CC BY
124
ФИЛОЛОГИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2014. № 3. С. 176-179.
УДК 82.0:821.161:821.51:82-1/-9 В.Р. Аминева
Г. ТУКАЙ И РУССКИЕ ПОЭТЫ XIX В.: МЕЖЛИТЕРАТУРНЫЕ ДИАЛОГИ
На материале произведений Г. Тукая, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова и Н.А. Некрасова устанавливается один из видов диалогических отношений между текстами, принадлежащими разным национальным литературам: «“свое” как переструктури-рованное “чужое”» и «свое». Этот тип диалогизма осуществляет своеобразное вза-имоналожение семантических полей «своего» и «чужого» художественно-эстетического опыта. «Чужая» словесная позиция, трансформируясь в «иную», становится одним из кодов в данной художественной системе, без знания которого невозможно ее адекватное восприятие и понимание.
Ключевые слова: диалог, «свое», «чужое», национальная литература, сопоставление.
Г. Тукая интересовало творчество не только многих русских писателей (И.А. Крылова, басни которого он переводил, В.А. Жуковского, А.С. Грибоедова, И.И. Дмитриева, А.Е. Измайлова, А.В. Кольцова, А.Н. Майкова, А.Н. Плещеева, И.С. Никитина, Н.А. Некрасова, Л.Н. Толстого, Н.И. Позднякова, К.Д. Бальмонта и др.), но и выдающихся представителей английской, немецкой и французской литератур - Шекспира, Байрона, Шиллера, Гете, Гейне, Беранже. В этой сориентированности татарского поэта на творческий опыт разных и непохожих друг на друга авторов дало себя знать глубинное свойство его таланта - универсально-синтетический склад художественного мышления, умение избегать односторонности в видении мира. Синтетическую систему национального поэтического стиля, который сложился в творчестве Г. Тукая, Г. Халит рассматривает как результат обращения поэта к разным традициям - восточнонациональным, русско-европейским и народным: «Хотя сам поэт считал себя учеником Пушкина и воспел его идеальный образ (“Пушкину”, 1906), однако знатоки и почитатели его творчества находят в нем сходство то с Лермонтовым, то с Некрасовым, то даже с Гейне. А это свидетельствует о том, что татарский поэт, перекликаясь и сближаясь с такими корифеями классической поэзии, не перестает быть самим собою» [1, с. 73-74].
Тема «Г. Тукай и русская литература» исследуется в разных аспектах. И.Г. Пехтелев дает объяснение и оценку тех сторон творчества татарского поэта, которые органически связывают его с русской литературой. Родственность эстетической позиции Тукая и Пушкина объясняется фактом влияния [2, с. 63]. Близость Тукая к Пушкину, по И.Г. Пехтелеву, выразилась в понимании глубокого жизненного и художественного значения творчества русского поэта, в конкретных темах, образах и мотивах лирики классика татарской литературы, в переводах и свободном творческом истолковании отдельных произведений Пушкина.
Исключительное положение, отводимое Г. Тукаю и его поэзии в национальном пантеоне, аналогично тому, которое занимает А.С. Пушкин в истории русской литературы и культуры в целом. Особое место обоих поэтов в национальном самосознании обусловлено универсально-синтези-рующим характером их творческого гения. Г. Тукай стал той фигурой, в которой с наибольшей полнотой и мощью воплотился диалог татарской литературы с русско-европейским миром. По типу своего художественного мышления Г. Тукай был близок М.Ю. Лермонтову. И. Пехтелев подчеркивает: «Тукай знал Лермонтова всесторонне. Духовное родство двух поэтов проявлялось во многих сторонах творчества Тукая. Главное состоит
© В.Р. Аминева, 2014
именно в этом духовном родстве, а не во внешних совпадениях тем и образов обоих поэтов» [2, с. 102-103]. Типологические параллели между произведениями Г. Тукая и Н.А. Некрасова установлены Н.А. Бичуриной. Она охарактеризовала пути знакомства Г. Тукая с творчеством Н.А. Некрасова: от чтения произведений русского поэта в отдельных изданиях до ознакомления с материалами о его жизни и деятельности, которые печатались в газетах и журналах того времени, и пришла к следующему выводу: основой «идейного единства Некрасова и Тукая» является «близость их творческих позиций в целом» [2, с. 120].
