CC BY
44
Амду-нун-к («спешить», «спешишь»). Хадунудэн амдунунк? «Куда спешишь?» [3, 41].
Ваай-наа-нун-к («держать», «сдерживай»). Хуодэдэн тэт кэдэл ваайнаанунк, эл лавнулльэк» Как нибудь сдерживай себя, не пей» [3, 57]. мираа-нун-дьэк («шагать», «ходишь»). Тан мона§арт, нэмэ бурэ мираанундьэк? «А что скажешь [о том], по чему ты ходишь?» [5, 22-190].
Лайну-наа-нун-к («драться», «начинаешь драться»).
Хуодиир лаамэ дитэ анмэ лайну-наанунк, хуолэм монуол-морав аруу эвльэ? «Почему это, собака, начинаешь драться, разве нет слов для этого?» [3, 194]. Пунь-нун-мэк («убить», «убиваешь»). Тэт нэмэнол чиин пуньнунмэк? «Зачем ты убиваешь?» [5, 16-166].
Эвр-иэ-нун-к («идти», «ходишь»). Нэмэ бурэн эвриэнунк? «Почему ты ходишь?» [5, 21-178].
Л и т е р а т у р а
1. Иохельсон В. И. Образцы материалов по изучению юкагирского языка и фольклора, собранных в Якутской экспедиции. «Изв. АН», 1898, т. IX, № 2. 2. Крейнович Е. А. Исследования и материалы по юкагирскому языку. - Л., 1982.
3. Курилов Г. Н. Современный юкагирский язык. - Я., 2006.
4. Курилов Г. Н. Юкагирско-русский словарь. - Я., 2001.
5. Фольклор юкагиров / Сост. Г.Н. Курилов. - М., Новосибирск: Наука, 2005.
УДК 82.091
М. А. Бурцева
ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ АНИМАЛИСТИЧЕСКОЙ ОБРАЗНОСТИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ У. ШЕКСПИРА И П. А. ОЙУНСКОГО
Рассмотрен один из аспектов отражения шекспировской традиции в творчестве П. А. Ойунского, в частности, сделан вывод, что ряд интересных типологических схождений на уровне функционирования анималистической образности обнаруживаются в трагедии У. Шекспира «Макбет» и в повести П. А. Ойунского «Кудангса Великий».
Ключевые слова: мотив, художественный образ, трагедия, повесть, литературная традиция, образ природы, гуманизм.
M. A. Burtseva
Functioning of animalistic images in W. Shakespeare’s and P. А. Oyunsky’s works
It is observed one of the aspects of Shakespearian tradition in P. A.Oyunsky’s works. Author comes to conclusion that there are some interesting typological similarities on the level of animalistic images functioning in P. А. Oyunsky’s novel “The Great Kudangsa” and in Shakespearean tragedy “Macbeth”.
Key words: motive, image, tragedy, novel, literary tradition, image of nature, humanism.
БУРЦЕВА Марина Анатольевна - старший преподаватель кафедры восточных языков и страноведения Института зарубежной филологии и регионоведения СВФУ им. М. К. Аммосова.
E-mail: [email protected]
Основной предпосылкой сравнительно-исторического изучения литератур разных народов является идея единства и ценности специфических особенностей национальной словесности в общем процессе социальногуманитарного развития человечества, которым обусловлено и закономерное развитие литературы и искусства [1]. Сходные моменты более общего или более специального характера, при отсутствии непосредственного взаимодействия и контакта, могут быть названы историко-типологическими аналогиями или схождениями. Они встречаются в литературе гораздо чаще, чем принято думать; более того, они являются предпосылками для взаимодействия между литературами. Их сравнительное изучение важно потому, что «позволяет установить общие закономерности литературного развития в его общественной обусловленности и в то же время национальную специфику литератур, являющихся предметом сравнения» [2, с. 68].
