CC BY
263
УДК 821.112.2.01:7-043.5
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2014. Вып. 1
А. В. Елисеева
ГЕНДЕРНЫЕ, СОЦИАЛЬНЫЕ И НАЦИОНАЛЬНЫЕ ПЕРФОРМАТИВНЫЕ КОНСТРУКЦИИ В РОМАНЕ Т. ФОНТАНЕ «ЭФФИ БРИСТ»
Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9
В статье речь идёт о конструировании гендерных, социальных и национальных стереотипов в речи персонажей романа Теодора Фонтане «Эффи Брист». Показано, каким образом герои создают на речевом уровне рамки «воображаемых сообществ». Способы конституирования тендера, нации и социума рассмотрены в свете концепции перформативного гендера Джудит Батлер, а также теории национализма Бенедикта Андерсона. Библиогр. 17 назв.
Ключевые слова: немецкая литература XIX века, речь персонажей, гендер, национальная проблематика, перформатив.
GENDER, SOCIAL AND NATIONAL PERFORMATIVE CONSTRUCTIONS IN THE NOVEL "EFFI BRIEST" BY T. FONTANE
A. V. Eliseeva
St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation
This article is about the construction of gender, social and national stereotypes in the characters' speech of Th. Fontane's novel "Effi Briest". It is shown how the heroes create the framework of "imagined communities" on the speech level. The ways of gender, nation and society consruction are considered in the light of Judith Butler's performative gender concept and of Benedict Anderson' nationalism theory. The study reveals the generation mechanisms affinity between gender, nation and class constructs as exemplified by the concrete work of 19th-century German literature. Refs 17.
Keywords: German literature of the 19th century, characters' speech, gender, national problems, performatives.
Роман Теодора Фонтане (1818-1898) «Эффи Брист» ("Effi Briest", 1895) является одним из самых известных произведений немецкой литературы. Обычно этот роман рассматривают как социально-критическое сочинение, образец так называемого буржуазного (или поэтического) реализма [1, 2, 3]. В последнее время в литературоведческих исследованиях все чаще встречается мнение о том, что роман тесно связан с культурой fin de siècle, с тенденциями рубежа веков [4, 5], с модернистской парадигмой [2]. Разумеется, оба прочтения текста не исключают друг друга и наличие элементов литературы fin de siècle (фигура женщины-ребёнка, флоральные мотивы, повышенный интерес к теме смерти и т. п.) вполне вписывается в «картину общества» Германии бисмарковского периода с его иерархичностью, сословными границами, законами чести, подчинённым положением женщины. Значительное внимание исследователи уделяли гендерной проблематике в романе [6, 7, 8].
В данной статье будет сделана попытка проанализировать конструирование социальных, гендерных и национальных стереотипов на речевом уровне — прежде всего, в речи персонажей романа (огромное место занимают в тексте диалоги — так, уже первая глава состоит больше чем на 60% из диалогов, в других главах их доля ещё больше, например, в пятой главе они составляют около 73% текста, в десятой главе — около 82% [9, S. 338, 342]), а также в тексте нарратора — повествование в произведении ведётся от третьего лица. При создании статьи использована ме-
тодика тендерных исследований, в частности, концепция перформативного гендера Джудит Батлер, а также достижения теории национализма Бенедикта Андерсона.
В многочисленных диалогах романа обращает на себя внимание склонность героев к обобщениям, реализующаяся на речевом уровне в частом использовании личного местоимения «мы» ("wir"), за которым следует приложение, а затем предикат. Примером этой часто фигурирующей в романе конструкции является заявление Эффи из восьмой главы: «Мы, женщины, вовсе не так плохи» [10, с. 73]. В той же главе говорится об острой интуиции женщин. Так, Эффи обращается к Гизгюбле-ру: «А потом, сразу видно, что вы совсем не такой, как другие. На это у нас, женщин, острый глаз» [10, с. 73]. Необходимо заметить, что, в отличие от перевода текста, в оригинале повторяется характерная конструкция с именительным падежом: „...dafür haben wir Frauen ein scharfes Auge" [11, S. 64]. Встречаются также вариации этой конструкции. Так, в четвёртой главе мать Эффи, Луиза Брист, декларирует: «Но, милая моя Эффи, в жизни нужно многого остерегаться, и тем более нам, женщинам» [10, с. 43], в оригинале подлежащее тоже стоит в именительном падеже: „wir müssen vorsichtig im Leben sein, und zumal wir Frauen" [11, S. 29]. В данном случае высказывание, сначала имеющее генерализирующее значение, относящееся ко всем людям, в конце особо выделяет категорию женщин. Большинство подобных обобщений относится к сфере гендерных качеств и ролей.
