CC BY
44
/ ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ
И. В. Ледовская,
Тульский государственный педагогический университет
им. Л. Н. Толстого,
ФУНКЦИИ ДЕТСКИХ ПЕРСОНАЖЕЙ В РУССКИХ ВОЛШЕБНЫХ
СКАЗКАХ
В статье рассматриваются функциональные проявления персонажей-детей в русских волшебных сказках. Анализу подлежат сюжетные типы, располагающие парным гендерным типом детских персонажей. Привлекая конкретный текстологический материал и основываясь на концепции В. Я. Проппа (Пропп В. Я. Морфология сказки. «Academia». Л., 1928), автор интерпретирует характерные функции героев, обусловленные конкретным содержанием сюжетных типов и воздействием социовозрастной характеристики. Учитывается как композиционный, так и гендерный аспект функционирования персонажей в сказках. Актуален сравнительный анализ реализации рассматриваемой проблемы в сказках с экспозиционным мотивом взросления - богатырских, сюжетах о нарушении запрета, запродаже и бегстве от вредителя - с сюжетами, предполагающими функционирование детей на протяжении всего развития действия. Таким образом, в статье обобщены научно-текстологические сведения, подтверждающие разнообразие функциональных проявлений в русских волшебных сказках с персонажами-детьми.
Ключевые слова: функции, русские волшебные сказки, мотив взросления, гендерный аспект, персонаж-ребенок.
I. V. Ledovskaya
Tula State Lev Tolstoy Pedagogical University
(Tula, Russia)
FUNCTIONS OF CHILDREN'S CHARACTERS IN RUSSIAN FAIRY TALES
The article examines the functional manifestations of child characters in Russian fairy tales. Subject to analysis are plot types that have a paired gender type of children's characters. Drawing on specific textual material and based on the concept of V. Propp, the author interprets the characteristic functions of the heroes, conditioned by the specific content of plot types and the impact of socio-age characteristics. The author takes into account both compositional and gender aspects of the functioning of characters in fairy tales. It is relevant to conduct a comparative analysis of the implementation of the considered issue in fairy tales with an expositional motive of growing up (such as heroic stories, stories about breaking the ban, giving up for sale stories and fleeing from a pest stories) with the stories suggesting the functioning of children throughout the development of the action. Thus, the article summarizes scientific and textual information confirming the variety of functional manifestations in Russian fairy tales with child characters.
Keywords: functions, Russian fairy tales, growing up motive, gender aspect, child character.
DOI 10.22405/2304-4772-2022-1 -1 -75-90
Интерпретируя специфику детского образа-персонажа как субъекта действия русских волшебных сказок, необходимо учитывать как конкретное содержание сюжетных типов, включающее ритуальность поведения и особенности внешней детализации персонажей, так и характерные социовозрастные признаки. В ходе рассмотрения функций персонажа мы следуем широко известной концепции В. Я. Проппа [«Морфология сказки». Л., 1928], изъясняющей функцию как «поступок действующего лица, определённый с точки зрения его значимости для хода действия» [1, с. 31]. Функционирование детских образов в сказках, соответствуя общефольклорным закономерностям, все же предполагает ряд отличительных особенностей, системный анализ которых - значимая составляющая характеристики указанных образов-персонажей.
Актуальна сюжетно-композиционная обусловленность
функционирования персонажей-детей. Становление личности героя как значимая прелюдия дальнейшей взрослой жизни изображается в экспозиции сказок с мотивом взросления будущих богатырей и их сказочных подруг, персонажей, нарушивших родительский запрет, ставших жертвой запродажи, вынужденных убегать от вредителя. Более 50 % сюжетов с парным гендерным типом персонажей содержат мотив чудесного рождения. Утверждая, что это «одна из форм появления героя, с включением ее в начальную ситуацию» [1, с. 94], В. Я. Пропп интерпретировал исключительную, сюжетообразующую значимость чудесного рождения: «Рождение обычно сопровождается пророчеством о его <персонажа> судьбе. Еще до завязки он проявляет атрибуты будущего героя. Рассказывается о его быстром росте, о его превосходстве над братьями» [1, с. 94]. Пусть характеристика персонажа не развернута, а «поступки не составляют функций хода действия» [1, с. 94], становится очевидным: компоненты указанной ситуации, детализирующие взросление персонажа, - это «очень важный сказочный элемент» [1, с. 94].
Известны сказки, в которых герой-ребенок реализует сюжетообразующие функции на протяжении развития действия. Так, в сюжете СУС (Сравнительный указатель сюжетов) [2] 707 Чудесные дети он выступает в роли волшебного помощника взрослых персонажей, не взрослея. Семантика рассматриваемого детского образа соответствует архетипу Божественного ребёнка, в соответствии с концепцией К. Г. Юнга, трактуемого как «нечто покинутое и заброшенное, но одновременно нечто божественно-могущественное, начало - невидимое и сомнительное, а также - триумфальный конец» [3, с. 379]. Сюжеты СУС 313 Н* Бегство от ведьмы; 327С, F Мальчик (Ивась, Жихарко, Лутонюшка) и ведьма; 480 Мачеха и падчерица и др. адресованы аудитории, имеющей сходные с центральными персонажами возрастные характеристики, и «в силу самоотождествления слушателя с
героем» [4, с. 97] приобретают дидактическое значение. Функции героя-ребёнка направлены здесь на решение известной дидактической задачи, не претерпевающей демифологизации: «утрата достоверности не ведет к утрате авторитетности дидактического текста, вывода или суждения, они лишь приобретают надпрецедентный, обобщенный, онтологический смысл (обобщение коллективного опыта)» [4, с. 97].
Какова же конкретная реализация функций и «поступков, не составляющих функций хода действия» [1, с. 94], однако устойчиво присущих детским образам-персонажам в сказках? Рассмотрим эту проблему на примере сказок с парным гендерным типом героев - мальчиком и девочкой - братом и сестрой или детьми из разных семей, одновременно или поочередно функционирующими в рамках одного сюжета.
