CC BY
100
Рассмотрим диалогический фрагмент квеситив-ного типа и проследим запись его фреймового сценария, согласно которому происходит взаимодействие в составе вербально-тактильного коммуникативного акта: «Who’s this, Miss Summerson?» whispered Miss Jellyby, drawing my arm tighter through her own. (1) The little old lady’s hearing was remarkably quick. She answered for herself directly. A suitor, my child. At your service. (2) I have the honour to attend court regularly. With my documents (3) [5, с. 56].
Запись его фреймового сценария выглядит следующим образом:
1) инициатор каузирует адресата проинформировать его по поводу (р), (р) - Who’s this, Miss Summer-son?Инициатор использует кинестетическое действие «drawing my arm tighter through her own», чтобы побудить партнера к ответным действиям;
2) инициатор считает, что адресат в состоянии информировать инициатора по запрашиваемому поводу;
3) инициатор убежден, что если он не побудит адресата, то адресат его не проинформирует по поводу (р);
4) у инициатора есть потребность в получении информации по поводу (р);
5) инициатор действительно хочет осуществления каузируемого действия (информирования);
6) инициатор вызывает последующее действие, которое он ожидает от адресата в рамках тематического пространства диалогического общения (р).
Следовательно, в отмеченном фрагменте инициатор использует кинестетическое действие «drawing my arm through her own» в вербальной реплике (1), чтобы добиться (побудить) партнера к ответным действиям (2, 3). Примечательно, что участники диалогического общения находятся в положительных (не противоречивых) отношениях между собой, поэтому наблюдается не конфликтное (согласованное) сотрудничество партнеров.
Рассмотрим еще один пример и проследим необходимость использования кинестетического действия: «What did they say?» he inquired, putting his arm around her (1) and looking quietly into her nervous eyes. «Oh, you know, I think papa is very angry with you. (2) He suspects. (3) [6, с. 2б8 - 269].
В представленном диалогическом фрагменте инициатор диалогического общения использует вербальную реплику (1) во взаимодействии с кинесте-
тическим действием (putting his arm around her). Запрашивая информацию, инициатор предрасполагает к себе адресата и одновременно с этим побуждает его ответному действию (2). Стоит отметить, что отношения между партнерами по диалогу положительные и все функциональные условия соблюдены, по этой причине взаимодействие между участниками диалогической интеракции согласованны и скоординированы (1, 2).
Таким образом, комплексное коммуникативное вербально-кинестетическое взаимодействие партнеров по диалогу - специфический процесс. В рамках определенного коммуникативного пространства диалогического общения он представлен в виде комплекса вербальных и кинестетических действий различной иллокутивной направленности, ориентированных на успешное взаимодействие участников и достижение коммуникативных целей и задач посредством запланированного воздействующего развертывания фреймового сценария в виде последовательности кооперативных действий. Воздействующий потенциал кинестетических действий квеситивного типа направлен на корректировку и внесение изменений в отдельные диалогические реплики. Структура комплексного коммуникативного вербальнотактильного коммуникативного акта определяется его диалогическими действиями (в частности, кинестетическими), которые используются для достижения различных коммуникативных эффектов, рассчитанных на определенную поведенческую реакцию партнера, чтобы стимулировать (побуждать) его к совершению определенных ответных действий.
Литература
1. Романов, А.А. Системный анализ регулятивных средств диалогического общения / А.А. Романов. - М., 1988.
2. Почепцов, Г.Г. Прагматический аспект изучения предложения / Г.Г. Почепцов // Иностранные языки в школе. - 1975. - № 6. - С. 15 - 25.
3. Почепцов, Г.Г. Предложение // Иванова И.П., Бурлакова В.В., Почепцов Г.Г. Теоретическая грамматика современного английского языка. - М., 1981. - С. 164 - 281.
4. Шолохов, М.А. Поднятая целина / М. Шолохов. -М., 1977.
5. Dickens, Ch. Bleak house / Ch. Dickens. - M., 1957.
6. Dreiser, Th. The Financier / Dreiser Th. - M., 1954.
УДК 821.161.1 (091)
М.Б. Низовцева
Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор Р.М. Лазарчук
ГАСТРОНОМИЯ КАК СЕГМЕНТ ПРЕДМЕТНОГО МИРА «ПОВЕСТЕЙ БЕЛКИНА» А.С. ПУШКИНА
Статья посвящена проблеме предметного мира «Повестей Белкина», в частности, такому ее сегменту, как гастрономия. Приводятся данные формального тезауруса, отражающие степень наполнения рубрики «Гастрономия». Определяются способы изображения пищевых образов в повестях. Устанавливаются функции гастрономии (характерологическая, культурологическая, функция исторической реалии). Выявляется архетипическая природа еды. Показывается роль еды в обеспечении циклообразующих связей между повестями.
