CC BY
62
Племенной мир
© 2008
Н.А. Берсенева
ГЕНДЕРНЫЙ СИМВОЛИЗМ В ДЕТСКИХ ПОГРЕБЕНИЯХ СИНТАШТИНСКОЙ КУЛЬТУРЫ*
Гендерные исследования, начавшись в 1970-х гг. в русле западной феминистской археологии, к настоящему времени получили широкое распространение в зарубежной науке1. Для отечественной археологии это до сих пор относительно новое направление. Основная идея заключается в разграничении между биологическим (sex) и социальным (gender) полом. По мнению современной социологии и психологии, слово «пол» следует употреблять лишь при описании демографических явлений. В свою очередь, термин «гендер» используется при анализе основанных на половой принадлежности социальных характеристик2. Иными словами, пол биологически задается при рождении, гендер же создается внутри каждого общества в соответствии со стереотипами и нормами, в нем существующими.
Возможность исследования древнего гендера через материальную культуру сейчас признается большинством исследователей3. Различные гендерные группы могут быть распознаны в археологическом источнике через материальные маркеры. М. Соренсен очертила две большие группы археологических источников, наиболее информативных для гендерной археологии: во-первых, это сфера погребальных действий (индивидуальный внешний вид через костюм и некоторые типы предметов) и, во-вторых, сфера домашней деятельности (производство продуктов, разделение труда, сегрегация пространства)4. Последняя категория источников, конечно, более проблематична в своей интерпретации. Согласно С. Нельсон, наиболее эффективным путем изучения гендера является использование всех линий свидетельств по возможности вместе. Потенциальными источниками могут быть письменные документы; изображения мужчин и женщин (трехмерная скульптура или рисунки); погребения и человеческие останки (антропологический аспект); артефакты (сопроводительный инвентарь); организация пространства (поселений, погребений, строений, и т.д.). Нетрудно заметить, что сквозь призму гендерных отношений могут рассматриваться бук-
* Работа выполнена в рамках интеграционной программы УрО РАН и СО РАН, при финансовой поддержке РГНФ (проект № 08-01-85118а/У).
вально все стороны человеческой деятельности, так как гендерные аспекты действуют на любую сферу общественной жизни5.
Тот факт, что гендерные отношения и/или различия могут находить свое отражение в материальных символах, делает принципиально возможным их археологическое изучение, поскольку именно археология исследует общества через материальную сферу.
Для археологии дописьменного периода погребальные памятники являются самыми доступными (а в некоторых случаях единственными) источниками для исследования гендерных отношений в древности. Только изучая погребение, археолог имеет дело непосредственно с индивидом и контекстом, его окружающим. Погребение, представляя собой материальные остатки совершенных в древности ритуалов, часто прямо или косвенно отражает социальные характеристики умершего6, которые могут включать не только гендер, но и возраст, вертикальную и горизонтальную социальную позицию, этническую, религиозную, профессиональную принадлежность, семейно-брачные связи, возможно, личные характеристики или пристрастия7.
Гендер является социальной характеристикой, основанной на биологическом поле, который устанавливается с помощью изучения непосредственно скелета погребенного. Анализ погребения с гендерной точки зрения предполагает выявление гендерных маркеров — пространственных, материальных или иных. Археологически гендер мог быть маркирован через локализацию, структуру погребального сооружения, состав или количество инвентаря, композицию и состав принесенных в жертву животных, и т.д.
Изучение детей как социальной группы намного более проблематично, видимо, поэтому детские погребения служат предметом отдельных исследований крайне редко, что отмечают как зарубежные, так и отечественные авторы8. Адекватно установить пол ребенка из скелетных останков обычно бывает невозможно, а приписывание пола на основании особенностей сопроводительного инвентаря часто бывает некорректным и для взрослых. Соответственно, возникает необходимость разделения возможных маркеров гендера и возраста, так как в погребениях детей генедерные и возрастные символы могут быть «взаи-мопереплетены», если не идентичны9. Уверенно маркировать гендер, таким образом, могут лишь предметы, равно ассоциирующиеся со всеми возрастными группами, вне зависимости от пола погребенного.