В сказках богатырских (СУС 301А, В Три подземных царства) функции-поступки» юных персонажей гендерно дифференцированы. Взросление девочки завершается нарушением запрета видеть «свет»: няни «проговорились, что свет есть: звезды, ветер, луна - все как есть» [5, с. 146], отец «решил вывести их погулять в свой парк», а сам «от них удалился»; «вдруг взволновался ветер, поднялась буря. Стали деревья нагибаться до земли. В это время подлетел Змей, подхватил всех трех царских дочерей и унес в свое подземное царство» [5, с. 147]. Мальчикам свойственны начинающееся противодействие и отправка: сыновья бедной вдовы - богатыри, узнав о «распоряжении» царя, «попросили у своей матери благословенья и поехали к царю» [5, с. 147]. В сюжете СУС 552 А Животные-зятья запрет отсутствует; исчезновение сестер мотивируется природным катаклизмом: «Пошли они в сад гулять. Вдруг поднялась буря, вихорь, зашла черная туча; подбегают они к парадному крыльцу. Вдруг вихорь завертел, схватил старшую сестру и унес» [6, с. 132]; похищение претерпевает средняя, затем младшая сестра. Свободный отъезд брата также отличается от классической отправки: «Прошло этому три года, сын стал проситься у дядюшки путешествовать по всему свету, взял он доброго коня и большую сумму денег. Поехал он в чистое поле» [6, с. 132]. Возможен мифологический похититель: «Когда царские дочери стали входить в совершенные лета, прилетает шестиглавый змей и уносит всех трех царских дочерей» [6, с. 154]. Купеческие сыновья - юные богатыри - вызываются отыскать царевен: «сейчас купеческих детей царь взял, несколько месяцев кормил их. И стали они сильные богатыри. Из всей царской конюшни выбрали они себе только трех коней, а больше по них коней недоставало. Купили им седла богатырские и поехали они странствовать» [6, с. 154]. Пропавшие героини и искатель могут состоять в родстве: «Было им уж эдак лет 12, было которой-то дочери рожденье. Сделал царь бал диковинный. Из всех городов, губерний съехались поздравлять, всякий желал их красоту видеть. Пошли в сад прогуляться, а папеньку и маменьку оставили дома. Вдруг Вихорь набежал, схватило обеих сестер и понесло» [6, с. 195]. Родившийся спустя несколько лет брат, подрастая, добивается отправки: «- Маменька, говорит, позвольте: я пойду сестриц разыскивать. - Нет, говорит, не ходи, не найдешь. Дочерей, говорит, мы лишились и тебя лишимся! Всячески просила. Отец узнал,
упрашивал, потом призывает министров: - Вот, говорит, господа-сенаторы, мой сын день и ночь плачет, хочет идти сестер разыскивать! Говорят, сенаторы: -Отчего не благословить, когда у него такое желание?» [6, с. 195]. Функция отправки может реализовываться героями поочередно, в порядке взросления; при этом возможна неоднократная просьба об отправке (СУС 312 Д Катигорошек): «Этот сын большинькой стал, на дворе похаживает, лучком -тамарчиком постреливает, стал говорить: - Тятенька мой родименькой! Пусти меня в чистое поле, широко раздолье, людей посмотрю да сам себя покажу, сестру поищу! - Нет, говорит, еще мал. Опять просится: - Тятенька, мой родименькой! Пусти меня в чисто поле, широко раздолье, людей посмотрю, да сам себя покажу, сестру поищу! - Ну, говорит, ступай, бог с тобой!» [6, с. 263]. Таким образом, налицо гендерная обусловленность функций-«поступков» при возрастной антитезе персонажей парного гендерного типа: девочки «стали входить в совершенные лета» [6, с. 154], в то время как мальчик «в таких вьюных летах» [6, с. 195]. Гендерный аспект значим и в тех сюжетах, где девочка, вырастая, становится матерью основного героя. Так, о завершении детства девочки-репки (СУС 301А, В Три подземных царства) сигнализирует обобщенная возрастная характеристика - «выросла большая» - и последующая отправка «в лес за ягодами» с подругами, а фактически - в жены медведю. Возрастная характеристика мальчика более конкретна: «Стукнуло ему пятнадцать лет» [7, т. 1, с. 245]. Причиной его отправки становится вредительство: «стал он ходить с ребятами на игры и шутить шутки нехорошие: кого ухватит за руку - рука прочь, кого за голову - голова прочь. Пришли мужики жаловаться, говорят старику: - Как хочешь, земляк, а, чтобы сына твоего здесь не было! Нам для его удали не погубить своих деток! Старик запечалился-закручинился. - Что ты, дедушка, так невесел? - спрашивает Ивашко-Медведко. - Али кто тебя обездолил? Старик трудно вздохнул: - Ах, внучек! Один ты у меня был кормилец, и то велят тебя из села выслать» [7, т. 1, с. 245]. Отправку предваряет снабжение оружием: «Ну что ж, дедушка! Это ещё не беда; а вот беда, что нет у меня обороны. Поди-ка, сделай мне железную дубинку в двадцать пять пуд». Старик пошёл и сделал ему двадцатипятипудовую дубинку. Ивашко простился с дедом, с бабою, взял свою дубинку и пошёл куда глаза глядят» [7, т. 1, с. 245].
Девочка - героиня сюжета (СУС 303 Два брата) - заложница отцовского запрета, поскольку ее матери сказано: «Если ты родишь сына, то попустим на свет, а дочерь родишь, на свет не попустим». Нарушение запрета происходит по требованию царевны, предваряющему социовозрастной переход: с девочкой «водилась нянька лет до семнадцети, до восемнадцети, а тогда говорит царевна девича: - Што-же ты, моя нянька, покажи мне, какой есь свет на свете» [8, с. 18]. Чудесно родившиеся и стремительно растущие близнецы свободно готовятся к отправке: «Эти робятка ростут не по дням, а по чесам, и выросли они лет до семи до восьми» [8, с. 17]. Трижды просят они у матери благословение: «Поутру встают, на себя чветно платьё надевают и просят у матушки благословеницо: съездить по чистому полю на добрых конях
погулять. Даваёт: - Поежжайте, да только дедушку в глаза не попадайте. Вышли робятка вон на уличу, пошли на конюшен двор выбирать себе коней по разуму; выбрали коней, обседлали-обуздали и отправились в чисто полё» [8, с. 17]. Будущее чудесное рождение сыновей - главная миссия девочек-затворниц, нарушаюших запрет со словами: «потрясись, мать сыра земля, раздвоись, белокаменна стена, посмотрим мы на белой свет, где есь красное сонцо» [9, с. 94]. Детство мальчиков-сыновей отличают богатырские шалости (вредительство), инициирующие социальный конфликт: «Бояра стали жаловацца, отец стал пригрожать» [9, с. 94]. Отправка происходит по инициативе героев: «поедем мы в поле людей посмотреть и себя показать» [9, с. 94].
В сказке «Царевна-странница» (сюжет не учтён в СУС) традиционное гендерное соответствие не соблюдено. Царевна не только нарушает запрет: «И приказал царь в земле выстроить комнаты, чтоб она там жила, день и ночь все с огнем и чтоб мужского пола не видала. Родилась дочь, как окрестили ее, так в земле и держали» [6, с. 200], - но и, узнав, что «не только вы, говорят, но вот такой-то царский сын так же сидит: на него никто женского пола не может смотреть!» [6, с. 200], и увидев его портрет, «задумала она тут лететь к этому царевичу на жар-птице» [6, с. 200]. Таким образом, взросление царевны завершает получение волшебного средства и самостоятельная отправка.
