CC BY
303
ИМЕНА, ТЕМЫ, ПРОБЛЕМЫ
УДК 1 (091)
Г. В. ФЛОРОВСКИИ И ЕВРАЗИИСТВО1
В статье анализируются утверждения О. Г. Флоровского о его расхождении с евразийцами, существовавших якобы изначально, с первых шагов движения. Будто бы уже тогда он предупреждал инициаторов евразийства об опасности недооценки ими православных оснований культуры, о политизации движения. Автор утверждает, что действительное расхождение Флоровского с евразийцами наступает в 1926-1928 гг. и не по принципиальным основаниям, а по сугубо личной причине. Этой причиной стала начавшаяся преподавательская работа Флоровского в Богословском институте в Париже. Евразийское «прошлое» роняло его репутацию как профессора богословия.
Ключевые слова: евразийство, православие, культура, Россия, Европа, революция, ОЕПУ, национал-большевизм, Е Флоровский, Н. Трубецкой, П. Савицкий, И. Сталин.
The article investigates Florovsky's allegations that thediscordance between him and Eurasianism had been taking place from the very beginning of the movement. Florovsky claims that back at that time he had warned initiators against dangerous underestimating of orthodox foundations of the culture and politicization. The author states that their actual split up takes place only in 1926-28 yrs. , not owing to principals but an extremely personal reason. The reason was Florovsky's teaching in Theological Institute in Paris. His past relations with Eurasianism might cause damage to his reputation as professor of theology.
Keywords: Eurasianism, Orthodoxy, culture, Russia, Europe, revolution, OGPU (JSPD), national bolshevism, G. Florovsky, N. Trubetzkoy, P. Savitsky, I. Stalin.
Значимым критиком евразийства был Г. В. Флоровский. Значимым потому, что являлся одним из пяти основателей движения — издателей и авторов сборника «Исход к Востоку» (София, 1921). Он не входил в «хоровую» тройку руководителей, но находился в тесной единомысленной с ними связи. Среди основателей каждый имел специализацию в своей деятельности. Н. С. Трубецкой был главным идеологом, П. Н. Савицкий — географом
* Половинкин Сергей Михайлович — кандидат философских наук, доцент кафедры истории отечественной философии философского факультета РГГХ е. т. ро1@та!1. ги
1 Настоящая работа выполнена при поддержке РГНФ, проект № 13-03-00552а
S. М. Polovinkin Georgy Florovsky and Eurasianism
и экономистом, П. П. Сувчинский — эстетиком, Г. В. Флоровский занимался религиозными вопросами: критика Европы и католичества и утверждение Православия как основы евразийства. Его выводы были приняты всеми евразийцами. В коллективном манифесте евразийцев «Евразийство (опыт систематического изложения)» (1925), изданного по инициативе Савицкого, православие понимается как основа идеологии евразийцев. Флоровский не писал ни о Евразии, ни о туранском элементе, не вмешивался в дела политики в силу своей специализации, возможно, что и в силу своей антипатии к этим темам. Но существовала ли эта антипатия в те начальные годы движения, а если существовала, то какова была ее степень? Ответить на эти вопросы сейчас трудно, ибо в годы конфликта с евразийцами и в поздние свои годы Флоровский явно преувеличивал свою раннюю антипатию к евразийцам.
Позже Флоровский заявлял, что вовсе евразийцем не был и с самого начала был их непримиримым критиком. На восьмом десятке лет Флоровский рассказывал Эндрю Блейну:
Я лично никогда не был евразийцем в доктринальном смысле этого слова. Я несу ответственность лишь за то, что написано лично мной в евразийских сборниках, но не за то, что писали другие. <...> главной причиной моего отдаления от них было то, что уже тогда начали проявляться их политические интересы и связи. Я не имел склонности к этому, и, кроме того, подобная тенденция противоречила моей собственной позиции — стремлению к культурному возрождению, а не к политической победе [2, 30-31].
Характерно письмо Флоровского к Ю. П. Иваску от 8 апреля 1965 года. Оно написано 73-летним Флоровским через 40 лет после описывамых событий. В этом письме Флоровский изображает себя чуть ли не изначальным критиком евразийства. Он утверждал, что резко критиковал первую книгу Трубецкого «Европа и человечество» (София, 1920) во времена ее выхода:
Когда Трубецкой писал «Европу и человечество», он еще не был «евразийцем». С другой стороны, не все члены первоначальной Софийской группы разделяли его взгляды. Я, во всяком случае, «Европу и человечество» и тогда решительно отвергал и даже написал резкую критику, которая не была тогда напечатана и отчасти вошла в позднейшую статью «Е<вразийский> соблазн» [3, с. 45].