Несмотря на некоторые объективные трудности, изучение детей как социальной категории и возможно, и необходимо. Подходов к изучению «археологии детей» предложено множество, однако разрабатывают их в абсолютном большинстве западные ученые10. В российской археологии интерес к этой сфере практически отсутствует, за редкими исключениями11.
Значение этой важной (и самой многочисленной) общественной группы для нормального существования и воспроизводства социума трудно переоценить. Социализация детей обеспечивает преемственность культурных норм. Дети не просто вырастают во «взрослых», они становятся взрослыми в рамках гендерных стереотипов, сознавая свою гендерную идентичность. Природа гендерных ролей варьирует от общества к обществу, во времени, а также, возможно, изменяется в течение жизненного цикла индивида. Все сказанное выше предполага-
ет необходимость контекстуального изучения гендерной вариабельности в детских погребениях, рассматривая погребенного и сопровождающие его предметы в контексте их нахождения.
Предлагаемая работа посвящена анализу синташтинских детских погребений с гендерной точки зрения и призвана отчасти заполнить указанные пробелы.
Синташтинская культура эпохи средней бронзы Южного Зауралья, датируемая, согласно радиокарбонной калиброванной шкале, первыми веками II тыс. до н.э.12, представляет собой круг археологических памятников, уникальных во многих отношениях. Поселения, в плане округлые или овальные, демонстрируют регулярную застройку и продуманные системы фортификации13. Сложноорганизованные погребальные памятники, очевидно, свидетельствуют о столь же сложных космологических представлениях оставивших их людей. Относительно компактная территория, небольшой по археологическим меркам период существования дают большой простор для интерпретации различных сторон жизни синташтинского населения. Огромное количество публикаций, связанных с синташтинской проблематикой, избавляет от необходимости перечислять все направления исследований.
Синташтинские погребальные памятники, изученные раскопками, на настоящий момент за малым исключением опубликованы; их характерные черты хорошо описаны в литературе14. Синташтинский «курган» представлял собой небольшое кладбище (от 1-2 до 35 могил), обычно оконтуренное рвом. Невысокая насыпь формировалась, по-видимому, из отдельных насыпей над могилами. Погребения устраивались в простых ямах, углубленных в материк и перекрытых и/или облицованных деревянными конструкциями. Умерших хоронили в скорченном состоянии на боку, чаще — на левом. Преобладающая ориентировка — головой на юго-запад. Для синташтинского населения характерен достаточно большой процент погребенных в парных и коллективных могилах: 24% для Южного Зауралья, согласно А.В. Епимахову15. Сопроводительный инвентарь включал предметы вооружения, конскую упряжь, детали одежды, украшения, предметы быта и орудия труда. Иногда в могильную яму устанавливалась колесница или ее детали. Погребенные часто сопровождались обильными жертвоприношениями домашних животных. В составе инвентаря обязательно присутствовала посуда.
Одним из ярких «синташтинских феноменов» является многочисленность детских погребений в некрополях. Доля детских погребений, включая подростковые, на некоторых памятниках доходит до 70%16. Не будет преувеличением сказать, что такое соотношение является огромной редкостью для мировой археологии17. Синташтинская ситуация действительно уникальна, материалы детских погребений представляют собой большое поле для разностороннего изучения.
Дети погребались согласно тому же обряду, что и взрослые, на общих кладбищах, как в индивидуальных, так и в парных (двое детей или взрослый с ребенком) или коллективных могилах (с взрослыми и/или другими детьми). Детские погребения отличаются значительной вариабельностью в глубине и сложности устройства ямы, инвентарных наборах, жертвоприношениях.
Несмотря на то, что детские погребения не подвергались подробному анализу в рамках всей культуры, при публикации материалов отдельных памятников авторы раскопок обычно уделяли им некоторое внимание.
