CC BY
60
Н.В. Серебренников Г.Н. ПОТАНИН, Н.М. ЯДРИНЦЕВ И ВС.В. КРЕСТОВСКИЙ
Анализируются переклички в творчестве Г.Н. Потанина и Н.М. Ядринцева с романом «Петербургские трущобы» и причины неприязни областников к Вс.В. Крестовскому.
Крестовского Потанин и Ядринцев ненавидели.
Потанин почему-то был убеждён, что одному из его лучших друзей, Ч.Ч. Валиханову, Крестовский преподавал «в поэтической форме разврат» [1. Т. 5. С. 31] (некролог 1865 г., приписанный Ядринцеву, несомненно принадлежит Потанину и включён им в свою библиографию [2]). Согласимся с В. А. Викторовичем, что «эта оценка по отношению к молодому Крестовскому (кстати, на четыре года моложе Валиханова, который не мог быть перед ним послушным учеником) излишне сурова» [3. С. 110]. Ядринцев же в «Сибирских литературных воспоминаниях» (1884) вспомнил похороны актёра А.Е. Мартынова, в той огромной толпе выделил фигуру «тогдашнего поэта» Крестовского [1. Т. 4. С. 306], а спустя пять лет в художественном очерке «Люди шестидесятых годов» вновь к этому эпизоду вернулся: «А помните похороны Мартынова в шестидесятом году? <...> А Крестовский в студенческом мундире и с моноклем, ха-ха-ха! И тогда он был уже фат...» [1. Т. 4. С. 198].
Презрение к знаменитому писателю отразилось и в тексте незавершённого романа «Тайжане» (1872), где он как поэт поставлен Потаниным в крайне негативный ряд: «...собакевичи священнодействуют <...> и Крестовский сочиняет стихи» [4. С. 16], - а Ядринцев, зачеркнув фамилию Крестовского, но от него отталкиваясь, фразу усугубил: «Кастраты сочиняют стихи, нет, гимны любви» [5].
Полускрытое упоминание Крестовского всплывает в «Тайжанах» ещё однажды, при знакомстве с мошенником Кафекорном, который «знает подлинники всех псевдонимов "Петербургских трущоб"...» [4. С. 48]. Переклички скрытые оказываются куда более частыми и весьма существенными.
Поразительно уже то, что Потанин перелицевал завязку «Петербургских трущоб» (1864-1866): в романе Крестовского крепостная Наталья использует себе в выгоду несчастную любовь своей госпожи Анны (ч. 1, гл. I—VIII, ХІІ-ХІУ), а в романе Потанина служанка Анна собирается сделать подобный же ход в отношении своей хозяйки Натальи [4. С. 67]. Имена поменялись, ситуация сохранилась.
Стоит сравнить и две цитаты - из романа Крестовского «Панургово стадо» (1869): «Прежде брали нежными вздохами, блестящим мундиром, красивой рожицей, а теперь господа Полояровы берут на удочку новых идей, приманкой "новой жизни"...» [6. С. 451], - и из Потанина: «Было печоринство, потом базаровщина, потом волоховщина. <... > Некогда бояре приходили невест выбирать, хвастались кушаком иркутским, а теперь сманивают невест волоховщиной» [4. С. 65]; и некрасивая девушка «придумывает устроить карьеру посредством болтанья о Белинском и Добролюбове» [4. С. 36].
Верное замечание Крестовского запало в память Потанину, возможно, и оттого, что Крестовский, по всей видимости, знавший о сибирском землячестве в Петербурге начала 1860-х и громком деле 1865 г. об отделении Сибири от России, дал в романе «Панургово стадо» грубо тенденциозную карикатуру на А.П. Щапова, вложив в уста Полоярова слова о том, что хотелось бы ему стать в Сибири «пионером цивилизации и свободы. <...> Сибири-с предстоит блистательная будущность: это будут, я вам скажу-с, наши Северо-Американские штаты, потому сторона она здоровая, непочатая, да и закваска в ней хорошая сидит, благодаря нашему брату-колонизатору. Сибири с Россией нечего делать, в России всё гниль одна!» [6. С. 412-413]. Как своеобразный отклик на это смотрится суждение Потанина из письма Ядринцеву от июля 1872 г.: «Найдётся, вероятно, и колония, которая начнёт свою жизнь эконом<ическим> вопросом! А в американской истории <...> это может совершиться не иначе, как путём революций, более кровавых, чем освобожд<ение> негров. Отцы республики положили гадкую закваску в свою квашню...» [7].
