CC BY
49
УДК 304.2 ББК 71.0
А.А. Андреева
Калмыций государственный университет им. Б.Б.Городовикова
ФРОНТИР В ИСТОРИИ КАЛМЫЦКОГО ЭТНОСА (ФИЛОСОФСКО-КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ)*
*Статья подготовлена при финансовой поддержке гранта РГНФ, проект № 16-23-03002 а(м) «Роль традиций в современной культуре монголоязычных народов».
Проблема философской рефлексии над историческим опытом России сегодня остается одной из центральных в отечественной философии культуры и истории. Поэтому вполне обоснованным представляется обращение к философско-культурологическому осмыслению истории отдельных российских регионов и народов, их населяющих, роли и вкладу различных этносов в становление российского многонационального государства. В данной статье предпринята попытка анализа роли фронтира в истории калмыцкого этноса и региона Юга России.
Ключевые слова: философия истории, фронтир, культурное пограничье, калмыцкий этнос, Калмыцкое ханство, Юг России.
A.A. Andreeva
Kalmyk State University named after B.B. Gorodovikov
FRONTIER IN THE HISTORY OF KALMYK ETHNOS (PHILOSOPHICAL AND CULTURAL ASPECTS)
Today the problem of philosophical reflection on the historical experience of Russia is one of the main topics in the national philosophy of culture and history. Therefore, it is quite reasonable to appeal to the philosophical and cultural understanding of the history of separate Russian regions and their peoples, the role and contribution of various ethnic groups to the formation of the Russian multinational state. In this context the article highlights the analysis of the role of the frontier in the history of the Kalmyk ethnos and the region located in the South of Russia.
Keywords: philosophy of history, frontier, cultural borderlands, the Kalmyk ethnos, the Kalmyk Khanate, South Russia.
Философско-культурологический подход в исследовании отечественной истории соответствует общему направлению культурологизации научного дискурса в различных отраслях гуманитарного знания. Культурологическая составляющая обнаруживает себя в большом комплексе социальных и политических проблем современности.
Обращение к философской теории и методологии при осмыслении культурно-исторического процесса выступает важным условием и инструментом познания прошлого. Значимость философского анализа истории означает не что иное, как «мыслящее рассмотрение ее» (Гегель) [5, с. 63].
При этом следует отметить, что философский подход к истории не может заменить собственно исторического к ней отношения. Философия не может претендовать на определяющую роль в развитии исторического знания, тем более на самостоятельное исследование исторических феноменов, исторического процесса. История дает описание конкретных общественных явлений, которое используется философией для выработки общих категорий, концентрирующих сущность социального целого.
А история, в свою очередь, исходит из этих общих категорий, знаний и обобщений, выработанных философией. Приведем в этой связи слова известного российского историка П.М. Бицилли «Всякая идея, заслуживающая этого имени, т.е. историческая духовная сила, а не простое измышление праздного ума, соответствует какому-то внутреннему переживанию и в этом смысле является реальностью и, значит, - одним из временных и вечно меняющихся ликов единой Истины. Задача историка - обнаружить за обволакивающим идею мифом это переживание; задача обществоведа - найти для его выражения формулу, которая была бы свободна от мифологических примесей; задача политика - извлечь практические выводы из результатов, добытых наукой: анализ не «убивает», но потенцирует идею - или наука была бы опасным и вредным занятием» [4, с. 345].
Проблема философской рефлексии над историческим опытом России сегодня остается одной из центральных в отечественной философии культуры и истории. Поэтому вполне обоснованным представляется обращение к философско-культу-рологическому осмыслению истории отдельных российских регионов и народов их населяющих, роли и вкладу различных этносов в становление российского многонационального государства. В данном контексте обратимся к анализу роли фронтира в истории калмыцкого этноса и региона Юга России.