Н.Б. Виноградов18 характеризует детские захоронения могильника Кривое Озеро как в абсолютном большинстве индивидуальные, не слишком глубокие (от 0,4 до 0,7 м), преимущественно с меридиональной ориентировкой. Инвентарь представлен в основном посудой. Из предметов обнаружены лишь астрагалы, фаянсовые и бронзовые бусины, несколько изделий из бронзы и рога. В жертвенных наборах преобладают кости мелкого рогатого скота.
A.В. Епимахов отмечает, что в могильнике Каменный Амбар-5 инвентарь детских погребений не отличался особенным разнообразием. Часть детей сопровождалась лишь украшениями или амулетами (бусинами, створками раковин, клыками лисицы, корсака), инвентарь других был более многообразен и включал шилья, металлические украшения иглы, тесла; наконечники стрел. Помещение в могилу вещей, не принадлежащих к числу украшений, характерно для индивидов старше трех лет. Тем не менее, погребения с сосудами и украшениями, но без иных предметов встречаются и среди погребений детей старшего возраста. С одним из детей (возраст смерти — около 8 лет) найден набор наконечников стрел. Изложенные выше основания позволили автору предположить «достаточно раннюю половую идентификацию» в среде синташтинско-го населения20. Из публикации также следует, что дети захоранивались как в индивидуальных, так и в коллективных ямах (до восьми индивидов вместе). Среди жертвенных животных количественно преобладал мелкий рогатый скот.
B.В. Ткачев21 в своей публикации материалов бронзового века Приуралья и Западного Казахстана уделил несколько большее внимание интересующим нас сюжетам. Он отмечает, что в детских могилах совершенно отсутствовало оружие и каменные орудия. Из предметов, связанных с производственной сферой, обнаружены ножи, шилья, костяное пряслице. «Ранняя половая дифференциация» проявлялась, по мнению автора, в основном, в обилии украшений22. Далее В.В. Ткачев предполагает существование в синташтинском обществе достигаемого социального статуса, и объясняет этим «присутствие маркеров половой принадлежности уже у детей младших возрастов»23.
Логично предположить, что «маркеры половой принадлежности» необходимо определить вначале для погребений взрослых с антропологически установленным биологическим полом.
Какие же гендерные маркеры выделялись при анализе синташтинских погребальных памятников? Несмотря на количественное преобладание мужских погребений24, различий в локализации или в особенностях внутренних конструкций могильных ям, которые можно было бы связать с гендером умершего, не выявлено. Состав погребального инвентаря дает больший простор для анализа. Все исследователи отмечают, что коллективный характер, потревожен-ность как минимум, половины погребений, а также недостаток квалифицированных половозрастных определений, серьезно сужают достоверность возможных интерпретаций25.
Д.Г. Зданович26 исключительно женскими атрибутами называет кольца-перстни, а также, предположительно, каменные булавы. Автор выделяет ат-
рибуты «воинской страты», включающие остатки колесниц и упряжи, боевые топоры, копья, наконечники стрел и отмечает их связь с одиночными мужскими, парными (с булавами), и коллективными погребениями. Изложенное позволяет ему осторожно предположить «переориентирование погребального обряда с возрастной стратификации на социальную»27.
A.В. Епимахов28 «надежными маркерами мужчин» считает наборы наконечников стрел и детали лука, наконечники копий, топоры, оплетки ременной рукояти плети, а также следы колесниц и псалии. Для женщин он полагает характерными некоторые типы украшений: желобчатые браслеты, бородавчатые бусы, подвески в полтора оборота, шилья и иглы, в единичных случаях — на-косники. Кольца и перстни отрицаются в качестве надежного маркера женских погребений.
B.В. Ткачев, как и цитируемые выше авторы, называет оружие (копья, топоры-тесла, наконечники стрел) «практически обязательным атрибутом всех мужских захоронений». К «женским» маркерам он относит различные виды украшений (практически, все) и костяные пряслица29.
