CC BY
177
доклад), дезинфекция кылыр - дезинфекция=ла=ар 'дезинфицировать' (от дезинфекция), классификация кылыр -классификация=ла=ар ‘классифицировать' (от классификация), комментарий кылыр - комментарий=лэ=эр ‘комментировать' (от комментарий), конспект кылыр - конспек-ти=лэ=эр ‘конспектировать' (от конспект), перевод кылыр
- перевод=та=ар ‘переводить' (от перевод), регистрация кылыр - регистрация=ла= ар ‘регистрировать' (от регистрация), ревизия кылыр - ревизия=ла=ар ‘ревизовать' (от ревизия).
Изучая материалы других тюркских языков, можно заметить, что в тюркских языках в качестве первого компонента аналитических глаголов выступает глагол в неопределенной форме, а в тувинском же языке в качестве первого именного компонента аналитических глаголов выступает заимствованное имя существительное. Например: переводить ет ‘переводить' (алт.), бронировать итеу ‘бронировать' (башк.), звонить килмак ‘звонить, позвонить' (уйг.), диктовать кылуу ‘диктовать' (кирг.). Для этих тюркских языков сочетание инфинитива русского глагола со вспомогательным глаголом кыл=, ет= ‘делать, сделать' стало литературной нормой, глагол русского языка в неопределенной форме воспринимается как имя существительное.
В отношении уйгурского языка Кибиров Ш. отмечает, что «в разговорной речи часто выступают формы инфинитива русского глагола на =ить, особенно, на =овать» [6, с. 151]. Например: звонить килмак ‘звонить, позвонить', редактировать этмек ‘редактировать', мобилизовать килмак ‘мобилизовать', регистрировать килмак ‘регистрировать'.
Синтаксические функции аналитического глагола, образованного по модели N+Vкыл= ‘делать, сделать' в предложении не одинаковы. Аналитический глагол может функционировать в функции определения, функции инфинитного сказуемого и в функции (конечного) (финитного) сказуемого. Например: Садыг кылган кижи азы байыыр, азы ядараар [7, с. 53]. -
Торговавший (человек) или разбогатеет, или разорется. Yптээшкин кылган улус тып чадап, душкан-на аныяк улус-ту суп турар улус эвеспе [8, с. 29] - Не могут найти людей, совершивших грабеж, поэтому задерживают всех, кто встречается на их пути. Аналитические глаголы садыг кылган (от садыг ‘торговля'), Yптээшкин кылган (от ‘грабеж') выступают в приведенных предложениях в функции определения. Оон кедерезе чамдыктары ажыл кылбас, удуп чыда хYнзээр [7, с. 78]. - Если захотят, некоторые могут не работать, спят целый день. В этом предложении аналитический глагол ажыл кылбас (от ажыл ‘работа') выступает в функции инфинитно-го сказуемого. Кижи деп адын сыктын халак, частырыг кылдын [9, с. 29]. - Не теряй свое достоинство, не ошибись. В предложении аналитический глагол частырыг кылдын (от частырыг ‘ошибка') выступает в функции финитного сказуемого.
Обобщая результаты проделанного анализа, можно сделать следующий вывод, что аналитический глагол в тувинском языке, образованный по модели N+Vкыл= ‘делать, вделать' всегда функционирует в речи как одно неделимое слово. Грамматическое и синтаксическое использование равнозначно грамматическому и синтаксическому использованию простого глагола: аналитический глагол свободно варьируется по всем временам, лицам, наклонениям, но не имеет видовых форм.
Таким образом, аналитические глаголы в современном тувинском языке, образованные по модели N+Vкыл= ‘делать, сделать' представляют собой особый случай образования аналитических глаголов с переходным значением, лексическое значение которых заключено в именном компоненте. Принципы, лежащие в основе образования аналитических глаголов, образованных по модели N+Vкыл= и аффиксального гла-голообразования, одни и те же. Разница лишь в том, что в одном случае они реализуются аналитическим, в другом синтетическим способом.
Библиографический список
1. Мещанинов, И.И. Глагол. - М; Л., 1949.
2. Исхаков Ф.Г. Грамматика тувинского языка. Фонетика и морфология / Ф.Г. Исхаков, А.А. Пальмбах. - М., 1961.
3. Баскаков, Н.А. Составные глаголы в каракалпакском языке // Каракалпакский язык. - М. - 1952. - Т. 2.
