CC BY
21
YAK 82.0:821.161:821.51:82-1/-9 ББК 83.3(2POC=PYC)1:83.3(2POC=TAT)
B.P. АМИНЕВА
V.R. AMINEVA
СУБЪЕКТНЫЕ СТРУКТУРЫ В ЛИРИКЕ Н.А. НЕКРАСОВА И Г. ТУКАЯ: ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ И МЕЖЛИТЕРАТУРНЫЕ ДИАЛОГИ
SUBJECT STRUCTURES IN LYRICS N.A. NEKRASOVA AND G. TUKAYA: TYPOLOGICAL PARALLELS AND INTERLITERARY DIALOGUES
В статье выявляются особенности организации субъектной сферы в произведениях Н.А. Некрасова и Г. Тукая, позволяющие установить тип диалогических отношений между двумя национальными литературами - «"свое" как переструктурированное "чужое"». Формы выражения авторского сознания, складывающиеся в творчестве русского и татарского поэтов, определяет жанрово-стилистические особенности их произведений.
The article reveals the peculiarities of the organization of the subject sphere in the works by N.A. Nekrasov and G. Tukay. This enables to establish the type of dialogical relations between two national literatures: connected with the concept of the «identical» as the restructured «alien». The forms of the author's consciousness expression formed in works of Russian and Tatar poets defines genre and stylistic peculiarities of their literary works.
Ключевые слова: русская литература, татарская литература, диалог, субъектная сфера, жанр, стиль.
Key words: Russian literature, Tatar literature, dialogue, subject sphere, genre, style.
Сравнительный подход к изучению лирики Н.А.Некрасова и Г. Тукая обрел известную степень законченности в описании контактных связей и типологических схождений. На близость творчества Г. Тукая и Н.А.Некрасова одним из первых обратил внимание татарский писатель А. Файзи: «Более всего Тукай тяготел к Н.А. Некрасову, который привлекал его народностью и социальной заостренностью своего творчества» [цит. по: 22, с. 24]. Контактные связи и типологические параллели между отдельными произведениями русского и татарского поэтов установлены в монографии И.Г. Пехтелева «Тукай и русская литература». Охарактеризовав пути знакомства Г. Тукая с творчеством Н.А. Некрасова: от чтения произведений русского поэта в отдельных изданиях до ознакомления с материалами о его жизни и деятельности, которые печатались в газетах и журналах того времени, исследователь делает следующий вывод: основой «идейного единства Некрасова и Тукая» является «близость их творческих позиций в целом [19, с. 120]. Отдельные параллели между произведениями русского и татарского поэтов намечены в работах Н.Лаисова [13], Г.Халита [23] и др. Обращаясь к различным формам сравнительного метода (историко-генетическому, сравнительно-историческому, историко-типологическому, сравнению по аналогии, синтетическому сравнению и др.), литературоведы решают разные задачи: воссоздают процессы интеграции, ассимиляции, рецепции, преемственности художественных ценностей в инонациональном контексте, показывают переход от сходств к различиям и т. д.
Основу межлитературных взаимодействий составляют процессы сохранения и приумножения художественно-эстетических ценностей в результате их освоения, сопоставления, приятия или неприятия представителями иной культуры. Воспринимая явления другой национальной литературы, мы сопо-
ставляем их со своим читательским и жизненным опытом, обогащая их новыми смыслами и давая им новую жизнь в новом пространстве и времени. Эти процессы имеют активный творческий характер и основываются на диалогических отношениях, принципиально открытых, незавершенных, аккумулирующих в себе содержательную энергию национального литературно-эстетического развития и духовные ценности народов. Типы диалогических отношений между национальными литературами, принципы их выделения и описания, роль в межкультурных взаимодействиях, позиция субъекта диалога литератур становились предметом специального анализа [3].
Итак, данное исследование находится в контексте идей диалога культур как формы их бытия в Большом времени, высказанных в отечественной науке М.М. Бахтиным [4]. Методологическую базу для научных поисков в области диалога литератур составили труды отечественных и зарубежных ученых [9-10, 13, 25, 26], посвященные проблеме восприятия и связанного с ним понимания. На концепцию предлагаемого исследования оказали влияние труды, посвященные категориям «своего» и «чужого». Природа «чуждости» основывается на противопоставленности этнолингвистических, этико-вероисповедальных, пространственно-географических, социальных и других аспектов [14, с. 222-232; 18, 20, 24].