Отправка персонажей-детей, запроданных антагонисту (СУС 313А, В, С Чудесное бегство), носит вынужденный характер и происходит по требованию вредителя: «А эти деточки стали подрастать, по ночам застукало, кажну ночь заходило, спокою не даёт. Мать спрашивает: - Что это? - А вот, - он <отец> ей и рассказал, - что как ты была на сносях, так я обещался отдать за башню, кого дома не знаю. Ну, мать и напекла подорожничков, раз уж у отца они отданы были, и послала их: - Дети, идите куда головой стоишь» [10, с. 195]. Имеет место пространственное перемещение: «И вот они побежали. Добежали до старичка, старичок один живет в избушке, подавались ночевать. Он их пустил...» [10, с. 195]. Дети ночуют у трех старичков-дарителей поочередно, получают волшебные средства, позволяющие спастись от преследования антагониста (плеточку, кремешок и огнивце); четвёртый старичок оставил их у себя «за детей» [10, с. 197]. При смерти старичок оставляет подросшим детям чудесное наследство: льва-зверя, собаку, медведя, орла и сокола - юноше и «шириночку (лодочку резинову)» [10, с. 197] - девушке. Объектом запродажи может быть только мальчик; выбор девочки свободен и самостоятелен: «Тут поднялся крик, шум, слёзы. - Да, пожди же ешо, ведь он тебя потребует. Може ешо и так обойдется. - Нет, пойду, да и все тут. И сестрёнка ета с ём ладится. Как её не отбивали, насильно пошла с братом» [11, с. 403]. Помощник детей -«полесовшик-старичок» [11, с. 403] - принимает детей к себе на жительство: «Старику ети дети погленулися. Девка стала избёнку подметать, обед варить, и живут они сколь времени у етого старика» [11, с. 404]. Затем старичок заменяет героя, отправляясь к вредителю: «Вася, я за тебя пойду. Как я пожил, у меня никого нету, а тебе пожить надо. Я заменю твою голову» [11, с. 404 -405]. Таким
образом, происходит социовозрастной переход: герои начинают самостоятельную, взрослую жизнь.
Для запроданного мальчика (СУС 314А* Бычок (лось, вол, птицы) -спаситель) царь-отец просит отсрочки: «Погоди, Волк Медный лоб, дай мне сына растить до двенадцати лет: я хоть полюбуюсь на него» [12, с. 79]. Царь делает для семьи убежище - «огромный подвал» [12, с. 79]; однако благодаря пособничеству некоей старушки и кочерги, которая «встала на этим месте» [12, с. 79] (в других вариантах - веника, долота), вредитель раскрывает тайну и забирает мальчика «в темный лес» [12, с. 79], где в домике уже живет девочка-ровесница. Малолетние дети могут представлять собой собирательный образ - в этом случае гендерные признаки не акцентируются. Названные персонажи пассивны и не способны защитить себя без помощи извне: «дожидаются, что вот прилетит <вредитель> и их съест» [10, с. 217]; «Сидят они на травке-муравке да слезы ронят» [7, т. 2, с. 75]; готовы служить антагонисту «верой и правдою» [7, т. 2, с. 75]. Появление вредителя завершает детство персонажей; следует пространственное перемещение в его царство, где «горы всё выше да круче» [7, т. 2, с. 75]. Дети получают помощь от ясного сокола, орла и бычка; последний дает волшебное средство (гребешок и утиральник) и приносит их в «большой славный дом» [7, т. 2, с. 76], где им предстоит вести взрослую, самостоятельную жизнь. Вариант отправки -бегство «без оглядки» [7, т. 2, с. 77]: помощники - конь, гуси, бычок-третьячок, переносящий детей в безопасное место и дающий им волшебного помощника; «превеличающий ворон», сокол, бык [12, с. 80]: спасение реализует последний, на шкуре которого дети уплывают за море.
Малолетние чудесные дети (СУС 707 Чудесные дети) оправляются прочь из родного дома вследствие происков вредителей, которые их «в пруд попущали» [7, т. 2, с. 308]; в ящике «пустили на речку» [6, с. 138], в бочке «на море» [6, с. 164]. Поводом к новому пространственному перемещению служит смерть покровителя или отказ в покровительстве: «остались одни, пожили несколько времени, скучно им стало и пошли они этой же дорогой» [6, с. 164]; извозчики не решаются «их взять: они, должно быть, значительные дети. Лучше возьмемте, отвеземте их в город, в городе пустим: там как хотят» [6, с. 164]. Смерть покровителя/приёмных родителей завершает детство персонажей; при этом конкретизируются гендерные роли: «вошли они в пору и <...> поставили большой отличный дом за городом» [7, т. 2, с. 308], братья ходят на охоту, сестра домовничает. Умирая, мельник-покровитель наказывает: «живите хорошенько. Это сестра пусть вам вместо матери, вы должны ее слушать, а ты их покой вместо детей» [6, с. 138]. Детям «уж лет семнадцать стало» [6, с. 164]; казачий атаман приглашает юношу «заступить его <умершего приемного отца -казака> место» [6, с. 164] и приехать «к завтрему на смотр» [6, с. 164]; сестра остаётся за хозяйку.
Таким образом, в сказках богатырских, в сюжетах о нарушении запрета, запродаже и бегстве от вредителя функциональная активность детей локализуется в экспозиции, завязке и начале развития действия. Основные
функции-«поступки» мальчиков - это начинающееся противодействие и отправка на подвиги/поиски. Детство девочек завершает нарушение запрета, ведущее к исчезновению, похищению, чудесному рождению сыновей. Исключение составляет «царевна-странница», отправляющаяся навстречу романтическим приключениям. Если образ детей собирателен, они оба подлежат отправке, пространственному перемещению, спасаются от преследования, получают волшебное средство и иное содействие помощника.
Обратимся к сюжетам, предполагающим функционирование детей на протяжении всего развития действия. Можно предполагать, что совокупность функциональных проявлений здесь более разнообразна. Так, отправка детей «в лес за ягодами» в сюжете СУС 327 Брат и сестра у ведьмы + 480 Мачеха и падчерица приводит к испытаниям у яги: истопить «баньку», вымыть «детушек» яги - «лягух, и змей, и мышей». «Мальчики дрова пилят и колют». Помощник - «птичка-синичка» - подсказывает девочкам решение трудной задачи: как принести воды решетом. Дети достойно выдерживают испытания на бытовые умения и коммуникабельность: усердно моют зверюшек, которые их хвалят; ягу вежливо называют «бабушкой» [13, с. 91]. Щедро наградив детей, яга показывает им дорогу домой. Возвращение представляет собой настоящий сказочный триумф: «Вырядились они и пошли по деревне. Мальчики на гармони играют, а девочки пляшут» [13, с. 92]. Притязания ложного героя, который также пытается добиться награды, не соответствуют социально-этическим нормам сказки: он «баню не стопил, детушек не мыл, оторвал кому руку, кому ногу, кому голову» [13, с. 92]. Яга жестоко наказывает его: «парень-то и сгорел» [13, с. 92].