4. Исенгалиева, В.И. Тюркские глаголы с основами, заимствованными из русского языка. - Алма - Ата, 1966.
5. Насилов, В.М. Язык орхоно-енисейских памятников. - М., 1960.
6. Кибиров, Ш. Об отыменных сложных основах глагола в современном уйгурском языке. - Алма-Ата, 1959. - Т. 1.
7. Кудажы, К.К. Уйгу чок Улуг-Хем. - Кызыл, 1996.
8. Кыргыс, Б. Yлгедигнич ялазы. - Кызыл, 1996.
9. Куулар, Н.Ш. Мээц таныжым - тайга ээзи датына. - Кызыл, 2008
Bibliography
1. Methaninov, I.I. Glagol. - M; L., 1949.
2. Iskhakov F.G. Grammatika tuvinskogo yazihka. Fonetika i morfologiya / F.G. Iskhakov, A.A. Paljmbakh. - M., 1961.
3. Baskakov, N.A. Sostavnihe glagolih v karakalpakskom yazihke // Karakalpakskiyj yazihk. - M. - 1952. - T. 2.
4. Isengalieva, V.I. Tyurkskie glagolih s osnovami, zaimstvovannihmi iz russkogo yazihka. - Alma - Ata, 1966.
5. Nasilov, V.M. Yazihk orkhono-eniseyjskikh pamyatnikov. - M., 1960.
6. Kibirov, Sh. Ob otihmennihkh slozhnihkh osnovakh glagola v sovremennom uyjgurskom yazihke. - Alma-Ata, 1959. - T. 1.
7. Kudazhih, K.K. Uyjgu chok Ulug-Khem. - Kihzihl, 1996.
8. Kihrgihs, B. Ylgedigni^ yalazih. - Kihzihl, 1996.
9. Kuular, N.Sh. Meheh^ tanihzhihm - tayjga ehehzi da?gihna. - Kihzihl, 2008
Статья поступила в редакцию 29.10.11
УДК 82.091
Mongush E.D. GENDER PERSPECTIVES AND ARTISTIC REALIZATION IN SMALL PROSE L. PETRUSH-EVSKAYA. The feature of gender and its artistic realization is considered in small prose L. Petrushevskaya. The boundaries of the distribution of gender concepts in modern fiction are defined in the article, revealing the dramatic relations of women and men.
Key words: gender, aspect, society, social sex, type of annihilation, transgrediense, prose and image.
Е.Д. Монгуш, соискатель сектора литературы Хакасского научно- исследовательского института языка, литературы и истории, зам. директора по инновационной деятельности Тувинского института гуманитарных исследований при Правительстве Республики Тыва, E-mail: [email protected]
ГЕНДЕРНАЯ ПРОБЛЕМАТИКА И Е ХУДОЖЕСТВЕННАЯ РЕАЛИЗАЦИЯ В МАЛОЙ ПРОЗЕ Л.ПЕТРУШЕВСКОЙ
В статье рассматривается особенность гендерной проблематики и её художественная реализация в малой прозе Л. Петру-шевской. Определены границы распространения гендерных концепций на современную прозу, раскрывающей драматизм отношений женщины и мужчины.
Ключевые слова: гендер, аспект, социум, социальный пол, аннигиляционный тип, трансгредиентность, проза, образ.
Понятие «гендер» впервые использовано в 50-е годы ХХ века для описания социально определенных характеристик мужчин и женщин в отличие от биологически определенных характеристик, называемых «пол». В своей статье «Гендерный подход в исторических исследованиях» Н.Л. Пушкарева пишет: «В 1958 психоаналитик университета Калифорнии (Лос- Анджелес, США) Роберт Столлер ввёл в науку термин «гендер», под которым понимал социальные проявления принадлежности к полу или «социальный пол». В 1963, выступая на конгрессе психоаналитиков в Стокгольме, он говорил о понятии социополового (то есть гендерного) самосознания. Его концепция строилась на разделении «биологического» и «культурного». Изучение пола (англ.- sex) Р Столлер считал задачами биологии и физиологии, а анализ гендера (англ.-gender) рассматривал как предметную область исследований психологов, социологов, культурологов. «Предложение Р Стол-лера о разведении биологической и культурной составляющих в изучении вопросов, связанных с полом, и дало толчок формированию особого направления в современном гуманитарном знании - гендерным исследованиям» [1].