Потанинские пояснения по ходу рассказа тоже напоминают манеру Крестовского, ощущавшего, что подчас впадал в «неподходящий к романам характер публицистической заметки» [8. Т. 1. С. 495].
Редактировать и дописывать сочинение Потанина взялся Ядринцев. Понимая, что роман не повесть и не должен строиться лишь на главном герое, Ядринцев предложил Потанину оттеснить юношу Ваныкина таким персонажем, как исправник-авантюрист Аркашёв, «придав ему наезжее происхождение; из ссыльных у вас нет героя, но можно создать его, этого образованного мерзавца и плута высшего полёта, оставляющего в дураках общество из туземцев» [4. С. 83]. Плут из ссыльных у Потанина имелся - Кафекорн, однако Ядринцев сделал набросок своего жулика - Капканова. Подобный персонаж опять-таки есть в «Петербургских трущобах» -Чечевинский (занятно, что у Ядринцева в первом варианте его разработок схоже именовался именно главный герой - Чичеров, пусть и в силу случайности, по аналогии с прототипом - А.П. Пичугиным, имевшим прозвище Чичероваккио). У Крестовского Каллаш-Чече-винский в сибирской ссылке занимается тем же, чем и Капканов-Мавзолевский: «Удалось ему сойтись с одним весьма значительным золотопромышленником, и при помощи своего ума и ловкости вкрасться в его доверие -как это и зачастую случается в Сибири. <... > хозяин поручил ему заведование делами» [8. Т. 2. С. 523]. Всплыла у Ядринцева и тема контрабанды золотом, «добытого... - ну, уж известно! - обыкновенным приказчичьим способом...» [8. Т. 2. С. 646]. Крестовский настоятельно подчёркивал типичность махинаций с зо-
лотом, но и тут перекличку Ядринцева с Крестовским стоит принять во внимание.
Потанина и Ядринцева, пробывших много лет в заключении, могла раздражать нарочитость уголовного сленга в «Петербургских трущобах», а к слову «жиган» Крестовский дал ошибочное примечание: «Сибирское прозвание каторжников» [8. Т. 1. С. 463]. Сравним определения, данные Ядринцевым: «Жиган - это самый жалкий и бедный парий острога, которого азартная игра заставляет проигрывать всё... » [9. С. 58], - Потаниным: «Жиганами называются острожные пролетарии или парии» [10], - и одним из лучших знатоков уголовного мира: «Жиган. Представитель тюремного или острожного пролетариата; жалкий нищий, унижаемый арестантами...» [11]. Допустив оплошность, Крестовский погрешил и в художественном отношении: картина с гордым «дядей жиганом» (ч. 4, гл. VII) оказалась лживою из-за неверно понятого слова.
Ядринцев мог думать, что Крестовский провинился в главном - «наблюдения его были чисто внешние», сути своих разысканий он не постиг, «много видел, но ничего не узнал или понял навыворот» [1. Т. 5. С. 40]. Сопоставим наблюдения Крестовского и Ядринцева:
- «Внутренняя суть, то есть всё то, что ревниво укрывается ...,<...> для тебя останется неизвестно ...<...> арестант - человек скрытный и поболее тебя проницательный... » [Крестовский: 8. Т. 1. С. 490] (о непонимании поведения арестантов - эпизоды с графиней Долгово-Петровской: ч. 4, гл. ХЫХ-Ь; в ч. 6-й Крестовский одарил её титулом княгини); «...знакомство с внутренним миром человека, с его душевными тайнами не даётся сразу, и желать, чтобы человек сейчас изложил свою жизнь по первому требованию, - невозможно» [Ядринцев: 1. Т. 5. С. 48].
- «Поставь судьба этого самого Морденку в иные, более благоприятные условия ...<... > быть может, из него вышел бы какой-нибудь Меньшиков, Потёмкин, Безбородко, Сперанский. <...> И вдруг <...> всё похерено!» [Крестовский: 8. Т. 2. С. 207]; «...есть бездна таких частностей, таких случайностей, которые, независимо от характера человека, могут толкнуть личность на ту или другую дорогу. <... > Велика сила случайностей там, где от <... > ничтожной ошибки может зависеть, что из человека выйдет: или замечательный народный поэт <... > или же известный разбойник» [Ядринцев: 1. Т. 5. С. 49-50].
- По Крестовскому, поводами к бродяжеству служили острожная «скука смертная» и «лень» [8 Т. 1. С. 493494], или, по Ядринцеву, «праздность»; «дурное обращение» [1. Т. 5. С. 47], до Ядринцева отмеченные Крестовским [8. Т. 1. С. 492]; «...бедность <...> и отсутствие всяких исправительных средств...» [1. Т. 5. С. 47], -тут Ядринцев опять, не подавая виду, с Крестовским согласился.