Противодействие «злой мачехе» - традиционная для сказок с персонажами-детьми конфликтная ситуация. Сказка «Дети старика и Рыжутка» (СУС 511 Чудесная корова) предлагает оригинальную версию его реализации: дети просят разрешения «перед смертью на нашей Рыжутке покататься» [14, с. 57]. Следует позволение (отправка) и пространственное перемещение в чудесный город, где «всего много, а лихих да потерянных людей в город не пускают. Тут все живут такие, как вы, обиженные» [14, с. 57]. В качестве волшебного средства дети получают «большой, красивый дом» [14, с. 57], в котором «что захотите, то сейчас же все появится» [14, с. 57]. Существенен мотив учения: «Атаман их в школу послал учиться. В том городе девочки, мальчики вместе грамоте обучались» [14, с. 58]. Характерного для сказок дидактической направленности возвращения домой не происходит: спустя шесть лет отец заслуживает право жить вместе с детьми в «том городе, где люди счастливо живут» [14, с. 58].
Отправка детей в сюжете СУС 450 Братец и сестрица имеет различные мотивировки: «царь с царицею померли, остались дети одни и пошли странствовать по белу свету» [7, т. 2, с. 250]; они «круглые сироты, <...> Нечем им было жить. <...> Они и пошли с села на село» [15, с. 166-170]. Родители отправляют или дети сами отправляются в лес «за грибам» [13, с. 97], «по ягоды» [7, т. 2, с. 254]; мачеха требует от безвольного отца: «Отвези своих детей, куда хочешь!» [6, с. 92]. Функция возвращения принципиально
невозможна: «взял их барин к себе» [7, т. 2, с. 255]; девочка нанимается «в прислужанки» [13, с. 97]; после некоторого периода взросления: «шли-подошли, пришли в город. Ну, там пожила ни много, ни мало» [10, с. 410] -совершается социовозрастной переход: замужество героини. Нарушение братом запрета старшей сестры приводит к трансфигурации: Иванушка «не вытерпел и не послушался сестры, напился и стал козлёночком» [7, т. 2, с. 250]; «Стоит баранье копытце полно водицы. Братец увидел его и, не спросясь с Алёнушкой, выпил до дна. Алёнушка зовёт Иванушку, а вместо Иванушки за ней бежит беленький баранчик» [7, т. 2, с. 252]. В свете мифологических представлений о вредоносности воды, наполняющей след животного или человека, колдовство в рассматриваемом сюжете не сопряжено с конкретным носителем: «Вода -святая, чистая стихия, но вместе с тем - местообитание нечистой силы. Как правило, чистые источники, родники в народе считались священными и целебными; болота же и вообще водоёмы со стоячей глубокой водой признавались обычно обиталищем нечистых духов» [16, с. 174]. Трансфигурация распространяется только на мальчика. В ряде вариантов возможна обратная трансфигурация, не затрагивающая возрастных характеристик персонажа: «этот козленок перевернулся три раза через голову и, сделался молодечь, какой был, такой и стал» [10, с. 411]. Более распространена развязка без обратной трансфигурации: остаются у хозяев «козелок и Машенька» [13, с. 98]; «царь с царицей и с козлёночком стали жить да поживать да добра наживать и по-прежнему вместе пили и ели» [7, т. 2, с. 252]; барин «взял Олёнушку к себе в дом, а козла Иванушку пустил в сад гулять» [7, т. 2, с. 255]. Антагонист - ведьма [7, т. 2, с. 250-253]; «гостья чужедальняя, чужестранная, дочь богатого» [15, с. 167]; барыня-хозяйка [13, с. 97-98] -преследует и соперницу-героиню, и ее зачарованного брата: «Прикажи да прикажи зарезать козлёночка; он мне надоел, опротивел совсем!» [7, т. 2, с. 251]; «пристает, чтоб он <муж> козла зарезал, потому что дворовые боятся, что козел все расскажет» [6, с. 92]; «незавидела козленка. Зарезать козленка мужа заставляет» [10, с. 410]; «Давай казельцик резать» [17, кн. 2, с. 128].
Малолетний брат может надеяться только на помощь сестры. Попытка увидеться с ней представляет собой начинающееся противодействие: «Видит козлёночек: уж начали точить на него ножи булатные, заплакал он, побежал к царю и просится: - Царь! Пусти меня на море сходить, водицы испить, кишочки всполоскать» [7, т. 2, с. 251]; «Пагади меня резать, а пойду на реку сходю» [17, кн. 2, с. 128]. Противодействие может реализовываться самостоятельно: «А баранчик спроведал, что ему недолго жить, лёг на бережку и причитывает» [7, т. 2, с. 253]; «Козлёночек ходит на бережок и горько плачет, приговаривая» [7, т. 2, с. 255]; «А козлёнок-от прибежал к синему морю: -Сестрица родима! Меня резать хотят!» [10, с. 410]. Зачарованный брат невольно становится помощником обездоленной сестры: его плач, на который отзывается сестра, предопределяет ее спасение: «Человек слушает, что за чудо? Пошёл, сказал барину; стали оба караулить. Баранчик пришёл и опять стал вызывать Алёнушку и плакаться над водою» [7, т. 2, с. 253]. Происходит изобличение вредителя и воссоединение семьи: «Собралась челядь дворовая, закинула сети
шёлковые; Алёнушка и поймалась. Вытащили её на бережок, отрезали камень, окунули её, сполоснули в чистой воде, белым полотном обернули, и стала она ещё лучше, чем была, и обняла своего мужа. Баранчик стал опять братец Иванушка, и зажили все по-старому, по-хорошему, только ведьме досталось; ну да ей, говорят, туда и дорога, об такой не жалеют!» [7, т. 2, с. 253]. Достаточно редка драматичная развязка: козленок «приходит, и она к нему вылазиить, ево сестра, из моря. Ну, и он, царёв сын, апустил руки и угадал свою жену Алёнушку. Ну, и нельзя ему её взеть, и приходит он дамой, сваво казла пустил на вольную волю и сам рашыл сваю жысть» [17, кн. 2, с. 129]. Оригинален также новгородский вариант сказки, где из «моря, озера» [13, с. 98] спасают самого козленка, который просит сестру: «Либо совсем утопи, а то вытащи меня» [13, с. 98]; при этом функция изобличения вредителя остается актуальной: «Да кто же это тебя так?» - «Да вот называет служанкой-то барыня» [13, с. 98]. Таким образом, реализация характерных функций чудесного помощника и обличителя сближает Иванушку с чудесным ребенком, оберегающим гонимую мать.