В России на рубеже ХХ - XXI вв. широкое распространение гендерных концепций оказало своё влияние и на литературоведение. Так, один из номеров журнала «Филологические науки» (2000, № 3) был полностью посвящён гендерной проблематике. Марья Рюткенен (Финляндия) в статье «Гендер и литература: проблема «женского письма» и «женского чтения», рассмотрев проблематику «женского письма», поставила вопрос о возможности изучения гендера в художественном тексте. Той же проблеме посвящены опубликованные там же статьи М. Абашевой, Е. Трофимовой, Г. Брандт, Э. Шорэ.
Фактически под гендерными литературоведческими исследованиями понимается изучение женского творчества, произведений женщин-писательниц, особенно, женщинами-литературоведами, а также «изучение женских образов в женской литературе» [1]. Это не совсем так. К гендерным относятся как «женские», так и «мужские» исследования, как в плане проблематики, так и плане авторства художественных исследований.
Т. Ровенская, исследовательница гендерного аспекта в женской прозе, утверждает, что женщина в доминирующих случаях становится темой или объектом любых дискурсов: романтических, реалистических, постмодернистских и т.д. [2]. В диссертационном исследовании Г.А. Пушкарь «Типология и поэтика женской прозы: гендерный аспект (на материале рассказов Т. Толстой, Л. Петрушевской, Л. Улицкой)» (Ставрополь 2007) определены три типа русской женской прозы. Андрогинная женская проза, которая, оставаясь женской, несёт в себе маскулинный взгляд на мир, тип аннигиляцион-ный, когда оба начала взаимоуничтожаются, и проза фемин-ного типа. Прозу Л. Петрушевской Г.А. Пушкарь относит к аннигиляционному типу. Под аннигиляцией исследовательницей трактуется такой синтез противоположностей, в данном случае маскулинного (мужского) и феминного (женского), который ведёт к устранению их непосредственных проявлений в словесной ткани рассказа. Условно говоря, формируется нечто третье, художественная условность, изнутри раскрывающая драматизм отношений женщины и мужчины.
А. Бастриков утверждает, что «проза Л. Петрушевской ситуативна, так как в центре повествования семейно- бытовые события, окружающие женщину. Однако самые обычные
житейские истории пронизаны различными мотивами (литературными, библейскими)... Картина мира Петрушевской в своей основе имеет мифологическую модель. Отмечены мифом все уровни текста: семантический, стилистический, семиотический, сюжетно- композиционный, уровень культурных ассоциаций. Основными концептами для автора становятся Человек, Женщина, Мужчина, Ребёнок, Жизнь, Смерть, Судьба, Время, Пространство» [3]. Тому подтверждение одна из сцен рассказа «Дитя»: «Если не было оправдания и тогда, когда она совершала своё чёрное дело, и тогда, в особенности, когда она уже стояла за зарешеченным окном на первом этаже родильного дома.» [4, с. 120].
Какое чёрное дело совершила героиня рассказа? Женщина поздней ночью родила ребёнка и пыталась убить его, заложив его камнями возле дороги. И это сделала женщина, имеющая уже двоих детей!.. Как выяснилось, все дети незаконнорожденные, неизвестен и отец новорожденного мальчика. Сама роженица работает где-то в столовой уборщицей и содержит своего отца-инвалида и детей. Героиня никому ни слова не говорила о своей беременности, не ходила к врачам и не брала отпуска; при ее полной фигуре всё прошло незамеченным, а когда подошел срок, она взяла приготовленный чемоданчик, в котором было шило и вата, и пошла рожать к реке. С самых первых дней героиня рассказа «Дитя» готовилась убить будущего ребёнка. Окружающие «пытались выяснить хоть какие- нибудь обстоятельства столь запутанного дела, спрашивали её, не хотела ли она поначалу родить ребёнка для кого-то, с которым ей хотелось в дальнейшем жить, но который её оставил»[4, с. 120]. Но ответа не получали.