Предметный мир, гастрономия, формальный тезаурус, цикл, А.С. Пушкин, архетип.
The article is devoted to the problem of the object world of «Belkin's Stories», in particular to gastronomy. The data of formal thesaurus reflecting the degree of filling of the heading "Gastronomy" is given in the paper. The ways of depicting food images in the stories are defined. Gastronomy functions (characterologic, culturological, the function of historical reality) are established. The archetypical nature of food is stated. The role of food in ensuring cycle-forming links between stories is presented.
Object world, gastronomy, formal thesaurus, cycle, A.S. Pushkin, archetype.
Пушкинисты, обращавшиеся к изучению цикла «Повести Белкина» (В.В. Виноградов, Н.Л. Степанов, Н.Я. Берковский, В.С. Белькинд, С.Г. Бочаров,
В.Э. Вацуро, Н.Н. Петрунина, Н.К. Гей, В.Е. Хали-зев, С.В. Шешунова, С.М. Шварцбанд и др.), исследовали разные уровни связи повестей. В качестве циклообразующих факторов назывались: фигура собирателя повестей, помещика Ивана Петровича Белкина, изображаемая картина провинциальной русской жизни, сюжетно-тематическая близость, пронизывающая повести система мотивов (мотив обретения героями домашнего очага, мотивы чести и обиды, совести и вины и др.). Гастрономическая сфера предметного мира цикла повестей специально не рассматривалась. В ряде работ содержатся интересные и ценные наблюдения над кулинарным антуражем (термин В.В. Похлебкина), а также комментарии некоторых напитков и кушаний, встречающихся в текстах повестей [3], [4].
Цель статьи: установить функции еды в «Повестях Белкина» и обнаружить связи повестей внутри цикла на уровне такой предметной реалии, как гастрономия.
При исследовании гастрономии как сегмента предметного мира учитываются: 1) упоминания напитков и кушаний, 2) ситуации еды. Также привлекаются гастрономический инвентарь (бытовая утварь, связанная с процессом еды).
Обратимся к данным формального тезауруса1 повестей. На долю гастрономии в цикле приходится 4 % от общего количества словоупотреблений. Наполняемость рубрики гастрономическими единицами в тезаурусе каждой повести отражена в табл. 1.
Таблица 1
Характеристика рубрики «Г астрономия» формального тезауруса цикла «Повести Белкина»
Повести Напитки Кушанья Прочее Всего
«Выстрел» 5 1 О б
«Метель» О О О О
«Гробовщик» б О О б
«Станционный смотритель» 1О 2 1 1З
«Барышня- крестьянка» 1 2 О З
1 Была использована разработанная М. Л. Гаспаровым методика частотного словаря, построенного по принципу формального тезауруса [1]. Формальный тезаурус представляет собой словарь, в котором лексические единицы с предметным значением сгруппированы по тематическим рубрикам и подрубрикам.
Самой богатой по своему кулинарному репертуару является повесть «Станционный смотритель» (13 словоупотреблений), что обусловлено сюжетом: остановками А.Г.Н. и Минского на станции. Менее интенсивно заполнена данная рубрика в повестях «Выстрел» и «Гробовщик» (по 6 словоупотреблений). Минимальное количество приходится на повесть «Барышня-крестьянка» (3 словоупотребления). Предметы рубрики «Гастрономия» полностью отсутствует во второй повести цикла. И.А. Манкевич объясняет едва приметный застольный антураж в «Метели» тем, что «снежный буран, так жестоко подшутивший над амурными намерениями героев, к еде не располагал вовсе» [3, с. 557].
Доминирующее положение в повестях занимают напитки: из числа алкогольных - это водка, вино, пунш, из числа безалкогольных - чай. Водка встречается в трех повестях цикла. Первый случай (ежедневные упражнения Сильвио в стрельбе сравниваются с употреблением водки): «Лучший стрелок, которого удалось мне встречать, стрелял каждый день, по крайней мере три раза перед обедом. Это у него было заведено, как рюмка водки» [5, с. 72] - соотносится с последним (приводимый Муромский пример долголетия) по принципу контраста: «Тут он привел несколько примеров человеческого долголетия, почерпнутых из английских журналов, замечая, что все люди, жившие более ста лет, не употребляли водки...» [5, с. 115]. В повести «Гробовщик», являющейся композиционным центром цикла, водка включена в состав фразеологического оборота: «Купчиха Трюхина скончалась в эту самую ночь, и нарочный от ее приказчика прискакал к Адрияну верхом с этим известием. Гробовщик дал ему за то гривенник на водку...» [5, с. 92].