В сказках с детским образом-персонажем, похищенным ягой, функционально доминирует один гендерный тип: мальчик (СУС 327 С, F Мальчик и ведьма) или искательницы-девочки (СУС 480А* Сестра (три сестры) отправляется спасать своего брата). Завязкой в сюжете СУС 327 С, F Мальчик и ведьма служит родительское предостережение перед отправкой: «Будь осторожен, тебя караулит ведьма Чувилиха; не попадись ей в когти» [7, т. 1, с. 146]; «На озерко не езди, - говорят, - она <ягишна> тебя поимает да съест, она жалеет своей рыбы» [10, с. 333]. Родителям импонирует желание мальчика помогать близким: «Отец да мать были радешеньки, что сын их кормит» [18, с. 203]. Противодействие вредителю - ответ на его призыв подплыть к берегу - характеризует находчивость, остроумие, даже некоторую дерзость героя: «Нет, не матушкин голос: очень толст! Поди, язык поточи!» [7, т. 1, ^ 145]; «Дальше, дальше, мой челночок! Это не родимой матушки голосок, а злой ведьмы Чувилихи» [7, т. 1, с. 146]. Мальчик достойно решает трудные задачи: убаюкивает дочерей яги - Одноглазку и Двоеглазку [10, с. 334]; «был не плох, начал отговариваться, что не знает, не ведает, как сесть на лопату» [7, т. 1, с. 145]; дочь/дочерей яги отправляет в печь, спасаясь от ее преследования в ходе пространственного перемещения на крылышках из перышек, подаренных гусями-лебедями [7, т. 1, с. 145], или на «защипанном гусеньке» [7, т. 1, с. 147]. Актуальна находчивость бойкого героя: он «не быть глуп» [18, с. 203]: забирает испеченные ягой пироги и толкает в воду ее дочерей, а затем жарит в печи все семейство яги. Счастливое возвращение домой не связано с социовозрастными изменениями мальчика.
В сюжете СУС 480А* конфликт обусловлен нарушением материнского запрета: «будь умна, береги братца, не ходи со двора» [7, т. 1, с. 147]. Для персонажа-девочки функционально значимы оплошность: «В некоторое время выпросились они все четверо <три сестры и брат> у своих родителей в лес за ягодами, отец и мать отпустили их, только приказали наблюдать меньшого брата, чтобы он не ушибся и не заблудился в лесу. <...> откуда ни взялся -
Сизой Орел спустился на землю и когтями своими схватил брата их, поднявшись на воздух, полетел и вскоре потом пропал из глаз их. Сестры, видя сие, от страха не знали, что делать, плакали, кричали.» [19, с. 147] - и нерадивость: «Вот родителя поезжают к празднику и велят за парницком гледеть. Там Егибова жила в лесу-ту. Вот онна доци и вынесла парницка на крыльцо. Вынесла, да сама и давай в куклы играть с подружкама-то. Тут налетила Егибова, в деревенной ступи, комелем заметаё. Хватила парницка-то да и унесла. Ну, те девушки вопят, плацут» [20, с. 220-221]. Мальчик обычно становится жертвой подвоха: «Вот эта баба-яга прибежала к кузнецу. - Кузнец, кузнец! Скуй мне голос, как у иванушкиновой матери! Вот он ей сковал голос; она прибежала к берегу. - Иванушка! Плыви ко мне, я тебе пить-есть принесла! Он слышит, что голос материн, приплыл. Баба-яга его схватила и утащила» [6, с. 80]. Подвох или пространственное перемещение героя происходят при участии пособников яги, как то: кузнец, кот [6, с. 80-82]; гуси-лебеди [7, т. 1, с. 147]; сильный ветер и «орёл сизой» [6, 82-84; 19, с. 147]. Искателями становятся старшая сестра [7, т. 1, с. 147], старшие сёстры по очереди [6, с. 82 -84; 19, с. 146-152; 20, с. 220-222]; девочки-служанки [6, с. 80-82]. Начинающееся противодействие и отправка имеют вынужденный для искательницы характер. Они могут определяться боязнью наказания: «Пришла девочка, глядь - братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда - нету. Кликала, заливалась слезами, причитывала, что худо будет от отца и матери, - братец не откликнулся! Выбежала в чистое поле; метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за тёмным лесом. Гуси-лебеди давно себе дурную славу нажили, много шкодили и маленьких детей крадывали; девочка угадала, что они унесли её братца, бросилась их догонять» [7, т. 1, с. 147-148]. Возможна градация: отправка - для старшей, позволение «сыскать брата» [6, с. 83] - для средней и уход вопреки желанию матери - для младшей сестры: «Две сестры ходили, не нашли, и ты не найдёшь!» [6, с. 83]; старшей сестре родители позволили «идти в чисто поле и искать тамо брата ее родимого, а своего сына любимого» [19, с. 147], среднюю они отпустили «погулять во чисто поле, поискать там брата своего родимого» [19, с. 150], младшая дочь вынуждена настаивать на отправке: «Отец и мать долгое время не соглашались, но усильные ее прошения склонили их на ее сторону» [19, с. 150]. Чудесные персонажи становятся помощниками девочки только при строгом соблюдении определенных условий (испытание): персонаж-искатель должен продемонстрировать безусловное соответствие гендерной роли няни, старшей сестры, умелой хозяйки - помощницы близких, хорошо воспитанной и расторопной, но осторожной и находчивой во взаимодействии с антагонистом. Недопустимо пренебрегать угощением, предлагаемым потенциальными чудесными помощниками - печкой, яблоней, молочной речкой; необходимо уважать животных (ёжика, кота), делать им приятное; каждого помощника следует вежливо просить о содействии и тепло благодарить за него. В особенности непозволительно отклонять просьбы, подтверждающие хозяйственные компетенции героини: «- Ты, говорит, сядь, попряди мне ленку моего (и далее: посучи мне пряжи), а я пойду, принесу тебе клубочек. Куда этот клубочек покатится, ты туда за ним и иди. Она ей и