Как известно, фронтир (от английского frontier, буквально - граница между освоенными и не освоенными поселенцами землями) - термин, впервые предложенный американским историком Фредериком Дж. Тёрнером в 1893 г. для определения «места контакта дикости и цивилизации» [15, с. 14].
В отечественной литературе понятие «фронтир», не имеющее аутентичного перевода на русский язык, приобрело несколько новое звучание в терминах «фронтирная граница» и «подвижная граница. В контексте фронтирной методологии можно выделить следующие направления дискурса. Во-первых, фронтир определяется как «порубе-жье, пограничье»; это «не столько государственная граница, сколько территория взаимодействия, где официальные границы еще окончательно не сложились, где идентичности еще не выплавились, где не решен вопрос "кто есть кто", какая земля чья, где идет постоянный процесс перековки, переплавки, где продолжаются миграция населения, войны, конфликты, натиски и, одновременно, культурное взаимодействие в самом широком смысле понятия» [12]. «Пограничные» территории выступают промежуточной зоной, проводящей, коммуницирующей средой. Объективная логика движения через данные территории экономических, информационных, технологических, миграционных, этнокультурных потоков способствует ослаблению «барьерных» и усилению их «контактных» функций.
Во-вторых, фронтиром в российской историографии называют подвижную зону освоения территории и переднюю линию колонизации. Таким образом, фронтир, прежде всего, подразумевает ряд характерных черт: 1) восприятие природно-климатических условий зоны освоения как «своего» ландшафта, перемещение по которому не вызывает препятствий и предполагает применение отлаженных навыков хозяйственного освоения территории; 2) наличие «людей фронтира» - тех, кто создавал переднюю линию колонизации и тех, кто продвигался и закреплялся на новых территориях; 3) влияние «духа фронтира» - особого мировоззрения свободы и воли; 4) неопределенность, неустойчивость передней линии освоения или колонизации, находящейся в постоянном движении. Рассмотрение фронтира с этой точки зрения дает возможность сосредоточить внимание на социально-культурных и природно-климатических чертах зоны освоения и частично отойти от логики как государственной, так и вольной колонизации [10, с. 82].
К пограничной территории можно отнести Юг России - регион, где сформировалось особое социокультурное пространство («приграничное сообщество»), которое характеризуется интенсивным взаимовлиянием различных социальных общностей (территориальных, культурных, этнических, конфессиональных), сложной этнокультурной мозаич-ностью и составом населения, динамичными миграционными процессами.
Следует отметить, что в отечественном дискурсе складывается традиция осмысления Юга России в контексте фронтирной теории. На южнороссийском материале рассматриваются такие проблемы, как эвристический потенциал концепта фронтира, типы фронтира, границы и пограничье в истории империй, жизнь на пограничье, участники и формы взаимодействия, демаркация границ и судьбы пограничных сообществ, отражение границ в социальной практике и исторической памяти [1; 6; 18].
Среди народов Юга России определенным образом отличаются калмыки, потомки кочевников, средневековых ойратов Джунгарии. Это единственные представители буддийской культуры на Юге России и на Европейском континенте в целом. На наш взгляд, история интеграции калмыков в политическое и социокультурное пространство российского государства может быть рассмотрена в контексте фронтирной теории.
В калмыцкой летописи XVIII века «История калмыцких ханов» описывается краткая история волжских калмыков, начиная с момента их прихода в Россию - «Когда зюнгарские (приалтайские) ойраты во время смут убивали друг друга, торгутский тайши Хо Орлек, не желая расстроить своих подвластных, откочевал далее к народам чуждого происхождения (племенам тюркским), которых он и завоевал. Думая двинуться еще далее, ... он послал добрых людей высмотреть берега Каспийского моря. Заподлинно узнав, что там земли никем не заняты, он взял своих подвластных торгу-тов, также хошутов и дербетов - всего 50000 дымов или кибиток и, сопровождаемый шестью сыновьями своими, ... оставил свой нутук (место кочевья) в Зюнгарии и двинулся на запад. Не доходя до реки Урала, он покорил Ембулуковских (Цзимбулук) татар, кочевавших при р. Ембе; перешедши р. Урал, подчинил своей власти татарские поколения: нагай, хатай-хабчик (кипчак), чжитесен (едисан) и ... прибыл к берегам Волги» [11, с. 113].