Существующие между творчеством Г. Тукая и Н.А.Некрасова контактно-генетические связи и типологические схождения определяют формирование особого типа диалогических отношений между ними - « "свое" как переструктурированное "чужое"». Речь в данном случае идет не о влиянии как филиации тем, идей, образов, художественных приемов из русской литературы в татарскую, а о трансформации последних в новых условиях, их жизни и функциях в иной идейно-художественной системе. Установлено, что «данный вид диалогических отношений осуществляет своеобразное взаимоналожение семантических полей "своего" и "чужого" художественно-эстетического опыта. "Чужая" словесная позиция, трансформируясь в "иную", становится одним из кодов в данной художественной системе, без знания которого невозможно ее адекватное восприятие и понимание. <...> Возникающие при этом добавочные ассоциации увеличивают семантическую емкость "исходных", осваиваемых моделей и структур. Контекст иной литературы раскрывает их архетипичность, способность порождать новые смыслы» [2, с. 128].
Вслед за Н.А. Некрасовым Г. Тукай вводит в лирику социальное содержание как особое чувство («чувство социальности», по Б.О.Корману) и особый взгляд на человека. Социальное содержание, становясь источником формообразования, трансформирует лирический текст, обогащая его элементами эпического и драматического родов литературы. Эта закономерность, определяющая, по Б.О. Корману, стилистические и композиционные средства выражения авторского сознания в лирике Н.А.Некрасова [11, с. 399484], проявляется и в творчестве Г. Тукая. В лирике Н.А. Некрасова сознание народа и соответствующий ему стиль входят в произведение и в своей субъектной непосредственности, и как объект иного сознания - лирического «я», лирического героя, повествователя. У Г. Тукая, как у Н.А.Некрасова, социально мыслящий человек становится предметом художественного изображения. С социально-аналитическим началом в творчестве Г. Тукая связана важная для всей татарской литературы тенденция - разрушение моносубъ-ектности лирической системы.
Глубокие раздумья о бедственном положении родины, об угнетенном народе отражены в «Размышлениях у парадного подъезда» (1858) Н.А. Некрасова и «Осенних ветрах» (1911) Г. Тукая: тема народных страданий воплощается в обоих стихотворениях в художественной форме песни-плача [1, с. 137141.]. Функционально-тематическое сходство с третьей частью стихотворения Н.А. Некрасова «Размышления у парадного подъезда», начинающейся со слов: «Назови мне такую обитель.», обнаруживает и другое произведение Г. Тукая «Национальные мелодии» (1909).
Создавая эпически развернутую картину народного горя, Н.А. Некрасов использует прием песенной суммарности словоупотребления. Великую скорбь и переполняющую душу русского народа боль выражает понятие «стон». Настойчиво повторяясь, оно становится мотивом, вокруг которого концентрируются слова близких и смежных значений: «терпение», «скорбь», «неисходное горе». «Стон» - обобщенно-символическая форма изображения устойчивых и экзистенциально значимых переживаний и душевных состояний народа, представленного в стихотворении его собирательным образом. Названный песней («Этот стон у нас песней зовется.»; «Создал песню, подобную стону.» [16, с. 268]), стон раскрывает основы мировосприятия крестьянства, все духовные силы которого направлены на то, чтобы перетерпеть «неисходное горе».
Лирический субъект вненаходим по отношению к страдающему народу. Вслушиваясь в «бесконечный стон», он мучительно ищет ответ на волнующий его вопрос: «Что же значит твой стон бесконечный?» [16, с. 268]. Наряду с основным лирическим персонажем в стихотворении Н.А. Некрасова присутствуют несколько автономных субъектов, имеющих характерную для каждого из них речевую манеру. Это «мужики, деревенские русские люди», символизирующие русское крестьянство в целом. Их сознание раскрывается через песенные мотивы, которые вторгаются в авторское повествование, музыкально-эмоциональный тон, определяющий звучание третьей части стихотворения. Своим особым голосом, точкой зрения на мир и человека обладают герой-швейцар, описывающий подошедших к парадному подъезду просителей, «владелец роскошных палат», наконец, сочинитель «вставного» стихотворения «на смерть» вельможи [11, с. 463-467].