Насколько же это дистанцирование от евразийства соответствует реальности 1920-х годов? Ведь и в статье «Вечное и преходящее в учении русских славянофилов» (1921), и в статьях «Исхода к Востоку» (1921), а также и в статьях 1922-1923 годов Флоровский проявил себя как один из основоположников евразийского движения, солидарный с другими основоположниками. Возможно, по темам «Евразия», «туранизм», «политика» он спорил с кем-то из евразийцев (наверняка с «географизмом» П. Н. Савицкого, наверняка с «туранизмом» Трубецкого), но все эти споры были спорами внутри евразийского движения, не явленными в печатном виде. Критику Флоровским «Европы и человечества» признал правильной и сам
А в ней есть соблазн, на который правильно указывает Флоровский: т<ак> к<ак> европейская культура soi disant <так называемая, якобы> христианская, то толкуют Евр<опу> и Чел<овечество> как выпад против христианства. Я думаю, что нелишним будет попытаться это недоразумение устранить [7, с. 50-51].
В «Европе и человечестве» нет тем Евразии, туранства и политики. Темы «Европы и человечества» — эгоцентризм и шовинизм европейской культуры; тему же зла эксцентризма европейских культур как раз и развивал Флоровский. Далек был от критики евразийства Флоровский образца 1921 года. В письме к Иржи Поливке от 10 августа 1921 года он писал:
Одновременно Вам посылается экземпляр сборника статей о России — Исход к Востоку,— изданного здесь в Софии маленькой группой единомышленников, при участии моем и известного Вам князя Николая Сергеевича Трубецкого. Не представляя собой научного исследования, этот сборник тем не менее отражает весьма сильно специальные ученые стремления каждого из участников. Обращен он преимущественно к нашим соотечественникам, но, кажется, может преставлять некоторый интерес и для более широких слоев, судя, с одной стороны, по тому, что аналогичные воззрения развиваются, например, в современной немецкой литературе (Spengler, Graf H. v. Kayserling, отчасти проф. Troeltsch), а с другой, что «русская проблема» несомненно вырастает до пределов общемировых. Мы не рассчитываем на распространение наших взглядов, и хотели бы только привлечь внимание к вопросам культурно-философским, слишком затемненным в наши дни злобою современности [12, с. 320-321].
В этом письме нет и тени разномыслий и критики, а звучит гордое «мы», «наше», «единомышленники» молодого автора.
В письме к Иваску Флоровский однажды писал: «Я разошелся с "Евразийством" не в 1928, а уже в 1923-м году» [3, с. 46]. Это «воспоминание» некритически повторяют все, кто пишет о Флоровском. Действительно, с 1923-го по 1926 год не было в печати статей Флоровского о евразийстве, но зато в 1926 году появилась статья «Окамененное бесчувствие (по поводу полемики против евразийства)», самим автором осознанная как евразийская. Таким образом, в 1926 году Флоровский еще не разошелся с евразийством. В 1926 году Флоровский защищал евразийцев и писал «мы евразийцы» [1, с. 250], а уже в 1928-м обличал их. Где-то между 1926 и 1928 годами произошел перелом в его печатных отношениях к евразийству. Таким образом, окончательно разошелся Флоровский с евразийством не в 1923-м, а где-то между 1926 и 1928 годами.
Начало конфликтов — 1923 год. Весь «бунт» Флоровского, по его же словам состоял в утверждении возможности единения евразийцев на небесном, а не на земном: «Спаять нас земные, хотя бы и "высокие", вожделения не смогут,— надо на церк[овной] почве объединяться,— вот весь смысл моего "бунта"» [6, с. 190]. Но неужто кто-то из триумвирата Бога любил меньше, чем Евразию, сомневался в том, что культуру надо строить религиозно, сомневался в русском благочестии, считал, что следует заниматься только мирскими делами? Евразийцы согласились бы с Флоровским в том, что в мир надо идти с молитвой, но не согласились бы с тем, что «пора перестать делать
мирские дела». Слова «возражаю» и «бунт» Флоровский писал в кавычках. Следуя ему, можно и «принципиальные разногласия» написать в кавычках. В цитируемом письме Флоровский объявлял себя евразийцем Суть «бунта» евразийца Флоровского заключается в предупреждении триумвирата евразийцев об опасности забвения православных оснований движения.