На первый взгляд, сюжет рассказа прост. Женщина хотела избавиться от ребёнка. Мы ещё не знаем, осудят ли её близкие люди. Автор рассказа рисует сцену тюремного свидания с героиней её родных: «Действительно, дети были одеты, как на праздник, как на праздник вырядился и отец, слепец с палочкой - он был в светлой рубашке с короткими рукавами. Всю эту компанию бедняков, вырядившуюся, как на праздник, сопровождала старушка, как будто он требовал ухода и наблюдения даже в то время, когда стоял неподвижно и беседовал о чём-то со своей преступной дочерью, еле различимой за решеткой окна» [4, с. 124] (курсив наш - Е.М.).
Видно было, что её беззащитные родственники воспринимают преступление с какой-то иной стороны, нежели все остальные. А также они совершенно не принимали во внимание, что перед ними страшная преступница, почти детоубийца, за зарешеченным окном они говорили с ней и даже как-то передали ей за решетку какой-то нищенский кулёк, и вид у них был такой, словно с ними что-то произошло, какое- то несчастье; даже у посторонней старушки, которая всё время вылезала вон из кожи, чтобы дети выглядели прилично, и без нужды поправляла на них бедные матросские шапочки» [4, с. 121] (курсив наш, Е.М.). Для них, т.е. для стари-ка-слепца и детей эта женщина, прежде всего, была кормилицей. Что будет с ними, если она не вернётся? Нищие и бедные, кому они нужны? Где им найти опору? Что натолкнуло эту женщину на совершение столь бесчеловечного поступка? Казалось бы, девять месяцев женщина носит в себе своё дитя. Что может быть радостнее, светлее этих месяцев, дней, которые наполнены ожиданием чуда! Но почему всё это светлое обернулось для этой женщины кошмаром той тёмной ночью, когда она совершила преступление? Для
слепого отца и детей героиня остается дорогим человеком. И поэтому на встречу с ней «эта компания бедняков», «вырядилась как на праздник». В конце рассказа нет авторского вывода, умозаключений ни о женщине, ни о её преступлении - это остаётся на суд читателя, автор отстраняется, это то, что М. Бахтин обозначил, как «трансгредиентность» [5]. Выражения «бедные шапочки», «нищенский кулёк», «компания бедняков» - это те «социальные сигналы», которые и помогут читателю сделать соответствующие выводы о героине, именно в ракурсе «социальный пол».
А в рассказе «Еврейка Верочка» совсем иная ситуация, главная героиня жертвует собою только из-за того, что хочет родить ребёнка, т.е. автор «пометил» ещё одну немаловажную проблему женщины в современном мире.
При этом автор здесь один из персонажей: вспоминает о Верочке с любовью, сочувствует ей: «Верочка ведь родила одна, - сказала она, - без мужа. Она очень любила одного человека, но он был женат» [5, с. 128]. Но что же происходит с героями Людмилы Петрушевской? Нет нормальных семей. Жизнь настолько запутана. Маленький ребёночек Веры останется сиротой. Судьба его искалечена. Любовь и сострадание, внимание к человеку исчезают из нашей жизни, они уже не могут существовать без материальной поддержки. Петрушевская остро чувствует тенденции развития современного общества и ярко обнажает проблему. Однако обнаруживается её желание подсказать путь решения этой проблемы. Это слова соседки Веры: «Мы, евреи, - сказала соседка, - мы детей своих не бросаем, да. Отец его навещает. Покупают ему, что надо, да там и своих денег некуда девать. Там за ним глядят» [5, с. 128].
Наряду с образом женщины, жертвы обстоятельств и судьбы, причём нечастной судьбы, Петрушевская нередко даёт художественное исследование внутреннего мира женщины-матери. Так, в рассказе «Свой круг» мать жестоко избивает сына с единственной целью - вызвать к нему острое сочувствие окружающих. Она знает, что обречена на смерть, так как больна смертельной болезнью, что окружающим её людям предстоит отвечать за мальчика. Но дёшево доставшаяся сцена с избиением ребёнка получает желаемое продолжение: сложнейшая интрига, затеянная рассказчицей и основанная на точном психологическом расчёте, оканчивается блистательным успехом. Всё это произошло на вечере, устраиваемом рассказчицей раз в год на Пасху: вместо трогательного прощания - удар по лицу ребёнка. Мать надеется, что после её смерти сын поймёт и простит её за это. Казалось бы, непонятно, почему героиня именно таким способом оставляет сына на попечении окружающих. Кто эти люди, откуда они?