Напитки связывают дистантно расположенные повести со сходной субъектной организацией - «Выстрел» и «Станционный смотритель» - вино (по 1 словоупотреблению) и пунш (1 и 3 словоупотребления соответственно). Вино, которое в «Выстреле» действует как катализатор конфликта между офицером Р*** и Сильвио, в «Станционном смотрителе» -знак состоявшейся «сделки» Минского и лекаря. Пунш и карты составляют картину повседневной жизни армейского офицера («Выстрел»). Предложенный Вырину пунш располагает хозяина станции к проезжающему, рассказчику А.Г.Н. («Станционный смотритель»).
По отношению к соседним повестям в составе цикла («Гробовщик», «Станционный смотритель») предметом, выполняющим роль скрепы, является чай.
В «Гробовщике» напитки участвуют в создании
оппозиции двух национальных культур. Адриян Прохоров отдает предпочтение традиционному русскому напитку - чаю1 и как истинно русский человек совершает трапезу не спеша. Количество выпитого, «седьмая чашка чая», указывает на длительность процесса чаепития. Чаю, атрибуту русской кухни, противопоставлен главный немецкий напиток - пиво. Напитки, которыми Шульц угощает приглашенных гостей, свидетельствуют о том, что немцы, проживая на протяжении веков в России, с одной стороны, сумели сохранить в чужой культуре самобытные гастрономические традиции своих предков (пиво). С другой стороны, длительное пребывание немцев на территории России оказало на них влияние и, как следствие, привело к распространению в немецкой среде русских напитков (полушампанское) и специфических застольных обычаев. В.В. Похлебкин, не соглашаясь с В.И. Далем, рассматривавшим полу-шампанское как «фальшивое, поддельное шампанское», признает названный напиток «дешевым продуктом отечественного производства, шипучее, как шампанское, и изготовленное из яблочного сока, -нечто напоминающее сидр» [4, с. 141]. Размах торжества выразился в многочисленных тостах и открываемых одна за другой бутылках полушампанского: «Пиво лилось. <...> хозяин <...> откупоривая засмоленную бутылку <...> Полушампанское запенилось <...> откупоривая вторую бутылку» [5, с. 91]. Таким образом, гастрономии присущи культурологическая и характерологическая функции.
Пушкин ограничивается простым называнием напитков и обобщенным наименованием яств (блюда, кушанья), исключение составляет «Барышня-крестьянка». В последней повести цикла называются конкретные блюда, сопровождаемые, в одном случае, логическими определениями, передающими цветовой признак (пирожное блан-манже синее, красное, полосатое), в другом - эпитетом, указывающим на такой признак, как толщина (тоненькие тартинки, небольшие горячие бутерброды, приготовлением которых за завтраком занималась англичанка мадам мисс Жаксон). Названные кушанья выступают в качестве реалий времени: отражают процесс усвоения русской кухней иностранных, в частности, французских по своему происхождению, блюд. В то же время, блан-манже, или непрозрачное желе, упомянутое Настей, девушкой Лизы, при описании обеда на именинах «поваровой жены», выполняет функцию предметной детали, показывающей пути распространения гастрономических новшеств: блюда сначала входили в быт аристократии, затем в провинциальную дворянско-помещичью среду, а оттуда в другие сословия (из господской кухни в крестьянскую они попадали через дворню).
В каждой повести, входящей в цикл «Повести Белкина», помимо прямых упоминаний напитков и кушаний, разворачиваются гастрономические ситуа-
1 Это нашло отражение в русских пословицах и поговорках: Чаем на Руси никто не подавился! Пей чай, не вдавайся в печаль. Выпей чайку - забудешь тоску. Чай не пить, так на свете не жить. Я сижу, чай пью - и ты заходи, чай пей! и др.