Потребность в изучении влияния мировой литературной традиции на якутскую национальную литературу продиктована стремлением рассмотреть произведения якутских писателей в широком историколитературном контексте, поиском новых подходов к изучению их творчества, необходимостью дать правильное истолкование того, на какой основе, на каких традициях она возникла и развивается. Это позволит глубже понять ее историческое место, роль и стоящие перед ней задачи. За более чем столетнюю историю своего существования якутская литература достигла творческой зрелости благодаря развитию собственных традиций и взаимообогащению, взаимодействию с мировой литературой.
В истории якутской литературы XX века значительное место занимает творчество выдающегося писателя и общественного деятеля П. А. Слепцова - Ойунского (1893-1939). Талант П. А. Ойунского как писателя проявился во всех жанрах литературы: поэзии, прозе, драматургии.
За последние десятилетия появился ряд работ, в которых сделана попытка «концептуального исследования общественной деятельности и творческого наследия П. Ойунского в историко-культурном контексте XX и начала XXI веков. Историки, языковеды и литературоведы по-новому освещают его творчество в контексте мировой литературы, подчеркивая общечеловеческую и гуманистическую направленность его произведений» [3, с. 296].
П. А. Ойунскому принадлежат основополагающие, концептуальные суждения о путях развития якутской литературы. Одна из главных его идей заключалась в необходимости овладения «всем культурным наследием прошлых эпох, великими творениями гениев человечества», к числу которых он отнес классиков мировой литературы - И. В. Гете и
Д. Г. Байрона, Р. Роллана и А. Барбюса, и, конечно же, У. Шекспира, творчество которого так или иначе оказало влияние на становление и развитие всех без исключения национальных литератур [4, с. 119]. «П. Ойунский не ограничивался узко профессиональным пониманием значения классического наследия только как школы мастерства для якутских писателей. Опыт и воздействие великих предшественников, «гигантов», по его терминологии, нужны для воспитания собственных мастеров слова, развития их художественного мышления и творческих сил» [5, с.140].
Влияние У. Шекспира на творчество П. А. Ойунского ощущается на различных уровнях художественного мира его произведений, от проблематики до использования средств поэтики. В данной статье рассматривается один из аспектов - отражение шекспировской традиции в повести «Кудангса Великий» (1929), в частности, осуществляется сравнительный анализ функционирования анималистической образности.
Трагедия «Макбет» - это, пожалуй, единственная пьеса У. Шекспира, где зло показано как всеобъемлющее явление. «Зло превалирует над добром. Добро кажется лишенным своей всепобеждающей функции, в то время как зло теряет свою относительность и приближается к абсолюту» [6, с.151]:
Благие силы дня уснули.
Выходят слуги ночи на добычу [7, с.707].
Зло в трагедии У. Шекспира непосредственно воплощено в образе трех ведьм, искушающих Макбета и толкающих его на путь саморазрушения. Темные силы как носители зла также возникают в повести П. А. Ойунского «Кудангса Великий» в связи с неудавшейся попыткой правителя якутов породниться с «племенем всесильной бесовской нечисти» [8, с. 14]. Однако зло в обоих произведениях представлено не только и не столько демоническими существами. О его близком присутствии в трагедии «Макбет» и повести «Кудангса Великий» напоминают также образы животных и птиц, а также феномены природы.
Функционирование анималистических образов в качестве носителей зла начинается еще до собственно трагических событий в произведениях. Таким образом, животные и птицы становятся предвестниками грядущих катастроф.
О приезде короля Дункана в замок Дунсинан, который окажется для него роковым, объявляет хриплый ворон:
Охрип
Прокаркав со стены о злополучном
Прибытии Дункана даже ворон [7, с.673].
В ночь убийства короля кричит сова:
Кричит сова, предвестница несчастья, Кому-то вечный сон суля [7, с.683].
Образы хищных животных также являются носителями мотива смерти:
И волк, дозорный тощего убийства,
Его будя, в урочный час завыл [7, с.683].