Андрей Зорин в своей статье «Круче, круче, круче.» даёт характеристику героям рассказа «Свой круг»: «Одна из героинь рассказа бесплодна и не имеет четырёх передних зубов, другой - стукач и полный импотент, о чём все знают, благодаря болтливости жены, у которой, в свою очередь, «глаз выскакивает из орбиты и вываливается на щеку, как яйцо всмятку», что единственно и сообщает эротические возможности её мужу, оказывающемуся на высоте только в ночи её припадков.» [6, с. 198-204].
Почему мать-рассказчица прибегла к такой мере: избить своего ребёнка? По- видимому, здесь произошёл поразительный излом, вернее, слом, извечная для русской литературы тема сострадания к ребёнку, тема «детской слезинки». Вид детской крови подействовал на взрослых угнетающе. Они все как один не могли видеть детской крови, они могли спокойно разрезать друг друга на части, но ребёнок, дети для них святое. Расчет матери был верным. Она спокойно умрёт, ибо знает, что её сына окружат вниманием. Таня будет брать Алёшку на лето к морю. Коля, взявший Алёшку на руки, уже не тот Коля, который ударил когда-то этого Алёшку плашмя по лицу только за то, что тот обмочился. Мариша тоже будет любить и жалеть маленького гнилозубого Алёшку. И богатый в будущем Жора подкинет от своих щедрот средств, и, гля-
дишь, устроит Алёшу в институт. Дольше всех романтически будут любить его Андрей-стукач и его бездетная жена.
Все эти люди в равной степени способны и на сострадание, и на жестокость (вспомним, если бы мать не устроила его судьбу, то он после её смерти пошёл бы по интернатам и был бы трудно принимаемым гостем в доме отца). Это говорит о том, как невыносимо трудно жить женщине-матери, и потому она порой ищет чудовищно неординарные решения физического и психологического свойства.
Всё это делает прозу Людмилы Петрушевской, лишённой метафоричности, изыска, красоты и гармонии, очень обыденной и приниженной: герои рассказа «Свой круг» -«бесплодна», «беззуба», «с глазами, выскакивающими из орбиты», и «импотент», «стукач», «гнилозубый» Алешка с «недержанием мочи». Петрушевская лишь копирует жизнь, она как бы выступает в роли художника, который своим пером обнажает противоречивую действительность до уродств.
Персонажи Петрушевской, безусловно, «маленькие люди». Здесь немаловажную роль сыграла традиция отечественной классики (Н. Гоголь, Ф. Достоевский, А. Чехов) с её вниманием к «бедным людям», «маленькому человеку», с её гуманизмом и состраданием.
С.П. Бавин пишет в своём биобиблиографическом очерке, что неоднократно об этом говорила и сама Петрушевская, в частности, в преамбуле к своему сценарию мультфильма по «Шинели» Гоголя: «Милосердие есть первое движение человека, охваченного жалостью.Попробуй-ка, приюти бездомного!..^ добрый, благонравный человек инстинктивно отшатывается от несения такого креста.Литература XIX века не решала вопросы немедленно. Не давала адреса того тщедушного старика.Литература, как людская молва утром после убийства, разглашала обстоятельства. Газета бы потребовала наказать виновных. Суд бы их приговорил. Литература обратилась к чувству милосердия читателя.» [7, с. 5].
В этом социуеме женщина является главным действующим лицом. На хрупкие женские плечи падает этот тяжелейший груз обыденной жизни. Женщины у Петрушевской жестки, злы, циничны. Волчицы, но волчицы, спасающие детёнышей. Поэтому злоба и жестокость, оскаленные зубы, но ради детей, а значит рядом и жалость, и любовь, и страдание. Материнство для этих женщин является высшей ценностью, мерилом совести и морали. Петрушевская всегда с ними. Она сострадает им, переживает их драмы. Проживает их жизни.
В рассказе «Я тебя люблю» героиня- женщина-мать. Это рассказ о заурядных людях. Главным персонажем является интеллигентный неудачник: это ясно из первых же строк: «С течением времени все его мечты могли исполниться, и он мог бы соединиться с любимой женщиной, но путь его долог и ни к чему не привёл.Он схоронил тёщу, а теперь терпеливо дожидался. Пока умрёт жена. Почему-то он знал, что она умрёт и освободит его и готовился к этому очень активно: вёл здоровый спортивный образ жизни, занимался по утрам бегом, баловался даже гирями, ел только по системе, и при этом успевал много работать и дослужился до зав.от-делом, ездил по заграницам - всё ЖДАЛ» [8, с. 123-124] (курсив наш, Е.Д.).