Существующие между творчеством Г. Тукая и русских поэтов Х1Х в. контактногенетические связи и типологические схождения определяют формирование особого типа диалогических отношений между ними - «“свое” как переструктурированное “чужое”». Речь идет не о влиянии как филиации тем, идей, образов, художественных приемов из русской литературы в татарскую, а о трансформации последних в новых условиях их жизни и функциях в иной идейнохудожественной системе.
Так, в художественной концепции мира и А.С. Пушкина, и Г. Тукая господствует представление о законе и закономерностях, которые оба поэта ищут в просветительских теориях и традициях народно-национальной жизни. Просветительская парадигма в произведениях Г. Тукая переосмысливается с позиций этноцентризма. Системообразующими в творчестве татарского поэта являются мотивы судьбы нации и служения ей -основные идеологемы формирующегося в эти годы национального самосознания. Они стали определяющими в системе ценностного кодекса общественной идеологии, их приоритет перед другими интересами был незыблем. Только в служении нации личность обретала возможность самореализации. Именно эти идеи, воспламеняя сознание поэта на протяжении всего его творческого пути, составили один из нервных узлов его лирического сознания. Они вобрали в себя и мысль о необходимости развития татарского общества на путях приобщения к опыту и достижениям европейской культуры, и осознание значимости национальных традиций, и жестокую правду реальности, и утопические надежды, и исторический опыт.
Например, для Г. Тукая в стихотворении «К свободе» (1907), как и для А.С.Пушкина в оде «Вольность» (1817), свобода - высшая ценность бытия, имеющая всеобъемлющий, универсальный смысл. Свобода - это двигатель истории, в которой лирический герой Г. Тукая ищет пути к правде, справедливости, равноправию. На фоне очевидного параллелизма в эстетическом соответствии отдельных тем, образов и мотивов, суще-
ственны принципиальные различия конститутивных моментов творчества поэтов, прежде всего различны в сопоставляемых произведениях принципы организации субъектной сферы. «Соотношение объективной и субъективной сторон художественного содержания в русской литературе определяется повышенной активностью авторского плана. В творчестве татарских писателей начала ХХ в. новая форма авторства, характерная для поэтики художественной модальности, сосуществует с элементами традиционалистского художественного сознания, что проявляется в преобладании объективного начала над субъективным в структуре художественного образа» [3, с. 184]. Позиция лирического «я» Г. Тукая, раскрывающего всю остроту противоречий современной ему действительности, поначалу лишена личностных примет. Но глубина отчаяния и боли человека, судьба которого неотделима от судьбы народа, выявляет субъективно-лирическую основу гневных обличений поэта, мысль которого накаляется страстью, ужас и негодование возрастают с каждым новым разворотом картины. Уровень эмоционального напряжения в стихотворении продолжает повышаться с каждым новым циклом в развитии темы. Г. Тукай все называет «своими именами», заключая в этих номинациях огромную взрывную силу. Зло пригвождено отточенными обозначениями: «попран закон», «как люди, и вера затоптана в прах», «звероподобные люди, как прежде, господствуют в мире», «злобно на нас нападают», «кровь нашу пьют они жадно», «стоим мы голодной толпою», «связан язык у поэта» [4, с. 105107]. Между личным и общим, психологиче-ски-конкретным и национальным устанавливаются взаимно-однозначные соответствия, в которых отражается характерная для данного типа культуры логика смыс-лопорождения (см. [5, с. 88-89]).
Можно констатировать наличие в лирике Г. Тукая художественно-эстетических феноменов, структурно и функционально близких поэтике М.Ю. Лермонтова: мотивы одиночества, поиски идеала, аналитический психологизм, тяготение к скрытым формам символического выражения и т. д. Например, как и М.Ю. Лермонтов в «Думе», Г. Тукай в стихотворении «Молодежь» (1910) обнажает общественно-духовный кризис современного ему поколения. Лирический герой Г. Тукая осуждает молодое поколение за бездействие, общественную инертность и духовную апатию, неспособность к какой-либо практической деятельности: «Плетется мой народ шатающейся тенью, - / Не вспыхнув, гаснет жар в растущем поколенье. / В душе, что так вчера для общества пылала, / Теперь ни искорки, - там только чад и тленье» (перевод Р. Морана) [4, с. 231]. Если нравственная слабость поколения в
178
В.Р. Аминева
«Думе» М.Ю. Лермонтова мотивируется болезнью духа - торжеством рефлексии, убивающей и веру, и волю, и страсти, то в стихотворении Г. Тукая пороки молодого поколения объясняются преклонением перед золотом: «Вот так и молодежь: лишь золото увидит, / Скорей разбогатеть - одно у ней стремленье» [4, с. 231].