говорит, эта девушка: - Э, когда мне, матушка, работать? Мне надо идти, дитятю искать. Ты мне, матушка, скажи, где мне его найти! - Ну, говорит, ступай дальше, я не знаю, где твое дитя» [6, с. 80]; «- Собери с меня все яблочки, половину возьми себе, а половину оставь мне. Я тебе на время пригожусь. Она и говорит: - Нет, говорит, мне некогда! Когда мне обирать, я иду родимого братца искать!» [6, с. 82]; «- Красная девица! Замети печуру, напеки просвир, возьми половину себе, половину оставь мне. Я тебе на время пригожусь. - Когда мне месть и печь, я иду брата своего стеречь!» [6, с. 82]; «Бегит-бегит, стоит костерок. - Костерок, костерок, де наш парницок? -Подпаши под намы, подмаши под намы, кинь поленцё в костерок. А она тут: -Я у батюшки избу не пашу. И бегит. Стрецю ей овинец. - Овинец, овинец, де наш парницок? - Подпаши, подмаши, подкинь снопец. - Я у своего батюшки избу не пашу. Бегит, бегит, стоит пецка. В пецки пероги житни. - Пецка, пецка, де наш парницок, наш Иванушка? - Поешь моего перога. - Я у батюшки ржаные шанежки не ем» [20, с. 221]. Старшая и средняя сестры отвечают потенциальным помощникам высокомерно и грубо: «- Красная девица! Отряси меня, яблоньку, возьми себе яблочков и оставь мне, а я тебе сама пригожусь. Девка с гордостью отвечала: - Есть мне когда заниматься такою безделицею ...» [19, с. 147]. Если решение задач принципиально неверно, ложная героиня теряет право на волшебную помощь, а несостоявшиеся помощники выдают ее антагонисту (пособничество): «Прибегает она к первой девице, говорит: -Красная девица! Спрячь меня, а то баба-яга меня съест! - Нет, говорит, ты мне не хотела сучить пряжи!» [6, с. 81]; «Не хотела моего перога есть, я тебя-то прятать не хоцу» [20, с. 221]. В результате девочка-искатель не может спастись от преследования антагониста или его пособника: баба-яга «нагнала эту девицу, отняла у ней мальчика, а ее разорвала в куски» [6, с. 81]; «Полетел орел дальше к березе, сейчас догнал он ее, отнял брата, а ее всю изодрал, исколупал ногтями» [6, с. 83]. Таким образом, противоборство завершается драматично: ложная героиня возвращается, не исчерпав конфликта, или погибает.
Боясь расплаты, лжегероиня обманывает родителей, подтверждая несостоятельность притязаний: «возвратясь в дом свой, сказала отцу и матери, что ходила по чистым полям, и по всем дремучим лесам, но не нашла своего братца родимого» [19, с. 149]. Родители спрашивают: отчего у дочери исцарапано лицо? И снова девочка лжет: «Ходя по дремучим лесам, исцарапалась о сучья» [19, с. 149]. Однако и ложной, и истинной героине надлежит прибегнуть к неправде, вводя в заблуждение опасного антагониста: подобное поведение свидетельствует о сообразительности девочки: «- Что ты, красная девица, от дела лытаешь или дело пытаешь? - Нет, бабушка, я ходила, ходила, да пришла к тебе погреться!» [6, с. 81]; «- Зачем ты пришла сюда, красная девица, -спросила Баба-Яга, - волею, или неволею или своею охотою, не братца ли ищешь своего родимого? - Бабушка, сударыня! - отвечала девица. - Я гуляла по чисту полю и заблудилася и зашла в сию избушку переночевать, а брата у меня никакого нет» [19, с. 148]. Оказавшись в избушке яги, девочка решительно противодействует: «Увидела его <брата> сестра, подкралась, схватила и
унесла» [7, т. I, с. 148]; «Когда баба-яга уснула, она залила ей смолой глаза, заткнула хлопком. Дала коту ком масла, схватила она своего дитятю и побежала» [6, с. 81]; «Она стала воши-те ножом бить, да и тюкнула Егибову в голову. Егибова-та пала-то, девка Ивашку схватила и побежала» [20, с. 222]. Правильное решение трудных задач обеспечивает спасение от преследования и возвращение девочки и мальчика домой.
Показательно, что маленький мальчик комфортно чувствует себя в избушке яги: «сидит на кресле, а кот Еремей ему сказки сказывает и песни поет» [6, с. 82]; сидит «братец на лавочке, играет золотыми яблочками» [7, с. 148]; «Ивашка на лавке железны сухари грызё» [20, с. 222]; «у дверей сидит Кот Казанской, разум Астраханской, ус усастерской, песни поет и сказки сказывает; а брат ее, сидя на бархатном стуле, по серебреному блюдечку перекатывает золотое яичко» [19, с. 148]. Но его несвобода (а, следовательно, функциональная несостоятельность) очевидна: орёл «нагнав девчуру, всю ее исцарапал, а мальчика, опять ухватя в когти, понес с собою в избушку. Потом высек его, приговаривая, чтобы он не уходил от него, и, посадя опять на бархатный стул, поставил перед него на столике серебряное блюдо и дал золотое яичко» [19, с. 149]. Дидактическая направленность сказки ощутима также в эпизоде, который предъявляется героине в качестве поведенческого образца: в волшебном мире «сидит девушка на лугу, прядет и играет с маленьким мальчиком» [6, с. 80].
Характерная для сказок с не взрослеющими в сюжете детскими персонажами отправка за ягодами неизменно приводит к столкновению с вредителем или жестокому внутрисемейному конфликту. Так, простодушная Снегурушка (СУС 703*, *703 Снегурочка+314А Бычок [лось, вол, птицы] -спаситель) не выдержала испытания - съела всю «кашу» яги [6, с. 193]. «Баба-яга тех <подруг> отпустила, а ее взяла к себе, не пустила. Велела ей качать сына, а сама ушла за ягодами» [6, с. 193]. Противодействие героини -исполнение пародийной колыбельной: «Вот Снегурушка стала качать. - Алю, алю! Шелудивый сын! Алю, алю! Шелудивый сын! Баба -яга услыхала, прибежала, говорит: - Ты не так, ты приговаривай: - Алю, алю! Боярский сын! - Ну, говорит, качай, а я пойду за ягодами» [6, с. 193]. Интересно, что героиня природно-мифологического происхождения (появившаяся из снежного шара на печи) стремится к возвращению из мира волшебного к людям, ее воспитавшим. Петуху не удается отвезти девочку домой; бык помогает ей спастись от преследования. В сюжетном варианте «Девушка Снежурочка» героиня охарактеризована с очевидной иронией: «Все девушки домой пришли, а ведь она была бестолкова: в лесу заплуталась, и теперь там. Напала на нее Яга Баба и унесла домой; заставила ребенка качать» [12, с. 112-113]. Обиженная Снежурочка противодействует: «качает да приговаривает: - А баю, баю, баю! / Шелудяк, п е с т я к! Услыхала его мать, стала девушку ругать: - А не так <.> качашь и не так слова говоришь! А вот как говори: - А баю, баю, баю! / Вот боярский сын! / На ноженьке - сапожки, / На рученьке - перстенек!» [12, с. 113]. Горькие слезы Снежурочки привлекают внимание волшебных помощников - барана, затем быка. «Барана Яга Баба догнала и девушку
Снежурочку отняла. Привела домой, заставила опять дитю качать» [12, с. 113]. С помощью быка Черняюшки Снежурочка спасается от преследования и возвращается домой. Мальчик - сын яги - в этом сюжете самостоятельными функциями не обладает, однако варианты с персонажами непарного гендерного типа, как и в СУС 327 С, F Мальчик и ведьма, отсутствуют.