Подводя итоги, можно констатировать определенное единство мнений, с которым в общих чертах нельзя не согласиться. Автор данного исследования попыталась суммировать накопленные данные, свести их в собственную базу данных и проанализировать с гендерной точки зрения. В выборку вошли опубликованные данные по Южному Уралу30 (могильники Большекараганский, Каменный Амбар-5, Солнце II, Кривое Озеро и Синташтинский некрополь, Танаберген II), всего в которых было захоронено не менее 291 индивидов, 169 из которых — дети и подростки31. Это общее количество. В дальнейшем, для анализа и корреляций использовались только данные погребений с установленным биологическим полом (для взрослых) и возрастом (для детей). В случае с коллективными могильными ямами, принимались во внимание лишь те захоронения, где принадлежность сопроводительного инвентаря конкретному индивиду не вызывала сомнений.
Корреляция пола погребенного и сопровождающих его предметов, позволила сделать следующие заключения:
1. Все перечисленные выше гендерные маркеры являются относительными. Не выявлено таких предметов, которые клались бы в каждое женское или мужское погребение, недвусмысленно отражая гендер умершего.
2. Предметы (или комплексы предметов), надежно зафиксированные только в мужских погребениях, представляют собой достаточно редкие категории инвентаря (колесницы, топоры, наконечники копий, тесла). Несмотря на то, что предметы вооружения характерны в большинстве для мужских могил, наконечники стрел и псалии встречаются в женских и детских могилах.
3. Бесспорно женскими являются, по-видимому, накосники. Отдельные предметы, относимые к категории украшений, иногда находят и в мужских погребениях. Это перстни, бусины и пронизи, клыки животных и, возможно, браслеты. Что касается игл и шильев, то шилья присутствуют в составе инвентаря мужских могил. Иглы зафиксированы в восьми случаях, обычно только в женских и детских ямах, лишь один раз (могильник Танаберген II) бронзовая игла сопровождала мужчину. В целом же, учитывая малое количество индивиду-
альных мужских и женских погребений, имеющих определения пола (женских — 15, мужских— 11), надежность гендерных маркеров представляется весьма сомнительной. В погребальной археологии есть принципиальная методологическая проблема — приписывание биологического пола на основании сопроводительного инвентаря и одежды. До сих пор часто воспроизводятся современные гендерные стереотипы, и продолжают оставаться невидимыми потенциальные дополнительные или трансвеститные гендерные категории, несмотря на то, что археологически и антропологически доказано, что биологические женщины и мужчины иногда погребались с противоположными их полу погребальными наборами32.
Суммируя сказанное, следует еще раз подчеркнуть, что категории инвентаря, такие как накосники, колесницы, наконечники копий, топоры, бесспорно (пока нет других сведений) маркирующие гендер умершего, встречаются в погребениях крайне редко.
33
Наконец, вернемся к детским погребениям . Всего, как уже упоминалось выше, по опубликованным данным, в синташтинских могильниках, захоронено 169 детей, что составляет в среднем чуть менее 60% от всех погребенных (табл. 1).
Таблица 1
ПРОЦЕНТНОЕ СООТНОШЕНИЕ ДЕТЕЙ И ВЗРОСЛЫХ В СИНТАШТИНСКИХ
МОГИЛЬНИКАХ34
БК КА-5 МКО С I СМ Со II Тн II Всего
Взрослые (кол-во/%) 28/54,9 29/30,5 9/17,6 11/64,7 24/53,3 5/71,4 16/64,0 122/41,9
Дети и подростки) (кол-во/%) 23/45,1 66/69,5 42/82,4 6/35,3 21/46,7 2/28,6 9/36,0 169/58,1
Всего погребенных 51/100 95/100 51/100 17/100 45/100 7/100 25/100 291/100
Основной инвентарь этих могил составляют украшения, в большинстве своем — бусины и пронизи (возможно, являющиеся также и деталями костюма), так называемые амулеты из клыков хищников и, кроме того, астрагалы, часто представленные большими сериями35.