- Отметил Крестовский и игры уголовников, «звер-ски-жестокие и полные возмутительного цинизма, которые служат одним из любимейших развлечений», когда «бесятся от скуки... » [8. Т. 1. С. 493-494] (людям, служившим для поругания, и несчастному доброволь-
ному шуту в «Петербургских трущобах» отведены две главы, «Капельник» и «Свадьба идиотов» - ч. 5, гл. XXIV, ХЬП). Той же теме Потанин посвятил рассказ «Шуты» (1872), а Ядринцев решил дать в «Тайжанах» тип «шута у золотопромышленников» [4. С. 86].
В целом, Ядринцев очень несправедлив к Крестовскому, отведя ему «место на заднем дворе литературы» за «фальшь и недобросовестность», ибо-де «все лица его романа вышли какие-то грязные, пошлые и невероятные преступники», а «для усугубления эффекта являются невинные жертвы», и «роман явился самой злонамеренной клеветой не только на арестанта, но вообще на человеческую природу» [1. Т. 5. С. 40]. Крестовский вовсе не желал писать про «исключительно одни дурные стороны людей и выставляя для романтических эффектов одну страшную преступность», но Ядринцев настойчиво навязывал читателям мысль, что в заключённых Крестовский «силится показать <... > одну мерзость», хотя «при всевозможной испорченности человека всегда можно найти в его характере черты вполне симпатичные...» [1. Т. 5. С. 39-40]. Идея «книги о сытых и голодных» и их образы вопиют против этой инвективы. Крестовский был рад заметить, что и уголовник «способен к порывистым возвратам хорошего человеческого чувства», «не совсем ещё заглохли в нём хорошие движения»: например, Чечевинский ощущал в себе червяка, который «как будто высасывает всю дрянь <... > из души человеческой, как будто он очищает её ...<... > Этот червяк называется совестью» [8. Т. 1. С. 696, 492; Т. 2. С. 525]. Так, «Ковров был отъявленным мошенником, но отнюдь не негодяем» и сохранил «природную теплоту сердца ...<... > Порывы этой теплоты и какого-то своеобразного рыцарства налетали на него порою какими-то шквалами... » [8. Т. 2. С. 733-734].
Ядринцев утверждал, что «одинаково необходимы как исследования зависимости человека от внешних условий, так и обстоятельное изучение индивидуального характера личности, раскрывающее ту силу упругости, какая дана человеку для сопротивления ...<...> Художник должен выследить все свойства данной личности, обусловленные и физической конструкцией человека, его темпераментом, способностями, степенью энергии, наклонностями, страстями и всем тем, что входит у психологов в определение характера. <... > из всего поведения личности уследить этот характер и образно создать его. <... > Все эти свойства и недостатки должны быть рельефно выяснены в той среде и обстановке, в которой они проявлялись» [1. Т. 5. С. 32, 51]. Роман Крестовского этим требованиям отвечает: обстоятельства, ломающие жизнь человека, и умение противостоять им учитывались безусловно.
Социальные проблемы он ставил столь же остро, сколь и автор «Русской общины в тюрьме и ссылке», нападавший на Крестовского за то, что горе современной ситуации тот «не желает видеть <... > или не хотел понять...» [1. Т. 5. С. 40]. Крестовский думал, однако, что «если общество терпит от нищеты и пролетариата, оно в сущности несёт только вполне заслуженную кару
за своё собственное совокупное преступление. <... > мы указываем на настоящие причины зла, и потому вовсе не хотим относиться с известного рода сентиментальностью к голодному и холодному пролетарию, а показываем его и его жизнь так, каковы они суть на самом деле ... <...>. Если это описание успеет возбудить в читателе ужас и омерзение к подобной обстановке и существованию, то оно же, вероятно, успеет одновременно вызвать в нём и разумное человеческое участие к падшему человеку без всяких с нашей стороны сентиментальных подыгрываний ...<... > нужно хорошо исследовать первичные побудительные причины, хорошо знать мотивы такой жизни...» [8. Т. 2. С. 387-388].
«Длинная галерея "голодных и холодных"» [8. Т. 2. С. 589] из «Петербургских трущоб» Ядринцевым не учитывалась принципиально: творчество Крестовского отнесено к направлению, которое «претендует на изображение действительной жизни, <... > но на самом деле принадлежит к прежнему романтическому периоду» [1. Т. 5. С. 39]. Вопрос: к какому.