В это время искал Флоровский и «возвращения в прежнее состояние», то есть полного воссоединения с евразийцами и участия в их изданиях [7, с. 68]. Однако эта попытка возвращения Флоровского в стан евразийцев показалась Трубецкому неуместной не в силу принципиальных расхождений, а в силу угасания во Флоровском евразийского душевного подъема:
В нем этот огонь больше не горит, и тот неподдельный и непосредственно ощущаемый подъем, которым веет каждая страница «Временника», им воспринимается как «литературщина» и «демагогия». Самое «подданство Идеи» он воспринимает как нечто греховное, он не верит в эту Россию, в которую верим мы, и ищет спасения в отвлеченном от жизни богословии и аскетизме. Это — не наш подход, ибо мы от жизни не бежим [7, с. 66-67].
В отношении Флоровского Трубецкой предложил следующую тактику — не сотрудничать в общих делах, не публиковать Флоровского в евразийских изданиях, но не критиковать и поддерживать добрые отношения: «По-моему, встречать его "мордой об стол" не надо. Сразу принимать его в дружеское общение, как ни в чем не бывало, тоже не следует. Но отвергать попытку примирения нехорошо» [7, с. 66]. Такой тактики и придерживались евразийцы.
Следует сказать, что Флоровский от мира не ушел, а до конца дней занимался активной деятельностью в миру — священника, богослова, преподавателя, участника экуменического движения и т. д. И эта деятельность не находилась в принципиальном конфликте с деятельностью евразийцев. Опасность возникновения «евразийской страсти», конечно, была, но ведь именно евзазийцы, в том числе и Флоровский, ратовали за «истинный национализм» и критиковали «ложный национализм» (вульгарный, в том числе). А если кто-то был «ложным националистом», то это не вина евразийцев. У основателей евразийства не было цели построить империю на любом основании и любым способом, они стремились объединить народы Евразии посредством «идеи-правительницы», в основе которой лежало Православие, органическим путем, избегая имперского насилия. Опасности, указанные Флоровским, видел и Трубецкой.
Основной конфликт был у Флоровского с Савицким. Савицкий в письме к П. Б. Струве от 3 августа 1921 года видел его как принципиальный конфликт своего национал-большевизма и «правоверного антибольшевизма» Флоровского [5, с. 51]. Однако Флоровский в письме к Трубецкому от 10 февраля 1924 года выказывал свое именно психологическое неприятие Савицкого, у которого он увидел стремление к первенству, манию величия, стремление к внешнему эффекту, позерство, «духовную лень», излишнюю мягкость. Флоровский приписывал Савицкому плагиат у него самого. А какие могут быть принципиальные расхождения при плагиате? Основанием всех этих
поношений было «я ему не верю» [5, с. 52]. Претило Флоровскому политиканство Савицкого, но ведь как-то они уживались под одной обложкой евразийских сборников. Более того, из письма Трубецкого Сувчинскому от 26 ноября 1923 года явствует, что Флоровский искал сближения с Савицким, а Трубецкой советовал не форсировать этого сближения:
В заключение вкратце советую Ф<лоровскому> не форсировать сближение с Савицким для разрушения сложившихся в подсознании комплексов предубеждений нужно прежде всего время, а частые встречи при искусственном делании вида, что ничего особого не произошло, только углубляют, а не разрушают подсознательные комплексы [7, с. 65].
Где-то около ноября 1923 года у Флоровского был «спокойный разговор с Савицким» [11, с. 70]. Эти попытки сближения ставят под сомнение принципиальность конфликта между Флоровским и Савицким.
С осуждением политиканства Флоровский был единомыслен с Трубецким, который в письме к Савицкому и Сувчинскому от 9 сентября 1925 года писал:
Мы становимся политиками и живем под знаком примата политики. Это — смерть. Вспомните, что такое мы. Мы — это особое мироощущение. Из этого мироощущения проистекает особое миросозерцание. А из этого миросозерцания могут быть выведены между прочим и некоторые политические положения. Но только между прочим [5, с. 51].