В двадцать первой главе Эффи заявляет о большей догадливости женщин по сравнению с мужчинами: «Мы, женщины, к которым я теперь могу себя причислить (и, рассмеявшись, она протянула ему руку), мы, женщины, наделены способностью быстро угадывать. Мы не такие тяжелодумы, как вы» [10, с. 179]. Речь идёт также об особой сложности душевной организации женщин: доктора Руммшюттеля, как замечает героиня, многие называют «дамским доктором». «Но в этих колких словах, по-моему, скрывается похвала — к нам, женщинам, далеко не всякий умеет найти подход» [10, с. 201]. Иногда в данной конструкции пропущено приложение — «женщины», но остаётся генерализирующее «мы»: в пятнадцатой главе Эффи говорит мужу: «Мы должны быть обольстительными, иначе мы ничто.» [10, с. 126].
Интересно, что из всех фигур романа к таким обобщениям с местоимением «мы» чаще всего прибегает сама Эффи, затем её мать. В рамках распространённой бинарной оппозиции: «женщины — мужчины» противоположностью обобщению «мы, женщины» выступает сочетание «мы, мужчины». Его формулирует в двадцать первой главе муж Эффи, барон Инштеттен: «Мы, мужчины, действительно эгоисты» [10, с. 183]. Контекстуальным антонимом местоимения «мы» при конституирова-нии гендерных ролей выступает в романе «вы». Именно противопоставление «мы» и «вы» создаёт бинарную оппозицию мужского и женского. Эту линию продолжает Инштеттен, находящий поддержку у Эффи: «Ты просто маленькая кокетка». — «Слава богу, что ты так говоришь. Для вас, мужчин, это самое лучшее, чем может быть женщина», — отвечает героиня [10, с. 126].
Нужно отметить, что использование местоимения «мы» характерно для героев романа и в прочих сферах жизни, оно соотносит говорящего с неким целым (не только гендером, но и социальным слоем). Местоимением «мы» интенсивно пользуется Инштеттен в разговоре с Вюллерсдорфом, решающем судьбу Эффи. В этом диалоге он эксплицитно выражает представление о принадлежности каждого человека общественному целому: «Каждый из нас живет не сам по себе, все мы являемся
частицами единого целого, и нам приходится считаться с ним, с этим целым, хотим мы этого или нет» [10, с. 234-235].