Особенность субъектной организации стихотворения «Дума» М.Ю. Лермонтова -наличие двойного угла зрения: субъект речи является и изображающим, и изображенным. Сходная тенденция обнаруживается и в произведении Г. Тукая, осмыслившего трагедию молодого поколения как личную трагедию. Этим обусловлена динамика авторской позиции, взаимозаменяемость субъектных форм: «эта молодежь» и «мы»: «Как создана душа у этой молодежи - / Ни крохи мужества, ни капли вдохновенья! / Как верим мы легко в бессилие народа, / Величие отцов забыв без сожаленья!» [4, с. 231]. Так же, как и «я» в «Думе» М.Ю. Лермонтова, лирический герой Г. Тукая, с одной стороны, становится частью «обличаемого» целого, а с другой - противостоит ему энергией страстного осуждения постыдных, позорных черт «поколения». В обоих произведениях медитативность и ис-поведальность сочетаются с иронией и инвективой. Лирическая эмоция непокорности и непримиренности «я» в «Думе» М.Ю. Лермонтова прорывается в оценочных эпитетах, контрастирующих с этическим безразличием «мы» [6, с. 148], в стихотворении Г. Тукая она выражается в призывно-публицистической форме, через восклицательную интонацию поэтических предложений и риторические вопросы («Где тот, кто сердцем чист и, преданный народу, / Пред золотым тельцом не преклонил колени?»).
На фоне этого структурно-функционального сходства, подтверждающего действенность лермонтовской и в целом русской романтической традиции, явственно проступает различие между творчеством русского и татарского поэтов. В лирике Г. Тукая происходит переосмысление и переоценка с позиций иной аксиологической системы тем, идей, образов и мотивов поэзии М.Ю. Лермонтова. У каждого из поэтов была своя область, куда он уходил в мечтаниях, свой, выстраданный им, идеал. Подтверждением того, что гармония между человеком и мирозданием возможна, у Г. Тукая становится существование некой «неведомой души» («Неведомая душа», 1910). В качествах, которыми наделяет ее поэт, актуализируется архетип совершенного человека, идеальной личности («камил инсан») (см. [7, с. 62-75]). В художественно-психологической трактовке ряда близких Лермонтову тем и мотивов Г. Тукай использует традиционные суфийские образы и мотивы, освобождая их от мистического подтекста и переосмысливая
в соответствии с новыми идейно-художественными задачами [8, с. 7-10].
Вслед за Н.А. Некрасовым Г. Тукай вводит в лирику социальное содержание как особое чувство («чувство социальности», по Б.О. Корману) и особый взгляд на человека. Социальное содержание, становясь источником формообразования, трансформирует лирический текст, обогащая его элементами эпического и драматического родов литературы. Эта закономерность, определяющая, по Б.О. Корману, стилистические и композиционные средства выражения авторского сознания в лирике Н.А. Некрасова [9, с. 399484], проявляется и в творчестве Г. Тукая (см. [3, с. 375]). В лирике Н.А. Некрасова сознание народа и соответствующий ему стиль входят в произведение и в своей субъектной непосредственности, и как объект иного сознания - лирического «я», лирического героя, повествователя. У Г. Тукая, как у Н.А. Некрасова, социально мыслящий человек становится предметом художественного изображения. С социально-аналитическим началом в творчестве Г. Тукая связана важная для всей татарской литературы тенденция - разрушение моносубъективности лирической системы.