Царской администрацией калмыкам предоставлялось достаточное для их размещения и ведения кочевого скотоводства пространство, пределы его никогда не обговаривались и не фиксировались документально; правительство ограничивалось лишь общими указаниями и ориентирами. В реальных взаимоотношениях калмыков с соседним российским населением они определялись тем способом, который в старину в русских источниках выражался формулой «куда соха, топор и коса не ходили», то есть хозяйственным освоением незанятых или считавшихся таковыми земель.
Под понятием Калмыцкое ханство, прежде всего, понималось население калмыцких улусов с их внутренней структурой, системой управления и т.д. Что касается территории, то места кочевий улусов чересполосно размещались с землями, занятыми другим российским населением, городами, селами и казачьими поселениями, пашнями и сенокосами, рыбными учугами и промыслами. Впоследствии появился для обозначения территории проживания основной массы калмыков расплывчатый термин «Калмыцкая степь Астраханской губернии» [8, с. 346-347].
Вместе с тем, Сусеева Д. А. отмечает, что в письмах калмыцких ханов XVIII века упоминается много географических названий, на основе которых можно определить границы кочевий в Калмыцком ханстве - «Они простирались фактически от г. Саратова на севере до предгорий Кавказа и северного побережья Каспийского моря на юге, от реки Дона на западе до реки Урал на востоке. На этой обширной территории протекала жизнь калмыков, связанная с сезонными перекочевками» [14, с. 20].
По мнению Колесника В.И., земли, где «калмыки могли кочевать с санкции московского царя, но по своему собственному усмотрению, замыкались с севера русскими землями, с юга - казахскими, с запада -ногайскими, с востока - монгольскими. Если называть вещи своими именами, то царское правительство не возражало против того, чтобы калмыки отвоевали себе жизненное пространство у казахов, ногайцев и монголов, опираясь в этом на поддержку России и не претендуя в силу этой причины на русские земли» [9, с. 50].
Конечно, в течение многих столетий российский южный фронтир был зоной взаимодействия разных народов и культур, кочевого и оседлого миров, которое проявлялось как в военных столкновениях и набегах, так и во взаимовыгодном торгово-экономическом и хозяйственном сотрудничестве. При этом важно понимать, что пространство фронтира способствовало культурному диалогу между разными этносами, который складывался сложно и противоречиво. Происходили столкновения самых разнообразных культурных ценностей, хозяйственных укладов, социальных институтов и т.д. Но главное - пространство фронтира объединяло, интегрировало, создавало различные коммуникативные модели и практики.
Здесь мы хотели бы отметить некоторые особенности «калмыцкого фронтира».
Во-первых, военный характер фронтира. Для России появление на территории Нижнего Поволжья калмыков, имевших серьезный военный опыт и потенциал, эффективную военную структуру и организацию, послужило одним из главных факторов обеспечения безопасности своих южных границ.
Приведем в этой связи мнение американского ученого Р. Бауманна, который в своем исследовании о нерусских народах в Российской армии выделяет следующие характеристики: 1) русские с готовностью пользовались туземными силами в пограничных регионах и не отказывались от этой практики, даже встретив сопротивление среди рекрутированных; 2) национальные отряды сослужили хорошую службу империи и с военной и с социальной точек зрения; 3) введение всеобщей воинской повинности и осуществление национальной политики усилило меры по разложению иррегулярных национальных отрядов в районах, попавших под контроль России, и полной интеграции инородцев в регулярную армию; 4) никакое политическое давление не может быть альтернативой реальному факту проживания в империи [3, с. 136].