В этих конструкциях присутствуют формы местоимений не только первого и второго лица множественного числа, но и третьего лица множественного числа. Так Эффи обобщает представления мужчин о «шарме, обращаясь к знакомой»: «Ведь у вас есть то., что мужчины называют "шарм", — вы очаровательны, жизнерадостны, пленительны» [10, с. 250]. В свою очередь, Инштеттен и Крампас продуцируют или воспроизводят гендерные стереотипы, используя форму третьего лица множественного числа: «Ах, сударыня, когда дело касается прекрасных юных дам, которым нет еще и восемнадцати, всякое знание души терпит крах», — заявляет майор Крампас в четырнадцатой главе [10, с. 121]. В семнадцатой главе он отмечает недоверчивость «молодых женщин» [10, с. 138]. Инштеттен также обобщает тенденцию женщин (в оригинале фигурирует слово «die Weiber») к псевдоанархии, пренебрежению законом и дисциплиной: «женщины первыми зовут полицейского, но о законе они и знать не желают», на что Крампас отвечает: «Это — право всех дам с древнейших времен, и тут мы вряд ли что изменим, Инштеттен» [10, с. 132]. В двадцатой главе Инштеттен претендует на знание женских вкусов («weiblicher Geschmack»), заявляя, что предпочтение, отдаваемое им Гизгюблеру перед Крампасом, не получит поддержку у женщин: «Мне лично белое жабо Гизгюблера, хотя таких жабо никто не носит, куда приятнее золотистой бородки Крампаса. Но я не уверен, что женщины разделяют мой вкус», на что Эффи вновь реагирует конструкцией с местоимением «мы»: «Ты считаешь нас гораздо податливее, чем мы есть» [10, с. 164]. В длинном диалоге с Вюллерсдорфом Инштеттен приписывает женщинам тягу к обсуждению других: «И если ей случится заговорить о неверности мужу или судить о других — все женщины любят поговорить о таких вещах, — я буду сидеть, не зная, куда девать глаза» [10, с. 236]. В третьем лице множественного числа выносит суждения и отец Эффи: «Eigentlich ärgern sich die Weiber, wenn sie wen schätzen müssen; erst ärgern sie sich, und dann langweilen sie sich, und zuletzt lachen sie» [11, S. 223]. На русский язык фрагмент переведён с использованием третьего лица единственного числа: «Женщина всегда начинает досадовать и сердиться, если ей приходится уважать, не любя. Да, сначала сердиться, потом понемногу скучать и, наконец, развлекаться» [10, с. 214].
Примечательно, что только из-за личного несоответствия поведения героини существующим клише начинается конструирование некоего зазора между «мы» и «я», соответственно некоей субверсивной тенденции по отношению к генерализирующим конструкциям: «Да, меня мучает страх, и мне стыдно, что я все время лгала. Но своей вины я ничуть не стыжусь. Мне почему-то кажется, что у меня ее нет, во всяком случае, она не такая большая. По-моему, это страшно, то, что я не чувствую за собой вины и греха. Если все женщины таковы, это ужасно. А если, как я надеюсь, они не такие, значит, со мной дело плохо, значит, в моей душе нет настоящего чувства» [10, с. 219].
Важно, что гендерные стереотипы в их речевом выражении создают в романе именно представители господствующего слоя общества, то есть дворянства (Эффи, её мать, барон Инштеттен и Крампас). Интересен и механизм преемственности стереотипов от матери к дочери — как мать Эффи обобщает в своей речи гендерные идеалы и предписания, так и её дочь создаёт речевые формулировки гендерных клише, закрепляет в языковой форме ценностные установки гендерных ролей. Перфор-
мативы вложены и в уста эпизодических персонажей романа: жена министра, к которой Эффи приходит с просьбой походатайствовать о свидании с дочерью, также использует конструкцию с местоимением «мы» и приложением: «Ведь мы, женщины, можем многого добиться, стоит лишь с умом приняться за дело и не слишком перегнуть палку» [10, с. 268].
Реже тендерные обобщения высказывают социально дискриминированные персонажи, как, например, Розвита, при этом она заметно огрубляет и видоизменяет суждения своих господ: «Нет, я вижу, мужики куда хуже, чем о них говорят» [10, с. 175]. Её высказывание заметно инвертирует процитированную выше сентенцию Эффи о женщинах, которые не так плохи, как их себе представляют. Созданию пародийного эффекта на фоне высказываний её господ способствует также использование Розвитой грубого слова «Mannsleute» [11, с. 182]. После переезда в Берлин она демонстрирует скептическое отношение к способностям Эффи заниматься ребёнком: «Уход же за Анни Эффи брала на себя, над чем Розвита, конечно, смеялась — знает, мол, она этих молоденьких дам» [10, с. 206].