В повести «Кудангса Великий» первым знамением череды трагических событий является лютый холод, ледяной ветер, который воет «словно голодный волк», а первой из многих смертей становится гибель домашнего скота:
Лошади, пасшиеся на лугу, так и замерзали на ходу; скот, стоявший во дворе, так и замерзал стоя; у молодого быка отламывался хвост; у коровы-нетели ломался рог [8, с.7].
После кощунственного бракосочетания человека и нечистой силы последующие трагические события и гибель самых достойных людей рода также предваряются массовым падежом отборного скота:
... славных рогатых лучшая часть, отборная живность, вывалили языки, а на их губах выступила кровавая пена - одни из них протянули уже все четыре ноги, повалившись набок, выставив крутые рога, другие дергались еще в судорогах, выпучив глаза, вытянув ноги, испуская последний дух [8, с.20].
Общей атмосфере страха и ужаса в «Макбете» способствует череда противоестественных событий, происходящих в природе в ночь убийства короля Дункана. Вся ночь наполнена странными, пугающими событиями, которых никогда прежде не случалось:
Лет семьдесят я в памяти храню.
За этот срок всего я навидался -И страшного, и странного, но все Пустяк пред этой ночью [7, с.696].
Впервые за всю историю замка в его окрестностях происходит землетрясение разрушительной силы:
Птица тьмы кричала
Всю ночь, и, говорят, как в лихорадке,
Тряслась земля.
За весь свой век не помню ночи,
Подобной ей [7, с.690].
Природная гармония нарушается и в повести П. А. Ойунского. Вместо благодатного солнца на небе светит смертоносная звезда Чолбон, принесшая
лютый холод и пронизывающий ветер. Прекращается естественная смена сезонов; зима, кажется, воцаряется навечно, а солнце навсегда скрывается с глаз. Кажется, что сама земля не в силах вынести нарушения равновесия в мироздании:
Подобно смертельному больному мать-земля их тяжко стонала, ее высокие поля, низкие аласы тоже глухо, надсадно стонали от стужи, а застывшие ветки деревьев ломались так звонко, что больно отдавалось в ушах [8, с.7].
Все это внушает страх и ужас страдающим людям, заставляет задуматься о неизбежной смерти человека и гибели всего живого на земле:
Что это?! Ох! Ну и ну! Кажется, эта зима пришла на долгие, на вечные времена?!! Не в предвидении ли погибели нашей, конца мира сущего, небосвода высокого так страшно исковеркало лик земной ? Настал смертный час - спасите скорей! [8, с.7].
Эти события можно интерпретировать по-разному. Либо так протестует природа, возмущенная деяниями человека, либо высшие силы так выражают свой гнев, либо в природе, как в зеркале, отражается состояние человечества.
В природе отражается не только жизнь всего общества, но и мысли и поступки отдельных людей. Природные образы, связанные с главными действующими лицами, свидетельствуют об их принадлежности к лагерю злых или добрых сил. В трагедии У. Шекспира таким героем, носителем доброго начала, является Банко, близкий друг и соратник Макбета. Пророчество ведьм касается и его, но, находясь, как и Макбет, перед выбором своей судьбы, он не приходит в отчаяние и сохраняет спокойствие:
Коль вы способны, сев времени провидя, Сказать, чьи семена взойдут, чьи - нет: Судьбу и мне откройте - мне, кому Ваш гнев не страшен, ваших благ не нужно
[7, с.664].
Узнав же, что ему предстоит возвеличиться больше Макбета и стать родоначальником новой королевской династии, Банко и здесь предпочитает сохранить добродетель и просит высшие силы помочь ему устоять перед искушением и избежать зла:
Силы блага,
От грешных приходящих ночью мыслей Меня оберегайте [7, с.681].