В сюжете СУС 780 Чудесная дудочка отправка детей в лес за ягодами служит завязкой остродраматичного действия. Имеет место преступление, совершаемое сестрой / подругами, т.е. вредительство: «Вот пошли брат с сестрой за ягодами, пришли в лес. Иванушка всё рвёт да рвёт да в кувшинчик кладёт, а Аленушка всё ест да ест, всё ест да ест; только две ягодки положила в коробку. Глядит: у ней пусто, а Иванушка уж полный кувшин набрал. Завистно стало Аленушке. - Давай, - говорит, - братец, я поищу у тебя в головке. Он лёг к ней на колени и заснул. Аленушка тотчас вынула острый нож и зарезала братца; выкопала яму и схоронила его, а кувшин с ягодами себе взяла» [7, с.
220]. Обещание подарка - «кто из вас больше ягод соберёт, тому подарю красные чоботы» [7, с. 220], «тому поясок куплю шёлковый» [7, с. 221]; «Вам, девки, куплю по платочку, а тебе, сын, серебреное блюдечко да золотое яичко. А вы мне за то наберите ягод по кувшинцу» [17, кн. 1, с. 455] - психологически изъясняет конфликт, а нелицеприятный отзыв о доверчивом братике («Он такой ленивый, всё равно ничего не соберёт!» [7, с. 220]), равно как и дерзкая ложь по возвращении («Должно быть, <брат> в лесу отстал да заблудился; я его звала -звала, искала-искала - нет нигде» [7, с. 220]) усугубляют негативную характеристику сестры. Обличение происходит с помощью чудесной дудки: «Спустя несколько времени после того над могилой Иванушкиной выросла тростинка. Мимопроезжие купцы её срезали, сделали дудку, и как начали играть в неё - изумились; из дудки выходил такой голос: - Подуди-ка, подуди-ка, дядюшка! Не ты меня убил, не ты меня сгубил; убила меня сестра моя - за красные ягодки, за шёлковый поясок» [7, с. 221]. Обличают преступление не только посторонние лица - овчары, [7, с. 220]; «барин - дворянин» [12, с. 114], «старичёк» [17, кн. 1, с. 455], - но и купеческий «сынок маленький» [21, с. 7173], а также «родной братенко» девочки [12, с. 116], которому - как и всем членам семьи по очереди - чудесная дудочка трогательно рассказывает о трагедии. В СУС 703* Снегурочка + 780 Чудесная дудочка происходит обратная трансфигурация: «Дудочка и разбилась, а в ней Снегурушка живая сидела» [21, с. 71-73]. Развязкой действия служит строгое наказание: «Тут Аленушка во всём призналась; отец разгневался и прогнал её из дому» [7, с.
221]; «Отец взял ножичек и разрезал дудочку, а она там сидит, живая. Он на утро встал, двух дочерев на ворота посадил, из ружья расстрелял, а с этой стал жить да быть» [12, с. 117]. Сюжетный вариант с героем-мальчиком обратную трансфигурацию не включает.
Итак, если функционирование персонажей-детей актуально на протяжении всего развития действия, то функциональные проявления здесь не только более разнообразны, но и более весомы: это уже не поступки, но вполне самостоятельные, в большинстве своем полноценные функции. И мальчики, и девочки могут подлежать отправке, быть жертвой подвоха, оказывать
противодействие, решать трудные задачи, получать волшебное средство, обретать волшебного помощника, выступать в роли ложного героя, вступать в противоборство с антагонистом, спасаться от преследования, совершать пространственное перемещение, претерпевать трансфигурацию, возвращаться домой. Функциональность собирательного образа сдержаннее: отправка, испытание, решение трудных задач, возвращение, а для ложных героев -наказание. Только мальчик исполняет функцию изобличения, только девочка -функцию вредительства.
Таким образом, волшебные сказки с парным гендерным типом детских персонажей демонстрируют разнообразие функциональных проявлений -собственно функций и функций-поступков, - обусловленных сюжетными, композиционными, тендерными и возрастными признаками.
Литература
1. Пропп В. Я. Морфология сказки. Ленинград: Academia, 1928. 152
с.
2. Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказка. Ленинград, 1979. 438 с.
3. Юнг К. Г. Божественный ребёнок Москва: АСТ, 1997. 400 с.
4. Мелетинский Е. М., Неклюдов С. Ю., Новик Е. С. Статус слова и понятие жанра в фольклоре. Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. Москва: Наследие, 1994. С. 39-104.
5. Молдавский Дм. Господин Леший, господин Барин и мы с мужиком. Ленинград: Лениздат, 1990. 496 с.
6. Великорусские сказки в записях И. А. Худякова. Москва; Ленинград: Наука, 1964. 302 с.
7. Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. В 3 т. Т. 1. Москва: Наука, 1984. 511 с.; Т. 2. Москва: Наука, 1985. 463 с.; Т. 3. Москва: Наука, 1985. 495 с.
8. Северные сказки : сборник Н. Е. Ончукова. Санкт-Петербург: тип. А. С. Суворина, 1909. 646 с.
9. Неизданные сказки из собрания Н. Е. Ончукова: тавдинские, шокшозерские и самарские сказки. Санкт-Петербург: Алетея, 2000. 488 с.
10. Сказки Терского берега Белого моря. Ленинград: Наука, 1970. 448 с.
11. Русская сказка. Избранные мастера. В 2 т. Москва; Ленинград: Academia, 1932. Т. 1. 422 с.; Т. 2. 415 с.
12. Сказки и предания Самарского края / собраны и записаны Д. Н. Садовниковым. Санкт-Петербург: Тропа Троянова, 2003. 447 с.
13. Памятники русского фольклора. Вып. 2: Традиционный фольклор Новгородской области: Сказки. Легенды. Предания. Былички. Заговоры : по записям 1963-1999 г. Санкт-Петербург: Алетейя, 2001. 534 с.
14. Тумилевич В. Ф. Сказки и предания казаков-некрасовцев. Ростов-на-Дону, 1961. 272 с.
15. Русские народные сказки: сказки рассказаны воронежской сказочницей А. Н. Корольковой. Москва: Наука, 1969. 408 с.