Возникает вопрос, какой рисунок поведения дворянки второй половины XIX века создают эти высказывания? Из процитированных высказываний следует, что женщины должны проявлять особую осторожность в жизни, что они неплохи по своей натуре, что главное качество их — обольстительность. Женщины ловки, проницательны, чувствуют людей и могут умело решать проблемы, но также иррациональны и склонны к непоследовательности, так, с одной стороны, они не уважают закон и дисциплину, с другой стороны, нуждаются в защите государственных структур. Дворянским женщинам приписывается также неловкость в решении практических задач, например, в уходе за собственным ребёнком. Главное место в жизни женщины отводится любви. Постулирован также некий «женский вкус», то есть эстетические и эротические предпочтения.
Высказывания персонажей романа, фиксирующие гендерные роли и предписываемые им ценности, вполне закономерно рассмотреть в русле теории перформатив-ного гендера, созданной Джудит Батлер в работе «Гендерное беспокойство» ("Gender Trouble", 1990) [12]. Концепция перформатива имеет истоки в трудах английского учёного Джона Остина, восходит в частности к его книге «Как действовать с помощью слов» ("How to do things with words", 1962) [13], где противопоставлены два типа высказываний: констативов, то есть описательных фраз, с одной стороны, и перфор-мативов, выполняющих функцию действия, с другой стороны. Отрицая существование предискурсивного субъекта и раскрывая «призрачный или фантазматический статус "мы"» [14, с. 164], в том числе и феминистского «мы», Батлер, на протяжении всей книги «Гендерное беспокойство» доказывающая отсутствие определённых критериев как пола, так и гендера, показывает, что субъект «есть следствие определённых дискурсов, управляемых по правилам, которые регулируют интеллегибельное обращение индивидуальности» [14, с. 168]. Формирование гендерной идентичности происходит, по Д. Батлер, именно в результате многократного повторения перфор-мативных конструкций и соответствующим закреплением их содержания в сознании. Такими перформативами власть, по теории Д. Батлер, создаёт иллюзию некоей изначально данной, природной субъектности. Фигуры романа «Эффи Брист» соответственно позиционируют себя с точки зрения гендерной принадлежности в речевых фигурах, без сомнений принимают бинарную оппозицию бисмарковского
общества, перформативно конституируют гендер и соответственно свою роль в социальной, властной, структуре.
Перформативные конструкции с местоимениями «мы», «вы», а также в третьем лице множественного числа относятся в контексте романа Т. Фонтане не только к гендерным ролям, но и к иным пластам социальной иерархии, а также к национальной и региональной специфике. Эффи идентифицирует себя не только с определённой гендерной ролью, но и со своим сословием, используя опять же местоимение «мы»: «Мы, представители старинных фамилий, считаем это естественным, потому что приветствуем хороший образ мыслей, откуда бы он ни шел» [10, с. 74], — заявляет она в восьмой главе аптекарю Гизгюблеру, признавая его право на «аптекарское дворянство» [10, с. 74]. Как и в сфере гендерных ролей, оппозицию местоимению «мы» представляет собой в социальной сфере «вы». Этим местоимением пользуется Эффи, когда расспрашивает Розвиту об её сексуальном опыте: «Ну, рассказывай. Как это было? Говорят, у вас в деревне всегда одно и то же» [10, с. 177]. Интересно, что устами Эффи, представительницы властного дискурса, социально дискриминируемым кругам отводится безличность, неиндивидуальность опыта, даже, казалось бы, относящегося к сугубо частной сфере. Примечательно, что в этом эпизоде гендерная генерализация сливается с социальной.
Мать Эффи, Луиза Брист формулирует представления об офицерах, используя конструкцию с «вы»: «именно вы, офицеры, особенно молодые, совершенно не разбираетесь в людях» [10, с. 192].