В стихотворении «Национальные мелодии» Г. Тукай дает художественно-эстетическую трактовку понятия «монг»1 - одного из национально-специфичных концептов татарской культуры, показывая, какое воздействие оказывает песня «Аллюки» на лирического героя. В этом произведении складывается качественно иная субъектная ситуация: автономности субъектов и способности повествователя включать в себя голоса «других» противопоставляется субъектный синкретизм. Лирический герой Г. Тукая, исполнитель песни «Аллюки» и народ, сложивший ее, образуют особую субъектную целостность, которая отличается такими чертами, как нераздельность «я» и «другого», «я» и «мы», отсутствие между ними субъектных границ. М.И.Ибрагимов, исследующий процессы национально-культурной идентификации на материале татарской поэзии ХХ в., приходит к выводу, что в этом стихотворении Г. Тукая «идентификация представляется как резонанс между внутренним миром лирического героя и татарской мелодией. Душа лирического героя, словно камертон, откликается на народную мелодию, которая рождает в нем чувство сопричастности национальному» [7, с. 151].
Голос одного конкретного человека, в данном случае исполнителя песни, становится голосом целого - «души татарского народа»: «Она тревожит сердце. В ней живет / Татар многострадальная душа» (перевод В.Тушновой) [22, с. 210]. С другой стороны, между лирическим героем и «душой народа» устанавливаются экзистенциальные отношения тождества, единства, взаимопроникновения.
В стихотворении несколько семантических центров, обозначенных как «я», «кто-то» (исполнитель песни), «мы», «наш народ». Высказывание от «я» сменяется во второй строфе точкой зрения «мы». Затем вновь происходит переход от «мы» к «я». Субъектная метаморфоза отражает процесс самои-
1 Монг - понятие, определяющее «национальный колорит татарской духовной культуры, специфическую черту мироощущения, эмоциональное состояние сдерживаемой печали, выражающееся в варьировании оттенков основной интонации» [21, с. 365]. А.М. Галиева и Э.Ф. Нагуманова подчеркивают, что монг - «это не столько переживание боли и утраты, сколько глубоко внутреннее состояние часто беспричинной тоски и печали, которые имеют подсознательную природу и проявляются наиболее остро в моменты душевных томлений» [6, с. 247].
дентификации лирического героя. С одной стороны, с «монг» связаны глубоко личные переживания человека. Ч. Бахтиярова подчеркивает, что это слово не имеет идентичного выражения в русском языке: «Объяснить его можно как "язык души", выражение в напевах самых сокровенных задушевных чувств простых людей» [5, с. 227]. Разные мысли, которые рождаются под влиянием бесконечно жалобной, печальной мелодии, отражают момент самоуглубления и характеризуют «я» во всей конкретности его индивидуально-личного бытия. Но, с другой стороны, мелодия выражает то общее, что свойственно внутреннему миру всех представителей этноса - общее в мировосприятии, жизненной позиции, идейно-эмоциональных реакциях на явления действительности. Родовое сознание людей, испытывающих трехсотлетний гнет и размышляющих о своей судьбе, сливается с сознанием личности, концентрирующей в своем внутреннем мире эмоционально-психологический опыт «мы» народа: «Она тревожит сердце. В ней живет / Татар многострадальная душа» [22, с. 210].
Наконец, субъект речи из слушателя, внеположного бытийной ситуации, превращается в ее действующее лицо, становится субъектом переживания душевной боли и страдания: «Да, много тягот испытали мы, / Не сосчитать пролитых нами слез» [22, с. 210]. Вся сущность общего бытия народа и истории сосредоточивается в личности лирического героя. Такое бытийно-субъектное взаимопроникновение «я» и «мы» приводит к преодолению линейного времени человеческой жизни и ее пространственно-материальной ограниченности. Единение «я» с «мы» - с окружающим, близким и отдаленным, общим, стирает пределы свершившегося и возможного, осуществляя прорыв в иной мир: «Я изумленно слушал, отойдя / От повседневной суеты земной, / И возникал передо мной Булгар, / И Ак-Идель текла передо мной» [22, с. 210]. «Нераздельность» «я» и «мы» в стихотворении Г. Тукая тем не менее не приводит к интегральности образа лирического субъекта и отказу от изображения его как замкнутой и определенной личности. «Несли-янность» в субъекте речи «я» и «другого» (певца, носителя народного сознания) акцентирована в финальных строчках: «"Послушай, брат, что ты за песню пел?" / Татарин мне ответил: "Аллюки"» [22, с. 210]. Таким образом, субъект речи, совмещающий в себе голоса «других» до полного слияния и неотделимости друг от друга, в то же время остается самим собой.