Подобно Н.А. Некрасову, воссоздающему действительность в ее социальной объемности, с разных точек зрения, Г. Тукай дает право голоса представителям народных масс. Стихотворение «Мольба (из уст одной женщины)» (1908) построено как лирикодраматическая исповедь униженной и страдающей женщины-татарки и восходит к фольклорному жанру «длинной» песни. Произведение принадлежит к «ролевой» лирике, подобно таким стихотворениям русского поэта, как «Катерина», «Пьяница», «Огородник», «Буря», «Дума», «Отрывок» («Я сбросила мертвящие оковы...»). Б.О. Корман рассматривает «ролевые» стихотворения Н.А. Некрасова как произведения двуродовые и двусубъектные [9, с. 375]. Субъект речи в поэме Г. Тукая - «одна женщина», которая не обладает резко характерной речевой манерой, определяемой личностью, биографией, положением и позволяющей соотнести ее с конкретной социально-бытовой средой. Героиня выступает как субъект сознания, не отграниченного от сознания автора, которое обнаруживает себя в заглавии произведения и в его речевой структуре. Точка зрения повествователя доминирует в первой части стихотворения - в рассказе героини о жизни в родительском доме до замужества. Ей соответствует высокий стиль, передающий значительность и напряженность раздумий о женской доле. Он создается особым словоупотреблением - применением слов, отличающихся возвышенной и торжественной архаичностью. Эти слова и выражения выводят нас за пределы сферы мышления и
речи героини и воссоздают «книжный» образ поэта-автора.
Постепенно в лирическое движение фраз, соответствующих правилам литературного языка, врывается интимно-разговорный синтаксис, увеличивается количество просторечных слов и выражений. Стилистическое движение отражает движение субъектное. Во второй части стихотворения, в повествовании о жизни в доме мужа, доминирует точка зрения героини. С тенденцией к явно нетрансформированной передаче чужой речи связана драматизация лирического текста. Лирический монолог превращается в повседневную бытовую сцену, тяготеющую к жанру физиологического очерка. Углубление в нравоописательность, увеличение прозаически-бытовых элементов в стихе служат одной цели - показать драматизм обыденной жизни, разъедающей нравственные основы существования, обесценивающей личность женщины, превращая ее в вещь: «Он скажет: “Всех сожгу!”. И может сжечь, а мы / Для ярости его неистовой -дрова!» [4, с. 372].
В финале точка зрения героини сливается с общенародной, что выражается в использовании формы множественного числа («без» - «мы») и афористичности двух последних строк стихотворения, тяготеющих к самодостаточности и содержащих оценочное обобщение. Практическое философствование погружено в быт и вырастает на его основе: женщина не видит выхода для себя в этом жестоком мире. Однако эта афористически сформулированная житейская мудрость противоречит общечеловеческой нравственности и этическим убеждениям поэта-автора, позиция которого прямо не проявлена и вытекает из представленных в тексте драматических коллизий, отражающих систему существующих социальнобытовых отношений. Итак, «субъект - субъектным» и «субъект - объектным» отношениям в лирике Н.А. Некрасова в творчестве Г. Тукая противопоставлен субъектный синкретизм - слабая расчлененность автора и героя, легкость пересечения субъектных границ.
Таким образом, в рассмотренном типе диалогических отношений «чужая» словесная позиция трансформируется в «иную», становится формой выражения нового содержания - психологических состояний, переживаний и размышлений человека, принадлежащего иному типу культуры. Репрезентативность данной диалогической системы обеспечивается тем, что в ней проявляются основные тенденции национального культурно-исторического развития, обнаруживается взаимодействие конвергентных и дивергентных механизмов межлитературного процесса. Диалог - смыслопорождающая, трудно рационализируемая сфера межлитературных отношений, которая характеризуется много-слойностью, неоднородностью, многообразием межсубъектных связей, их взаимовлиянием друг на друга; единством прерывного и непрерывного, регионального, национального и всеобщего, универсального.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Халит Г. Многоликая лирика. Казань : Татар. кн. изд-во, 1990.
[2] Пехтелев И. Г. Тукай и русская литература. Казань : Татар. кн. изд-во, 1966.
[3] Аминева В. Р. Межлитературные текстовые образования: закономерности формирования и функционирования // Знание. Понимание. Умение. 2013. № 2.
[4] Тукай Г. Стихотворения : пер. с татар. Л. : Сов. писатель, 1988.
[5] Аминева В. Р. Типы диалогических отношений между национальными литературами как предмет компаративистики // Знание. Понимание. Умение. 2009. № 4.
[6] Лермонтовская энциклопедия. М. : Большая Российская энциклопедия, 1999.
[7] Ибрагим Т. К. Суфийская концепция «совершенного человека» // Человек как философская проблема: Восток - Запад. М. : Изд-во УДН, 1991.
[8] Аминева В. Р. М. Ю. Лермонтов и Г. Тукай: к вопросу о структурно-содержательных особенностях межлитературных текстовых образований // Филология и культура. 2012. № 2 (28).
[9] Корман Б. О. Избранные труды. История русской литературы. Ижевск, 2008.