Нечто подобное происходит и с перформативным конструированием национальных и локальных идентичностей. «Андалузки всегда прекрасны», — заявляет Эффи в разговоре с Гизгюблером [10, с. 73]. Жителям Померании приписывается склонность к предрассудкам, так Эффи пишет матери о майоре Крампасе: «У него нет померанских предрассудков» [10, с. 111]. Померанских пасторов героиня считает слишком авторитарными: «Я тоже замечаю, что к пасторам в Кессине относятся недружелюбно: они здесь так строги и властолюбивы. Я думаю, это в духе уроженцев Померании» [10, с. 92]. Отличительной чертой венских жителей Эффи считает лукавую галантность: «Вот именно. "Целую ручку!" Это ваш стиль, это по-венски. А венцы, с которыми мне довелось познакомиться в Карлсбаде четыре года назад, ухаживали за мной, четырнадцатилетней девочкой. Чего мне тогда только не говорили!» [10, с. 138-139]. Помимо Эффи, характеризующей жителей различных городов и регионов, национальные характеристики даёт Инштеттен, особенно пристрастный к полякам. Например, Голховского, фигуру, только эпизодически появляющуюся в романе, он прежде всего наделяет «национальными» чертами: «Помимо всего прочего, Голховский одалживает деньги под проценты, чего обычно поляки не делают. Как правило, бывает наоборот — они сами любят брать в долг» [10, с. 56]. «Польские» черты барон приписывает и майору Крампасу: «Но он, как бы это сказать, наполовину поляк, и на него ни в чем нельзя положиться, особенно, если дело касается женщин» [10, с. 148]. Розвита, которая, как было показано, огрубляет, а соответственно и пародирует гендерные клише, доводит до абсурда и национальные предикации, приписывая китайцам человеческие качества: «Ведь китайцы такие же люди, как и мы, и у них, наверное, бывает то же самое, что и у нас» [10, с. 174]. Примечательно, что в создание перформативов в сфере характеристик локальных особенностей включается и нарратор романа: «.у Эффи была милая черта, свойственная
многим бранденбургским сельским барышням, охотно выслушивать всякие маленькие истории...» [10, с. 119]. Необходимо отметить, что нарратор нечасто открыто проявляет своё отношение к героям и ситуациям и редко выносит оценочные суждения, но при этом именно в генерализации местных, а также гендерных особенностей эксплицируется позиция повествователя: «Да, Эффи легко относилась к вопросам продолжения рода, как это часто бывает с молодыми красивыми женщинами» [10, с. 223], — отмечает рассказчик. В конце романа нарратор сообщает о «женском» любопытстве, которое Луиза Брист проявляла по отношению к прошлому дочери и обобщает особенности её восприятия: «Да, Эффи совсем ожила, и мама, не уступавшая теперь своему супругу в нежности и знаках внимания к дочери, стала, как это часто бывает у женщин, во всей этой истории видеть даже нечто пикантное» [10, с. 274-275].
Речевые практики героев романа, а также самого нарратора, высказывающегося об особенностях «бранденбургских сельских барышень», соответствуют наблюдениям английского учёного Бенедикта Андерсона, указавшего в своей книге «Воображаемые сообщества» («Immagined communities», 1983) на дискурсивные способы создания национальных идентичностей, обязанных своим возникновением как капитализму с его колониальной политикой, так и появлению печати, впоследствии газет, а также деятельности филологов, журналистов и прочих участников речевого поля. Представляется очевидным сходство суждений Д. Батлер о конституировании пола и гендера в процессе дискурса и размышлений Б. Андерсона о дискурсивной природе нации, которое обнаруживает близость конструкта гендера конструкту национальности. В контексте романа Т. Фонтане с данными дискурсивными конструктами сближается и фантазм социального класса (слоя).