Однако призывы Трубецкого к деполитизации евразийства не подействовали даже на членов триумвирата Савицкого и Сувчинского. Савицкий продолжал политиканствовать все 1930-е годы. Сувчинский полевел и за спиной Трубецкого и Савицкого вел политические игры с Н. В. Устряло-вым, с троцкистами, дружил с П. С. Араповым (агентом ОГПУ, сбежавшим в СССР) и другими левыми. Поэтому триумвират фактически распался. В письме к Сувчинскому от 14 октября 1925 года Трубецкой связывал распад триумвирата с распадом всего евразийства:
Нефть (евразийство. — С. П.) существовала тогда, когда существовала хоровая личность тройки, т<о> е<сть> людей, ни в чем основном никогда друг с другом не спорящих (помните,— ведь это мы считали одной из самых главных отличительных наших черт). Этой хоровой личности больше нет, а потому больше нет и нефти [7, с. 133].
Распад «хоровой личности тройки» и энергичная, инспирируемая ОГПУ политизация евразийского движения, приведшего к появлению проболыпе-вистской газеты «Евразия» и к «Кламарскому расколу», заставили Трубецкого осознать бесполезность своей евразийской деятельности. 10 марта 1928 года он писал Сувчинскому:
Евразийство для меня тяжелый крест, и притом без всяких компенсаций. Поймите, что в глубине души я его ненавижу и не могу не ненавидеть. Оно меня сломало, не дало мне стать тем, чем я мог бы и должен бы стать. Бросить его, уйти из него, забыть про него — было бы для меня высшим счастьем [7, с. 269].
Итогом такого настроения было «Письмо в редакцию» газеты «Евразия» от 5 января 1929 года, где Трубецкой заявил о своем выходе и из газеты, и из евразийской организации. Политизация погубила евразийское движение. Путь Трубецкого от евразийства был схож с путем от евразийства Флоровского. Различие в том, что Трубецкой, в отличие от Флоровского, не поносил своего же творения. Более того, Трубецкой в 1930-е годы спорадически участвовал в евразийских изданиях.
Письма Флоровского 1923 года полны стремлением к «примирению»:
Чтобы «помириться» с Вами, готов и за вора себя признать. Очень хорошо сознаю, что и своею неаккуратностью, и особенно своим неистовым «примиренческим» или «соглашательским» прожектерством дал Вам много оснований и поводов для недоверия и осторожности. Поверьте, все это мнимое и кажущееся. И только с Вами мы не расходились по самым «принципиальным» вопросам, я твердо чувству: мы всегда останемся в одном «лагере» [6, с. 81].
И после 1923 г. Флоровский оставался «верноподданным» евразийцев, о чем свидетельствует письмо Трубецкого к Сувчинскому от 9-10 октября 1925 года:
Флоровский за последнее время весьма верноподдан. В бытность свою в Праге Суклинский [Струве П. Б.] просил Флоровского написать для его газеты статью о Соловьеве. Фл<оровский> не дал определенного ответа. Но через несколько дней отправил Суклинскому краткое письмо: «Доргой NN! Как евразиец, я не считаю возможным участвовать в вашей газете!» (sic! И больше ничего,— воображаю состояние Суклинского!) [7, с. 126-127].
«Верноподданный» Флоровский в «Пути» за 1926 год по заказу П. Н. Савицкого (!) написал статью «Окамененное бесчувствие».
Во исполение нашего летнего решения, ПНС заказал Флоровскому написать для «Пути» статью с обличением направленной против нас полемики. Статья написана и только что нами прочитана. По содержанию и по форме она очень хороша, написана с подъемом, вместе с тем без специфически полемического духа. Хорошо было бы, чтобы она попала в очередной №
Было даже смягчение тактики Трубецкого — участие в общем деле вместе с Флоровским. В письме Сувчинскому от 31 декабря 1925 года Трубецкой писал о состоявшемся совещании его самого, Савицкого, Г. В. Вернадского и Флоровского, где обсуждался проект православного журнала [7, с. 163].