ции, связанные с повседневностью (ежедневные обеды офицеров у Сильвио; чаепитие и ужин ненара-довских помещиков; чаепития Адрияна Прохорова; чаепитие А.Г.Н., Дуни и Вырина; трапезы Минского и его обед с лекарем; семейный завтрак в доме Муромских, завтрак у И.П. Берестова), и гастрономические ситуации, связанные с праздничностью (прощальное застолье у Сильвио; торжественный обед в честь празднования серебряной свадьбы супругов Шульц; несостоявшийся пир по поводу новоселья Прохорова; именины жены тугиловского повара, примирительный обед помещиков-соседей).
Рассмотрим, как в «Повестях Белкина» проявляется архетипическая природа еды. По мнению О. М. Фрейденберг, акт еды, житейско-реальный и вполне физиологичный процесс, «соединялся с кругом каких-то образов, которые прибавляли к трапезе как к утолению голода и жажды, еще и мысль о связи акта еды с моментами рождения, соединения полов и смерти» [8, с. 56]. Принятие пищи - коллективное действо, что восходит к архаическим представлениям: «В первобытном обществе еда совершается сообща. » [8, с. 59]. Итак, совместное употребление пищи способствует объединению людей, установлению «отношений особой близости (гостеприимство, куначество, побратимство, дружба и т. д.)» [7, с. 429]. Во всех повестях цикла еда реализует такую сему своего архетипического значения, как обретение единства, установление общности. Названное архетипическое значение сквозного мотива еды развивается в цикле в двух направлениях - как единение членов семьи за столом и как дружеская трапеза (деление еды с гостем).
Такая повседневная трапеза, как чаепитие, связывающая три повести цикла («Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель»), представлена в них различно. Утреннее чаепитие в семье ненарадовского помещика просто упоминается, но не изображается.
В центральной повести цикла ситуация чаепития воплощается в трех вариантах: Прохоров пьет чай в одиночестве, затем с пришедшим в гости Шульцем и, наконец, с дочками, ситуация оставшаяся за пределами текста. Как установил Н. К. Гей, повесть обрамлена сценами чаепития [2, с. 24 - 25], значит, чаепитие выполняет композиционную функцию. Однако существенна разница между сценами чаепития в начале и конце повести. Вопреки сложившейся традиции семейного застолья, чаепитие гробовщика в новом доме происходит в одиночестве, при этом соблюдается чайный ритуал, предполагающий наличие истинно русского бытового предмета, главного «участника» чаепития, - самовара2 (назван дважды): «Девушки ушли в свою светлицу. Адриян обошел свое жилище, сел у окошка и приказал готовить самовар» [5, с. 89]. За чаем герой «по своему обыкновению был погружен в печальные размышления» [5, с. 90]. Ситуация меняется с приходом соседа - Адри-ян проявляет себя как гостеприимный хозяин: «Гробовщик просил сапожника садиться и выкушать чашку чаю...» [5, с. 90].
2 Самовар является атрибутом чаепития в трех повестях цикла: «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель».
Издавна у русского народа существовал «обычай, что кто бы ни пришел в гости и в котором часу ни было: в полдень ли, или до полудня, или после обеда, непременно угостят чаем <...>. Даже если сами хозяева недавно пили чай, но пришел гость, для него заваривают и сами пьют с ними.» [6, с. 67]. Оживленный, дружелюбный разговор между гробовщиком и немцем- ремесленником завязался во время чаепития благодаря «открытому нраву» [5, с. 90] Готлиба Шульца. Второй раз самовар упоминается в финале повести: «Наконец открыл он глаза и увидел перед собою работницу, раздувающую самовар» [5, с. 94]. Наутро после пробуждения Адриян, убедившись, что все произошедшее (похороны и новоселье) - лишь сон, собирается пить чай вместе с Акулиной и Дарьей: «Ну, коли так, давай скорее чаю, да позови дочерей» [5, с. 94]. Так, обряд чаепития обнаруживает изменения, произошедшие в сознании Прохорова менее чем за сутки (об этом писали исследователи [9, с. 274]). Герой понимает, что семья и семейные связи
- высшая в жизни ценность. Через предметный образ (чай) показана возможность воссоединения семьи гробовщика. Высказанное гробовщиком пожелание пить чай с дочками реализовано в сцене семейного завтрака Муромских («Барышня-крестьянка»).
Яркий пример того, что совместная трапеза способствует установлению близких отношений и располагает к разговору не только между членами одной семьи, представлен в повести «Станционный смотритель» в виде чаепитий рассказчика на станции Вырина.