С самого начала на протяжении всего рассказа главного героя сопровождает деталь - журнальная картинка с фотографией любимой женщины. Она висела над столом на кнопках, а жена ни в чём не перечила, хотя была строгой женщиной и повелевала всем в доме. Эта фотография висела у него над столом и тогда, когда умерла тёща, и тогда, когда он ушёл на новое место работы, и даже тогда, когда дети его, мальчик и девочка, подросли. В этой картинке были видны только «пухлые ножки в туфельках» [8, с. 124]. В жизни же обладательница этих ножек капризная блондинка, которая стремится не упускать свой шанс. Антиподом этой женщины является жена главного героя. В прошлой жизни, когда жена была молодой, симпатичной, с ямочками, с толстой косой, она становится для читателя привлекательной, своей
женственностью и «домашностью». Петрушевская подробно описывает, как «жена ухаживала за мужем и за матерью, следила за детьми, преданно бегала для хозяина своей жизни на базар» [8, с. 123]. Главное - у неё были дети, с которыми она по выходным старалась ходить в походы и посещать планетарии. Дети были её будущим, она надеялись на них, надеялась, что в старости они не бросят мать одну. Потому что «она-то, похоже, и вообще не верила в то, что муж её любил, что этот шикарный, с седыми висками, мужчина - её муж» [8, с. 125]. Желаемая развязка, когда муж «казнит» себя за то, что недолюбил, недодал, приходит в конце, но нет уже той, которая ему отдала всё.
Образу героини в данном рассказе всегда противостоит образ мужчины, он далек от супермена и героя, в типичной гендерно-женской прозе. Он неудачник. По мнению критика Т. Касаткиной, - «Мужчина у Петрушевской так всегда и будет «толстеньким ребенком», ничего не понимающим и безответственным, причиной, поводом для любви, для страдания, для самоотдачи - для отдачи того, что никому вроде бы и не нужно, и за что никто не поблагодарит, но без чего, на самом деле, не будет стоять мир» [9]. В этом рассказе героиня Петрушевской в социальном аспекте была порабощена мужчиной, который не считался с её мнением, ей только оставалось остаться наедине с детьми. Напрашивается вывод
- это участь многих женщин.
История женского одиночества, обречённости, отчаяния
- главная сюжетная линия в рассказе «Сон и пробуждение». Героиня рассказа - девушка лёгкого поведения. Она постоянно обманывает себя, что завтра начнёт новую жизнь. Вторая сторона её двойного портрета резко контрастирует с реальным образом жизни этой героини: «Лицо скульптуры, из тех римских богинь, которые иногда рождаются на Украине-брови вразлёт, нос короткий и тупой, рот полный и классически вылепленный, подбородок крутой, круглый, просто какая-нибудь Минерва. Всё красиво и гармонично, всё дышит классической печалью, только зачем всё это, когда нет жилья, снимает комнату и дёшево идет в любые руки, просто от тоски» [8, с. 122]. Здесь развивается одна из важных тем русской классической литературы - тема проституции как символа жертвенности, ярко представленная в романах Ф. Достоевского. Продолжая традицию Достоевского, Пет-рушевская дает описание женщин легкого поведения через
Библиографический список
сострадательное к ним отношение: «Каждый вечер лихорадочные приготовления, каждый вечер надежды на несбыточное, вроде найти принца, бросить курить и т.д., и каждое утро стремление завтра начать новую жизнь, а вчерашнее - сон, кошмар, ошибка» [8, с. 122]. Суть этого контраста в самих строках повествования.
Петрушевская широко применяет приём антитезы. Он используется писательницей практически во всех её рассказах и повестях, где надо соотнести контрасты жизненных реалий и ситуаций. М. Липовецкий пишет; «Индивидуальность, «диалектика души», все прочие атрибуты реалистического психологизма. полностью замещены одним - роком. Человек у неё полностью равен своей судьбе, которая, в свою очередь, вмещает в себя какую-то крайне важную грань всеобщей - и не исторической, а именно той вечной, изначальной судьбы человечества» [10].
Современное состояние нашего общества ведёт к нелёгким социальным взрывам. Расширяется пропасть между «богатыми» и «бедными». Люди становятся бесчувственными и безразличными.