Таким образом, утверждение Флоровского, что он «разошелся» с евразийцами в 1923 году, неверно. С евразийцами он не расходился, а наоборот, оставался их «верноподданным» и стремился вернуть себе место в руководстве движением. И евразийцы с ним не вполне разошлись, но лишили его места в руководстве и возможности печататься в евразийских изданиях. По всей видимости, евразийцы с уважением относились к его религиозной деятельности. До 1926 года Флоровский называл себя евразийцем.
Флоровский разошелся с евразийством где-то в начале 1926 года. № 2 журнала «Путь» со статьей Флоровского «Окамененное бесчувствие» в защиту евразийства вышел в январе 1926-го, а уже 5 марта Трубецкой в письме Сувчинскому писал: «Флоровский уже успел опять разложиться и науськивает жену против нас. Для «Временника» писать не будет. Да и ну его к свиньям, откровенно говоря!» [7, с. 174]. Это и был настоящий «развод». В чем же причина столь резкой смены отношения Флоровского к евразийству — от защиты к поношению? В сентябре 1926 года Флоровские переехали из Праги в Париж, где Флоровский был приглашен читать лекции по патристике в Правславном богословском институте. Евразийцы оказались ему не только не нужны, но и обременительны для его репутации. Имя Флоровского ассоциировалось с евразийским движением, что мешало Флоровскому в его новом положении профессора богословия: «Это обстоятельство, вспоминал Флоровский, отражалось и на его личных отношениях с людьми, и в интеллектуальных спорах в течение еще долгого времени» [2, с. 32]. А статья «Окамененное бесчувствие» воспринималась как апология евразийства, «поскольку в ней оспаривалась мысль о прокоммунистической позиции евразийцев, а русская революция в соответствии с их взглядами признавалась совершившимся историческим фактом» [2, с. 32]. Здесь и появилась насущная потребность в отмежевании от евразийства. И в «Евразийском соблазне» (1928) Флоровский заявляет себя не только как непримиримый критик евразийства, но утверждает, что евразийцем он никогда не был.
Как же критиковал евразийство Е. В. Флоровский в статье «Евразийский соблазн»? Эта критика проистекает из игнорирования Флоровским персо-нологии евразийцев. Для него евразийцы, якобы, в истории видят только действие земляных народных стихийных сил:
Для евразийцев более чем достаточно ссылки на «органическое рождение» из вихря стихий, из недр инстинктивного самоопределения народного, чтобы приять и оправдать творимую новизну. В евразийстве пробуждается романтический пафос стихии, ярой, властной, многоцветной. Евразийцы всюду видят стихию,— и любят ее, и веруют в нее, в органические законы естественного роста [10, с. 316].
Евразийцы так слепо верят в подсознательные силы русской стихии, что точно ждут, что опустошенная душа сама себя и из себя, без искуса и без подвига, в процессе органического роста наполнит абсолютной идеологией... [10, с. 323].
Однако евразийцы говорили прямо противоположное — не народная стихия творит историю, историю творят свободные творческие личности частночеловеческие и многочеловеческие (народы). А в народе следует различать «верхи» и «низы». И евразийцы надеялись, скорее, не на стихийный порыв «низов», а на творческие усилия «верхов». «Верхами» для советской России должен стать «новый правящий слой», который и призван был увлечь за собой «стихию» народных «низов». Сам же Флоровский писал в 1922 году,
что «личность должна быть подлинным критерием и направляющим заданием культурного творчества» [10, с. 128]. Добавим: соответственно, и культурного, и исторического творчества. Конечно, в личности (и в частночеловеческой, и в народной) есть стихийные силы, но евразийцы (а вместе с ними и евразиец Флоровский) говорили о силах творческого созидания, которые не органичны, не естественны, не вполне подсознательны, а посему и не стихийны.
По Флоровскому, у евразийцев личность лишена дара творчества: «С евразийской точки зрения человек всегда "выражает", никогда не творит» [10, с. 324]. Еще недавно Флоровский утверждал нечто противоположное — самобытность нации он видел не в национальном своеобразии, а в способности творить [10, с. 49]. Истинный национализм — «творческий национализм»: «Отечество — вот знамя ложного национализма, «страна отцов», как совокупность отстоявшихся достижений, дедовских преданий, исторических традиций. «Земля детей» — вот символ истинного, творческого национализма» [10, с. 51]. Что же «выражает» человек? Ответ Флоровского расходится с ответом, который давали на этот вопрос евразийцы, якобы утверждавшие, что человек «выражает» «не свою обособленную самость, но то высшее "соборное" целое, к которому он органически и кровно принадлежит. Каждый должен превратиться в «орган высшей соборной личности»» [10, с. 324]. Евразийцы же (и вместе с ними и прежний Флоровский) утверждали, что человек свободен выбирать отношение к своему народу, свободен стать не только эгоцентриком, но и эксцентриком. Эгоцентрик же способен свободно творить культуру своего народа. И снова Флоровский предстает как критик самого себя.