В статье «Преступники по изображению романтической и натуральной школы» (1872) Ядринцев отметил, что на рубеже 1850-1860-х гг. «в русской литературе появилась целая серия писателей, знакомящих нас с историей преступления и с характерами людей, подвергшихся наказанию», а до той поры преобладали взгляды романтические, которые «были последствием метафизических воззрений», и некогда «преступник считался непременно обладающим одной "злою волею" ...<... > ... Усвоив филантропический взгляд, романисты дошли до другой крайности. <... > Романтический идеализм создал в это время из преступника героическую личность, борю-щуюся с обстоятельствами и общественными несправедливостями ... <... > Как наука отринула метафизику, так новая литературная критика, в свою очередь, объявила войну романтизму. Новое миросозерцание <... > потребовало от литературных произведений, прежде всего, естественности, точного воспроизведения действительности ... <... > Романтизм, например, сбивал понятия одним уже тем, что всегда рисовал в преступнике какую-то особую от прочих природу» [1. Т. 5. С. 34-37, 55]. Если в 1840-е гг. «наши романтики считали недостойным себя спускаться в те жалкие притоны, где проводили свою жизнь люди несчастные, отребье общества, и где преимущественно формируется преступник», то ны-не, - полагал Ядринцев, - «явится, может быть, особая школа романистов, темою которых будет эпос преступления. <... > Подобная задача вполне достойна художественной литературы в лице некоторых писателей, взя-вших на себя благородную миссию осветить и изучить че-ловеческое несчастье во всех его проявлениях» [1. Т. 5. С. 33, 35, 52].
Крестовский отнюдь не принадлежал к романтикам, которые, убедясь, что «нередко преступления происходят от нужды», стали героизировать преступника; нельзя отнести его ни к сторонникам «буколической поэзии», наделявшим преступника исключительно злой волей, ни к тем, что «относятся к несчастным с сентимен-
тальной нежностью» [1. Т. 5. С. 35-36, 53]. Тем не менее, в рецензии на книгу С.В. Максимова «Сибирь и каторга» (1872) Ядринцев голословно приписал Крестовскому «обыкновение идеализировать преступника» и стремление «видеть во что бы то ни стало одно эффектное», приведшее «к пошлости, олицетворение которой представляют известные "Трущобы", написанные неизвестно для кого уланом-романистом...» [1. Т. 5. С. 120-121]; Крестовский вступил унтер-офицером в уланский полк, уже будучи автором «Петербургских трущоб», но Яд-ринцев специально чертил образ человека, берущего материал не аналитически, а лёгко-кавалерийским налётом. «Эффектным сплетением внешних событий» роман и впрямь очень богат, но в нарочитой утрировке вряд ли можно писателя заподозрить, по мере сил он работал ради воссоздания реальности; впрочем, Ядринцев и тут уверял, что Крестовский, отталкиваясь от прототипов, «искажает их намеренно...» [1. Т. 5. С. 37, 40]. В интерпретации Ядринцева «Петербургские трущобы» смотрелись как «лубочная живопись» и «попытка переодеть старых романтических злодеев в современный костюм», из чего следовало обвинение, что Крестовский, «прикрываясь», будто «изображает настоящую жизнь неведомого до сего времени мира преступников», одарил читателей «романтизмом спекулятивного характера, прикрытого претензиями на натуральность...» [1. Т. 5. С. 39-41].
Занятно, что, собираясь развить сюжет «Тайжан», Яд-ринцев предупреждал Потанина: «В действии будет только больше живости и романтического. <... > Я придумал происхождение Любимова (Аркашёва) рас<с>-казать в романтическом духе, между делом, рисуя характерно Сибирь в 30<-х> и 40<-х> годах» [4. С. 90, 92]. По сути, он позволил себе то, в чём Крестовскому отказал.
Он поставил Крестовского «неизмеримо ниже» Э. Сю, который подпадал под выкладки про сочинения, представляемые галереей ходульных злодеев, и, таким образом, относился даже к позавчерашнему дню литературы, но если у Э. Сю снисходительно отмечены лишь «некоторые романтические преувеличения» и его роман «Парижские тайны» «принадлежит к числу замечательных и полезных произведений» [1. Т. 5. С. 41], то Крестовский оказывался грешен в умышленных извращениях человеческой природы. Противопоставление Э. Сю и Крестовского было явным полемическим приёмом, страдало недопустимой натяжкой, и всё-таки за Э. Сю Ядринцев зачислил «твёрдые убеждения», умение задеть «многие стороны уголовного законодательства» [I. Т. 5. С. 41] и исхитрился совершенно не увидеть это у Крестовского. Э. Сю Ядринцев поставил в заслугу и то, что французский писатель «выставил идеал европейской филантропии» [1. Т. 5. С. 41], хотя Крестовский в образе Долгово-Петровской обличил ошибочные принципы этой практики, да и сам Ядринцев сделал то же самое, но от романа Крестовского уже отстранясь и не совсем корректно в отношении своих же слов о филантропическом романтизме.