Любопытно, что, в отличие от гендерных и классовых обобщений, национальные перформативные конструкции, как и те, что относятся к локальным особенностям, выдержаны в третьем лице. Интересно также, что в период подъёма «официального национализма» Пруссии [15, с. 117] главные герои романа, Эффи и Инштеттен (что особенно загадочно, учитывая его близость к Бисмарку), не идентифицируют себя с пруссаками, в отличие от других, провинциальных (померанских) или берлинских, персонажей, стоя поющих песню «Да, я пруссак и пруссаком останусь.» [10, с. 156]. Эту же песню неодобрительно упоминает в тридцатой главе знакомая Эффи на курорте госпожа Цвикер: именно её любил распевать в пьяных компаниях её покойный супруг [10, с. 252]. Здесь уместно вспомнить размышления Б. Андерсона о роли хорового пения в создании воображаемых сообществ: «Пение. даёт повод для унисонного соединения голосов, для отдающегося эхом физического осуществления воображённого сообщества» [15, с. 163]. Примечательно, что Инштеттен, близкий к политическим верхам Пруссии, скептически относится к подобным проявлениям национализма, о чём свидетельствует его реакция на хоровое исполнение патриотической песни: «Нет, это действительно прекрасно! — уже после первой строфы сказал Инштеттену старый Борке. — В других странах этого нет. — Естественно, — ответил Инштеттен, не особенно ценивший такого рода патриотизм, — в других странах есть что-нибудь другое» [10, с. 156]. Таким образом, Инштеттен и Эффи представлены в романе как персонажи, чуждые прусскому официальному национализму, этот феномен в контексте романа соотнесён скорее с недалёкими, ограниченными персонажами. С другой стороны, Инштеттен формирует свою идентичность,
отграничиваясь от соседних «воображаемых сообществ», в первую очередь поляков, а также евреев. Знаменателен пассаж из тринадцатой главы, намекающий на известный антисемитизм Рихарда Вагнера: «Что влекло его к Вагнеру, было неясно. Одни говорили — нервы (хотя он и казался здоровым, но нервы у него были не в порядке); другие приписывали это преклонение взглядам Вагнера по еврейскому вопросу» [10, с. 109].
В романе названные перформативные конструкции выполняют различную роль: демонстрируют вовлеченность персонажей в формирование властной структуры, иерархии и системы ценностей социума, маркируют разную позицию по отношению к этим координатам. Например, мягкость и гуманность Розвиты проявляются в её суждении о китайцах, которых она считает «тоже людьми».
Таким образом, перформативные конструкции в романе Т. Фонтане «Эффи Брист», регулируя гендерную, социальную и национальную (региональную) сферу, обнаруживают родство дискурсивной конститутивности данных областей, а также общность средств их создания. Как было показано, основная инициатива в предикации гендера, социальных категорий, национальностей, а также региональных особенностей жителей исходит от персонажей, находящихся у власти — от Эффи и Инштеттена.
Для современного восприятия, безусловно, интересен экскурс в историю — характеристики, навязываемые определённым воображаемым сообществам: так, женщины должны быть осторожными, обольстительными, проницательными и т. п., члены старых дворянских родов призваны к широте воззрений на сословную структуру, готовностью включить в свой класс заслуженных представителей различных профессий, дискриминированным классам приписано однообразие частной жизни, даны характеристики померанского населения как склонного к предрассудкам и властного, а также выражено пренебрежительное отношение к людям, идентифицирующим себя с польским народом. Такое сходство методов конструирования национальной, гендерной и социальной идентичностей обнаруживает скрытое родство между механизмами их порождения. Отдельного внимания заслуживало бы соотнесение гендерных, социальных и национальных конструктов с особенностями художественного направления реализма, особо акцентирующего «социальные связи и отношения» [16, с. 744]. В этом контексте примечательно, что герои Фонтане не только вследствие рождения и воспитания попадают в определённые социальные (в том числе гендерные) отношения, но и сами активно производят их, в том числе при помощи речевой деятельности. Достойно рассмотрения и взаимодействие перформативной практики с жанром романа: В. Е. Хализев отмечает как одну из важнейших черт романа «пристальное внимание авторов к окружающей героев микросреде (курсив автора — А. Е.), влияние которой они испытывают, и на которую, так или иначе, воздействуют» [17, с. 371]. Это взаимодействие героя и его окружения проявляется, несомненно, и в перформативах, которыми персонажи не только принимают, но и сами формируют социальную среду.