Известный критик Д. Быков метко и образно охарактеризовал проблемную прозу Л. Петрушевской, сказав, «Что такую прозу, как у Людмилы Петрушевской, мог бы написать гестаповец: жестоко и сентиментально одновременно. Дело только в том, что жестокость - обратная сторона сентиментальности: так воспринимает мир изначально сентиментальный, мучительно страдающий человек. Надо приспособиться, привыкнуть. Вместе с героем меняются язык, автор и, наконец, читатель. И тогда ему открывается не то, чтобы просвет, но утопия в аду, идиллия на руинах. Все прежние мифы разрушены до основания» [11, с. 34-35]. Сказано язвительно, но верно. Важно и то, что из обломков мифов творится новый, современный, хоть и страшный, но, может быть, счастливый мир.
Рассмотренная в данной статье гендерная проблематика и её реализация в малой прозе Л. Петрушевской подтверждает, что в женской прозе зачастую особое внимание уделяется феномену отчуждения, жестокости в человеческих взаимоотношениях, постижению автором-женщиной не только внутреннего мира женщины, но и миропорядка мужчины, крутых поворотов бытия, в которых оказывается просто человек.
1. Пушкарева, Н.Л. Гендерный подход в исторических исследованиях II Вопросы истории. - 199B. - № б.
2. Ровенская, Т.А. Новая амазонка в интерьере женской прозы II Иной взгляд. Международный альманах гендерных исследований. -
Минск, 2000.
3. Бастриков, А.В. Особенности женской картины мира (на материале текстов Л. Петрушевской) II Русская и сопоставительная филология: лингвокультрологический аспект. - Казань, 2004
4. Петрушевская, Л.С. В садах других возможностей. Рассказы II Новый мир. - 1993. - № 2.
б. Бахтин, М. Автор и герой в эстетической деятельности. - М., 1979.
6. Зорин, А. «Круче, круче, круче.» II Знамя. - 1992. - № 10.
7. Бавин, С.П. Обыкновенные истории Л.С. Петрушевской. Библиографический очерк. - М., 199б.
B. Петрушевская, Л.С. В садах других возможностей. Рассказы II Новый мир. - 1993. - № 2.
9. Касаткина, Т. «Но страшно мне: изменишь облик ты» II Новый мир. - 199б. - № 4.
10. Липовецкий, М.Н. Трагедия и мало ли что ещё II Новый мир. - 1994. - № 10.
11. Быков, Д. Рай уродов (О творчестве Л.Петрушевской): очерк II Новый мир. - 1993. - № B.
Bibliography
1. Pushkareva, N.L. Gendernihyj podkhod v istoricheskikh issledovaniyakh II Voprosih istorii. - 199B. - № б.
2. Rovenskaya, T.A. Novaya amazonka v interjere zhenskoyj prozih II Inoyj vzglyad. Mezhdunarodnihyj aljmanakh gendernihkh issledovaniyj. -Minsk, 2000.
3. Bastrikov, A.V. Osobennosti zhenskoyj kartinih mira (na materiale tekstov L. Petrushevskoyj) II Russkaya i sopostaviteljnaya filologiya: lingvokuljtrologicheskiyj aspekt. - Kazanj, 2004
4. Petrushevskaya, L.S. V sadakh drugikh vozmozhnosteyj. Rasskazih II Novihyj mir. - 1993. - № 2.
б. Bakhtin, M. Avtor i geroyj v ehsteticheskoyj deyateljnosti. - M., 1979.
6. Zorin, A. «Kruche, kruche, kruche...» II Znamya. - 1992. - № 10.
7. Bavin, S.P. Obihknovennihe istorii L.S. Petrushevskoyj. Bibliograficheskiyj ocherk. - M., 199б.
B. Petrushevskaya, L.S. V sadakh drugikh vozmozhnosteyj. Rasskazih II Novihyj mir. - 1993. - № 2.
9. Kasatkina, T. «No strashno mne: izmenishj oblik tih» II Novihyj mir. - 199б. - № 4.
10. Lipoveckiyj, M.N. Tragediya i malo li chto ethyo II Novihyj mir. - 1994. - № 10.
11. Bihkov, D. Rayj urodov (0 tvorchestve L.Petrushevskoyj): ocherk II Novihyj mir. - 1993. - № B.
Статья поступила в редакцию 29.10.11