Флоровский приписывал историософии евразийцев исключительную морфологичность: «Проблемы своеобразия, самобытности, органической верности врожденному или данному типу,— эти морфологические или социологические проблемы занимают полностью весь евразийский кругозор» [10, с. 328]. Но полностью ли? Для евразийцев были важными не только форма, но, главным образом, духовное содержание народной личности. И прав был прежний Флоровский, когда писал: «Центр тяжести всецело переносится в глубь личности» [10, с. 103]. Духовная жизнь нации — культ и культура — есть основа ее и морфологии, и социологии. Личность едина в своей и морфологии, и духовной жизни, в своей и внешней, и внутренней жизни. Изменилось и отношение Флоровского к Западу:
Евразийцы не понимают до конца трагической судьбы Запада, не понимают вселенского смысла его падения и заблуждения, вселенского смысла «уроков отреченной веры». В небратском отчуждении евразийцы не видят, не чувствуют и не слышат живых, ищущих и страждущих западных людей, пусть слепых и даже злобных, но уже коснувшихся ризы Христовой, уже помазанных Его благодатью. Евразийцы представляют их свободе. В евразийстве нет чувства живой и конкретной религиозно-исторической круговой поруки, нет чувства ответственности за врученную России правду Православия. Ересь и раскол вызывают в них отвращение, гнев и злобу, вместо жалости, боли и любви, все долготерпящей. Они довольствуются сухим и как бы самодовольным требованием «покаяния». <...> Нужно твердо помнить, имя Христа соединяет Россию и Европу, как бы ни было оно искажено и даже поругано на Западе. Есть глубокая и неснятая
религиозная грань между Россией и Западом, но она не устраняет внутренней мистико метафизической их сопряженности и круговой христианской поруки. Россия, как живая преемница Византии, останется православным Востоком для неправославного, но христианского Запада внутри единого культурно-исторического цикла [10, с. 332-333].
Эти слова, пронизаные братскими чувствами «жалости, боли и любви, все долготерпящей» к католикам, расходятся с прежними односторонне обличительными словами. Флоровский как столп евразийства — участник антикатолического сборника «Россия и Латинство», где поместил статью «Два Завета» с обличениями католичества в «обмирщении» христианства, в юри-дизме, в превращении догматов веры в догматы знания, в статьи уголовного закона, в «подмене эсхатологического идеала харизматического преображения твари — историческим идеалом вселенской СгуНав БеЬ> [9, с. 172-173]. Не отрицая наличия благодатных даров в католицизме, Флоровский сближал католицизм скорее с Ветхим Заветом, чем с Новым:
Историко-генетически, остается несомненным, что ветхий закон, царствовавший до благодати, остался, непреодоленным в католицизме и вера в латинстве извратилась в «лжеименный гнозис», в доказательную систему, в кодекс юридических норм [9, с. 172].
Флоровский ставил знак равенства между «иудаизмом» и рационализмом, законничеством, что обусловило сродство «иудаизма» и католицизма:
Религиозная стихия иудаизма обнаруживает свое сродство со столь же законническим духом римского католицизма, претворившем евангельское благовестие в теологическую систему, сложенную по образцу аристотелевой логики и юстинианова кодекса. Недаром именно Западная Церковь унаследовала мессианский теократизм древнего Израиля и из союза верующих стала государством [9, с. 64].
Рационализм ведет к нивелированию личности: «Индивидуальности уравниваются перед лицом сверхличной и безличной, отвлеченной, самодовлеющей системы Разума» [9, с. 65]. Получается, что католицизм анти-персоналистичен. И снова поздний Флоровский критикует себя же раннего.