В литературоведении установлено, что в стихотворении Н.А. Некрасова «Размышления у парадного подъезда» гневное обличение «владельца роскошных палат» принимает жанровую форму инвективы с присущими ей доминирующими признаками [15, с. 37]. Инвективой является и стихотворение Г. Тукая «Дача» («Воспоминания о путешествии по Волге», 1911). Б.О. Корман считает, что Н.А. Некрасов в «Размышлениях у парадного подъезда» искусно смог ввести в поэтический текст манеру выражения владельца палат [11, с. 465-466]. Г. Тукай вводит в речь повествователя слово народа: «Во как!». Фраза, произнесенная на русском языке, представляет экспрессивную, просторечно-неукрашенную речевую манеру «мужиков». Сочувственно характеризуя положение простого люда, лирический субъект в финале стихотворения преодолевает разделенность с ним. Последнее двустишье звучит и как голос лирического «я», и как голос бедняков, ввергнутых открывшимися им социальными контрастами в состояние крайнего изумления.
У Н.А. Некрасова и Г. Тукая есть произведения, посвященные трагической судьбе женщины, сходные по проблематике, способам выражения авторского сознания и художественной структуре. Стихотворения «Когда из мрака заблужденья» (1846) и «Опозоренной татарской девушке» (1909) представляют собой драматизированный лирический монолог, обращенный к униженной, страдающей женщине, ставшей жертвой социальной несправедливости. Оба стихотворения относятся к жанру послания с характерными для него эксплицитными обозначениями адресата личным местоимением «ты», риторическими вопросами и восклицаниями.
В стихотворении Н.А.Некрасова на первый план выдвигается моральная активность лирического субъекта, способность осознать социальные противоречия и общественную несправедливость. Лирический герой Н.А. Некрасова способен не только понять и сострадать героине, но и старается «спасти» надломленную своей униженностью женскую душу. Индивидуальность лирического субъекта просматривается не только в его активной жизненной позиции, но и в способах изображения «другого». Он настолько сосредоточен на переживаниях женщины, что его речь несет на себе отпечаток ее мыслей и чувств, особенностей душевного склада и характера. Призывы, обращенные к героине стихотворения, раскрывают в личности лирического субъекта волевое начало - готовность противостоять законам и нормам окружающего мира.
Лирический герой Г. Тукая сосредоточен на выражении охвативших его при виде стоящей у столба девушки трагических эмоций и переживаний. Как и в стихотворении Н.А. Некрасова, позиция лирического «я» Г. Тукая выражена отрыто. В первой строфе содержится признание: «Погляжу и сжимается сердце, - / Как жестока такая судьба!» [22, с. 200] (перевод В. Тушновой). Стихотворение заканчивается изображением эмоционально-психологического состояния лирического героя: «Ты стоишь и не видишь поэта, / И не знаешь, что мимо тебя / Он проходит с истерзанным сердцем, / О судьбе твоей горькой скорбя» [22, с. 200].
Свойственные лирике Г. Тукая принципы обобщения (взаимно-однозначные соответствия личного и общего, психологически-конкретного и общеродового) проявляются в динамике авторской позиции, в использовании взаимозаменяемых субъектных форм. «Я» - носитель речи - в последней строфе превращается в объект говорения. Лирические персонажи в стихотворении обозначены как «ты», «я» и «поэт». «Я» и «поэт» - одно лицо, а последняя строфа представляет собой своеобразный диалог с самим собой -осознание лирическим героем Г. Тукая особенностей своего душевного склада, способности к самозабвенному состраданию и сочувствию.