16. Великорусские сказки архива Русского географического общества. В 2 кн. / сборник А. М. Смирнова. Санкт-Петербург: Тропа Троянова, 2003. Кн. 1. 479 с.; Кн. 2. 448 с.
17. Шапарова Н. С. Краткая энциклопедия славянской мифологии. М.: АСТ, 2003. 624 с.
18. Севернорусские сказки в записях А. И. НИКИФОРОВА. Москва; Ленинград: Изд-во АН СССР, 1961. 386 с.
19. Старая погудка на новый лад: русская сказка в изданиях конца XIX века. Санкт-Петербург: Тропа Троянова, 2003. 399 с.
20. Сказки и предания Северного края / сборник И. В. Карнауховой. Санкт-Петербург: Тропа Троянова, 2006. 560 с.
21. Русские народные сказки / сост. Э. В. Померанцева. Москва: Изд-во Московского ун-та, 1957. 511 с.
References
1. Propp V. Ya. Morfologiya skazki [Morphology of the Folktale]. Leningrad: Academia publ., 1928. 152 p. [in Russian]
2. Sravnitel'nyy ukazatel' syuzhetov. Vostochnoslavyanskaya skazka [Comparative index of plots. East Slavic fairy tale]. Leningrad: 1979. 438 p. [in Russian]
3. Jung C. G. Bozhestvennyy rebonok [Divine Child]. Moscow: AST publ., 1997. 400 p. [in Russian]
4. Meletinskiy Ye. M., Neklyudov S. Yu., Novik Ye. S. Status slova i ponya-tiye zhanra v folklore. Istoricheskaya poetika. Literaturnyye epokhi i tipy khudozhestvennogo soznaniya [The status of the word and the concept of genre in folklore. Historical poetics. Literary epochs and types of artistic consciousness]. Moscow: Naslediye publ., 1994. Pp. 39-104. [in Russian]
5. Moldavskiy D. Gospodin Leshiy, gospodin Barin i my s muzhikom [Mr. Leshy, Mr. Barin and the peasant and I]. Leningrad: Lenizdat publ., 1990. 496 p. [in Russian]
6. Velikorusskiye skazki v zapisyakh I. A. Khudyakova [Great Russian fairy tales in the notes of I. A. Khudyakov]. Moscow: Leningrad: Nauka publ., 1964. 302 p. [in Russian]
7. Narodnyye russkiye skazki A. N. Afanas'yeva. V 3 tomakh. Tom 1 [Folk Russian fairy tales by A. N. Afanasyev. In 3 volumes. Vol. 1]. Moscow: Nauka publ., 1984. 511 p. Vol. 2. Moscow: Nauka publ., 1985. 463 p.; Vol. 3. Moscow: Nauka publ., 1985. 495 p. [in Russian]
8. Severnyye skazki: sbornik N. Ye. Onchukova [Northern tales: collection by N. E. Onchukov]. St. Petersburg: tipografiya A. S. Suvorina publ., 1909. 646 p. [in Russian]
9. Neizdannyye skazki iz sobraniya N. Ye. Onchukova: tavdinskiye, shokshozer-skiye i samarskiye skazki [Unpublished fairy tales from the collection of
N. E. Onchukov: Tavda, Shukshozero and Samara fairy tales]. St. Petersburg: Aletheia publ., 2000. 488 p. [in Russian]
10. Skazki Terskogo berega Belogo moray [Tales of the Tersky coast of the White Sea]. Leningrad: Nauka publ., 1970. 448 p. [in Russian]
11. Russkaya skazka. Izbrannyye mastera. V 2 tomakh [Russian fairy tale. Selected Masters. In 2 volumes]. Moscow: Leningrad: Academia publ., 1932. Vol. 1. 422 p.; Vol. 2. 415 p. [in Russian]
12. Skazki i predaniya Samarskogo kraya [Tales and legends of the Samara region]. Collected and recorded by D.N. Sadovnikov. St. Petersburg: Tropa Troyanova publ., 2003. 447 p. [in Russian]
13. Pamyatniki russkogo fol'klora. Vyp. 2: Traditsionnyy fol'klor Nov-gorodskoy oblasti: Skazki. Legendy. Predaniya. Bylichki. Zagovory : po zapisyam 1963-1999g. [Monuments of Russian folklore. Issue. 2: Traditional folklore of the Novgorod region: Fairy tales. Legends. Traditions. Bylichki. Conspiracies: Recorded 1963-1999]. St. Petersburg: Academia publ., 2001. 534 p. [in Russian]
14. Tumilevich V. F. Skazki i predaniya kazakov-nekrasovtsev [Tales and legends of the Nekrasov Cossacks]. Rostov-on-Don: 1961. 272 p. [in Russian]
15. Russkiye narodnyye skazki: skazki rasskazany voronezhskoy skazochnitsey A. N. Korol'kovoy [Russian folk tales: fairy tales told by the Voronezh storyteller A. N. Korolkova]. Moscow: Nauka publ., 1969. 408 p. [in Russian]
16. Velikorusskiye skazki arkhiva Russkogo geograficheskogo obshchestva. V 2 knigakh [Great Russian fairy tales from the archive of the Russian Geographical Society. In 2 books]. Collection by A. M. Smirnov. St. Petersburg: Tropa Troyanova publ., 2003. Book 1. 479 p.; Book 2. 448 p. [in Russian]
17. Shaparova N. S. Kratkaya entsiklopediya slavyanskoy mifologii [A short encyclopedia of Slavic mythology]. Moscow: AST publ., 2003. 624 p. [in Russian]
18. Severnorusskiye skazki v zapisyakh A. I. Nikiforova [North Russian fairy tales in the notes of A. I. Nikiforov]. Moscow: Leningrad: Izdatel'stvo AN SSSR publ., 1961. 386 p. [in Russian]
19. Starayapogudka na novyy lad: russkaya skazka v izdaniyakh kontsa XIX veka [Old weather in a new way: Russian fairy tale in the editions of the late 20th century]. St. Petersburg: Tropa Troyanova publ., 2003. 399 p. [in Russian]
20. Skazki i predaniya Severnogo kraya [Tales and legends of the Northern region]. Collection by I. V. Karnaukhova. St. Petersburg: Tropa Troyanova publ., 2006. 560 p. [in Russian]
21. Russkiye narodnyye skazki [Russian folk tales]. Compiled by E. V. Pomerantseva. Moscow: Izdatel'stvo Moskovskogo universiteta publ., 1957. 511 p. [in Russian]
Статья поступила в редакцию 31.01.2022 Статья допущена к публикации 15.03.2022
The article was received by the editorial staff31.01.2022 The article is approved for publication 15.03.2022