Здесь следует отметить, что калмыцкие кочевья были своего рода передвижной границей, одновременно и пограничной заставой, и самой границей. По мнению Четыровой Л.Б., «калмыцкий улус был не только хозяйственной единицей, но и единицей войска, а каждый взрослый мужчина был не только главой семьи как хозяйственной единицы, но и воином» [19, с. 87].
Во-вторых, «калмыцкий фронтир» не был классическим «местом контакта дикости и цивилизации» (Ф. Тернер). Речь идет о том, что имел место контакт равных участников фронтирного диалога. Калмыцкое ханство располагалось по обеим сторонам Волги от Астрахани до Самары и Царицына, охватывая донские и уральские степи. В конце XVII - первой четверти XVIII вв. оно усилилось и стало заметным участником политической жизни Юго-Восточной Европы. По мнению Трепавлова В.В., «можно считать Калмыцкое ханство автономной частью Московского государства (как архаичной имперской системы), но применять понятие российского подданства для калмыков XVII - начала XVIII вв. неправомерно. В то время они являлись подданными собственных тайшей и позднее ханов. Говорить о российском подданстве по отношению к калмыкам корректно не ранее второй четверти XVIII в.» [16, с. 82].
Батмаев М.М. в этой связи описывает следующий факт - посланец хана Аюки Унитей-Бакши заявил астраханскому воеводе, что тот напрасно считает, будто хан Аюка «великому государю бил челом в подданство»; на самом деле он об этом и не помышлял, а лишь предлагал жить в мире и в совете» [2, с. 140].
По мнению Цюрюмова А.В., порядок взаимоотношений России с калмыцкими правителями напоминал процедуру дипломатических сношений с зарубежными государствами. К ним присылали и от них принимали послов и посольства. Так, он отмечает: «В 1684-1686 гг. Аюку посетили эмиссары венского и польского дворов, а также римского папы с предложением принять участие в борьбе против Турции» [18, с. 99].
В-третьих, межконфессиональный характер фронтира. Калмыки, оказавшись в инокультурном и иноконфессиональном окружении, вступали в диалог с различными этносами, сохраняя свою буддийскую культурно-конфессиональную идентичность. При этом, по мнению Орловой К.В., «Россия, заинтересованная в использовании калмыцкой военной силы, старалась не вмешиваться во внутренние дела ханства и не обращала в православие калмыков на территории собственно ханства, но переход калмыков в другие губернии и принятие ими православия вне пределов ханства поощрялись и приветствовались. Так, за пределами ханства были созданы поселения калмыков на Дону, в Чугуеве, на р. Терешке, в Ставрополе-на-Волге (ныне г. Тольятти), на Урале и основана первая православная миссия в кочевьях внука хана Аюки -Баксадая Доржи, в крещении Петра Тайшина [13, с. 7].
Такой же позиции придерживаются Зудина В.Н. и Перла Н.Ю.: «калмыки, прежде всего, ценились как защитники имперских интересов в степи, их вероиспо-ведальная принадлежность уходила на второй план... И в целом, миссионерская цель - неформальное восприятие калмыками христианских ценностей - достигнута не была [7, с. 97].
В-четвертых, территория калмыцких кочевий стала местом встречи кочевой и оседлой культур. Многолетнее взаимодействие не могло пройти бесследно. Происходило заимствование элементов быта, хозяйственных культур.
В-пятых, самоидентификация людей фронтира. На наш взгляд, фронтир иначе воспринимается теми, кто реально живет в пограничном пространстве. Это гетерогенное географическое и социокультурное пространство - сфера сотрудничества и сфера соразвития, сфера культурной коэволюции.
Фронтир - это встреча с Другим, это процесс культурного взаимодействия с Чужим. Как отмечает Четырова Л.Б., «придя в низовья Волги более четырехсот лет назад в качестве чужих и пройдя со всеми нерусскими народами России тернистый путь аккультурации, калмыки стали своими иными» [19, с. 185]. Своеобразие самоидентификации калмыков заключается в их опыте принадлежности к русскому и монгольскому миру, к Европе и Азии, в их евразийском культурном симбиозе.