В свой первый приезд А.Г.Н. радушен по отношению к Дуне и ее отцу, угощает их чаем: «Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы» [5, с. 99]. Неподдельный интерес к судьбе обитателей станции предопределил последующие приезды А.Г.Н. на станцию. Полная противоположность рассказчика - Минский, который в течение трех дней, проведенных на станции, отужинал, выпил две чашки кофе и кружку заготовленного Дуней лимонада, заказал обед, и при этом ни разу не разделил еды со смотрителем и его дочкой. Отсутствие совместной еды гусара, Дуни и Вырина (минус-прием) воспринимается как некое предупреждение. Задержка на станции и разыгрывание притворной болезни вызывает сомнение в искренности Минского, обнаруживает фальшивость его поведения, раскрывает коварность его замысла. Так, на уровне еды читатель может прогнозировать дальнейший ход развития событий - увоз Дуни (сюжетная функция еды). Повтор ситуации, в которой задействованы гастрономические реалии, становится своего рода индикатором, позволяющим обнаружить разность характеров А.Г.Н. и Минского (характерологическая функция еды).
Единение людей достигается и во время других повседневных застолий, одни из которых подробно изображаются (обеды офицеров у Сильвио), другие только упоминаются (поминутные приемы соседей в доме гостеприимных помещиков из Ненарадова). Вместе с тем единение людей во время еда приобре-
тает и негативный смысл. Так, обед Минского с лекарем превращается в сделку, заключенную с целью скрыть мнимость болезни гусара: «. оба ели с большим аппетитом, выпили бутылку вина и расстались очень довольны друг другом» [5, с. 101].
Еда сохраняет свое архетипическое значение как знака примирения в ситуациях завтрака и последующего обеда Григория Ивановича Муромского и Ивана Петровича Берестова. Общую доброжелательную атмосферу званого обеда не нарушает ни проказа Лизы, ни досада чопорной англичанки по поводу похищенных у нее белил, ни наигранное поведение Алексея. Фразеологический оборот (ранее встречающийся в «Гробовщике»: «Юрко ел за четверых.» [5, с. 91]) не столько содержит сведения о кушаньях, сколько характеризует аппетит персонажа и свидетельствует о его благосклонном расположении: «Один Иван Петрович был как дома: ел за двоих, пил в свою меру, смеялся своему смеху и час от часу дружелюбнее разговаривал и хохотал» [5, с. 120].
Архетип еды амбивалентен по своей семантике: устоявшееся единство сотрапезников может перейти в свою противоположность - разобщенность. Применительно к обеду у немца сапожника («Гробовщик») такая актуализированная сема архетипическо-го значения еды как трапезы, направленной на установление общности, постепенно вытесняется. Названный дважды стол в контексте торжественного застолья выступает не просто как «ситуационный предмет» (термин А.П. Чудакова), а приобретает особую семантическую значимость: стол призван объединить сидящих за ним. Впервые стол упоминается в начале празднования серебряной свадьбы: «Адриян тотчас познакомился с ним (Юрко. - М.Н.), как с человеком, в котором рано или поздно может случиться иметь нужду, и как гости пошли за стол, то они сели вместе» [5, с. 91]. Ход празднества показан посредством серии тостов: «. гости шумно выпили здоровье доброй Луизы. <...> гости благодарили его, осушая вновь свои рюмки. <...> пили здоровье каждого гостя особливо, пили здоровье Москвы и целой дюжины германских городков, пили здоровье всех цехов вообще и каждого в особенности, пили здоровье мастеров и подмастерьев» [5, с. 91]. Роковой тост («За здоровье тех, на которых мы работаем, ишегег КипШеие!») и последующие за ним слова будочника оскорбляют гробовщика и подчеркивают возникшее размежевание среди гостей, изолированность Прохорова. Гробовщик «выпадает» из профессионального «братства»: «Юрко, посреди сих взаимных поклонов, закричал, обратясь к своему соседу: „Что же? пей, батюшка, за здоровье своих мертве-цов“. Все захохотали, но гробовщик почел себя обиженным и нахмурился. Никто того не заметил, гости продолжали пить, и уже благовестили к вечерне, когда встали изо стола» [5, с. 92]. Вновь повторяясь, стол сигнализирует об окончании торжества. Предполагаемого и заявленного единства («.прошу вас и ваших дочек отобедать у меня по-приятельски» [5, с. 90]) не было изначально.
Подведем итоги исследования.
Несмотря на то, что гастрономия сравнительно с другими сегментами предметного мира «Повестей Белкина» имеет невысокие количественные показатели, отличается полифункциональностью в цикле: гастрономия выполняет характерологическую функцию; пищевые образы, напитки, наделяются культурологической функцией - становятся показателями национальной самобытности двух культур; еда выступает в функции реалии времени; она функционирует как архетипический образ; гастрономия обладает циклообразующей функцией - наряду с другими сегментами предметного мира, обеспечивает единство цикла.