Более того, подозревая о замыслах Макбета, Банко упорно пытается предостеречь его и всеми силами
удержать своего друга от совершения злодейства, заботясь о его душе:
Остерегайся
Об этом помнить, чтоб не возжелать Престола вслед за Кавдором. Мне страшно: Нередко, чтобы ввергнуть нас в беду,
Орудья тьмы предсказывают правду И честностью прельщают в пустяках,
Чтоб обмануть тем легче в важном деле
[7, с.667].
В повести П. А. Ойунского функцию добродетельного советчика берет на себя шаман Чачыгыр Таас, который раз за разом пытается убедить правителя одуматься и не вступать в рискованные игры с судьбой, двигаясь по пути зла, который неизбежно приведет его к гибели:
Не говори так! Великий тойон-господин мой, не говори такие слова, возмездие неизбежно... Все племя всевышнее, все роды мира солнечного разочаруются горько и отвернутся от достославных саха. Во исполнение великого веления огненных грозных небес взыщут сурово не только с тебя, но и с потомков твоих... [8, с.9].
Мир природных образов, сопровождающих Банко, добродетельного героя, благодушен и идилличен. Птицу, свившую гнездо в стене замка, он называет «летним гостем», а само ее присутствие считает добрым знаком:
Стриж, обитатель храмовых карнизов, Ручается присутствием своим,
Что небеса здесь миром дышат [7, с.675].
Выйдя же в роковую ночь убийства короля во двор замка, он в кромешной тьме подсознательно чувствует близкое присутствие зла и говорит с тревогой:
На небе
Скупятся: там погашены все свечи.
Сон тяжкий, как свинец, меня долит,
Но спать я не решаюсь [7, с.680].
Приближение зла ощущает и шаман Чачыгыр Таас в повести «Кудангса Великий». Перед вторым поручением правителя, когда тот задумывает сосватать своих детей отпрыскам нечистого племени, шаман пускается в путь, и в дороге всю ночь его мучают кошмарные сновидения:
О, то-то же, предчувствие томило меня, дурной сон привиделся мне... [8, с.14].
Образы животных, доминирующие в речах ведьм в «Макбете», сгущают мистическую атмосферу
повествования, а также являются еще одним подтверждением злобной сущности служительниц темных сил. Одна из колдуний проводит время, убивая домашних животных:
- Сестра, где ты была?
- Свиней травила [7, с.661].
Другая заявляет, что для совершения злых дел лучше всего принять вид отвратительного животного:
В обличье крысы без хвоста Помчусь вослед, вослед, вослед [7, с.662].
Для приготовления колдовского зелья ведьмы используют ядовитые (или считавшиеся таковыми во времена У. Шекспира) растения - болиголов, тис; и животных - земноводных, пресмыкающихся:
Вслед за жабой в чан живей Сыпьте жир болотных змей,
Зев ехидны, клюв совиный,
Глаз медянки, хвост ужиный,
Шерсть кожана, зуб собачий Вместе с пястью лягушачьей,
Чтоб для адских чар и ков Был отвар у нас готов [7, с.722].
В повести «Кудангса Великий» шаман Чачыгыр Таас также совершает колдовские ритуальные действия, но, как признает он сам, делая это, вынужден идти наперекор своим убеждениям под страхом наказания за непослушание:
И я попробовал говорить так, да погрозил он сломать мне позвонок, разорвать вену, располосовать спину, избить до полусмерти, потому я и стою сейчас перед тобой плача-причитая, стеная-рыдая...[8, с.17].
Тот факт, что шаман, вопреки своей инфернальной сущности, неохотно совершает колдовские обряды, особенно те, что связаны с вызовом нечистых духов, свидетельствует о том, что Чачыгыр Таас представляет добрые, благие силы. С большей охотой и готовностью он совершает добрые деяния: предсказывает будущее, толкует сны, лечит людей и домашнюю скотину:
.имеющий облик человеческий, бедный саха, от зияющего пупа до самых пят охваченный болезнью-недугом, исцеления ждет от шаманов-удаганок, от их камланий-заклинаний [8, с.5].