Анализируя историю интеграции калмыцкого этноса в социокультурное и политическое пространство российского государства в контексте теории фронтира, мы глубже постигаем феномен фронтира, наполняя его новыми смыслами и значениями, и переосмысливаем историю российского государства, чтобы понять глубинные истоки общероссийской евразийской идентичности населяющих его народов.
Список литературы
1. Бадмаев В.Н. Национальная идентичность в поликультурном пространстве Юга России. Элиста. Издательство Калмыцкого университета, 2012. - 78 с.
2. Батмаев М.М. Калмыки в XVП-XVШ веках. - Элиста: Калмкнигоиздат, 1993. -381 с.
3. Бауманн Р. Подвластные народы на военной службе в Российской империи: на примере башкир // «Любезные вы мои.» / сост. А.З. Асфандияров. Уфа, 1992. -С. 117-136.
4. Бицилли П.М. Нация и народ // Современные записки. Кн. 37. - Париж, 1928. -С. 342-353.
5. Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории. - СПб.: Наука, 1993. 480 с.
6. Границы и пограничье в южнороссийской истории. Материалы Всероссийской научной конференции. - Ростов-на-Дону, 2014. - 628 с.
7. Зудина В.Н., Перла Н.Ю. Ставропольские калмыки и буддизм в пространстве Юго-Восточного фронтира Европейской России в XVIII- XIX вв. (к вопросу о сохранении традиционной веры) // Вестник Самарского государственного университета. Выпуск 8-2. - 2012. - С. 87-100.
8. История Калмыкии с древнейших времен до наших дней. В трех томах. Том I. -Элиста: ЗАОр «НПП «Джангар», 2009. - 848 с.
9. Колесник В.И. Последнее великое кочевье: Переход калмыков из Центральной Азии в Восточную Европу и обратно в XVII и XVIII веках. М.: Восточная литература, 2003. - 286 с.
10. Котляр Н. Пограничная линия Восточного фронтира // Вестник Челябинского государственного университета. Выпуск № 13. - 2008. - С. 81-88.
11. Лунный свет: Калмыцкие историко-литературные памятники. Перевод с калм./ Сост., ред., вступ. Ст., предисловие, коммент. А.В. Бадмаева. - Элиста: Калмыцкое книжное издательство, 2003. - 477 с.
12. Маркедонов, С. М. Кавказский фронтир / С. М. Маркедонов, Н. Ю. Силаев // Дружба народов. - 2005. - № 7. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://magazines. russ.rU/druzhba/2005/7/mark11.html
13. Орлова К.В. История христианизации калмыков. - М.: Восточная литература, 2006. - 207 с.
14. Сусеева Д.А. Письма хана Аюки и его современников (1714-1724 гг.): опыт лингвосоциологического исследования. Элиста: АПП «Джангар», 2003. - 456 с.
15. Тернер Фредерик Дж. Фронтир в американской истории. М.: Издательство «Весь мир», 2009. - 304 с.
16. Трепавлов В.В. Калмыки и Россия в XVП-XVШ вв.: подданные, вассалы или союзники? // Калмыки в многонациональной России: опыт четырех столетий. Элиста: ЗАОр «НПП «Джангар», 2008. - С. 58-70.
17. Цюрюмов А.В. Калмыцкое ханство в составе России: проблемы взаимоотношений. - Элиста: ЗАОр «НПП «Джангар», 2007. - 464 с.
18. Цюрюмов А.В. Калмыцкое ханство в составе России: черты фронтира // Каспийский регион: политика, экономика, культура. 2012. - № 1 (30). - С. 22-25.
19. Четырова Л.Б. Российские калмыки: очерки по истории, культуре, буддизму и языку. - Самара: Издательство «Самарский университет», 2016. - 188 с.