Пушкин использовал по отношению к гастрономии те же способы изображения, которые применял к другим сегментам вещесферы: простое называние, логические определения и эпитетная номинация.
Литература
1. Гаспаров, М.Л. Художественный мир М. Кузмина: тезаурус формальный и тезаурус функциональный / М.Л.
Гаспаров // Гаспаров М.Л. Избранные статьи. - М., 1995. -
С. 275 - 285.
2. Гей, Н.К. Проза Пушкина: Поэтика повествования / Н.К. Гей. - М., 1989.
3. Манкевич, И.А. Застолье в произведениях А.С. Пушкина / И.А. Манкевич // Манкевич И.А. Поэтика обыкновенного: опыт культурологической интерпретации.
- СПб., 2011. - С. 556 - 559.
4. Похлебкин, В.В. Кулинарный антураж в прозаических произведениях А.С. Пушкина / В.В. Похлебкин // По-хлебкин В.В. Из истории русской кулинарной культуры: Кушать подано! - М., 1998. - С. 139 - 145.
5. Пушкин, А. С. Повести покойного Ивана Петровича Белкина / А.С. Пушкин // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 17 т. - М.; Л., 1949. - Т. VIII (1). - С. 57 - 124.
6. Терещенко, А.В. История культуры русского народа / А.В. Терещенко. - М., 2007.
7. Топоров, В.Н. Еда / В.Н. Топоров // Мифы народов мира: Энциклопедия: в 2 т. / гл. ред. С.А. Токарев. - М., 1987. - Т. I. - С. 427 - 429.
8. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра / О.М. Фрейденберг. - М., 1997.
9. Шмид, В. Проза Пушкина в поэтическом прочтении: «Повести Белкина» / В. Шмид. - СПб., 1996.
УДК 81'22
О.С. Пермякова
Научный руководитель: кандидат филологических наук, профессор А.А. Пушкин
ФИТОНИМЫ СРЕДНЕГО ПОВОЛЖЬЯ ВО ФЛОРИСТИЧЕСКОМ ФРАГМЕНТЕ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЫ МИРА (НА МАТЕРИАЛЕ РУССКОГО, МАРИЙСКОГО, АНГЛИЙСКОГО И ФРАНЦУЗСКОГО ЯЗЫКОВ)
В статье проводится сравнительный анализ названий растений на русском, марийском, английском и французском языках как составляющих флористического фрагмента языковой картины мира. Особое внимание уделено выявлению сходств и различий в номинации растений разными народами. Представленная классификация растений по характеру дифференциальных признаков, лежащих в основе наименования, отражает специфические черты народного характера, культурные и исторические традиции людей.
Фитонимы, сопоставительный анализ, научная картина мира, флористический фрагмент языковой картины мира, дифференциальный признак, внутренняя форма слова, национальный менталитет.
The article presents the comparative analysis of the names of plants in Russian, Mari, English and French as the constituents of the floristic fragment of the linguistic picture of the world. Special attention is given to identification of similarities and differences in naming plants by different nations. Classification of plants according to the differential indication reflects the specific traits of people’s character, their cultural and historical traditions.
Phytonyms, comparative analysis, scientific picture of the world, floristic fragment of the linguistic picture of the world, differential sign, inner word form, ethnic mentality.
Современный этап развития языкознания имеет полипарадигмальный характер, объединяющий разные подходы к анализу языка. Одним из основных принципов современной лингвистики является антропоцентризм, предполагающий изучение проблемы «языка в человеке», дополнивший господствовавший до этого этноцентризм. Этой проблемой в разное время занимались такие ученые, как: Н.Д. Арутюнова, Ю.Н. Караулов, Б.А. Серебренников, В.Н. Телия и др. В лингвистике XXI в., по общему признанию, остается актуальным также исследова-
ние фрагментов языковой картины мира, что объясняется возросшим вниманием лингвистов к индивидуальным проявлениям языковой личности, отражающим особенности восприятия, интерпретации и концептуализации человеком окружающего мира.
По мнению Е.С. Яковлевой, «картина мира - достаточно детализированная схема действительности, представленная в сознании носителя языка. Совокупность моделей, дающих разные интерпретации одного и того же понятия, можно определить как «фрагмент языковой картины мира»» [6, с. 308]. Ок-