Между тем, близкий к почвенничеству критик Н.И. Соловьёв считал, что главы «Петербургских трущоб» о тю-
ремном быте «не бледнеют и при сравнении с "Мёртвым домом" Достоевского» [12]. В 1871 г. Ядринцев и сам признал: «Взглянем ли на описание "Мёртвого дома" Достоевского <... > или даже на искажённые юнкерской фантазией очерки <... > Крестовского, - мы везде находим более или менее общий тип и общую физиономию русской тюремной жизни» [9. С. 148], -однако Крестовскому он отводил роль писателя бульварного. «Последователь Достоевского в литературе в области исследования» арестантской жизни, - писал о себе Ядринцев в очерке «Достоевский в Сибири», а далее - и о своих соратниках, взывающих о гуманизме по отношению к «униженным и оскорблённым»: «...мы, наследники лучшей традиции Достоевского в литературе...» [1. Т. 5. С. 58, 65]. Но и проза Крестовского, по В.А. Викторовичу, отзывается «школой Достоевского. <... > Школа Достоевского обнаруживает себя ещё более в тех элементах психологического анализа, которые в 1861 г. появляются в прозе Крестовского»: главная героиня рассказа «Бесёнок» есть «первый и несовершенный набросок характера Нелли из "Униженных и оскорблённых"», «подсказанного» Крестовскому Ф.М. Достоевским, а сюжетные положения этого романа отрази-
лись у Крестовского также в поэме «Весенняя смерть», комедии «Завидная доля» и в «Петербургских трущобах»; попадают в «Петербургские трущобы» и ситуации из «Преступления и наказания» [3. С. 100-101, 103-104]. Особенно интересно замеченное В.А. Викторовичем влияние Крестовского на Ф.М. Достоевского, - так, повесть «Не первый и не последний» опередила публикацию «Записок из подполья» аж на три года: «Сходен беспощадный, как бы многоступенчатый самоанализ героя, не останавливающийся перед саморазоблачением» [3. С. 102]. Любопытно, что закладчик Кох из «Петербургских трущоб» продолжал носить свои вещи ростовщикам и в «Преступлении и наказании» [3. С. 104]! Отрывок из романа Крестовского братья Достоевские напечатали в своём журнале и хотели опубликовать произведение целиком, но т-опасались рисковать большим гонораром.
Итог очевиден: заимствуя у Крестовского, областники нанесли ему ничуть не обоснованные оскорбления, и Ядринцев сам виновен в применении «недобросовестных и пошлых» средств [1. Т. 5. С. 41], обвинить в коих пытался человека, чьи «Петербургские трущобы» Н.С. Лесков назвал «самым социалистическим романом на русском языке» [13].
ЛИТЕРАТУРА
1. Литературное наследство Сибири. Т. 4-5. Новосибирск, 1979-1980
2. Российский гос. архив литературы и искусства (Москва). Ф. 381. Оп. 1. Ед. хр. 235. Л. 3.
3. Викторович В.А. Достоевский и Вс. Крестовский // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 9. Л., 1991.
4. Потанин Г.Н. Тайжане. Историко-литературные материалы. Томск, 1997.
5. Томский областной краеведческий музей. Оп. 14. Ед. хр. 17. Л. 4. в.Крестовский Всеволод. Кровавый пуф. Кн. 1. М., 1995.
7. Потанин Г.Н. Письма. Т. 1. Иркутск, 1987. С. 104.
8. Крестовский В.В. Петербургские трущобы. Книга о сытых и голодных. Т. 1-2. М., 1990.
9. Ядринцев НМ. Русская община в тюрьме и ссылке. СПб., 1872.
Ю.Долонский <Потанин Г.Н.> Отрывок из очерков «Люты дни». I. Клубисты //Камско-Волжская газета. 1873. 11 мая. № 53.
11. Трахтенберг В.Ф. Блатная музыка («Жаргон» тюрьмы). СПб., 1908. С. 24.
12. Соловьев Н.И. Два романиста // Всемирный труд. 1867. № 12. С. 45 2-й пагинации.
13. Викторович В.А. Крестовский Всеволод Владимирович // Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь. Т. 3. М., 1994. С. 147.
Статья представлена кафедрой общего литературоведения филологического факультета Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «Филология» 15 февраля 2003 г.