В заключение статьи необходимо сказать, что роман «Эффи Брист» уже пять раз был экранизирован. Первая экранизация была создана в нацистской Германии («Der Schritt vom Wege» («Ложный шаг» Густафа Грюндгенса, 1939)), вторая — в ГДР («Эффи Брист» В. Лудерера, 1968), три экранизации были осуществлены в ФРГ (1955, 1974), фильм 1974 г. снят знаменитым режиссёром Р. В. Фасбиндером (1945-1982). Послед-
няя экранизация, вызвавшая много разнородных откликов, была показана относительно недавно — на Берлинале в 2009 г. (режиссёр Хермине Хунтгебурт). Представляется интересным в продолжение данной статьи рассмотреть соответствие между отмеченными перформативными конструкциями в романе и в его экранизациях, а также изучить вопрос о том, насколько это соответствие утрачивается, находит поддержку, развивается или видоизменяется в фильмах, вдохновлённых романом.
Литература
1. Волков Е. М. Роман Теодора «Эффи Брист». М.: Высшая школа, 1979. 88 с.
2. Amrein U., Dieterle R. (Hrsg.) Gottfried Keller und Theodor Fontane: Vom Realismus zur Moderne. Schriften der Theodor Fontane Gesellschaft. Bd. 6. Berlin: de Cruyter, 2008. 248 S.
3. Walker Jo. Truth of Realism: A Reassessment of the German Novel 1830-1900. Oxford: Legenda, 2011. 200 S.
4. Елисеева А. В. Роман Теодора Фонтане «Эффи Брист» как произведение рубежа веков // Российская германистика: Ежегодник Российского союза германистов. M.: Языки славянских культур, 2009. Т. 5. C. 43-49.
5. Жеребин А. И. На стороне Вены. Об одной реалии в романе Т. Фонтане «Эффи Брист» // Национальное своеобразие в немецкоязычных литературах: сб. ст. к 70-летию В. Д. Седельника. М.: ИМЛИ РАН, 2010. С. 28-34.
6. Howe P. Manly Men and Womanly Woman. Aesthetics and Gender in Fontane's Effi Briest und Der Stechlin // Orr M., Scharpe L. (Ed.) From Goethe to Gide: Feminism, Aesthetics and the French and German Literary Canon 1770-1936. Exeter: University of Exeter Press, 2005. P. 129-144.
7. Razbojnikova-Frateva M. "Jeder ist seines Unglücks Schmied" Männer und Männlichkeiten in Werken Theodor Fontanes. Berlin: Frank & Timme Verlag für wissenschaftliche Literatur, 2012. 334 S.
8. Rohse H. Unsichtbare Tränen: Effi Briest — Oblomow — Anton Reiser — Passion Christi. Psychoanalytische Literaturinterpretationen zu Theodor Fontane, Iwan A. Gontscharow, Karl Philipp Moritz und Neuem Testament. Würzburg: Königshausen & Neumann, 2000. 119 S.
9. Hamann E. Theodor Fontanes «Effi Briest» aus erzähltheoretischer Sicht unter besonderer Berücksichtigung der Interdependenzen zwischen Autor, Erzählwerk und Leser. Bonn: Bouvier Verlag, 1984. 516 S.
10. Фонтане Т. Эффи Брист / пер. Ю. Светланова и Г. Егерман. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960. 300 c.
11. Fontane Th. Effi Briest. Berlin, Weimar: Auflbau-Verlag, 1976. 343 S.
12. Butler Ju. Gender Trouble. Feminism and the Subversion of Identity. New York, London: Routledge, 2006. 236 р.
13. Остин Дж. Л. Как совершать действия при помощи слов // Остин Дж. Л. Избранное. М.: Идея-Пресс, 1999. С. 13-135.
14. Батлер Дж. От пародии к политике // С. Жеребкин. Ввведение в гендерные исследования / пер. С. Пчелиной. Харьков; СПб.: Алетейя, 2001. C. 164-173.
15. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М.: Канон-пресс-Ц, 2001. 288 c.
16. Wilpert G. von Sachwörterbuch der Literatur. Stuttgart: Alfred Kröner Verlag, 1989. 1054 S.
17. Хализев В. Е. Теория литературы. М.: Высшая школа, 2002. 437 c.
Статья поступила в редакцию 18 декабря 2013 г.
Контактная информация
Елисеева Александра Владимировна — кандидат филологических наук, доцент;
Eliseeva Alexandra V. — Candidate of Philology, Associate Professor; [email protected]