Всего бусины из различных материалов встречены в 46 могильных ямах, из них 30 остались непотревоженными, и в пятнадцати из них захоронены дети и подростки. Интересно, что женскими, согласно антропологическим определениям, являются только десять погребений с бусинами. Таким образом, эти украшения являются скорее маркером детских погребений, нежели женских. Достоверно мужских погребений с бусинами, в Южном Зауралье, по-видимому, нет. В могильнике Танаберген II есть погребение мужчины с несколькими фаянсовыми бусинами, найденными в области грудной клетки. Из «типично женских» предметов здесь еще была бронзовая игла, а из «типично мужских» —
тесло36.
Астрагалы зафиксированы в 41 погребении, из них — 27 принадлежат детям и подросткам. Из оставшихся четырнадцати — пять являются женскими, и одно — мужским. Оставшиеся восемь погребений с астрагалами либо не имеют
антропологических определений, либо представляют собой коллективные и/или ограбленные могилы, в которых невозможно установить принадлежность инвентаря конкретному индивиду. Бронзовые ножи, являясь довольно распространенной категорией инвентаря (всего встречены в 59 погребениях), были положены с 16 детьми. Остальные предметы, среди которых тесла, шилья, наконечники стрел, костяные диски обнаружены в детских погребениях от одного до нескольких раз и не составляют серий. Тем не менее, с этими предметами связана некая закономерность, отмеченная ранее А.В. Епимаховым , которая заключается в том, что вещи, не являющиеся украшениями или посудой (а также, добавим, астрагалами), ассоциируются с индивидами не моложе 2-3 лет (табл. 2).
Таблица 2
ВЗАИМОСВЯЗЬ СОПРОВОДИТЕЛЬНОГО ИНВЕНТАРЯ И ВОЗРАСТА ПОГРЕБЕННЫХ ДЕТЕЙ38
Категория инвентаря Встречаемость (кол-во индивидов) Возраст детей (в годах)
Нож 16 3 - 15
Шило 6 2- 7
Тесло 6 3 - 15
Наконечник стрелы 3 3 - 10
Бусины (более 10) 5 3 - 10
Выявленная закономерность не действует в обратном направлении, так как далеко не все погребенные старше 3 лет снабжались орудиями труда или предметами вооружения. Но в погребениях младенцев эти категории отсутствуют полностью.
Какие же предметы из состава сопроводительного инвентаря детских погребений можно считать маркерами гендера? Посуда и астрагалы, по-видимому, гендерно-нейтральны, хотя последние ассоциируются в подавляющем большинстве с женщинами и детьми. Украшения (как правило, те, что нашиваются или подвешиваются) связываются в основном с детскими погребениями. Интересно, что характерных для взрослых категорий украшений в виде браслетов и колец (или перстней) в детских погребениях совершенно нет. С некоторой натяжкой маркером погребений девочек можно посчитать большое количество бусин (более 10). Стоит ли говорить, что такие погребения также единичны (см. табл. 2.). Бронзовые ножи и шилья характерны и для мужских, и для женских погребений, нет ничего невозможного в том, что они сопровождали и детей обоего пола. Что касается тесел, то они действительно встречаются только в мужских могилах, и видимо, могут символизировать мужской пол ребенка. Наконечники стрел в единичных случаях зафиксированы и в женских погребениях, но можно допустить, что в детских они скорее маркировали мальчиков.
Вернемся к вопросу о ранней гендерной дифференциации. В погребениях детей до 2-3 лет не содержится никаких указаний на их гендерную принадлежность. В случае смерти до достижения трехлетнего возраста дети обязательно получали гендерно-нейтральный инвентарь. Это правило практически без исключений. Но и среди детей старше 3 лет большое количество составляют по-
гребения с гендерно-нейтральным инвентарем (более 50%). Тем не менее, в этой возрастной группе имеется серия погребений, инвентарь которых прямо или косвенно подтверждает, что взрослые, хоронившие этих детей, относились к ним как к будущим мужчинам или женщинам. Трудно объяснить, почему такое отношение было проявлено лишь к некоторым детям. В целом же, основная масса детских погребений по составу инвентаря более сопоставима с женскими, нежели с мужскими. Их сближает отсутствие предметов вооружения, доминирование украшений и астрагалов в погребальных наборах, преобладание мелкого рогатого скота в составе жертвенных комплексов.