Странным звучит обвинение евразийства в «бесцерковности»: «В евразийской «феноменологии» русской современности для Церкви места нет» [10, с. 337]. Что же такое эта «русская современность» 1928 году? Если это современность СССР, то там действительно места для Церкви не было. Если современность есть время теоретизирования евразийцев, то сам Флоровский, как главный спец евразийцев по религиозным вопросам, писал в 1922 году о задачах евразийства: «Перед нами стоит задача творческая и созидательная — задача строительства религиозной культуры на твердой почве церковности православной и в неуклонном следовании преданным заветам отеческим» [2, с. 161]. И еще: «И только православное дело, творчество в духе и под сенью Церкви есть в наши дни праведное русское дело» [10, с. 165]. Эти утверждения Флоровского соответствуют замыслам евразийцев о центральном месте Церкви в строительстве и культуры, и всех русских
дел «в наши дни». Евразийцы культоцентричны, а не культуроцентричны. Сама культура культоцентрична. Противореча своему же утверждению о без-местности Церкви у евразийцев, Флоровский в той же статье «Евразийский соблазн» писал о перегруженности Церкви евразийцев мирскими делами: «Евразийцы слишком нагружают Церковь миром и мирским» [10, с. 340]. Трудно себе представить Церковь, не имеющую места в миру, но пререгру-женную мирским.
Евразийцы считали Евразию «потенциально-православным миром» и надеялись на движение «наивного» язычества в сторону православия. Флоровский прав в том, что евразийцы недостаточно осмыслили значение ламаизма и ислама, противодействующих православию на территории Евразии [10, с. 336].
Обвинял Флоровский евразийцев в некотором «вкусе» к революции: «В евразийстве есть воля и вкус к совершившейся революции; и евразийцы приемлют ее как обновление застоявшейся жизни» [10, с. 315]. Что означают эти «воля и вкус» к революции? Утверждение воли к революции у евразийцев — просто нелепость. Евразийцы попробовали революцию на вкус, и она им очень не понравилась. Об этом писал и сам Флоровский в «Окамененном бесчувствии»:
Евразийцы неоднократно разъясняли, в каком смысле они не то что «приемлют», а учитывают революцию, и, конечно, никакого «проболылевизма» в нашем понимании нет. Нет никакого сочувствия злому духу революции, в признании за ней исторического корнесловия... [10, с. 252].
Еще ранее Флоровский писал о «свершениях» и «достижениях» революции [10, с. 158]. Приписать евразийцам «волю и вкус» к революции — это хуже, чем «окамененное бесчувствие». Оспаривал Флоровский и отношение евразийцев к революции как к факту: «Евразийцы приемлют случившееся и совершившееся, как неотвратимый факт,— не как знамение и суд Божий, не как грозный призыв к человеческой свободе» [10, с. 315]. Но почему же «суд Божий» не есть «неотвратимый факт»? В чем здесь обличение евразийцев? Ведь именно евразийцы почувствовали «грозный призыв к человеческой свободе» и, следуя этому призыву, дали творческий ответ на факт революции, вопреки всем реставраторам, отрицавшим этот факт.
В «Евразийском соблазне» Флоровского не устраивал замысел евразийцев о преодолении духов революции:
Замысел духовного преодоления русской смуты выдохся и измельчал в евразийстве. <...> Духовное преодоление смуты не может ограничиваться эмоциональным оценочным разбором и судом. Оно должно быть действенным, творческим и трудовым. — Должно быть радостным покаянием, бодрым подвигом национального преображения. Это преображение уже совершается, — об этом благодатном возрождении русской души свидетельствует мученическая история Русской церкви, гонимой и скитающейся, но торжествующей в духе и силе Илии. И вот подлинную творимую Россию евразийцы увидели не там, где есть она, не в твердыне православного духа, а у «воров» [10, с. 232].
В «молитвенной силе» каждого видел Флоровский путь к возрождению «Великой России», «Святой и праведной Руси» [10, с. 343]. Но именно евразийцы разработали действенный и творческий путь преодолении революции. Молитва — при начале в течение всех дел каждого христианина. Но вера без дел мертва. Какое же творческое дело предлагает Флоровский? Это — преображение России, уже (1928 году!?) совершается на мученическом пути Церкви в СССР. Но можно ли назвать этот мученический путь «радостным покаянием» и «бодрым подвигом»? Эти слова звучат каким-то кощунством. Можно не соглашаться с «делом», предложенном евразийцами, но нужно уважать хотя бы «беспокойство их искания», к чему призывал и сам Флоровский в статье «Окамененное бесчувствие», которое сам же и проявил [10, с. 248].