Для совершения колдовских ритуалов шаман также использует разных животных:
Под вечер седьмого дня седьмого месяца в условленное время по велению-указанию шамана оставшиеся из людей вышли и перед главным окном поставили священный столб, протянули волосяную веревку-салама. После чего привели светлоглазого жеребца-девятилетку... привели и привязали к столбу, затем принесли зверей-птиц, духов-покровителей шамана и воткнули в землю [8, с.15].
В трагедии У. Шекспира анималистические образы, упоминающиеся в речах Макбета, отражают его внутреннее состояние. Примечательно, что чем глубже зло проникает в душу героя, тем больше образов уродливых, отталкивающих существ упоминается в его речи. После убийства короля Дункана Макбет сознает, что еще не со всеми врагами покончено, и уже без колебаний готовится совершить другое злодеяние:
Змею мы разрубили,
Но не убили, а куски срастутся,
Чтоб вновь грозить бессильной нашей злобе Все тем же зубом [7, с.706].
Позднее он разъясняет, кого подразумевал под образом змеи, сравнивая Банко со взрослой змеей, которая мертва, а его сына Флиенса - со змеенышем, которому удалось ускользнуть:
Раздавлен змей, но уцелел змееныш.
Со временем и он нальется ядом,
Хотя сейчас еще беззуб [7, с.711].
Вероятно, сама змея «вползла» в сферу образов Макбета из речи леди Макбет, когда она советовала мужу «цветком невинным выглядеть и быть змеей под ним» [7, с.674].
Змей, которого имеет в виду леди Макбет, сродни библейскому змею-искусителю. Появление этого образа не случайно в речи самого Макбета. Оно отражает его изменившееся отношение к бывшему другу. В искаженном мире Макбета Банко становится «змеем», которого необходимо уничтожить, чтобы восстановить упорядоченность мира. Но восприятие Макбетом своего поступка как благого - иллюзорно. Макбет давно уже перестал быть добродетельным героем, а в его речи появились образы отвратительных пресмыкающихся:
О, полон скорпионами мой мозг,
Жена... [7, с.707].
«Змеиные» образы возникают и в повести «Кудангса Великий», в связи с описанием чудовищных представителей нечистого бесовского племени. И здесь также подспудно прослеживается библейский подтекст: не зря духи-демоны обладают «длинными змеиными
языками в семь саженей» [8, с. 16]. В ответ на предложение Кудангсы породниться с человеческим родом рождается у них жадное намерение, хитрый дьявольский замысел погубить всех людей, поглотить жизнь:
... извивая длинные черные морщинистые шеи, защелкали высунутыми семисаженными змеиными языками, облизнули плечи. Одолела их жадность, замучила алчность, извела ненасытность... [8, с.17].
Желание обмануть, вкрасться, подобно змею-искусителю, в доверие, а затем погубить, выдает их бегающий, ускользающий взгляд:
Старались они смотреть на шамана, а глаза их горящие метали стремительные, как падающая звезда, искры совсем в другую сторону [8, с.17].
И так же, как в трагедии У. Шекспира, образы отвратительных насекомых, неизменных спутников смерти, возникают в конце повести П. А. Ойунского, подчеркивая картины запустения и гибели, постигшей род Кудангсы:
. все вокруг кишмя кишело муравьями, повсюду торчали головки разных жучков, ползало множество белых извивающихся насекомых, жужжали тучи мух. В жилищах, на земле родной не осталось ни пяди чистого места, все кишело насекомыми, гнусом [8, с.22].
Зловещую, готическую атмосферу создают в трагедии У. Шекспира животные, образы которых возникают в воображении Макбета. Он упоминает о фантастических зверях, которые в представлении людей шекспировской эпохи имели, несомненно, причудливый, пугающий облик:
Явись в любом обличье мне -
Как грозный носорог, иль тигр гирканский
Или медведь косматый из России... [7, с.715].