На основании изложенного выше можно сделать следующие выводы:
1. Большинство синташтинских погребений детей в терминах погребального инвентаря являются гендерно-нейтральными, что не позволяет говорить о ранней «половой дифференциации» в рамках всего общества.
2. По-видимому, в синташтинских погребениях детей предметами в большей степени маркирован их возраст, а не гендер. В погребениях детей всех возрастов (и, по всей вероятности, обоего пола) редко встречаются предметы, ассоциирующиеся с взрослыми: орудия труда, металлические украшения (за исключением бусин и пронизей), предметы вооружения.
3. Наличие в синташтинских детских погребениях отдельных орудий труда (тесла, шилья, точильные камни) позволяет предположить, что разделение труда в обществе в основном осуществлялось в соответствии с гендерно-возрастными характеристиками.
4. Кросс-культурно, гендерная дифференциальная социализация39 начинается буквально с рождением ребенка, если не раньше. Это явление панкультурное: во всех обществах девочек и мальчиков социализируют по-разному. Порог гендерной социализации в 3 года считается нормальным в современной социологии. Именно в этом возрасте дети начинают с уверенностью относить себя к определенному гендеру (это называется гендерной идентификацией)40. Так что если бы даже все синташтинские дети, умершие после достижения ими трехлетнего возраста получали гендерно-различительный инвентарь, то и это вряд ли можно было бы считать ранней дифференциальной социализацией.
Но не стоит забывать, что инвентарь для детского погребения, несомненно, отбирался взрослыми. По сути, невозможно увидеть древний «мир детей», археология наблюдает лишь материальные остатки погребальных ритуалов, проводимых взрослыми для детей. Гендерно-нейтральный инвентарь детских погребений может означать, что общество не видело необходимости акцентуировать гендерные различия между детьми в погребальной сфере, предпочитая отражать иные, более важные для него идеи.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Nelson S.M. Gender in Archaeology. Analyzing Power and Prestige. Walnut Creek, 1997; Sorensen M.L.S. Gender Archaeology. Cambridge, 2000; Ungendering Civilization. New-York; London, 2004.
2. Берн Ш. Гендерная психология. Законы мужского и женского поведения. СПб., 2007. С. 26-27.
3. Nelson. Op. cit.; Sorensen. Op. cit.; Ungendering Civilization; Taylor T. The Prehistory of Sex: Four Million Years of Human Sexual Culture. New-York, 1996; Parker Pearson M. The Archaeology of Death and Burial. Stroud, 1999; The Archaeology of Identity. Approaches to gender, age, status, ethnicity and religion. London; New-York, 2005; Invisible People and Processes: Writing Gender and Childhood into European Archaeology. London; New York, 1997; McHugh F. Theoretical and quantitative approaches to the study of mortuary practice // BAR. 785.
4. Sorensen. Op. cit.
5. Nelson. Op. cit. Р. 58-64
6. Binford L.R. Mortuary practices: their study and their potential // An Archaeological Perspective. New York, 1971 Р. 209-243; Carr C. Mortuary Practices: their Social, Philosophical-religious, Circumstantial, and Physical Determinants // Journal of Archaeological Method and Theory. 1995. No. 2. Р. 105-200. Brown J.A. The search for rank in prehistoric burials//The Archaeology of Death. Cambridge, 1981. Р. 25-37.
7. Ольховский В.С. Погребальная обрядность и социологические реконструкции // РА. 1995. № 2. С. 85-98; The Archaeology of Identity; Parker Pearson. Op. cit.
8. Invisible People and Processes; Kamp K.A. Were Have All the Children Gone? P. 128-152; Berseneva N. Archaeology of Children: Sub-adult Burials during the Iron Age in the Trans-Urals and Western Siberia // The Archaeology of Cult and Death. Budapest, 2006. P. 179-192; Berseneva N. Women and Children in the Sargat Culture // Are All Warriors Male? Gender Roles on the Ancient Eurasian Steppe. New-York, 2008. Ch. 7. Р. 131-151; The archaeology of age. P. 43-66.