Судьбу евразийства Флоровский назвал «историей духовной неудачи». В 1922 году у него появилось понятие «национал-большевизм» [10, с. 139]. Не является ли реализацией идей евразийства эволюция идеологии СССР от интернационального марксизма к «национал-большевизму», от теории мировой революции к сталинской теории победы социализма в одной евразийской стране? Близость национал-большевизма и евразийства отметил М. Агурский: «Все же евразийство оказывается столь близким к общему течению национал-большевизма» [1, с. 102]. Именно Сталин проводил в жизнь политику национал-большевизма, в важных моментах схожую с политическими теориями евразийцев. Отметим эти моменты:
1) Уничтожение правящего слоя «старых большевиков», марксистов-ортодоксов, пытавшихся перекроить Россию по марксовым схемам. И евразийцы считали, что приобщение ортодоксальных марксистов к евразийским идеям невозможно.
2) Все больше правящим слоем становятся «выдвиженцы», в основном, молодые люди от сохи и от станка, знающие реальность России. Это — «новый правящий слой» евразийцев.
3) Вождизм и коммунистов, и евразийцев.
4) Отказ от теории мировой революции. Постоянные чистки Коминтерна заканчиваются его роспуском в 1943 году. Возобладала идея Сталина о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране.
5) Непримиримая борьба с русским великодержавным шовинизмом на всех уровнях (школа, вуз и т. д.) постепенно заменяется воспитанием патриотизма, правда «советского патриотизма», но все же патриотизма. «Советский патриотизм» весьма похож на «общеевразийский патриотизм».
6) «Советский народ», как новая общность людей, схож с евразийской многонародной личностью евразийцев.
Существовало ли влияние идей евразийства на формирование «нацио-нал-болыпевизма» Сталина? Или: преобразование марксистского интернационализма в национал-большевизм не есть ли автономный процесс? О перерождении большевизма в национал-большевизм много писал Н. В. Устрялов [8]. Агурский считал, что Устрялов мог повлиять на выработку Сталиным тезиса о возможности построения социализма в одной стране [1, с. 204]. А почему такого влияния не могли бы оказать евразийцы? Ответить на эти вопросы я с уверенностью не могу.
Таким образом, никаких принципиальных расхождений у Флоровско-го с евразийцами не было до 1926 года, и он был их «верноподданным». С 1926 года он стал преподавать в Богословском институте в Париже, и евразийство ему стало не только не нужно, но и его евразийское прошлое роняло его репутацию профессора богословия. И в 1928 году он опубликовал обличительную статью «Евразийский соблазн», где исказил и суть движения, и свою роль в нем. Аналогичным образом в «Путях русского богословия» (Париж, 1937) Флоровский исказил взгляды свящ. Павла Флоренского [4].
ЛИТЕРАТУРА
1. Агурский М. Идеология национал-большевизма. — Париж, 1980.
2. Блейн Э. Жизнеописание отца Георгия//Георгий Флоровский: священнослужитель, богослов, философ. — М., 1995.
3. Из писем о. Георгия Флоровского Ю. Иваску//Вестник РХД. — 1979. № 130.
4. Половинкин С. М. «Инвектива скорее, чем критика»: Флоровский и Флоренский//Исследования по истории русской мысли. Ежегодник 2003. — № 6. — М., 2004.
5. Соболев А. В. Своя своих не познаша. Евразийство: Л. П. Карсавин и другие.
6. Соболев А. В. К вопросу о внутренних трениях и противоречиях в евразийстве 1920-х годов// Россия XXI. — 2002. № 5.
К. Б. Ермишиной. — М., 2008.
8. Устрялов Н. В. Национал-большевизм. — М., 2003.
9. Флоровский Г. В. Два Завета//Россия и Латинство. — Берлин, 1923.
10. Флоровский Г. В. Из прошлого русской мысли. — М., 1998.
11. Флоровский Г. В. (1893—1979). От евразийства к Р. С. X. движению. Письма к П. П. Сувчинскому и Н. С. Трубецкому//Вестник РХД. — 1993. № 168.
12. Янцен В. Новое о книге Г. В. Флоровского о Герцене: Г. В. Флоровский. Письма Иржи Поливке (1921-1925)//Русский сборник. Исследования по истории