Подобно Н.А.Некрасову, воссоздающему действительность в ее социальной объемности, с разных точек зрения, Г. Тукай дает право голоса представителям народных масс. Стихотворение «Мольба (из уст одной женщины)» (1908) построено как лирико-драматическая исповедь униженной и страдающей женщины-татарки и восходит к фольклорному жанру «длинной» песни. Произведение принадлежит к «ролевой» лирике, подобно таким стихотворениям русского поэта, как «Катерина», «Буря», «Дума», «Отрывок» («Я сбросила мертвящие оковы.»). Б.О. Корман рассматривает «ролевые» стихотворения Н.А.Некрасова как произведения двуродовые и двусубъектные [11, с. 375]. Субъект речи в поэме Г. Тукая - «одна женщина», которая не обладает резко характерной речевой манерой, определяемой личностью, биографией, положением и позволяющей соотнести ее с конкретной социально-бытовой средой. Героиня выступает как субъект сознания, не отграниченного от сознания автора, которое обнаруживает себя в заглавии произведения и в его речевой структуре. Точка зрения повествователя доминирует в первой части стихотворения - в рассказе героини о жизни в родительском доме до замужества. Ей соответствует высокий стиль, передающий значительность и напряженность раздумий о женской доле.
Постепенно в лирическое движение фраз, соответствующих правилам литературного языка, врывается интимно-разговорный синтаксис, увеличивается количество просторечных слов и выражений. Стилистическое движение отражает движение субъектное. Во второй части стихотворения, в повествовании о жизни в доме мужа, доминирует точка зрения героини. С тенденцией к явно нетрансформированной передаче чужой речи связана драматизация лирического текста. Лирический монолог превращается в повседневную бытовую сцену, тяготеющую к жанру физиологического очерка.
В финале точка зрения героини сливается с общенародной, что выражается в использовании формы множественного числа («мы») и афористичности двух последних строк стихотворения, тяготеющих к самодостаточности и содержащих оценочное обобщение: «Он скажет: «Всех сожгу!». И может сжечь, а мы / Для ярости его неистовой - дрова!» [22, с. 372] (перевод Вс. Рождественского). Практическое философствование погружено в быт и вырастает на его основе: женщина не видит выхода для себя в этом жестоком мире. Однако эта афористически сформулированная житейская мудрость противоречит общечеловеческой нравственности и этическим убеждениям поэта-автора, позиция которого прямо не проявлена и вытекает из представленных в тексте драматических коллизий, отражающих систему существующих социально-бытовых связей.
Итак, субъектная архитектоника произведений оказывается той сферой, в которой проявляется действие глубинных механизмов, определяющих универсальные и уникальные свойства каждой национальной литературы. В отличие от «субъект - субъектных» и «субъект - объектных» отношений в лирике Н.А.Некрасова поэзия Г. Тукая характеризуется субъектным синкретизмом - слабой расчлененностью автора и героя, легкостью пересечения субъектных границ. Слияние и взаимопроникновение субъектных планов «я» и «другого», их ценностных кругозоров в произведениях Г. Тукая обусловлены особенностями развития личного начала1 в татарской литературе этого периода, а также характерной для данного типа культуры логикой формирования смысла: взаимно-однозначными соответствиями и взаимопереходами друг в друга единичного, психологически конкретного и всеобщего, родового, единого.
Литература
1. Аминева, В.Р. Межлитературные текстовые образования: семиотика и поэтика [Текст] / В.Р. Аминева // Филология и культура. - 2013. - № 1 (31). -С. 137-141.
2. Аминева, В.Р. Принципы и приемы психологизма в русской литературе XIX в. и в татарской прозе I трети XX в.: сопоставительный анализ [Текст] / В.Р. Аминева // Ученые записки Казанского государственного университета. Т. 150. Сер. Гуманитарные науки. Кн. 6. - Казань, 2008. - С. 124-136.
3. Аминева, В.Р. Типы диалогических отношений между национальными литературами (на материале произведений русских писателей второй половины XIX в. и татарских прозаиков первой трети XX в.) [Текст] / В.Р. Аминева. - Казань : Казан. гос. ун-т, 2010. - 476 с.
4. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества [Текст] / М.М. Бахтин. - М. : Искусство, 1979. - 424 с.
5. Бахтиярова, Ч. Обновление национальной традиции [Текст] / Ч. Бахтияро-ва // Национальное и интернациональное в литературе и искусстве. - М. : Мысль, 1964. - С. 224-261.