9. К. Лесик предлагает трехчастную систему организации гендерных классов: (1) дети; (2) взрослые (мужчины и женщины); (3) старики. Дети могут быть гендерно-нейтральными (или составлять отдельный гендер) до достижения подросткового возраста и физического взросления. Старики после определенного возраста и/или при утрате некоторых способностей (к деторождению, ношению оружия) также могли переходить в другой гендерный класс. Рассмотрение возрастных классов с точки зрения перехода из одной гендерной группы в другую, позволяет обратить внимание на социальные категории, которые крайне мало исследуются как в отечественной, так и в зарубежной археологии — стариков и детей. Lesick K.S. Re-engendering gender: some theoretical and methodological concerns on a burgeoning archaeological pursuit // Invisible People and Processes: Writing Gender and Childhood into European Archaeology. London; New York, 1997. Р. 35-36.
10. Jones-Bley K. Juvenile Grave Goods in Catacomb Graves from the South Russian Steppe during the Eneolithic and Early Bronze Age // The Mankind Quarterly 34. 1994. P. 323-335; The archaeology of age. P. 43-66; Invisible People and Processes. Kamp. Op. cit. P. 128-152.
11. Куприянова Е.В. Миры синташтинской культуры: мужчины, женщины, дети // Аркаим. По страницам древней истории Южного Урала. Челябинск, 2004.
С. 117-126.
12. Hanks B.K., Epimakhov A.V., Renfrew A.C. Towards a Refined Chronology for the Bronze Age of the Southern Urals, Russia // Antiquity. Vol. No. 81. 312. 2007. P. 353-367.
13. Зданович Г.Б., Батанина И.М. Аркаим — страна городов: пространство и образы // Аркаим: горизонты исследований. Челябинск, 2007.
14. Генинг В.Ф., Зданович Д.Г., Генинг В.В. Синташта: Археологические памятники арийских племен Урало-Казахстанских степей. Челябинск, 1992; Боталов С.Г., Григорьев С.А., Зданович Г.Б. Погребальные комплексы эпохи бронзы Большека-раганского могильника (публикация археологических раскопок 1988 года) // Ма-
териалы по археологии и этнографии Южного Урала: Труды музея-заповедника Аркаим. Челябинск, 1996. С. 64—88; Епимахов А.В. Курганный могильник Солнце II — некрополь укрепленного поселения средней бронзы Устье // Материалы по археологии и этнографии Южного Урала: Труды музея-заповедника Аркаим. Челябинск, 1996. С. 22—42; Зданович Д.Г. и др. Аркаим: некрополь (по материалам кургана 25 Большекараганского могильника). Кн. 1. Челябинск, 2002; Виноградов Н.Б. Могильник бронзового века Кривое Озеро в Южном Зауралье. Челябинск, 2003; Епимахов А.В. Ранние комплексные общества севера Центральной Евразии (по материалам могильника Каменный Амбар-5). Кн. 1. Челябинск, 2005; Ткачев
B.В. Степи Южного Приуралья и Западного Казахстана на рубеже эпох средней и поздней бронзы. Актобе, 2007.
15. Епимахов А.В. Южное Зауралье в эпоху средней бронзы. Челябинск, 2002. С. 45.
16. Ражев Д.И., Епимахов А.В. Феномен многочисленности детских погребений в могильниках эпохи бронзы // Вестник археологии, антропологии и этнографии. Вып. 5. Тюмень, 2004. С. 108; Епимахов. Ранние комплексные общества... С. 148. Табл. 1.
17. Статистику детских погребений, сравнимую с синташтинской, дают петровские, срубные и алакульские комплексы, являющиеся, по-видимому, продолжением синташтинской линии развития.
18. Виноградов. Могильник бронзового века. С. 225—226.
19. Епимахов. Ранние комплексные общества. С. 149—150.
20. Епимахов. Южное Зауралье. С. 46; Епимахов. Ранние комплексные общества.