На фоне этих «готических» чудовищ в конце трагедии возникает образ самого Макбета, сравнивающего себя в последние минуты жизни с затравленным зверем:
Я, как медведь на травле, что привязан К столбу, но драться должен... [7, с.759].
И вот уже его победитель Макдуф грозит упрятать Макбета, как дикого зверя, в клетку:
Как редкое чудовище, посадим Тебя мы в клетку и повесим надпись: «Смотрите, вот тиран» [7, с.762].
В повести П. А. Ойунского в безвыходной ситуации Кудангса также изображается в виде разъяренного зверя:
...от досады и волнения глаза его налились кровью, будто привязанный к столбу бык, раздувшийся от гнева и злости... [8, с.7].
Такое сравнение с затравленным зверем отражает состояние отчаяния, боли, исступления, в котором пребывают оба героя. Кроме того, мотив привязанного, плененного животного служит усилению категории трагического в произведениях, как если бы герои понимали, что с ними все кончено, и их последняя агония преисполнена бессильной злобы, безысходности и смертельной муки.
В финале повести Кудангса, окончательно потеряв человеческий облик, также уподобляется животному:
Коль пересыхало горло, одолевала жажда, нестерпимо хотелось пить, он спускался к своему озеру, становился на четвереньки и пил воду, по-лошадиному свесив голову [8, с.22].
и влачит жалкое существование, как дикий зверь:
...превратился в бродячий дух этих развалин, свил гнездо из сухой травы, так и живу... [8, с.23].
После смерти даже его тело не предают погребению, оставляя на съедение «червям и гнусу»:
Жарким днем труп вспучился, на следующий день зачервивел, глаза облепили мухи, он стал разлагаться, гнить... [8, с.27].
О чем свидетельствует такое упорное со стороны авторов отождествление героев с дикими зверями и использование «животных» эпитетов в их характеристике? Почему в финале произведений они оба фактически становятся зверями в человеческом обличье?
Возможно ли, что природа зверя преобладала в них изначально, вырвалась наружу при благоприятных обстоятельствах, и именно этим обусловлено их стремительное моральное, а затем физическое падение? В таком случае, мы можем утверждать, что и У. Шекспир и П. А. Ойунский поднимают частную трагедию отдельного человека до высоты философского обобщения о природе зла в мире - подстерегающего, искушающего и, в конечном итоге, вечного.
Таким образом, два произведения, созданные писателями разных исторических эпох - великим европейским гуманистом эпохи Возрождения У. Шекспиром и выдающимся якутским писателем ХХ века П. А. Ойунским, обнаруживают ряд интересных типологических схождений на уровне поэтических образов и средств поэтики, что бесспорно свидетельствует о глубоком влиянии традиции мировой словесности на национальную литературу. «Поэт заимствует не идеи, а мотивы, - писал В. М. Жирмунский: и влияют друг на друга художественные образы, конкретные и полные реальности» [2, с.6]. Исследование же их идейнохудожественного функционирования - важнейшая задача современного литературоведения.
Л и т е р а т у р а
1. Дима А. Принципы сравнительного литературоведения.
- М.: Прогресс, 1977. - 228 с.
2. Жирмунский В. М. Сравнительное литературоведение.
- Ленинград: Наука, 1979. - 493 с.
3. Литература Якутии XX века: Историко-литературные очерки. - Якутск: 2005. - 728 с.
4. Ойунский П. А. Сочинения. Т. 7. - Якутск: Якутское книжное издательство, 1962. - 224 с.
5. Бурцев А. А. Якутская классическая литература и современность. - Якутск: Бичик, 2007. - 160 с.
6. Shakespeare W. Macbeth. - Oxford: Oxford University Press, 1990. - 249 p.
7. Шекспир У. Трагедии. - М.: Эксмо, 2010. - 960 с.
8. Ойунский П. Кудангса Великий. Повесть-предание // Полярная звезда. - 1991. - № 1. - С. 3-27.
4МН*