6. Галиева, А.М. Особенности передачи национально-специфических концептов в переводных текстам (на примере концепта Монг) [Текст] / А.М. Галиева, Э.Ф. Нагуманова // Учен. зап. Казан. ун-та. Сер. Гуманит. науки. - 2013. -Т. 155. Кн. 2. - С. 245-252.
7. Ибрагимов, М.И. Идентичность в литературе (на материале татарской поэзии XX в.) [Текст] / М.И. Ибрагимов // Филология и культура. - 2013. -№ 1 (31). - С. 151-154.
8. Изер, В. Акты вымысла, или что фиктивно в фикциональном тексте [Текст] / В. Изер // Немецкое философское литературоведение наших дней: антология / пер. с нем. - СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2001. - С. 186-216.
1 «"Чувство личности" в татарской литературе не было выражено столь остро, как в русской литературе, и имело несколько иное содержание: оно чаще всего выступало как чувство общности личности и нации, личности и народа» [17, с. 55].
9. Изер, В. Вымыслообразующие акты. Глава из книги «Вымышленное и воображаемое: Набросок литературной антропологии» [Текст] / В. Изер // Новое литературное обозрение. - 1995. - № 27. - С. 23-40.
10. Изер, В. Процесс чтения: феноменологический подход // Современная литературная теория: антология [Текст] / В. Изер. - М. : Флинта: Наука, 2004. - С. 201-224.
11. Корман, Б.О. Избранные труды. История русской литературы [Текст] / Б.О. Корман. - Ижевск : Ин-т компьютерных исследований, 2008. - 732 с.
12. Лаисов, Н.Х. Лирика Тукая: вопросы метода и жанра [Текст] / Н.Х. Лаисов. -Казань : Татар. кн. изд-во, 1976. - 168 с.
13. Лотман, Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера -история [Текст] / Ю.М. Лотман. - М. : Яз. рус. культуры, 1996. - 464 с.
14. Лотман, Ю.М. История и типология русской культуры [Текст] / Ю.М. Лот-ман. - СПб. : Искусство - СПб., 2002. - 768 с.
15. Матяш, С.А. Жанр инвективы в поэзии Ф.И. Тютчева [Текст] / С.А. Матяш // Вестник Оренбургского гос. ун-та. - 2007. - № 11. - С. 36-43.
16. Некрасов, Н.А. Собр. соч. [Текст] : в 4 т. Т. 1 / Н.А. Некрасов. - М.: Изд-во «Правда», 1979. - 368 с.
17. Нигматуллина, Ю.Г. Национальное своеобразие эстетического идеала [Текст] / Ю.Г. Нигматуллина. - Казань : Изд-во Казан. ун-та, 1970. - 211 с.
18. Пеньковский, А.Б. О семантической категории «чуждости» в русском языке [Текст] / А.Б. Пеньковский // Проблемы структурной лингвистики, 19851987. - М. : Наука, 1989. - С. 54-82.
19. Пехтелев, И.Г. Тукай и русская литература [Текст] / И.Г. Пехтелев. - Казань : Татар. кн. изд-во, 1966. - 184 с.
20. Сахно, С.Л. «Свое - Чужое» в концептуальных структурах [Текст] / С.Л. Сах-но // Логический анализ языка. Культурные концепты. - М. : Наука, 1991. -С. 95-101.
21. Татарский энциклопедический словарь [Текст]. - Казань : Ин-т Татар. эн-цикл. акад. наук РТ, 1999. - 690 с.
22. Тукай, Г. Стихотворения [Текст] / Г. Тукай ; пер. с татар. - Л. : Сов. писатель, 1988. - 432 с.
23. Халит, Г. Многоликая лирика [Текст] / Г. Халит. - Казань : Татар. кн. изд-во, 1990. - 336 с.
24. Шукуров, Р. Введение, или Предварительные замечания о Чуждости [Текст] / Р.Шукуров // Чужое: опыты преодоления. Очерки из истории культуры Средиземноморья. - М. : Алетейя, 1999. - С. 5-30.
25. Яусс, Г.Р. История литературы как вызов теории литературы // Современная литературная теория: антология [Текст] / Г.Р. Яусс. - М. : Флинта: Наука, 2004. - С. 192-200.
26. Яусс, Х.Р. История литературы как провокация литературоведения [Текст] / Г.Р. Яусс // Новое литературное обозрение. - 1995. - № 12. - С. 34-84.
