературы
1. Ассман Я. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. - М.: Языки славянской культуры, 2004.
2. Бахтин М.М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники. Ежегодник. 1984-1985. - М.: Наука, 1986.
3. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 2. - Л.: Наука, Ленингр. отд., 1972.
4. Левинас Э. Диахрония и репрезентация // Интенциональность и текстуальность. Философская мысль Франции ХХ века. - Томск: Водолей, 1998.
5. Breyer T. On the topology of cultural memory. Different modality of inscription and transmission. - Neumann, 2007.
6. Halbwachs M. The social frameworks of memory // On collective memory. - Chicago, 2008.
7. Halbwachs M. The Legendary Topography of the Gospels in the Holy Land // On collective memory. - Chicago, 2008.
8. Schuman H., Scott J. Generation and Collective Memory // American Soci-ologkal Review. - 1989. - V. 54 (June). -P. 359-381.
1Здесь мы оставляем в стороне вопрос о соотношении «автора» и «героя» в становлении подобных образов в культурно-историческом дискурсе соответствующей эпохи.