C. 149.
21. Ткачев. Ук. соч. С. 123—127.
22. Там же. С. 125.
23. Там же. С. 127.
24. Епимахов. Ранние комплексные общества. С. 148—149.
25. Зданович Д.Г. Синташтинское общество: социальные основы «квазигородской культуры» Южного Зауралья эпохи средней бронзы. Челябинск, 1997. С. 53—54; Епимахов. Южное Зауралье. С. 38; Ткачев. Ук. соч. С. 116.
26. Зданович. Синташтинское общество. С. 54—60.
27. Там же. С. 62
28. Епимахов. Южное Зауралье. С. 46.
29. Ткачев. Ук. соч. С. 122.
30. Могильники Синташтинского некрополя С II и С III не вошли в данную выборку, так как не содержали детских погребений.
31. Приведено общее количество погребенных (в том числе и не имеющих определения пола и возраста).
32. Taylor. Op. cit.; Parker Pearson. Op. cit.
33. Выделение так называемых «подростковых» погребений является в значительной мере условностью при точности определений от 1 до 4 лет, что вынуждает к принятию субъективные решений об отнесении погребения к детскому или подростковому погребению. Поэтому для данного анализа все индивиды, верхняя возрастная граница которых не превышала 15-16 лет, были включены в общую категорию «дети».
34. БК — Большекараганский могильник; КА-5 — могильник Каменный Амбар 5; МКО — могильник Кривое Озеро; С I, СМ — некрополи поселения Синташта; Со II — Солнце II; Тн II — могильник Танаберген II.
35. См. подробнее: Зданович Д.Г. и др. Аркаим: некрополь. С. 154—157.
36. Ткачев. Ук соч. С. 22-24.
37. Епимахов. Ранние комплексные общества. С. 149.
38. В данной таблице учитывались только погребения детей, возраст которых был антропологически идентифицирован.
39. «дифференциальная социализация - процесс, посредством которого человек обучается соответствующим моделям поведения в обществе, ценностям, и т.д.» (Берн. Ук. соч. С. 46). Этот термин представляется более правильным с точки зрения возрастной психологии, чем «половая (или гендерная) дифференциация».
40. Берн. Ук. соч. С. 48.
GENDER SYMBOLISM IN THE SINTASHTA CHILD BURIALS
N.A. Berseneva
The article focuses on “archaeology of children” and it concerns the burials of the Sintashta cultural groups. The sites of the Sintashta culture are currently dated to the 19th — 17th centuries BC (Middle Bronze Age). In Sintashta necropolises, child burials are represented in extremely large numbers for prehistoric mortuary sites (up to 70% of all the dead). This unique material gives the excellent ground for ancient childhood investigations. The first purpose of the article is to define symbolic markers of age and, possibly, gender for sub-adult burials. The second is to try to determine the gender identity of Sintashta children.
© 2008
С.Н. Кореневский, А.Д. Резепкин
РАДИОКАРБОННАЯ ХРОНОЛОГИЯ ПАМЯТНИКОВ КРУГА МАЙКОПСКОГО КУРГАНА И НОВОСВОБОДНЕНСКИХ ГРОБНИЦ*
В центре внимания статьи находится проблема радиокарбонной хронологии памятников круга Майкопского кургана и Новосвободненских гробниц, которые традиционно связывают с майкопской культурой1, майкопско-новосво-бодненской общностью2 или с двумя культурами: майкопской и
новосвободненской3. Представления о датах этих древностей Предкавказья сейчас значительно расширились по сравнению с первыми сводками, отраженными в печати в 1993, 1995, 2000 и 2004 годах4 прежде всего за счет новых полученных дат Серегинского, Усть-Джегутинского, Долинского и Новосвободнен-ского поселений, могильника Клады, а также других комплексов.
Радиокарбонное датирование памятников «майкопского феномена» - особое направление археологии раннего периода бронзового века Кавказа. Оно
* Статья выполнена частично при содействии гранта РГНФ 07-01-0066а, а также грантов РФФИ 06-06-80168а, РГНФ 08-01-18097е.
